Святыни и древности Турции

В эпоху императорского Рима Аспендос украшается многими сохранившимися до сих пор зданиями, в том числе – театром II века н. э., построенным архитектором Зеноном, сыном Феодора (получившим за свою работу в награду от города сад), по заказу братьев Курциев – Криспина и Ауспиката, в правление Марка Аврелия (121–180 гг. н. э., правил с 161 г.). Театр, вмещавший от 15 000 до 20 000 зрителей, до сих пор используется по своему прямому назначению; в июне – июле в нем проходит ежегодный международный фестиваль оперы и балета. Акустика древнего театра настолько прекрасна, что позволяет исполнителям обходиться без помощи микрофонов. Масштабные постановки опер впечатляют – например, в 2005-м там ставили «Аиду» Верди; оркестр насчитывал порядка 100 человек, костюмы и декорации были классически великолепны, и в представлении были задействованы живые лошади. Представления начинаются в сумерках и продолжаются иногда половину ночи. Каменные сиденья нагреваются за день палящим солнцем и не теряют тепла практически до утра. Непередаваемое впечатление – сидеть ночью в древнем театре под открытым небом, наблюдая за разворачивающимся действом, полетами чуждых искусству летучих мышей и прохождением ярко-желтой луны по черному южному небу… Театр Аспендоса – первейший по сохранности из греко-римских театров всего Средиземноморья. После того как жители города приняли христианство, театр стал храмом под открытым небом, что было частым явлением в те времена, когда Константин Великий разрешил открытое исповедание христианства, а храмов было ничтожно мало. Когда в начале XIII века Памфилия была завоевана турками-сельджуками под предводительством султана Гиязеддина Кейхюсрева, султан Алаеддин Кейкубад (1219/20—1236/37) повелел переоборудовать его в караван-сарай путем возведения двух пристроек по обе стороны сцены. Известно, что в 1930 г. Аспендос посетил отец современного турецкого государства Мустафа Кемаль Ататюрк и повелел реставрировать театр, с тем чтобы использовать его по прямому назначению, а не просто как музейный объект.

Также в Аспендосе из римских построек частично сохранились до наших дней замечательные акведуки с двумя водовзводными башнями, возведенные, по одним данным, Клавдием Италиком, а по другим – декапротом и гимнасиархом Эримнеем, выделившим на это дело 2 миллиона денариев (не исключено, что они оба, каждый в свое время, внесли свою лепту в городское водоснабжение), нимфеум, городская базилика (изначально – административно-судебное здание на акрополе, затем – христианская церковь), булевтерион – аналог современного горсовета, магазины, экседра – место философских прений, бани, стадион, гимназий и некрополь.

В раннехристианскую эпоху город, судя по источникам, не выдвинул из своей среды прославленных мучеников или святителей; также до сих пор не обнаружен ни один из христианских храмов специальной постройки – о переоборудовании под духовные нужды местных христиан театра и базилики было сказано выше. Не отмечено участие представителей Аспендоса в I по VI Вселенских соборах; все это несколько странно для такого крупного торгового центра. Однако на скрижали церковной истории город все же попал, и, может, неслучайно. Ко времени VII Вселенского собора Византийская империя потеряла многие свои владения, уже и Аспендос был разорен арабами, но именно в эту тяжелую эпоху местный епископ Лев принимает наконец участие в заседаниях VII Вселенского собора наравне с прочими имперскими святителями и заверяет своей подписью соборные определения, восстановившие иконопочитание после десятилетий иконоборчества.

Иконоборчество – сложное и уникальное явление византийской истории, занимающее временной промежуток с 726 по 843 г. Кратко его суть может быть выражена следующим образом: это активная борьба с иконопочитанием, проводимая «сверху» (то есть императорской властью при одобрении и поддержке угодных ей церковных иерархов), при этом сначала само иконопочитание, а затем и почитание св. мощей было приравнено византийскими императорами к идолопоклонству.

Причин его было много, и если «злокозненное влияние евреев» оказывается всего лишь византийской легендой, а мусульманский запрет на изображение живых существ, который якобы тоже мог повлиять на возникновение иконоборчества, относится только к более позднему времени (начался с IX века), и в Коране об этом ничего не сказано. Зато во дворце Кусейр Амра (ок. 710 г. постройки, расположен на территории современной Иордании) сохранились росписи, отображавшие танцовщиц, охотников, ремесленников, животных; во дворце Каср аль-Хайр аль гарби (727–728 гг., Сирия) имеется фреска с музыкантами; в недостроенном дворце Хирбет аль-Мафджар (ок. 744 г., Израиль) – мозаика с животными; во дворце халифов в Самарре (836 г., Ирак) имеется роспись с танцовщицами; на фасаде замка-дворца Мшатта (I пол. VIII века; происходит с территории современной Иордании, хранится в Пергамском музее Берлина) – резные львы, то же собрание хранит барельеф с баранами у виноградной лозы (VI–VII вв.) и проч. Также начало иконоборчества объяснялось стремлением возвратить в лоно Церкви еретиков (монтанистов, павликиан, крайних монофизитов, в т. ч. афтартодокетов), отказывавшихся вернуться туда по причине наличия в ней «идолов», то есть икон, но вряд ли это справедливо по отношению к столь масштабному мероприятию. Считалось, что василевс хотел «окультурить» свой суеверный народ. Действительно, в то время простой народ обоготворял уже сами иконы, почитая чудотворными и саму их древесину, и краски, частицы которых, при случае, употреблялись внутрь «во здравие душевное и телесное» (к прискорбию, это явление мы видим до сих пор в поедании земли с могил «старцев» и проч.). В первое время Лев Исавр пытался убеждать народ проповедями, но, только поняв бесполезность этого метода, перешел к репрессиям.

Вернее всего версия классово-социальная, начавшая проявляться задолго до советского марксистского подхода к истории иконоборчества. Б. Мелиоранский в 1901 г. охарактеризовал иконоборчество как элемент социально-политической реформы, затеянной византийским правительством VIII века. Однако наиболее полно она отображена в работе М.В. Левченко «История Византии»: «По традиционным популярным историческим описаниям время правления Исаврийской династии характеризовалось ожесточенной борьбой… из-за вопроса о том, следует ли почитать иконы или нет, причем борьба эта продолжалась более ста лет… В действительности же иконы не были объектом борьбы, а только боевым знаменем для определенных групп византийского общества, боровшихся за свои экономические и политические классовые интересы».

В примечании к книге «Византийские легенды» сказано: «Иконоборцы отрицали святость икон и требовали их уничтожения; однако под оболочкой религиозных разногласий по поводу почитания икон за преобладание боролись церковь и государство. Интересы первой защищали преимущественно монахи, интересы государства – императорская власть. В стремлении подчинить себе духовенство иконоборцы настаивали на объявлении императора главой церкви и на конфискации принадлежащих ей ценностей». Лев, как пишет М. Левченко, еще в 726 г. «… принимает ряд мер, чтобы уменьшить число монастырей и монахов. В этом его поддерживали военная и придворная знать и все военнослужилое сословие в целом, жадно стремившееся к захвату монастырских земель и богатств, и даже часть епископата, желавшая подчинить себе монашество» (с иконоборческими гонениями читатель еще встретится в 3-й части данной книги, посвященной истории Эфеса). Но верно пишет и епископ Иоанн (Митропольский): «Самой главной причиной сему было ошибочное понимание в иконоборцах истинной религиозности, ее свойств и потребностей… [они] смешивали подлинное религиозное чувство со служением суеверным. Там, где действовала потребность религиозная, подозревали гнездо суеверия и, под предлогом его уничтожения, подавляли существенные проявления истинной веры».

Теоретически иконопочитатели обвинялись в ереси: согласно иконоборческому собору 754 г., если иконописцы изображают лишь внешний вид Господа Иисуса Христа, будучи не в силах отобразить его Божественное естество, они повинны в ереси Нестория, разделявшего Богочеловека; если они, отображая человеческое естество Господа, полагают при том, что изображают и Его Божество, впадают в ересь монофизитства, сливая неслитное. Теоретически же это было блестяще опровергнуто, однако в итоге пролилась кровь и погибли не только многие уникальные памятники византийского искусства; «окультуривание» народа вылилось в «оболванивание», поскольку был забыт великий принцип преподания истин веры через наглядность. Об этом писали многие защитники иконопочитания (VIII век), прибавляя, что религиозное искусство – это своего рода Библия для неграмотных! Папа Григорий Второй (669–731 гг., на кафедре с 715 г.) писал византийскому императору-иконоборцу Льву III: «По этим изображениям [т. е. иконам] люди необразованные составляют понятия о существе изображаемых предметов. Мужи и жены, держа на руках новокрещенных малых детей, поучая юношей или иноземцев, указывают пальцами на иконы и так образуют их ум и сердце и направляют к Богу. Ты же, лишив этого бедный народ, стал занимать его празднословием, баснями, музыкальными инструментами, играми и скоморохами!» Что характерно, когда папа убедился в тщетности своих попыток наставить иконоборческого императора на путь истинный, он отложился от него как еретика, со всей Италией. В ответ Лев послал карательную экспедицию. Словарь «Битвы мировой истории» Т. Харботла, сообщающий зачастую неверную (особенно по Античности) или превратную информацию, дает следующую справку, достоверность которой под вопросом, но тем не менее: «Равенна. Войны Византийской империи. Место сражения 729 г. между войсками византийского императора Льва Третьего и итальянским войском, собранным папой Григорием Вторым в защиту почитания икон. После ожесточенной схватки византийцы бежали к кораблям, подвергаясь безжалостному истреблению». Св. Иоанн Дамаскин (конец VII – сер. VIII века) писал: «И что для обученных письменам – книга, то для необразованных – изображение; и что слово для слуха, то образ для зрения… Когда невидимый, облекшись в плоть, становится видимым, тогда изображай подобие Явившегося. Когда Тот, Кто, будучи, вследствие превосходства Своей природы, лишен тела, и формы, и количества, и качества, и величины, Кто, будучи образом Божиим (Флп. 2: 6), принял образ раба (Флп. 2: 7), через это сделался ограниченным в количественном и качественном отношениях и облекся в телесный образ, тогда начертывай на досках и выставляй для созерцания Восхотевшего явиться. Начертывай неизреченное Его снисхождение, рождение от Девы, крещение во Иордане, преображение на Фаворе, страдания, освободившие нас от страстей, смерть, чудеса – признаки божественной Его природы, совершаемые божественною силою при посредстве деятельности плоти, спасительный крест, погребение, воскресение, восшествие на небеса; все рисуй и словом, и красками!.. Поклоняюсь изображению Христа как воплотившегося Бога; изображению Госпожи всех – Богородицы как Матери Сына Божия; изображениям святых как друзей Божиих, противоставших греху до крови и излиянием ее за Христа подражавших Ему, ранее пролившему за них Свою собственную кровь; и ставлю перед собою начертанные подвиги и страдания их, в жизни шедших по стопам Его, так как через них я освящаюсь и воспламеняюсь соревнованием подражания. Ибо говорит божественный Василий – воздаваемая изображению честь переходит на первообраз».

И вот, меж двух иконоборческих смут на Седьмом Вселенском Соборе 787 г. был принят догмат, значение которого трудно переоценить, поскольку им до сих пор определяется часть духовной жизни православных христиан. Вот его текст: «ДОГМАТ о иконопочитании Трехсот шестидесяти седми святых отец Седьмого Вселенского Собора, Никейского. Храним не нововводно все, писанием или без писания установленные для нас Церковные предания, от них же едино есть иконного живописания изображение, яко повествованию Евангельския проповеди согласующее, и служащее нам ко уверению истинного, а не воображаемого воплощения Бога Слова, и к подобной пользе. Яже бо едино другим указуются, несомненно едино другим уясняются. Сим тако сущим, аки царским путем шествующе, последующе Богоглаголивому учению Святых Отец наших и преданию Кафолическия Церкве, (вемы бо, яко сия есть Духа Святого в ней живущего), со всякою достоверностию и тщательным рассмотрением определяем: подобно изображению честного и животворящего Креста, полагати во святых Божиих церквах, на священных сосудах и одеждах, на стенах и на досках, в домах и на путях честные и святые иконы, написанные красками и из дробных камений и из другого способного к тому вещества устрояемые, якоже иконы Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и непорочныя Владычицы нашея святыя Богородицы, такожде и честных ангелов, и всех святых и преподобных мужей. Елико бо часто чрез изображение на иконах видимы бывают, потолику взирающии на оныя подвизаемы бывают воспоминати и любити первообразных им, и чествовати их лобызанием и почитательным поклонением, не истинным, по вере нашей, Богопоклонением, еже подобает единому Божескому естеству, но почитанием по тому образу, якоже изображению честного и животворящего Креста и святому Евангелию и прочим святыням фимиамом и поставлением свечей честь воздается, яковый и у древних благочестный обычай был. Ибо честь, воздаваемая образу, преходит к первообразному, и покланяющийся иконе поклоняется существу изображенного на ней. Тако бо утверждается учение Святых Отец наших, сиесть предание Кафолическия Церкве, от конец до конец земли приявшия Евангелие».

Далее в истории ничего славного Аспендос не ожидает – в следующем веке его окончательно разоряют арабы, река-кормилица мелеет, а при турках он становится маленькой деревенькой на караванных путях. От его былого великолепия остались лишь груды развалин и несколько экспонатов в анталийском музее, в числе которых – сильно пострадавшие статуи императора Адриана и Геры, великолепный краснофигурный сосуд-кратер, монеты, среди коих – знаменитый клад из 196 серебряных статеров IV–III вв. до н. э.; однако Аспендос все равно достоин исторической памяти ради одной только победы Кимона, не говоря о прочем.

Глава 6. Фаселис: древнегреческий Париж

Античный город Фаселис, известный также как Фасилида, располагался в востоку от Мир Ликийских, на берегу Памфилийского залива. Сейчас руины города находятся на территории Турции, но мы, конечно же, должны рассматривать Древнюю Грецию в границах куда более широких, нежели теперь имеет современное греческое государство. История малоазийских государств неотделима от истории Древней Греции и Византии, и современная граница не умаляет того влияния на них, которым обладали Эфес, Милет, Галикарнас, Кос, Миры, Анталия, Халкидон, Никея… – и Фаселис в том числе. Основан он был в VII веке до н. э. родосскими переселенцами как своего рода форпост во враждебной Родосу Ликии (о чем было сказано в 1-й главе) и очень скоро, по меткому выражению одного из турецких историков, стал блистательным античным Парижем. Достаточно сказать, что там хранилась одна из главных святынь древних греков – копье героя Троянской войны Ахилла, естественно, привлекавшая в город многочисленных паломников и просто почитателей Гомера – а таких в образованной Элладе было, разумеется, с избытком. Богатству города способствовало и наличие в нем трех хорошо укрепленных гаваней – внутренней, внешней и военной, товарооборот был поистине гигантским.

Положение изменилось к худшему, когда городом, как и почти всем малоазийским побережьем, завладели персы; приход Александра Македонского жители Фаселиса восприняли как подарок неба: они не только сами открыли ему ворота, но и вообще настолько радушно приняли его, что этот «второй Ахилл» сделал Фаселис своей столицей во время своего памфилийского похода и принимал в нем послов, изъявляющих покорность городов и народов. Арриан пишет: «[В Великую Фригию к Александру] пришли от фаселитов послы увенчать Александра золотым венцом и просить у него дружбы. Извещенные об этом, многие из городов Нижней Ликии прислали посольства. Александр велел фаселитам и ликийцам сдать их города тем, кого он к ним для этого направит. Все города были сданы. Сам он немного спустя прибыл в Фаселиду и помог населению уничтожить мощное укрепление, воздвигнутое в их стране писидами: варвары делали отсюда набеги и наносили урон фаселитам, работавшим в поле».

Плутарх так описывает пребывание Александра в Фаселисе: «[Александр сам писал, что] несколько дней провел в этом городе. Здесь он увидел на площади статую покойного фазелидца Теодекта. После обеда царь напился и, составив веселую компанию, бросил на памятник массу венков, оказал, среди шуток, знак своего глубокого внимания человеку, с которым познакомился через занятия философией с Аристотелем». По сообщению древних историков, переданному турецким ученым-археологом Ильханом Акшитом, Александр зашел в храм Афины и дотронулся до хранившегося в нем копья Ахилла: оно было переломленным, а изготовлено из ясеня. Вполне вероятно, ибо Ахилл был для Александра кумиром (он даже возводил к нему свою родословную), а экземпляр «Илиады» великий завоеватель возил с собой в драгоценном ларце; что ж, во многом их судьбы оказались похожими: беспримерная слава и ранняя смерть. Фаселисская легенда об Александре продолжает жить и теперь в виде утверждения турок о том, что на самом деле (!) могила Александра находится под полом какой-то близрасположенной мечети – вот так ни много ни мало; комментировать не будем.

После смерти Александра при разделе его наследства Фаселис первоначально переходил из рук в руки его наследников-диадохов, нещадно «кроивших» царство завоевателя, пока не достался правителям Египта Птолемеям (первый македонский царь Египта лично взял Фаселис в ряде других город во время двухлетнего морского похода), в чьей власти он оставался с 309 по 197 гг. до н. э. От этого времени на развалинах города остался стоять камень с надписью, что его воздвиг в честь Птолемея некий житель Фаселиса Зосима. Затем, в 197 г., городом овладел Селевкид Антиох Третий, но ненадолго, ибо по Апамейскому миру Фаселис был уступлен Родосу и входил в состав Родосского союза до 160 г. до н. э., после чего перешел под власть римлян. К этому времени относится упоминание Фаселиса (как Фасилиды) в Ветхом Завете, в послании римлян Птолемею и греческим городам и государствам, ранее уже приведенном в нашем сочинении (1 Макк. 15: 32).

В I веке до Рождества Христова Фаселис постоянно подвергался нападению грозы Средиземноморья – киликийских пиратов, знаменитый предводитель которых, Зеникетис, однажды даже взял Фаселис штурмом и разграбил его. Власть разбойника над окрестными городами закончилась в 72 г. до н. э., когда римский правитель Ликии Публий Сервиллий Ватия разбил Зеникетиса в открытом морском бою. Пират укрылся в расположенном близ Фаселиса Олимпосе и был сожжен в собственном доме, как о том свидетельствует Страбон: «На горных вершинах Тавра лежат пиратское укрепление Зеникета и Олимп – гора и одноименная крепость, откуда можно видеть всю Ликию, Памфилию, Писидию и Милиаду. После взятия горы Сервилием Исаврийским Зеникет сжег себя и весь свой дом. Ему были подвластны Корик, Фаселида и много местностей в Памфилии, но все это завоевал Сервилий Исаврийский». Авраам Норов, герой Отечественной войны 1812 г., знаменитый в свое время путешественник и писатель, отмечает в своем труде «Путешествие к семи Церквам, упоминаемым в Апокалипсисе»: «Имя Фазелиса вошло в поговорку, и Цицерон, описывая грабительства Верреса в Сицилии, говорит: “Мессина была Фазелисом этого разбойника” Пираты Фазелиса были первыми изобретателями тех легких судов, которые названы Римлянами именем этого города и от которых произошли наши бригантины». Окончательно город был воссоединен с Римской империей в 42 г. до н. э. убийцей Цезаря Брутом.

Город вновь расцвел, хотя и не как в прошлые времена, и находился теперь на самой границе двух римских провинций – Ликии и Памфилии (в 43 г. н. э. даже объединенных в одну до нового разделения в 325 г.; численность населения объединенной провинции составляла 1 миллион человек, из них 200 000 – в Ликии и 800 000 в – Памфилии). В III в. н. э. Фаселисом вновь овладели пираты, изгнанные оттуда при Диоклетиане (285–305 гг.), и город, столько пострадавший от пиратов, стал оплотом борьбы с ними. О его важности свидетельствует учрежденная там после победы христианства епископская кафедра, подчиненная Мирликийской архиепископии, т. о. Фаселисская епископия входила в ведение святителя Николая Чудотворца, бывшего непосредственным начальником фаселисского (фасилидунского) епископа. В актах Второго Вселенского собора в Константинополе, созванного императором Феодосием Великим в 381 г., среди подписей девяти ликийских епископов стоит подпись и епископа фасилидунского Романа. Далее город ждали набеги арабов и турок и, наконец, полное угасание: в качестве портов турки использовали Анталию и Коракесион, переименованный в Аланию, надобность в Фаселисе отпала. Рухнули снабжавшие город пресной водой акведуки, и он умер, зарос сосновым лесом.

Ныне до руин Фаселиса добираются обычно по морю. Издали видна небольшая уцелевшая часть стены, защищавшей дамбу, которая, в свою очередь, была устроена для защиты военных кораблей. Теперь мирные яхты заходят в одну из купеческих гаваней, внешнюю (южную). Проследуем по старой римской дороге с юга на север и осмотрим немногочисленные руины, поглощенные сосновым лесом. Прежних посетителей Фаселиса встречали ворота императора Адриана, столь же традиционные для малоазийских городов (которые император-путешественник объездил практически все), как непременные памятники Ленину в городах советских. Эти ворота, в отличие, к примеру, от «тройных» анталийских, имели только одну проходную арку. Теперь от них остались лишь отдельные камни, украшенные резьбой: видны львиные головы, виноградные кисти и морские раковины. Когда-то у ворот стояли статуи знаменитых ликийских благотворителей – Опрамоаса из Родиаполиса и Саксы Аминтийского, а также фонтан – все это исчезло бесследно. Руины другого фонтана остались чуть далее, по левую руку, рядом с ним – руины гимнасия; справа, напротив них – бани и подъем, к небольшому эллинистическому театру. Это один из самых маленьких ликийских театров, рассчитанный на 1500–2000 человек, и сохранился он довольно неплохо. Ряды еще стоят, скене наполовину разрушена; с театра открывается величественнейший вид на леса и Таврские горы с местным заснеженным Олимпом (напомним, что в классической Греции насчитывалось по меньшей мере четыре горы Олимп: собственно в Греции, в малоазийских Ликии и Вифинии и на Кипре). От гимнасия отходят руины акведука – древнего арочного водопровода, и дорога делится на две части: левая ведет в северную купеческую гавань, правая – в военную.

Три агоры (торгово-административные площади), руины храмов, некрополи, христианская базилика – все сокрыто в лесу и труднодоступно для осмотра: раскопки практически не ведутся. Фаселис очень неохотно просыпается от многовековой дремы и делится своими тайнами. При посещении древних малоазийских городов волей-неволей вспоминаешь образные слова Марка Туллия Цицерона, написанные им как впечатления от путешествия из Азии в Грецию: «Когда я, возвращаясь из Азии, плыл от Эгины в Мегару, я начал оглядывать местность вокруг себя: за мной была Эгина, впереди – Мегара, справа – Пирей, слева – Коринф. Эти города, бывшие некогда цветущими, лежат теперь перед моими глазами уничтоженные и разрушенные. Я начал сам с собой рассуждать: “Да, мы, людишки, негодуем, если погиб или убит кто-либо из нас, чья жизнь необходимо кратковременна; а здесь валяются трупы стольких городов”».

Не слишком позитивно, но что делать?.. Многое видели камни Фаселиса, многое помнят, если не быть сугубым материалистом. Триумф и попойки Александра Македонского, горе пленников пиратов… Последний древний город Малой Азии, в котором побывала моя мама в 2016 г. Город, видевший меня в 2018 г. счастливым в медовый месяц с некогда любимой женой Еленой Ребровой из Витебска… Не знал еще тогда автор стихов Саади: «Когда жена сварлива, лжива – ты не жену домой привел, а злого дива».

Глава 7. Коракесион: столица древних пиратов и епископский центр

Турецкий город Алания довольно широко известен как туристический центр – и стоило определенного труда докопаться до его исторических корней. Город турок-сельджуков, а затем и османов надежно похоронил доисламскую историю греческого города Коракесион, который римляне называли Корацезиум, и который в византийскую эпоху был известен как Колонорон – в дословном переводе «хорошая гора».

На историческую сцену Коракесион вышел довольно поздно – во II веке до н. э. – за него, как и за все близлежащие территории, Птолемеи сражались с Селевкидами (при египтянах город носил одно из родовых имен Лагидов – Арсиноя; эта традиция, введенная Александром Македонским с семью десятками основанных им Александрий, доселе доставляет исследователям массу хлопот: сколько новых и древних городов получали наименования Арсинои, Птолемаиды, Антиохии, Селевкии, Апамеи, Стратоникеи, Филадельфии, Деметриады, Лисимахии, Антигонии, Лаодикеи, Нисы, Эпифании, Эвмении – порой всего на несколько лет… Арсиноями побывали, к примеру, Эфес, Дамаск, ликийские Патары – родина свт. Николая, да и кипрская Фамагуста «в девичестве»; Аппиан одному Селевку Первому Никатору приписывает 16 Антиохий, 9 Селевкий, 5 Лаодикей и 3 Апамеи по всему его царству (как не вспомнить Грипа – раба-рыбака из комедии Плавта «Канат», где тот, выловив из моря плетенку со шкатулкой и надеясь, что она с золотом, размечтался, что начнет торговать, разбогатеет, и в итоге: «Я возведу большой город и назову его именем Грипа как памятник моей славе и делам»). Да, впрочем, что города – морю-океану досталось, как о том свидетельствовал Плиний Старший: «Точно так вся часть Индийского океана, которая расположена под теми же звездами и обращена к Каспийскому морю, была пройдена военными силами македонян при царях Селевке и Антиохе, которые пожелали, чтобы моря назывались Селевкидским и Антиохийским»). Соседство с разбойной Киликией предопределило судьбу Коракесиона: очевидно, небольшая, но хорошо укрепленная греческая крепость стала оплотом киликийских пиратов – грозы Средиземноморья, без упоминания о которых не обходится, пожалуй, описание ни одного древнего города современной турецкой провинции Анталия – будь то Сида, Фаселис, Анталия, Олимпос или Коракесион. Первым известным античным источникам главарем пиратов в Коракесионе был некий Трифон – которого, впрочем, Э. Бикерман довольно основательно ассоциирует с сирийским полководцем, упоминающимся в конечных главах 1-й книги Маккавейской: происхождение его темное, то он чуть ли не ближайший из соратников сирийского царя, то просто царский раб; если это тот самый Трифон, то на его счету убийство царя Антиоха Шестого, иудейского первосвященника Иоанафана и… обладание престолом Сирийского царства с 142 по 138 гг. до н. э. Впрочем, об этом Трифоне довольно – обратимся к Страбону, который излагает процесс зарождения киликийского пиратства следующим образом: «Первый пункт в Киликии – это сторожевое укрепление Коракесий, расположенное на крутой скале. Укрепление это служило опорным пунктом Диодоту, прозванному Трифоном, когда он поднял в Сирии восстание против царей и, сражаясь с ними, то одерживал победы, то терпел поражения. Наконец Антиох, сын Деметрия (Антиох Седьмой Сидет, родившийся в городе Сида, о чем мы ранее упоминали. – Е.С.), запер его в каком-то месте и вынудил покончить самоубийством. Восстание Трифона вместе с ничтожеством царей, преемственно правивших Сирией и одновременно Киликией, послужили киликийцам первым толчком для организации пиратских шаек, ибо вслед за его восстанием подняли восстание и другие; таким образом, взаимные раздоры братьев отдали страну в жертву нападающим извне. В особенности побуждал к насилиям приносивший огромные выгоды вывоз рабов; ибо поимка рабов производилась легко, а рынок, большой и богатый, находился не особенно далеко, именно Делос, который был способен в один день принять и продать десятки тысяч рабов. Отсюда пошла даже поговорка: “Купец, приставай и выгружай корабль, все продано”. Причина этого в том, что после разрушения Карфагена и Коринфа римляне разбогатели и нуждались в большом числе рабов. Ввиду такой легкости сбыта пираты появились в огромном количестве, они сами охотились за добычей и продавали рабов. Цари Кипра и Египта помогали им в этом, будучи врагами сирийцев. И родосцы не были друзьями с сирийцами, поэтому не оказывали им поддержки. Вместе с тем пираты под видом работорговцев непрестанно продолжали творить свои злодеяния. Римляне тогда еще мало обращали внимания на племена за Тавром. Они послали, однако, Сципиона Эмилиана, а затем несколько других полководцев, чтобы изучить на месте положение племен и городов. Они решили, что пиратство явилось только следствием испорченности правителей, хотя и постыдились устранить последних, так как сами утвердили порядок наследования в роду Селевка Никатора. Такое состояние страны привело к господству парфян; последние завладели областью за Евфратом, а под конец – и Арменией. Парфяне покорили не только страну за Тавром, вплоть до Финикии, но уничтожили даже царей и – насколько могли – весь царский род, а море отдали под власть киликийцев».

В ряду же таких известных борцов с киликийскими морскими разбойниками, как консул Сервилий Исаврик и Гай Юлий Цезарь, стоит политический противник последнего, Гней Помпей Великий. Именно при Коракесионе он дал киликийским пиратам решающую битву, как о том пишет Плутарх в жизнеописании Помпея: три месяца полководец преследовал пиратов, владеющих к тому времени четырьмя сотнями городов и имеющих в своем распоряжении тысячу кораблей, быстроходных и в то же время роскошных, с золочеными мачтами и обитыми серебром веслами – Помпей гнал их нещадно, милуя сдававшихся и казня сопротивлявшихся. «Большинство самых могущественных пиратов…поместило свои семьи и сокровища, а также всех, кто не был способен носить оружие, в крепостях и укрепленных городах на Тавре, а сами, снарядив свои корабли, ожидали шедшего против них Помпея у Коракесия в Киликии. В происшедшем сражении пираты были разбиты и осаждены в своих крепостях. В конце концов разбойники отправили к Помпею посланцев просить пощады и сдались вместе с городами и островами, которыми они овладели, а затем укрепили их настолько, что не только взять их силой, но даже подступиться к ним было нелегко… [Пиратов] было взято в плен больше 20 тысяч… Помпей решил переселить этих людей в местность, находящуюся вдали от моря, дать им возможность испробовать прелесть добродетельной жизни и приучить их жить в городах и обрабатывать землю».

Интересна история киликийского пирата Зенофана, который, уцелев после Помпеева разгрома, оправился и при Марке Антонии сначала выдал свою дочь Абу за представителя мелкой местной правящей династии Тевкридов, переживавшей в те времена сильный упадок (надо полагать, награбленное богатство Зенофана сыграло главную роль в этом мезальянсе), а потом сам, на правах тестя, начал править в Киликии – под римским присмотром, разумеется. Позднее Абу сместил Август, но ее потомство все равно удержалось у кое-какой власти вплоть до 41 г. н. э. Успех, конечно, но Зенофану было далеко до своего соотечественника Тарасикодиссы, племенного вождя исавров, ставшего в V веке ни много ни мало императором Византии под именем Зенон.

Римская власть внесла успокоение в жизнь Коракесиона. Римляне же заново отстроили греческую крепость на горе. Сложно сказать, насколько достоверна следующая информация, однако скажем, что осужденных на смерть они сбрасывали при помощи катапульт с башни цитадели, которая сохранилась до сих пор и называется у турок Адаматаджагы. Правда, при этом турки любят добавлять басню о том, что якобы римляне, проморив смертника несколько дней голодом, давали ему практически нереальный шанс бросить с башни три камешка, и если один из них достигал моря, его отпускали. Без комментариев, что римляне, знаменитые своим благоговением перед законом, создавшие Корпус права, по которому фактически мы все до сих пор живем, – и вдруг ставили участь преступника в зависимость от игры случая. Этого просто не могло быть – зато как раз киликийские пираты были славны подобными штучками.

Кипрский историк XV века Леонтий Махерас пишет в своей «Повести о сладкой земле Кипр» о том, что весьма почитаемый кипрский святой Мамант (или Мамас, иконографическая традиция часто изображает его сидящим на льве) – родом из Коракесиона. Леонтий употребляет современное для него турецкое наименование «Алайя» (Алания). «А также на этом острове находятся св. странники и другие киприоты… Св. Мамас в Морфу, который происходит из Алайи. В жизни он ловил львиц и доил их, и делал сыр, и кормил бедных. Турки бежали за ним, а он ударил и разбил сосуд с молоком, и молоко разлилось, и место, в котором разлилось молоко, в тот же день было видно в деревне Алайи. Он принял мученическую смерть. Его родители положили его в гроб и милостью Господа его доставили на Кипр, в деревню Морфу. Его показали одному хорошему человеку, который взял упряжку и четверых сыновей, пришел туда, обвязал его веревкой и поднял его, словно это была маленькая вещь, хотя он был очень тяжелый, потому что многие люди очень хотели нести его. И когда он пришел в то место, в котором он [святой Мамас] находится сегодня, он стал неподвижно, и никто не мог его расшевелить. И построили церковь, и там мирра течет в изобилии, и великие чудеса вершатся ради всего мира, и раны заживают. И его иконы источали исцеление: в Никосии, в Лимассоле, в Фамагусте, в Клавдии. Если бы я писал об исцелениях, которые он совершил, я бы не сделал это и до конца жизни».

Такова кипрская версия. Общепринятая относит время его жизни к III веку, а место – чуть в глубь Малой Азии, в Кесарии Каппадокийской – тогда упоминание о турках, конечно, является анахронизмом; его бросили на арену на растерзание львам, но они его не тронули, и тогда языческий жрец заколол Маманта трезубцем. Но данные слишком уж запутаны, чтобы высказаться определенно, тем более что у турок есть своя версия легенды о св. Маманте, приведенная ими в книге о Северном Кипре, и там тоже фигурирует лев: «Согласно традиции, в XII веке бедный киприотский отшельник по имени Мамас отказался заплатить налоги, и тогда воины были посланы привести его в столицу для наказания. На [обратном] пути группа людей столкнулась со львом, который намеревался убить ягненка. Мамас спас ягненка и взял его на руки, сел на льва и въехал на нем в столицу. Византийские власти были настолько изумлены увиденным, что освободили его от налогов, и с тех пор он стал покровителем неплательщиков». В Морфу был основан монастырь (в нем до сих пор сохраняется саркофаг святого), а в его округе было еще порядка 14 церквей, посвященных св. Маманту. Отметим, что ныне Морфу носит название Гюзельюрт и входит в состав Турецкой Республики Северного Кипра. Интересно, что во времена вещего Олега русские купцы останавливались в Константинополе именно при церкви св. Маманта.

Но вернемся, наконец, в Коракесион. Когда Римская империя приняла христианство, Коракесион стал одним из важных и влиятельных епископских центров Малой Азии, о чем свидетельствует подпись епископа Феодула Коракезийского под актами Второго Вселенского собора 381 года. Что осталось нам от того времени? Совершенно немногое. В первую очередь, церковь в цитадели, церковь в среднем оборонительном поясе и капитель колонны с крестом в местном музее. И, как кажется, все. В 1220 г. сельджукский султан-завоеватель Алаеддин Кейкубад хитростью взял город. Осадив Колонорон (так он к тому времени назывался), ночью султан приказал пригнать к крепости огромное стадо быков из обоза, на рогах которых была намотана горящая пакля. У страха оказались очень велики глаза, и византийский комендант крепости, убоявшись столь многочисленного «противника», наутро сдал Колонорон без боя. Если бы горе-стратег был более сведущ в военной истории, он знал бы этот классический прием, благодаря которому еще Ганнибал, застращав римлян, вырвался из приготовленной ему ловушки. Древние стратеги (и среди них – строитель Иерапольских укреплений Фронтин, с которым мы встретимся в третьей части книги) исписали тома с рассказами о военных хитростях греков, римлян и карфагенян, но таков уж оказался колоноронский комендант, что был проведен хитрым турком, который Фронтина, может быть, и не читал, но зато оказался хорошим практиком.

Заняв Колонорон, он расширил и починил крепость, доведя ее до трех оборонительных поясов: цитадели на самом верху горы, где были византийская церковь и цистерны, затем средней крепости, где на основании греческой башни была некогда возведена вторая церковь, и, наконец, третьей оборонительной линии у самой воды; сельджукская твердыня опоясала всю гору, подобно Великой Китайской стене, в ее поясах – 133 башни. Среди них наиболее известны приморские укрепления: знаменитая Красная башня, Кызыл-куле, ставшая символом современного города, а также арсенальная, в которой османы отливали пушки, стоящая близ единственного сохранившегося сельджукского дока на 5 кораблей. Рафаэлла Льюис в своей книге «Османская Турция. Быт, религия, культура» так описывает процесс отливки османами пушек – правда, в Стамбуле, но так же отливали орудия и в арсенальной башне Аланьи (Коракесиона): «В Топхане располагался большой завод по литью пушек, где производили орудия тяжелой артиллерии для султанской армии. В день, когда намечалось отлить пушку, собирались вместе главный мастер артиллерии, главный инспектор, имам и муэдзин при заводе, хронометрист, мастер, десятник и литейщики. Под взывания к Аллаху в топку бросали бревна, чтобы начать процесс литья. Через 24 часа литейщики и истопники раздевались так, что на них оставались одни шлепанцы, на голову натягивали шапку по самые глаза и пару нарукавников из толстой плотной ткани. Присутствовали также 40 шейхов и визирей, включая главного визиря и шейх-уль-ислама. Других лиц в место литья не допускали из опасений сглаза. На всем протяжении процесса литья визири и шейхи беспрерывно повторяли: “Нет мощи и силы, кроме Аллаха”. Под эти заклинания мастер-литейщик бросал центнеры олова в медный котел. В самый ответственный момент главный литейщик приглашал визирей и шейхов бросать в котел монеты в качестве пожертвований “во имя истинной веры”. Длинными металлическими шестами металл перемешивали с золотыми и серебряными монетами. Кипение металлической массы означало, что компоненты металла сплавились, в топку добавляли дров, после чего наступал решающий момент. Все присутствовавшие вставали, а хронометрист предупреждал, что через полчаса откроют задвижку печи. Этой операции предшествовали горячие молитвенные пожелания успеха, когда же проходило полчаса, по сигналу хронометриста и под повторение возгласов “Аллах, Аллах” главный литейщик и мастер открывали железными крюками задвижку. Раскаленный металл устремлялся по желобам, ведшим к литейным формам. В это время визири и шейхи, одетые в белые рубахи, приносили в жертву по обеим сторонам печи 40–50 баранов, специально доставленных для этой цели. Для заполнения самой большой литейной формы, изготовленной из глины, добытой в маленькой деревушке Шахрияр на Босфоре, требовалось полчаса. После заполнения формы поток расплавленного металла останавливали нагромождением маслянистой глины и направляли в следующую форму под сопровождение новых молитв. Если плавка завершалась успешно, не происходило несчастных случаев, часто ее омрачавших, произносились благодарственные молитвы, выплачивали премии, распределялись в награду 70 комплектов одежды, происходило всеобщее празднество».

Построив в захваченном у византийцев городе мечети и дворцы, султан, не будучи в этом отношении оригинальным, назвал его в свою честь – Алайе, Аланией. Приблизительно век спустя арабский путешественник Ибн Батута так описал новоявленную сельджукскую столицу (одну из нескольких): «Алайе является обширным городом у морского побережья. Она населена турками. Город часто посещается торговцами из Каира, Александрии и Сирии. Область богата лесными массивами. Древесина отсюда вывозится в Александрию… и другие города Египта. На окраине верхней части города грозно возвышается великолепная цитадель, построенная султаном Алаеддином». В XIV веке кипрские Короли-крестоносцы Лузиньяны – Гуго Четвертый и Петр Первый – были близки к тому, чтобы отбить Аланию, но безуспешно (после взятия Анталии напуганный правитель Алании предложил Петру дань, ключи от крепости и присягу верно служить; король принял его на службу и вернул ключи, но турок быстро его обманул, пообещав анталийскому Теке-бею помочь вернуть Анталию, так что король Петр еще дважды нападал на Аланию – в 1364 и 1366 гг., при последнем молниеносном набеге он разрушил ее гавань, хотя город так и не взял: у латинян не хватило сил); убийство же короля Петра привело латинский Кипр в состояние междоусобицы и упадка, так что киприотам было уже не до Алании. Их мечту в 1403 г. исполнил… их ярый враг на тот момент, губернатор Генуи маршал Бусико, которому магистр родосских рыцарей-иоаннитов Филибер де Найяк выделил на это предприятие 40 000 дукатов. Дальше, как всегда, деньги и политика оказались превыше крестоносной идеи – турецкий эмир не только выкупил город у Бусико, но и объединился с ним в союз против киприотов. Город навсегда остался в руках турок.

Конная статуя султана Алаеддина с топором в руке встречает всех, прибывающих в Аланию. Отправимся в крепость, к христианским храмам. Первый находится в средней крепости и известен теперь как «мечеть неизвестного святого». Это название проистекает от соответствующего захоронения, некогда располагавшегося в руинах. Теперь, впрочем, не узнать в этом здании ни мечети, ни церкви. Но до того как церковь была переделана в мечеть, она сама, оказывается, «выросла» на основании эллинистической башни, так что древнейшая ее часть датируется вторым веком до н. э.

Более сохранившийся византийский храм, иногда именуемый в литературе храмом Св. Георгия, стоит на самой вершине горы, в цитадели, среди цистерн для сбора и хранения дождевой воды на случай осады, развалин дворца, сельджукских военных бараков, недалеко от злосчастной башни Адаматаджагы. Он тоже в руинах, и вход в него перекрыт, но он еще хранит на себе печать былого величия, и его купол по-прежнему веками возвышается над бывшим Коракесионом.

Крохи истории Коракесиона-Колонорона собраны в неприметном археологическом музее, здание которого скромно затерялось в одном из многочисленных переулков курортного города. Во дворе среди саркофагов и урн для праха гуляет павлин; там же находятся античный пресс и пара турецких пушек. В музее всего три зала, если не сказать зальчика: один посвящен античному периоду и хранит масляные лампы, наконечники стрел и копий, статуэтки, стеклянные бутылочки для мазей и еще много всяких мелкобытовых предметов. Второй зал посвящен одному персонажу, а точнее говоря, даже одной находке – зато уникальной. Там находится бронзовая статуэтка Геракла, тем более уникальная, что образцы древней бронзовой скульптуры дошли до нас в единичных образцах: металл ценился всегда, и век за веком гибли от огня и людской глупости бесценные образцы греко-римского гения… А Геракл уцелел. Третий зал посвящен турецкой культуре – и тем более поразительно, что там стоит современная икона св. Георгия Победоносца, на которой по-гречески написано, что это – дар от греков ионическим (то есть малоазийским) городам. Значит, греки до сих пор ощущают свое единство со своими древними малоазийскими городами, в которых в 1920-х гг. благодаря абсурдному «размену населения» между Грецией и Турцией не осталось греков по крайней мере, не «отуреченных». Преодолевая вековую вражду, греки через икону протягивают руку дружбы своим исконным врагам. И, может быть, не случайно местом этого диалога стал древний Коракесион, еще в Античности бывший своеобразным перекрестком миров, где вместе жили талантливые мудрые греки и восточные торговцы, а чопорные римляне договаривались с местными пиратами?..

Часть 2. От Бодрума до Приены. (юго-западное и западное побережья Турции)

Глава 1. Бодрум: галикарнасские древности и замок святого Петра

Турецкий город Бодрум, расположенный на Эгейском побережье, сейчас известен, в основном, только как курортно-туристическое место, и немногие знают, что настоящая слава этого города – в прошлом, когда он носил величественное имя – Галикарнас – и был столицей малоазийской области Карии. В нем возвышался 42-метровый Галикарнасский Мавзолей – одно из семи чудес Древнего мира (куда также входили египетские пирамиды, статуя Зевса в Олимпии, Колосс Родосский, храм Артемиды в Эфесе, висячие сады Семирамиды и александрийский маяк). Но о Мавзолее – чуть позже. Древняя страна Кария, ныне входящая в состав Турции, располагалась на юго-западе полуострова Малая Азия и прилегающих островах Средиземного и Эгейского морей. Карийцы пользовались среди своих соседей репутацией отважных мореходов и вместе с тем – весьма коварных людей. На все века остался знаменит карийский царь Мавсол, чья сестра и по совместительству его же вдова выстроила ему в Галикарнасе первый в мире мавзолей. Не менее славным в Античности было карийское святилище Зевса Лабрадийского, в котором стояла уникальная статуя Зевса с топором в руках. Вот что писал о нем знаменитый историк Плутарх: «Почему в руке у Зевса Лабрадейского в Карии не скипетр и не перун, а боевой топор? Дело в том, что Геракл, сразив Ипполиту, захватил среди прочего ее вооружения боевой топор и подарил его Омфале. После Омфалы лидийские цари носили и почитали его наряду с другими священными предметами, унаследованными от предшественников. Так было до Кандавла. Кандавл же, ни во что его не ставя, передал топор одному из товарищей; а когда Гилас отложился от Кандавла и пошел на него войной, из Миласы в помощь Гигесу пришел с войском Арселис, убил и Кандавла, и его товарища, и топор с остальной добычей привез в Карию. И здесь, посвящая статую Зевсу, он вложил ему в руку боевой топор и назвал этого Зевса Лабрадейским, потому что боевой топор у лидийцев называется лабрисом.

Кария упоминается в Ветхом Завете – как пишет архимандрит Никифор в своей «Библейской энциклопедии»: «В первой Маккавейской книге по тому случаю, что римляне, связанные союзом с Иудеею, при первосвященнике Симоне писали вместе с другими и к жителям Карии, чтоб они не причиняли зла народу иудейскому» (II век до н. э.). Из истории Карии известно, что в 407 г. до н. э. она вместе с Родосом, Ликией и иными близрасположенными странами вошла в состав Родосского союза, затем, с упадком союза, вошла в состав Пергамского царства (283–133 гг. до н. э.), последний царь которого, Аттал Третий, был вынужден завещать свои земли Риму. При римлянах Кария одно время наслаждалась тенью самоуправления; затем, при разделе империи на две части (395 г. н. э.), Кария отошла к Восточной Римской империи, более известной, как Византия, и впоследствии была завоевана турками, под властью которых пребывает и до сего дня.

Впервые столицу Карии Галикарнас прославил его уроженец Геродот, по прозванию «отец истории», сын гречанки и карийца, живший в 485–425 гг. до н. э. Он описал предысторию и ход Греко-персидских войн – «чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом». Почему же именно Геродот был назван «отцом истории», ведь и до него создавались образцы исторических сочинений? Специалист по истории Древней Греции профессор В. Сергеев пишет: «Значение Геродота как историка очень велико. Самым ценным у Геродота является его богатейший, с тонким вкусом подобранный и умело расположенный материал, дающий понятие читателю буквально о всех сторонах жизни не одного какого-либо, а многих народов. Кроме того, Геродот по сравнению с логографами произвел целую революцию в области языка и группировки материала. Стиль Геродота – ровный, плавный, образный, эпический, близок к языку Гомера. На этом основании Геродота и называют Гомером в истории».

Придал Галикарнасу столичный статус области Карии Мавсол, местный царек, являвшийся вместе с тем персидским сатрапом, то есть бывший полунезависимым правителем Карии как части огромного Персидского царства. Мавсол обнес город мощными укреплениями (их длина составляла 6,5 км), от которых до сих пор сохранились несколько башен (когда-то их было от 18 до 27, все прямоугольные) и одни ворота – миндские, то есть те, из которых вела дорога в соседний город Минд (или Миндос). Женат был Мавсол, согласно восточной традиции, на своей собственной сестре Артемисии, которая после смерти брата-супруга возвела над его могилой одну из самых огромных сакральных построек эллинистической эпохи – Галикарнасский Мавзолей (с тех пор наименование «мавзолей» – то есть гробница Мавсола – стало нарицательным для больших погребальных построек, всеизвестнейший пример которой до сих пор стоит на Красной площади Москвы). Гробница сатрапа находилась в особой камере, над которой возвышалась 24-ступенчатая пирамида с 36 огромными ионическими колоннами; все сооружение было украшено статуями и барельефами, исполненными самыми известными скульпторами Греции IV века до н. э. Римский архитектор Витрувий, живший в I веке до н. э., в своем знаменитом трактате «Десять книг об архитектуре» перечисляет всех, кто был причастен к сотворению мавзолея: «О Мавзолее [писали] Сатир и Пифей, которым счастье даровало величайшую и высшую удачу. Ведь в этом здании благодаря своим замыслам создали превосходные творения те, искусство которых считается достойным на все времена благороднейшей славы и остается цветущим во веки веков. Ибо в украшении и усовершенствовании отдельных его фасадов принимали участие, соревнуясь друг с другом, Леохар, Бриаксий, Скопас, Пракситель, а иные думают – и Тимофей, исключительное и выдающееся искусство которых привело к тому, что это здание сделалось одним из семи чудес света». Главной темой барельефов был бой греческих героев с амазонками. Увы, ныне это чудо увидеть воочию не представляется возможным – оно было разрушено землетрясениями и родосскими рыцарями, использовавшими его руины для возведения замка Св. Петра, и теперь лишь небольшой котлован посреди Бодрума с остатками фундаментов, лестниц и поверженных колонн свидетельствует о тленности человеческой славы. Кстати, весьма вероятно, что Мавзолей являлся не шикарной могилой, а кенотафом – памятником умершему, не содержащим, однако, его останков.

Вот что писали римские историки о любви Артемисии к Мавсолу: «Говорят, что любовь Артемисии к ее мужу Мавсолу была сильнее всех поэтических творений о любви и всех человеческих страстей. Когда смерть пришла к Мавсолу, Артемисия, плача и заламывая руки, повелела сжечь его тело и устроила пышные похороны. Терзаясь скорбью по мужу, она приказала превратить его кости в прах, смешала его с духами и, добавив воды, выпила. (“Ибо, – как добавляет Валерий Максим, – она хотела стать живым памятником Мавсолу”.)

Артемисия свою страстную любовь проявила еще и другим способом. С безмерным старанием и щедростью она построила для увековечения памяти мужа знаменитую гробницу, столь прекрасную, что ее считают одним из семи чудес света. Она посвятила гробницу духу Мавсола и повелела сложить о нем песнопения. С этой целью она назначила великую награду в деньгах и других ценностях. Сложить панегирики в честь Мавсола съехались многие благородные мужи, известные своим талантом и красноречием… И пока она была жива, она жила в печали, и печаль свела ее в могилу…»

Действительно, если читатель помнит, в соседней с Карией Ликии был такой обычай: по смерти мужа жена должна была доказать обществу свою безмерную любовь к почившему, что можно было сделать двумя способами: убить себя на его могиле либо развести часть его кремированных останков в вине и выпить. Не исключено, что именно этот обычай имели в виду римские историки.

Интересно описание древнего Галикарнаса, сделанное тем же Витрувием: «В Галикарнасе дом могущественнейшего царя Мавзола хотя и разукрашен весь проконесским мрамором, но стены у него выложены из кирпича и до настоящего времени отличаются чрезвычайной прочностью, будучи к тому же отделаны такой гладкой штукатурной работой, что кажутся обладающими прозрачностью стекла. И этот царь сделал так не по недостатку средств, ибо он был завален доходами от податей, как повелитель всей Карии. О проницательности же его и умении располагать здания можно заключить из следующего. Хотя он родился в Миласах, но, обратив внимание на то, что Галикарнас является естественно укрепленным местом, удобной гаванью и выгодным рынком, основал там свою резиденцию. Это место напоминает вогнутый выгиб театра. И вот в самом низу вдоль порта был устроен форум; на середине же высоты выгиба, на месте кругового прохода, сделана просторная и широкая улица, посередине которой сделан Мавзолей такой превосходной работы, что считается в числе семи чудес света. На вершине крепости, посередине ее, – храм Марса с колоссальной статуей-акролифом, сделанной славной рукой Леохара, хотя одни приписывают ее Леохару, а другие Тимофею. На вершине правого крыла – храм Венеры и Меркурия, у самого источника Салмакиды… Храму Венеры и… источнику на правой стороне соответствует на левом крыле царский дворец, расположенный Мавзолом по собственному его замыслу. По правую руку с него видны форум, гавань и вся окружность городских стен, по левую внизу – особая гавань, скрытая под стенами так, что никто не в состоянии ни увидеть, ни узнать, что в ней делается, тогда как сам царь из своего дворца может в случае нужды, без чьего-либо ведома, командовать гребцами и воинами. И вот, по смерти Мавзола, в царствование супруги его Артемизии, родосцы, негодуя на то, что городами всей Карии правит женщина, снарядили флот и вышли на захват ее царства. Когда это было донесено Артемизии, она приказала укрыться в этой гавани флоту со спрятанными гребцами и заготовленным десантом, а остальным гражданам быть на городской стене. Когда же родосцы со своим оборудованным флотом причалили к берегу в большей гавани, она приказала рукоплескать им со стен и посулить сдачу города. А когда они вошли в ограду, оставив корабли пустыми, то Артемизия через неожиданно для них прорытый канал вывела по нему свой флот в море из меньшей гавани и таким образом провела его в большую. По высадке же воинов она увела пустой флот родосцев в открытое море. Так родосцы, лишенные возможности отступления, были окружены и перебиты на самом форуме. Тогда Артемизия, посадив на корабли родосцев своих воинов и гребцов, отправилась на Родос. Родосцы же, увидев приближение своих кораблей, увитых лаврами, и подумав, что их сограждане возвращаются победителями, приняли к себе врагов. Тогда Артемизия, взяв Родос и казнив главарей, поставила в городе Родосе трофей своей победы, соорудив две бронзовые статуи: одну – изображающую родосскую общину, а другую – ее самое. И себя она представила выжигающей клейма на родосских гражданах. Впоследствии же родосцы, которым уничтожить трофей препятствовала религия, так как удаление трофеев после посвящения есть святотатство, построили вокруг этого места здание под охраною избранного греческого караула, дабы никто не мог туда заглянуть».

После смерти безутешной вдовы (чье правление, как было сказано выше Витрувием, ознаменовалось покорением острова Родос) различные наследники сатрапа (своих детей у Артемисии и Мавсола не было) затеяли междоусобицу, конец которой принесло взятие города Александром Македонским в 334 г. до н. э… Галикарнас, в отличие от многих малоазийских городов с греческим населением, оказал Александру ожесточенное сопротивление. Дело в том, что на стороне персов против греко-македонских сил Александра воевал корпус греческих наемников под предводительством родосца Мемнона. Македонский царь – надо полагать, вполне справедливо – считал этих наемников изменниками общегреческому делу и при случае не миловал. Взятых в плен наемников в битве при Гранике он обратил в рабов и отправил в Македонию на тяжелые работы, поэтому наемные греческие гарнизоны принадлежавших Персии Милета и Галикарнаса отбивались отчаянно, хотя и безуспешно. Подробный рассказ о взятии Александром Галикарнаса оставил историк II века н. э. Арриан: «[Александр] пошел в Карию, так как ему сообщили, что в Галикарнасе собралась немалая сила варваров и чужеземцев. Взяв с ходу города, лежащие между Милетом и Галикарнасом, он расположился лагерем перед Галикарнасом, в 5 стадиях от города самое большее, словно для затяжной осады. Город от природы был неприступен, а там, где, казалось, чего-то не хватает для полной безопасности, Мемнон (Дарий назначил его правителем Нижней Азии и начальником всего флота) давно уже все укрепил, сам присутствуя при работах. В городе было оставлено много наемного войска и много персидского; в гавани стояли триеры, и моряки могли оказать при военных действиях большую помощь. В первый же день, когда Александр подошел к стенам, из ворот, ведущих к Милассам, устремились воины, сыпя стрелами и дротиками; солдаты Александра без труда отбросили их и загнали в город. Несколько дней спустя Александр, взяв щитоносцев, конницу “друзей”, пешие полки Аминты, Пердикки и Мелеагра и к ним еще вдобавок лучников и агриан, пошел вокруг города, направляясь к той стороне его, которая была обращена к Минду. Он хотел посмотреть, окажется ли здесь стена удобнее для приступа и не сможет ли он стремительно и, прежде чем его заметят, овладеть Миндом: если Минд окажется в его руках, то это будет великой подмогой при осаде Галикарнаса. А жители Минда обещали ему вручить город, если он подойдет незаметно ночью. Он подошел, как и было условлено, около полуночи к стенам, но никто из находившихся в городе города ему не сдал, а у него не было ни машин, ни лестниц, так как он рассчитывал брать город не приступом, а овладеть им с помощью измены. Тем не менее он подвел фалангу македонцев и велел им подрывать стену. Македонцы свалили одну башню, но она упала, не проломив стены. Горожане повели энергичную защиту, из Галикарнаса многие поспешили морем на помощь: захватить Минд стремительно, без подготовки, оказалось невозможно. Александр повернул обратно, не добившись цели, ради которой выступил, и опять занялся осадой Галикарнаса. Прежде всего ров, который был вырыт у них перед городом, шириной больше чем в 30 локтей, а глубиной до 15, он засыпал, чтобы легко было подкатить башни, с которых он собирался обстреливать воинов, сражающихся на стенах, и прочие машины, которые, по его мысли, должны были сокрушить стены. Ров был засыпан без труда и машины уже подведены, когда осажденные сделали ночную вылазку с намерением сжечь башни и прочие машины – и подведенные, и те, которые вот-вот собирались подвести. Македонской страже помогли те, кто проснулся во время самого боя, и врагов без труда прогнали обратно за стены. Погибло их около 170 человек; убит был и Неоптолем, сын Аррабея, брат Аминты, один из тех, кто перешел к Дарию. У Александра погибло человек 16, а ранено около 300, потому что при ночной вылазке врага им некогда было думать о том, чтобы защитить себя от ран. Несколько дней спустя двое македонских гоплитов из полка Пердикки, жившие вместе в одной палатке, выпивая вместе, стали каждый превозносить себя и свои подвиги. Тут их одолело честолюбие, подогрело еще вино, и они, вооружившись, самовольно полезли на стену со стороны кремля, обращенного к Милассам. Им хотелось скорее блеснуть своей доблестью, чем ввязаться в опасную схватку с врагами. Из города увидели двоих человек, безрассудно устремившихся на стену, и побежали на них. Македонцы убили подошедших ближе, а в тех, кто остановился подальше, стали метать дротики, но на стороне врага были и численное превосходство, и место для него было выгодным: галикарнасцы сбегали и бросали дротики сверху. В это время подоспел еще кое-кто из воинов Пердикки, прибежали еще люди из города, и перед стеной завязалась жаркая схватка; македонцы опять отбросили вышедших за ворота и чуть было не захватили город. Стены на ту пору охранялись не очень строго; две башни и простенок между ними, рухнувшие до основания, открыли бы войску, если бы все оно вступило в бой, легкий проход в город; третья, разбитая, башня сразу бы рухнула, стоило ее подрыть, но галикарнасцы поторопились вместо рухнувшей стены возвести внутри за ней другую, кирпичную, в форме полумесяца; построить ее было им нетрудно: рук было много. На следующий день Александр подвел машины; из города опять была сделана вылазка с целью поджечь эти машины. Часть защитных сооружений, стоявших близко от стены, сгорела; обгорела и одна деревянная башня, но все остальное уберегли воины Филоты и Гелланика, которым была поручена охрана этих сооружений. Когда же тут появился Александр, то враги побросали факелы, с которыми выбежали на помощь, а многие кинули и свое оружие и побежали обратно в город. Галикарнасцы, правда, вначале брали верх по причине высокого местоположения; они не только били в лоб людей, оберегавших машины: с башен, уцелевших по обеим сторонам рухнувшей стены, была для них возможность поражать врага, подходившего ко второй стене и с боков, и только что не с тыла. Несколько дней спустя, когда Александр, подведя опять свои машины к внутренней кирпичной стене, сам руководил приступом, произведена была из города всеобщая вылазка: одни устремились через упавшую стену, где распоряжался сам Александр, другие – через тройные ворота, что для македонцев было полной неожиданностью. Первые стали бросать в машины факелы и разные горючие вещества, которые, занявшись, вызвали бы огромный пожар, но, когда Александр со своими воинами энергично бросился на них, они, ловко увертываясь от больших камней и стрел, которые метали с башен машины, убежали в город. Убитых было немало: много людей вышло из города, и действовали они отважно. Одни погибли в рукопашной схватке с македонцами; другие пали у обрушенной стены, так как проход здесь был слишком узок для такого множества людей и перебираться через развалины было трудно. Тех, кто вышел через тройные ворота, встретил Птолемей, царский телохранитель, с полками Адея и Тимандра и некоторым числом легковооруженных. Они тоже без труда обратили в бегство вышедших из города. Беглецам пришлось при отступлении проходить по узкому мосту, переброшенному через ров; мост обломился под таким количеством людей; многие попадали в ров и погибли, растоптанные своими же или пораженные сверху македонцами. Самая же большая резня произошла в самих воротах: страха ради закрыли их преждевременно, боясь, как бы македонцы, по пятам преследующие бегущих, не ворвались в город, отрезав таким образом возвращение многим своим. Македонцы перебили их у самых стен. Город вот-вот бы уже взяли, если бы Александр не скомандовал отбой: он все еще хотел сохранить Галикарнас и ожидал от галикарнасцев дружеских предложений. Осажденные потеряли до тысячи людей; Александр около 40 человек; среди них были Птолемей-телохранитель, таксиарх Клеарх, хилиарх Адей и другие, не последние из македонцев. Оронтобат и Мемнон, персидские военачальники, поняли, что при создавшемся положении они не смогут долго выдержать осаду: часть стены уже обрушилась, часть пошатнулась; много воинов погибло при вылазках, другие ранены и не могут сражаться. Учтя все это, они около второй ночной стражи подожгли деревянную башню, которую сами выстроили против вражеских машин, а также стои, где было сложено у них оружие. Подложили огонь и под дома, находившиеся возле стены. Пламя, широко разлившееся от башни и стой, охватило и другие постройки; ветром его еще и гнало в ту сторону. Люди переправились: одни – в кремль на остров, другие – в кремль, который назывался Салмакидой. Александру сообщили о случившемся перебежчики, да и сам он увидел огромный пожар. Хотя время было около полуночи, он все-таки вывел своих македонцев; захваченных поджигателей велел убивать и оставлять в живых тех галикарнасцев, которых застали по домам. Уже рассвело; Александр увидел высоты, занятые персами и наемниками, и решил, что не стоит их осаждать: времени на эту осаду пришлось бы потратить немало ввиду характера местности, а большого значения для него они уже не имели, раз он взял весь город. Он похоронил павших в эту ночь; велел людям, которые были приставлены к машинам, везти их в Траллы; город сравнял с землей и, оставив здесь и в остальной Карии 3000 наемной пехоты и около 200 всадников под начальством Птолемея, отправился во Фригию. Правительницей всей Карии он назначил Аду, дочь Гекатомна, жену Идриея, который приходился ей и братом, но взял ее себе, по обычаю карийцев, в жены. Умирая, Идрией поручил ей управление страной, так как в Азии еще со времен Семирамиды принято, чтобы женщины правили мужчинами. Пиксодар же лишил ее власти и сам занял ее место. По смерти Пиксодара карийцами управлял, по поручению царя, Оронтобат, зять Пиксодара. Ада удержала только Алинды, твердыню из карийских твердынь. Когда Александр вторгся в Карию, она вышла ему навстречу, сдала ему Алинды и сказала, что он для нее – как сын. Александр вернул ей Алинды, не пренебрег именем сына, а когда взял Галикарнас и завладел остальной Карией, то вручил ей правление всей страной». Захоронение правительницы Ады – кстати говоря, сестры Мавсола – было обнаружено в недавнее время, и ее останки и все предметы, захороненные вместе с ней, выставлены в одном из помещений бодрумского замка. Внешность Ады была реконструирована по ее черепу – получилась этакая татарочка. Однако эта хрупкая женщина, по сообщению Страбона, закончила дело Александра по «зачистке» Галикарнаса от персов: «Ада… сумела убедить… [Александра] вернуть ей отнятое царство. Ада обещала за это царю свое содействие против отпавших городов, так как правители их, по ее словам, были ее родственниками… Александр принял предложение и объявил ее царицей. После того, как весь город [Галикарнас], кроме акрополя (а было 2 акрополя), был взят, он предоставил Аде закончить осаду. Немного времени спустя оба акрополя были взяты, причем осада велась уже со злобой и ожесточением». С Адой связан следующий, приведенный Плутархом в его «Изречениях царей и полководцев», афоризм Македонского: «Карийская царица Ада хвасталась, что всегда посылает ему закуски и лакомства, дивно изготовленные ее поварами и пекарями. Он ответил ей, что у него о вкусных завтраках куда лучше заботятся ночные переходы, а о вкусных ужинах скудные завтраки».

От древнего Галикарнаса до наших дней дошло немногое: небольшой театр на склоне каменистого холма, увенчанного высеченными в нем гробницами, пара-тройка фрагментов колонн храма Марса, раскопки мавзолея да несколько крепостных башен. Византийское наследие практически полностью утрачено (даже в интеллектуальном смысле византийский Галикарнас особо не отличился, дав разве что известного епископа-еретика Юлиана (лишен кафедры при императоре Юстине Первом, умер после 527 г. в изгнании), основателя одноименного с собой крайнего течения монофизитов-юлианистов, иначе – афтартодокетов (полагал, что во Христе было полное природное единство божественной и человеческой природ, так что тело Христа было божественно нетленным с самого зачатия и, таким образом, недоступным страданиям); оппонентом идей Юлиана выступил знаменитый философ Боэций). Вот и все. Главной достопримечательностью города теперь является замок Св. Петра – «Петрониум», выстроенный родосскими рыцарями-госпитальерами (иоаннитами) в XV веке по распоряжению великого магистра Филибера де Найяка (на должности в 1396–1421 гг.). На могиле магистра в родосской церкви Св. Иоанна (ни храм, ни захоронение не сохранилсь) потом начертают (пер. с франц. выполнен с сохранением особенностей подлинника): «Когда Тимур, король скифов, захватил Азию, он [Найяк] дерзнул возвести против варваров укрепления в Карии, воздвигнув цитадель и бастионы на руинах монумента Мавзола в Галикарнасе», и сам надгробный монумент магистра украшало миниатюрное изображение крепости, которую мечом и щитом прикрывает магистр Филибер де Найяк (цитата и описание взяты из труда Вилльнева-Баржемона о надгробиях великих магистров ордена иоаннитов, основанного на материалах мальтийского архива и сохранившего для нас надгробия почти всех родосских магистров, уничтоженных турками в церкви Cв. Иоанна; кроме того, сам французский автор отмечал, что впоследствии часть мальтийского архива, по которому выполнялись рисунки, была утрачена, вероятно, при оккупации Мальты Наполеоном). Возводил замок немецкий рыцарь-архитектор Генрих Шлегельхольт, а в период между двумя Великими осадами Родоса турками (1480 и 1522 гг.) замок Св. Петра был значительно укреплен новыми бастионами, обращенными к суше (иоанниты полагали, что их флот достаточно силен, чтоб защитить замок с моря). Ныне замок иоаннитов – одна из главных достопримечательностей турецкого Бодрума, само название которого является искаженным «Петрониум». Действительно, замок Св. Петра до самого конца пребывания иоаннитов на Родосе является их верным оплотом в Малой Азии. К сожалению, он не смог проявить свои фортификационные качества на деле против османов (мелкие нападения – не в счет), поскольку капитулировал практически вместе с Родосом (начало 1523 г.), однако это не умаляет его архитектурной и исторической ценностей. Тем более что в Первую мировую войну ему все же пришлось выдержать неравный бой с англо-французскими кораблями «Бэккэнти» («Вакханка», броненосный крейсер типа «Кресси»), «Кеннет» и «Дюпле» (головной броненосный крейсер типа «Дюпле», сдан на слом в 1922 г.) в рамках Дарданелльской операции – неудачного амбициозного детища Уинстона Черчилля. Отдельные интересные факты по истории замка приведены в работах Давида Николля «Les hospitaliers de Rhodes» и Огуза Альпёзена «Ancient Halicarnassus. Bodrum»: к примеру, в 1409 г. на сооружение бодрумского замка из Англии через посредство венецианских банкиров были присланы 1900 золотых дукатов; уроженец Йорка Джон Пигот оставил завещание в пользу укрепления твердыни Св. Петра. На средства, собранные в Англии, сэр Питер Холд соорудил Анлийскую башню замка. Римский папа давал письменное отпущение грехов всем жертвователям на строительство замка Св. Петра, и своим авторитетом помогал твердыне иоаннитов и впоследствии: к примеру, в 1480 г. английский рыцарь, «столп языка Англии» Ордена иоаннитов сэр Джон Кендол, пребывавший у короля Эдуарда Четвертого, с ведома монарха после первой Великой осады Родоса отправился в Ирландию продавать индульгенции от папы в пользу укрепления Петрониума. Также ранее было упомянуто, что для сооружения новой твердыни рыцарями были разобраны руины рухнувшего от землетрясения Галикарнасского мавзолея – одного из семи чудес Древнего мира. Интересно, насколько по-разному оценивается процесс использования руин мавзолея при строительстве замка Св. Петра. Приведем для разнообразия два совершенно полярных мнения. А.А. Нейхардт и И.А. Шишова пишут так, словно забыв о том, что к моменту начала строительных работ Найяка мавзолей уже давно лежал в руинах: «Главный урон прославленной гробнице нанесли грубые и невежественные завоеватели – рыцари-крестоносцы, не пощадившие той красоты, которую, казалось, щадило само время. Захватив побережье Малой Азии, они в XV веке на развалинах Галикарнаса построили мрачную неприступную крепость – замок Святого Петра. Крестоносцы буквально разнесли мавзолей на куски, вкладывая в стены крепости целые статуи, плиты с великолепными рельефами, бессмертные творения великих скульпторов Древнего мира – Леохара, Скопаса, Бриаксида. Они безжалостно выламывали из стен мавзолея прекрасные мраморные фризы со сражающимися амазонками, обламывали бронзовые позолоченные украшения со статуй богов, героев, коней». В общем, мрачно все, дальше некуда. А вот англичанин Сэсил Торр утверждает практически обратное: «Рыцари тщательно сохранили скульптуры мавзолея, чтобы украсить ими свой замок в Галикарнасе». Может, и в этом случае есть определенный перегиб, однако в этом мнении больше здравого смысла, если учесть, что потом англичане при попустительстве турок просто выковыряли фризы и статуи из замковых стен – значит, все же было что выковыривать; автору самому довелось видеть в Бодруме слепки с целыми сценами амазономахии. (Часть барельефов, вмонтированных в замок, была, по ходатайству английского консула и с разрешения турецкого правительства, извлечена англичанами из крепостной кладки и ныне пребывает в Британском музее. Как только эти части были доставлены в упомянутый музей, его главный хранитель Чарлз Ньютон отправился в Бодрум, где через 9 месяцев добился-таки от турок не только разрешения извлечь другие фрагменты барельефов из замка Св. Петра, но и нашел само место, где стоял мавзолей, произвел там раскопки и все ценное из найденного и выломанного из стен бодрумского замка опять же вывез в родной музей.) Современный турецкий археолог Ильхан Акшит также пишет, что «…камни [мавзолея] были использованы рыцарями Родоса для постройки замка, а фризы – для украшения стен».

Еще одно наблюдение автора данной книги тоже свидетельствует против первого мнения – к примеру, в Английскую башню крестоносцами был вмурован античный лев, пребывающий там до сих пор: это было сделано явно же не случайно, коль скоро это символ Англии, ее средневековый герб! Так что налицо, скорее всего, идеологическая «нелюбовь» советской научно-популярной литературы к крестоносцам, «псам-рыцарям». Впрочем, хватит полемики, вернемся к сути. Создатель бодрумского музея подводной археологии в замке св. Петра Огуз Альпёзен придерживается центристской позиции в данном вопросе, приводя интересные данные: «Одним из последних людей, видевших Мавзолей стоящим, был епископ Евстафий, который жил в XII веке, – это показывает, что строение простояло 1500 лет. Предполагается, что он был уничтожен землетрясением в 1303 году. Придя в Бодрум в 1406 г., рыцари застали его в руинах. В 1494 г. (? – так в тексте. – Е.С.) рыцари предприняли его дальнейшее разрушение. Использовав его в качестве каменоломни, они разобрали его почти целиком на камни и употребили их в конструкции бодрумского замка. Главная погребальная камера пока что осталась нетронутой (сейчас она видна в самой глубокой части в центре котлована) до 1522 года. Тогда рыцари были вынуждены укрепить стены замка, чтобы он смог противостоять развитию баллистического оружия. Так, они снова начали разыскивать камни от античных сооружений. Это было последнее разрушение, которому подвергся Мавзолей. Рыцарь по имени де ла Турэ, принимавший участие в укреплении замка, описал это событие в своем дневнике. Сначала найдя лестницу, ныне частично защищенную сооруженной над ней крышей, они [рыцари] вошли в коридор, ведущий в погребальную камеру. Де ля Турэ упоминает о восхищении, которое они почувствовали при виде статуй и фризов, которые они затем разбили на куски. Он продолжает писать, что, когда они уже были готовы войти в камеру, прозвучал вечерний сигнал тушить огни. Возвратившись на следующий день, они застали камеру открытой, а повсюду валялись ювелирные украшения и клочки ценных тканей».

Еще надо упомянуть о том, что в замке Св. Петра держали специально обученных псов, которые, с одной стороны, были чутки к подкрадывавшимся врагам, а с другой – помогали разыскивать христианских пленников, бежавших от турок в Петрониум, поскольку позже, в 1482–1484 гг., когда султан Баязид Второй торговался с Великим магистром Пьером д’Обюссоном (1423–1503 гг., на должности с 1476 г.) касательно своего брата, принца Зизима, перебежавшего к рыцарям, Великий магистр выхлопотал у турок право принимать в замке Св. Петра беглых рабов-христиан без выдачи их туркам – ясно, что он просто узаконил более ранний обычай. (Принца рыцари так и не выдали, зато еще добились от султана передачи им десницы – правой руки – Иоанна Крестителя!) Ф. Вудхаус утверждает, что замок вообще назывался St. Peter of the Freed, то есть Святого Петра освобожденных. Августа Феодосия Дрэйн в своем труде «The knights of St. John» (Лондон, 1858 г.) приводит следующий рассказ о собаках замка св. Петра: «Рыцари держали породу больших и умных собак, которых они натренировали отыскивать в горах обессиленных от истощения людей, неспособных достичь стен замка. Инстинкт этих собак был экстраординарен: мы читали об одном христианине, который, убежав от своих хозяев и будучи преследуем, предпочел броситься в колодец, нежели снова попасть к ним в руки. Здесь он был обнаружен одним из этих сторожевых псов, который, будучи не в силах вытащить его, все же спас ему жизнь. Колодец был сухой, и человек не получил повреждений при падении, но он неминуемо умер бы от голода, если бы не верность пса госпитальеров. Много дней благородный зверь приносил ему в пасти ту еду, что получал сам, и кидал в колодец. Наконец, было замечено, что пес день ото дня все больше худеет, а его каждодневные уходы после завтрака в одном и том же направлении вызвали интерес; слуги гарнизона пошли проследить за ним; так открылась истина, человек спасен, а пес занял свое место в истории Ордена, достойным членом которого он себя показал».

Во время осады Родоса Сулейманом Великолепным в 1522 г. две бригантины, снаряженные в бодрумском замке, 9 ноября смогли пробиться и доставить осажденным 12 рыцарей, 100 простых воинов, еду и снаряжение. Когда в декабре 1522 г. после упорной осады пал Родос, 5 января 1523 г. в руки турок перешел и бодрумский замок; согласно распоряжению Великого магистра л’Иль Адана командор д’Айраск, комендант Петрониума, был вынужден сдать его врагу.

Замечательна своим лицемерным ехидством табличка при входе в подземную камеру пыток, сообщающая, что, мол, первым делом, как турки взяли замок, они замуровали вход в эту камеру, чтобы прекратить варварское издевательство над людьми. Ее открыли заново только уже для посещения туристами спустя 400 с лишним лет. Пыточная камера находится в подземелье башни, выстроенной комендантом замка Жаком Гатино (1512–1514 гг.). Вход в нее украшают 3 герба: по бокам – гербы коменданта, а в центре – герб Великого магистра Эмери д’Амбуаза. Спустившись по крутой лестнице, можно узреть реконструкцию сцены допроса: горит жаровня с углями, на цепях висит жертва, а неподалеку писец ведет протокол… Ныне в замке располагается один из крупнейших в Средиземноморье музеев подводной археологии. На территории замка и в его помещениях – великое множество различных амфор, извлеченных из морских пучин, и прочих предметов – оружия, драгоценностей, корабельных снастей… В бывшей католической церкви, над которой теперь возвышается минарет, экспонируются находки с византийского грузового корабля, в другом помещении реконструирован египетский корабль со схемой размещения грузов; примечательны секции стеклянных находок. Английская башня – одна из немногих, в которую разрешен вход; в ней размещается экспозиция оружия. Над входом в нее вмурован мраморный герб английского короля Генриха IV (1367–1413 гг., правил с 1399 г.), а в боковую стену – античный каменный лев, давший этой башне также название Львиной. Вообще замок, имеющий несколько уровней обороны и возвышающийся прямо над водами бодрумской бухты, производит колоссальное впечатление, несмотря на то что, как было упомянуто ранее, в Первую мировую войну он был расстрелян англо-французскими крейсерами и впоследствии поновлен не совсем удачно: «новодельные» фрагменты построек слишком уж сильно бросаются в глаза, но тут уж не знаешь, кого винить – турок или Антанту. Приятно поражают своим разнообразием и выставленные на замковой территории надгробия и барельефы из близрасположенных античных городов – Кедреев и Книдоса. Более скромно представлены статуи. Снаружи бодрумского замка в 2010 г. стояли (в 2014-м их там уже почему-то не было) три современных памятника: монумент Геродоту и копии статуй сурового Мавсола и пышногрудой Артемисии; оригиналы, найденные среди руин мавзолея, были увезены англичанами, равно как и прочие ценные в художественном отношении фрагменты сооружения. И над гаванью по-прежнему высится суровая громада бодрумского замка, до сей поры охраняемого высеченными крестоносцами на общем барельефе святым Петром, Богоматерью, св. Екатериной и св. Марией Магдалиной (две последние святые были весьма почитаемыми небесными покровительницами рыцарей-госпитальеров).

Глава 2. Острова Карии: наследие раннего и византийского христианства

Бесконечные войны оставили от многих некогда славных карийских городов лишь руины, но следы Античности, раннего и византийского христианства еще остались на многочисленных островах. На двух из них и предлагается побывать читателям.

Город Кедреи на одноименном острове (по-турецки Седир) попал в анналы истории в связи с общегреческой Пелопоннесской войной (431–404 гг. до н. э.), в которой столкнулись две могущественнейшие силы Древней Греции – Афины и Спарта, обе поддерживаемые многочисленными союзниками. Война шла долго, с переменным успехом, и в 407 году, как пишет Плутарх, спартанцы решили «…с новой энергией продолжать войну, для которой требовались искусный военачальник и более значительные… силы, и послали командовать на море Лисандра». Прибыв в Эфес, он разбил часть афинского флота, а затем, усыпив бдительность врага показным бездействием, внезапно напал на него, и в морском бою при Эгос-Потамах «…захватил 3000 человек вместе с военачальниками и весь флот… совершив величайшее дело с самой незначительной затратой сил и в один час положив конец войне, самой долгой из всех, что бывали раньше»… Действительно, вскоре Лисандр взял Афины измором (404 г.), и война закончилась. Но в год Эгоспотамской битвы – 405-й – Лисандр еще погубил Кедреи.

На свою беду Кедреи, еще в 450 г. до н. э. вступив в первый Афинский морской союз (образованный в 477 г.), он же Делосская симмахия, первоначально объединивший союзников против персов, но затем ставший на службу интересам Афин, поплатились за свою верность. Плутарх пишет, что «гнев Лисандра был вообще страшен вследствие разлития черной желчи – недуга, усиливающегося к старости». И вот спартанский наварх (флотоводец) прогневался на жителей Кедрей и, захватив и разорив остров за один день, продал всех его обитателей в рабство поголовно (Ксенофонт с оттенком тонкой презрительности указывает, что «жители этого города были полуварвары»). И хотя вскоре город-остров вновь был заселен, а сам Лисандр погиб в новой – Коринфской – войне при осаде Галиарта в Беотии, «подобно простому пехотинцу», по словам Плутарха, прежнего могущества город не достиг. Возрожденные Кедреи вступили в Родосский союз; были возведены новые укрепления, остатки которых сохранились с IV века до н. э. до наших дней, большой храм Аполлона в дорическом стиле, театр на 5 тысяч человек. Затем, как и во всей Карии, к власти пришли римляне – правда, на 4 года позже, в 129 г. до н. э., и только с приходом христианства к Кедреям возвращается лидирующая роль во всей Карии, и естественных причин этого пока найти не удалось. Первым делом в христианскую церковь перестраивается храм Аполлона (ныне от него остался лишь фундамент), а чуть позже, в V–VI веках, на острове, совершенно, кстати, небольшом (его можно весь обойти пешком и рассмотреть все достопримечательности за пару часов), возводится самая большая во всей Карии христианская базилика с пристроенным баптистерием (крестильней), ее размеры – 35,5 × 19 м.

Несколько веков кедрейская базилика – духовный центр Карии. Но землетрясения и набеги врагов обрушили ее, и теперь лишь груды резных камней лежат на ее месте. О силе карийских землетрясений свидетельствует тот факт, что после одного из них кедрейский остров осел в море настолько, что теперь разделен водой на три части. На самой малой располагался некрополь, все саркофаги с которого, кроме одного, ныне вывезены в музей Бодрума. Но и во время упадка Византии кедрейцы нашли в себе силы возвести почти на самом берегу новый храм – намного более скромных размеров, но также с баптистерием. Время и враги не пощадили и его, но он сохранился лучше базилики: отчетливо видна планировка стен, сохранилась и нижняя часть полукруглой алтарной апсиды. Христианство исчезло на острове вместе с его православными жителями – теперь турки возят туда туристов, рассказывая басни о том, как Клеопатра на десятках кораблей привезла на подаренный Антонием остров песок из Египта и нежилась на местном пляже, так что сам остров Седир во всех рекламных проспектах записан не иначе как остров Клеопатры. Нет на острове и кедров, давших ему название, – остались лишь многовековые оливы…

Не менее печальное зрелище являет собой византийско-греческий монастырь на другом острове Эгейского моря – Камелии. Изо всех построек более-менее сохранилась лишь церковь, от келий остались руины, а вместо монахов на целом острове живут лишь две козы и осел – практически дикие, но прикормленные туристами. Году в 2004-м молодой человек из Санкт-Петербурга то ли нарисовал, то ли подреставрировал в нише разоренного храма образ Иисуса Христа. Монастырский двор был выложен мозаичными узорами из белой и черной гальки. Говорят, у монахов было большое подсобное хозяйство – следы различных сооружений еще заметны по всему островку. Когда монастырь был основан, точно установить не удалось; разные источники гласят, что ему от 500 до 800 лет. А вот службы в нем шли до последней Греко-турецкой войны 1921–1923 гг.; видимо, остров был уступлен Турции проигравшей стороной, и на этом история монастыря завершилась. И только молчаливые камни остались нам в наследство от святынь Карии.

Глава 3. Милет: город-герой, первым восставший за свободу греков против персидского ига

Наше путешествие продолжается в Ионии – некогда самой высокоразвитой и высококультурной части Древней Греции, чьему расцвету был положен кровавый и насильственный конец нашествием персов в 546 г. до н. э. (иногда употребимы и пограничные даты – 545 и 547). А.Н. Чанышев и Э.Н. Михайлова называют Ионию азиатской колыбелью европейской философии, подчеркивая, что «…именно с ионийской философии начинается 25-вековое развитие европейской философской мысли», истоком которой послужили учения Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена. Этих знаменитых философов знают многие, но поистине, Милет породил их просто множество – философов и историков философии: известны Еванф, Аристагор (современник Платона, писавший о Египте), Архелай, Эсхин, Феодор и преподаватель философии в Афинах, творец логических апорий и автор комедий Евбулид – известны «Лжец», «Рогатый», «Куча», «Лысый», «Покрытый». Например, если лжец говорит, что он лжет, лжет ли он или говорит правду? Суть «Рогатого»: – У тебя есть то, чего ты не терял? – Есть, и много. – Ты не терял рогов? – Нет. – Значит… – отсюда вывод, что у тебя есть рога. Милет, наряду с Абдерами и Элеей, присваивал себе честь быть родиной двух величайших древнегреческих философов-атомистов – Левкиппа и Демокрита; даже если это и не совсем так, претензия, согласитесь, немаловажная и должна была иметь под собой некое твердое основание. Тут же укажем, что знаменитые древние милетцы – историки-«логографы» Гекатей (первым выдвинувший популярнейший в античной этнографии тезис о зависимости национального характера от окружающей среды) и Кадм – явились предшественниками Геродота; историком были и тезка философа Анаксимандр, и Меандрий – автор «Истории Милета». Местный поэт-лирик и кифаред Тимофей (V–IV вв. до н. э.) прославился тем, что довел число струн на лире с 7 до 11 и был автором поэм «Персы» о Саламинской битве, «Циклоп», гимна Артемиде Эфесской и др. Из 12 древних ионийских городов (Фокея, Клазомены, Хиос, Эрифры, Лебедос, Теос, Колофон, Эфес, Самос, Миунт, Приена, Милет) в первую очередь вспоминается, конечно же, Эфес, общепризнанно считающийся известнейшей метрополией Древнего мира, а незаслуженно забытый Милет, ныне – мертвый город рядом с турецкой деревенькой Балат (надо понимать, искаженное византийское название Милета Палатия), в глубокой древности превосходил и сам Эфес! Он был удачно основан на морском западном побережье Малой Азии еще в XI веке до н. э. греческими колонистами (по Страбону – критскими: «По сообщению Эфора, это место впервые основали и укрепили над морем критяне, там», где теперь расположен древний Милет. Сарпедон вывел туда поселенцев из критского Милета и назвал город по имени критского города; местностью этой прежде владели лелеги. Впоследствии Нелей и его спутники укрепили стеной современный город. Теперь в городе 4 гавани, причем одна из них может вместить целый флот. Много славных деяний совершил этот город, но величайшее из них – это множество основанных им колоний, потому что весь Эвксинский Понт, Пропонтида и многие другие места были колонизованы милетцами. Во всяком случае Анаксимен из Лампсака утверждает, что милетцы заселили острова Икар и Лерос, на Геллеспонте – Лимны в Херсонесе, а в Азии – Абидос, Арисбу и Пес; на острове кизикцев – Артаку и Кизик; во внутренней части Троады – Скепсис…»). Город имел 4 гавани и сильную крепость и, естественно, процветал благодаря мореплаванию и торговле, особенно с Востоком – кроме того, добавляет Страбон, «остров Лада лежит перед Милетом, как и островки по соседству с Трагеями, которые служат якорными стоянками для пиратов».

Можно без преувеличения сказать, что именно в нем зародилась европейская наука и, говоря шире, цивилизация, благодаря одному удивительному человеку – Фалесу (ок. 625–547 гг. до н. э.), одному из известных семи мудрецов Древней Греции, живших в VII–VI вв. до н. э. (общепризнанный их список таков: Фалес Милетский, Биант Приенский, Питтак Митиленский, Клеобул Линдский, Периандр Коринфский, Хилон Спартанский, Солон Афинский; в прочих вариантах всегда остаются четверо: Фалес, Биант, Питтак и Солон, и Фалес из них – всегда на первом месте! Хрестоматиен рассказ о выловленном рыбаками треножнике с надписью «Мудрейшему» и преподнесенном ими Фалесу; тот, не сочтя себя таковым, послал его другому мудрецу, тот – следующему, и так треножник обошел всех семерых и вернулся к Фалесу, посвятившему его Аполлону). Когда говорят о разносторонне талантливом человеке, употребляют термин «человек эпохи Возрождения». Без преувеличения, Фалеса можно поставить в один ряд с такими гениями, как Леонардо или Микеланджело. Философ, математик, физик, астроном, военный инженер. Он долгое время собирал знания в Египте и Финикии и, вернувшись в Милет, сделал ряд удивительных открытий. Он первый определил длительность года в 365 дней, предсказал (вычислив) солнечное затмение 585 г., понял, что Луна светит не своим, а отраженным светом, мог предупредить о грядущем землетрясении по изменению вкуса воды в колодцах (от воздействия подземных газов), создал руководство для мореплавания по звездам. Фалес основал первую в истории философскую школу (после Фалеса были славны местные философы Анаксимандр и Анаксимен). Согласно Плутарху, он, как и многие великие греческие философы, признавал Единого Бога, ответив на вопрос «Что старше всего?» – «Бог, ибо он не рожден». Среди прочих мудрых изречений, приписываемых ему, – «полезнее всего – добродетель», «многословие – не показатель разумного мнения», «ищи мудрое» и др. Нельзя не упомянуть об одном занятном случае из его жизни; как и теперь, и во времена Фалеса почему-то считалось, что если ты умный – значит, не должен быть бедным, и, соответственно, наоборот: если беден – значит, не умен. И вот Фалес решился доказать упрекавшим его обратное: предвидя большой урожай оливок, он арендовал все масляные прессы и, когда настала пора урожая, установил заоблачные цены, как монополист. Деваться было некуда (иначе пропал бы весь урожай), и люди согласились на его требования. По преданию, мудрец сказал: «Вот видите, мне совершенно нетрудно было бы разбогатеть – просто я не хочу», – и отказался от прессов и денег – последнее, впрочем, иногда оспаривается, как в сочинении Диогена Лаэртского; этот же автор прибавляет следующее: «[Фалес] жил в уединении простым гражданином. Некоторые полагают, что он был женат и имел сына Кибисфа, некоторые же – что он оставался неженатым, а усыновил сына своей сестры; когда его спросили, почему он не заводит детей, он ответил: “Потому что люблю их”; когда мать заставляла его жениться, он, говорят, ответил: “Слишком рано!”, а когда она подступила к нему повзрослевшему, то ответил: “Слишком поздно!”» Как военный инженер, он помогал бывшим врагам Милета лидийцам противостоять персам, видя в них подлинную угрозу всем малоазийским государствам и призывая всех объединиться против нового общего врага.

Предвиденье Фалеса оправдалось: после его смерти персы захватили Милет и прочие греческие малоазийские города. Их благосостояние пришло в упадок, так как морскую торговлю прибрали к рукам финикийцы, начало зреть всеобщее недовольство. Милетский тиран Аристагор прогневал персидского царя Дария и, страшась кары, перешел в лагерь его противников и возглавил антиперсидское восстание (500 г. до н. э.; Эней Тактик в своем труде «О перенесении осады» повествует о выдающейся древней военной хитрости, употребленной милетцами при подготовке антиперсидского восстания: «Гистией, желая передать Аристагору сообщение с побуждением к измене и не имея никакого иного надежного способа дать знать об этом, так как дороги охранялись и несущему письмо было трудно скрыть их, обрил самого верного из рабов, выколол на его голове надпись и держал его, пока вновь не отросли волосы. Когда они отросли, он немедленно послал раба в Милет, не наказав татуированному ничего иного, кроме того, чтобы, по прибытии в Милет к Аристагору, он велел обрить себя и посмотреть на свою голову. Татуировкой сообщалось, что следовало делать»). Обратившись за помощью к балканским грекам, Аристагор не получил от них практически никакой помощи: Спарта отказала, а Афины прислали… 20 кораблей. Поначалу восстание шло успешно, греки сожгли столицу персидской лидийской сатрапии – Сарды и держались 6 лет, но затем были разбиты в морской битве около Милета, сам город был сожжен, а его жители частью перебиты, частью проданы в рабство. Вот страшные строки Геродота о гибели Милета и его защитников: «Персидские военачальники объединили свои силы и выступили против Милета, так как остальным городам они не придавали значения. Самыми лучшими мореходами в персидском флоте были финикияне; в походе участвовали также недавно покоренные киприоты, киликийцы и египтяне. Итак, персы пошли войной на Милет и на остальную Ионию. Услышав об этом, ионяне послали своих представителей на собрание в Панионий. По прибытии туда советники обсудили дело и решили не выставлять общего сухопутного войска против персов: милетяне должны были сами защищать свой город с суши. Зато было решено снарядить флот, собрать все без исключения корабли и как можно скорее сосредоточить их у Лады для защиты Милета с моря (Лада – островок, лежащий близ Милета). Затем прибыли ионяне на своих кораблях с воинами и вместе с ними эолийцы, живущие на Лесбосе. Построены же корабли были в таком вот порядке. Восточное крыло занимали сами милетяне со своими 80 кораблями. Рядом с ними стояли приенцы с 12 кораблями и 3 корабля жителей Миунта. Затем следовали 17 кораблей теосцев; за теосцами – хиосцы со 100 кораблями. Возле них выстроились эрифрейцы и фокейцы. Эритрейцы прислали 8 кораблей, а фокейцы – 3. К фокейцам примыкали лесбосцы с 70 кораблями. Наконец, на заднем крыле стояли самосцы с 60 кораблями. Общее число всех кораблей ионян было 353.

Это были корабли ионян. У варваров же было 600 кораблей. Когда персидский флот и сухопутное войско прибыли в Милетскую землю, то военачальники персов, увидев множество ионийских кораблей, устрашились и решили, что не в состоянии одолеть их. Не добившись господства на море, полагали они, им не взять Милета, и к тому же еще рискуют навлечь на себя за это немилость Дария. Поэтому персидские военачальники призвали на совет ионийских тиранов (эти тираны, устраненные Аристагором из Милета, вынуждены были искать убежища у персов и теперь участвовали в походе на Милет). Вызвав тех из них, кто находился в персидском стане, персидские военачальники обратились к ним с такими словами: “Ионяне! Пусть каждый из вас проявит [свою преданность], оказав услугу царскому дому. Попробуйте склонить ваших сограждан к измене остальным союзникам. Сообщите им это и скажите, что им вовсе не грозит наказание за мятеж: персы не предадут огню ни храмы богов, ни их частное имущество и будут обращаться с ними, как и прежде, милостиво. А если они все же не пойдут на измену, но попытают счастья в битве, то пригрозите им тем, что их ожидает на самом деле. Ведь в случае поражения они сами будут проданы в рабство, сыновей их мы оскопим, дочерей уведем в Бактры, а их родную землю отдадим другим”. Так говорили персидские военачальники, а ионийские тираны разослали вестников к своим землякам передать им предложения персов. Ионяне же (до них дошли эти условия персов) из бессмысленной гордости не пожелали принять персидских условий и изменить союзникам: воины каждого города думали, что персы обращаются только к ним одним. Это произошло как раз после прибытия персов к Милету. Затем ионяне, собравшись у Лады, стали держать совет. На этом совете, кроме некоторых других, выступил также военачальник фокейцев Дионисий и сказал так: “Наша участь висит на волоске: или мы будем свободными, или рабами, и вдобавок еще беглыми! Поэтому пусть вас не страшат лишения; теперь вам, конечно, придется тяжело, но зато вы одолеете врага и завоюете свободу. Напротив, если вы проявите слабость и неповиновение, то я вовсе не надеюсь, что вам удастся избежать суровой кары царя за восстание. Итак, послушайте же моего совета и доверьтесь мне. И я вам обещаю: если только есть на свете божественная справедливость, то враг или не посмеет вступить в бой, или будет разбит наголову, если сделает это”. После этой речи ионяне подчинились приказанию Дионисия. Дионисий же каждый раз, выставляя свои корабли в открытом море в одну линию [кильватерной колонной], заставлял одни корабли проходить на веслах между другими, применяя силу гребцов. При этом он выстраивал воинов [на борту] в полном вооружении. Остальную часть дня он приказывал кораблям стоять на якоре, заставляя воинов целый день трудиться. Семь дней подряд ионяне не выходили из повиновения, выполняя приказания Дионисия. На восьмой же день, истомленные мучительным трудом под палящим зноем, они подняли ропот, рассуждая между собою так: “Какое божество мы оскорбили, что претерпеваем такие муки. Мы совершенно сошли с ума, подчинившись этому болвану фокейцу, который выставил всего лишь три корабля. Став нашим начальником, он принялся унижать и мучить нас, и, как видно, много людей уже занемогло, а другим еще придется испытать ту же участь. Лучше терпеть любую напасть, чем такие мучения! Лучше даже будущее рабство (как бы тяжело оно ни было), чем теперешние муки. Давайте же перестанем ему подчиняться!” Так рассуждали ионяне, и после этого никто уже не хотел повиноваться Дионисию. Тогда ионяне, разбив палатки на острове (подобно сухопутному войску), стали в тени предаваться неге, не желая больше возвращаться на корабли для учений. Когда самосские военачальники услышали о таком [настроении] и делах у ионян, то по совету Эака, сына Силосонта, решили (Эак ведь уже раньше по приказанию персов предлагал им покинуть ионян) разорвать союз с ионянами. Самосцы приняли это предложение как из-за полного развала дисциплины у ионян, так и оттого, что теперь им стало совершенно ясно: одолеть царя они не могут. Ведь они хорошо знали, что одолей они даже теперешний флот [Дария], то явится другой, впятеро больший. Итак, лишь только самосцы заметили, что ионяне не проявляют мужества, то нашли в этом предлог [для измены]: ведь для них было важнее всего спасти от гибели храмы богов и свое имущество. Эак же, совет которого изменить [союзникам] самосцы приняли, был сыном Силосонта, внуком Эака и тираном Самоса. Его, как и других ионийских тиранов, лишил власти Аристагор из Милета. Итак, когда финикийские корабли напали, ионяне также выступили навстречу врагу, построив свои корабли в два ряда один за другим. Затем противники стали сближаться и вступили в бой. Я не могу, однако, теперь точно сказать, кто из ионян в этой битве оказался трусом и кто проявил доблесть, ведь одни стараются переложить вину на других. Во всяком случае, передают, что все самосские корабли, кроме одиннадцати, по уговору с Эаком подняли паруса и, покинув боевой строй, взяли курс на Самос. Триерархи этих кораблей вопреки приказу своих военачальников остались и приняли участие в битве. И за этот доблестный подвиг власти самосцев повелели начертать на столпе их имена с прибавлением отчества, а столп этот стоит у них на рыночной площади. Заметив бегство соседей, лесбосцы также последовали за самосцами. Так же поступило и большинство [кораблей других городов] ионян. Среди тех, кто стойко держался в битве, самые жестокие потери понесли хиосцы. Они совершили блестящие подвиги и не захотели показать себя трусами. Хиосцы ведь, как было упомянуто выше, выставили 100 кораблей, причем на каждом из них было по 40 отборных воинов экипажа. При виде измены большинства союзников хиосцы все же сочли недостойным уподобиться этим негодяям: сражаясь вместе с немногими оставшимися союзниками, они прорвали боевую линию врагов и захватили много вражеских кораблей. При этом, однако, они и сами потеряли большинство своих кораблей. С уцелевшими кораблями хиосцы бежали на свой остров. А тем хиосцам, чьи корабли едва держались на плаву от повреждений, пришлось бежать в Микале, когда враги стали их преследовать. Там они вытащили корабли на берег, а сами отправились по суше пешком. Во время этого странствования хиосцы вступили в Эфесскую область. Они пришли, когда эфесские женщины как раз справляли праздник Фесмофорий. Эфесцы же еще ничего не знали о судьбе хиосцев. При виде толпы вооруженных людей, проникших в их страну, они были в полной уверенности, что это разбойники, явившиеся похитить женщин. Весь Эфес вышел на помощь, и хиосцы были перебиты. Такая печальная участь постигла этих хиосцев. Когда фокеец Дионисий понял, что дело ионян проиграно, он, захватив в бою три вражеских корабля, однако, не вернулся назад в Фокею: он прекрасно знал, что и его вместе с остальной Ионией ожидает рабство. Тотчас же после битвы Дионисий взял курс прямо в Финикию, где ему удалось потопить [несколько] купеческих кораблей и захватить богатую добычу. Затем он направился в Сикелию. Отправляясь туда, он стал заниматься морским разбоем, не нападая, впрочем, никогда на эллинские корабли, а только на карфагенские и тирсенские. Между тем после победы в морской битве над ионянами персы принялись осаждать Милет с суши и с моря. Они стали делать подкоп стен и подвезли всевозможные осадные орудия. На шестой год после восстания Аристагора персам удалось целиком [вместе с акрополем] овладеть городом. Жителей они обратили в рабство, так что сбылось прорицание оракула, данное Милету. И действительно, когда аргосцы вопросили бога в Дельфах о спасении своего города, им было дано общее [с милетянами] прорицание: часть его относилась к самим аргосцам, а добавление Пифия изрекла милетянам. Ответ бога аргосцам я приведу в своем месте, когда мой рассказ дойдет до них. Оракул же, данный милетянам в их отсутствии, гласил так: “В оное время и ты, о Милет, – зачинатель преступных деяний, – Многим во снедь ты пойдешь и даром станешь роскошным. Многим тогда твои жены косматым ноги умоют. Капище ж наше в Дидимах возьмут в попеченье другие”. Тогда-то и разразилась над милетянами эта беда, так как большую часть их мужчин умертвили персы, носившие длинные волосы, а жен и детей их обратили в рабство. Священный же храмовый участок, а также храм и прорицалище были разграблены и преданы огню».

Афиняне оплакали падение Милета крокодиловыми слезами, как о том свидетельствует тот же Геродот: «[В Афинах] Фриних сочинил драму “Взятие Милета”, и когда он поставил ее на сцене, то все зрители залились слезами. Фриних же был присужден к уплате штрафа в 1000 драхм за то, что напомнил о несчастьях близких людей». После этого разгрома город уже никогда не возродится в своем былом великолепии и мощи, однако все равно он был восстановлен и продолжал играть активную роль в греческой истории, описание которой во всей полноте заслуживало бы отдельной книги. Чего стоит имя одной милетской гетеры Аспазии – жены Перикла, которая и вдохновляла сего славного мужа на его великие дела, так что позже правление Перикла назовут «золотым веком» Афин! А местный уроженец архитектор Гипподам (проживший, кстати, 90 лет – с 498 по 408 г. до н. э.) разработал «клетчатую систему» строительства городов, так что многие античные города впоследствии были выстроены именно по знаменитой гипподамовой системе (среди них – родной архитектору Милет, Родос – столица одноименного острова, Александрия и Приена, о которой мы будем говорить в следующей главе). Пьер Левек так характеризует ее в своей работе «Эллинистический мир»: «Система основывалась на двух новых принципах: а) улицы пересекались под прямым углом, что давало шашечное расположение; выделение двух главных улиц, как это будет в римских городах, не обязательно; б) городской план предусматривал различные типы деятельности людей, оставляя кварталы, специально предназначенные для порта, общественных зданий, жилых районов и т. п.». Прибавим к этому развитые системы водоснабжения и канализации. Однако, что характерно для универсальных гениев Античности и Возрождения, Гипподам был не только архитектор – он был еще и философ! Историк философии А.Н. Чанышев отмечает, что Гипподам, «…распланировавший при Перикле Пирей, находился под влиянием пифагореизма с его культом меры. Его город распадался на строго прямоугольные квадраты. Гипподам занимался и социальными проблемами. Здесь над ним довлеет число 3. Он создал проект наилучшего государственного устройства. Там три класса: ремесленники, земледельцы и воины, три части территории: священная, общественная и частная, три вида законов». Г. Дильс немного конкретизирует вышеизложенное: Гипподам «…не только чертил планы городов, но и составлял планы конституции, основывавшиеся на тройном делении: 3 сословия – крестьяне, ремесленники, воины; 3 вида земельной собственности – государственная земля, храмовая и принадлежащая частным лицам; 3 вида жалоб – за оскорбление, убыток и убийство; 3 вида судебных решений – обвинение, оправдание и ни то ни другое с мотивировкой. Разумеется, это вдохновленное треугольниками управление осталось на бумаге».

Но вернемся собственно к Милету, который часто встречается на страницах книг Геродота, Фукидиа и Ксенофонта – корифеев древнегреческой истории. К сожалению, в период между персидским разорением и походом Александра Македонского Иония вместе с Милетом, по точному выражению Чанышева и Михайловой, «оказалась игрушкой в руках Афин, Спарты и Персии». Плутарх в своем сочинении «О доблести женской» рассказывает один причудливый случай, который мы поместим здесь, чтоб хоть немного разбавить свидетельства о войнах: «Милетских девушек когда-то постигла без видимой причины непонятная и внушающая страх душевная болезнь. Можно было только предположить, что распространившаяся в воздухе болезнетворная зараза вызвала у них расстройство разума: все они внезапно были охвачены самоубийственным стремлением к петле, и многие, ускользнув от надзора, повесились. Мольбы и слезы родителей, уговоры друзей не достигали цели, и, впав в это безумие, девушки преодолевали всякую бдительность окружающих. Казалось, что борьба с этим демоническим бедствием превышает человеческие возможности, пока по чьему-то мудрому совету не был принят закон: повесившихся девушек выносить на похороны через городскую площадь нагими. Это подействовало, и самоубийства девушек полностью прекратились. Великое доказательство благородства и добродетельности такая боязнь бесславия: те, которые, не колеблясь, шли навстречу самому страшному – смерти и страданию, отступали перед мыслью о позоре, который ожидал их после смерти».

Освобождение от персов принес Александр Македонский в 334 г. до н. э.; хотя Милет оказал ему вооруженное сопротивление, он пощадил не только кое-кого из местных жителей, но даже и греческих наемников на персидской службе, которых, как было написано ранее, он особенно не жаловал как изменников великому греческому делу. Плутарх сохранил следующее его едкое высказывание: «В Милете, глядя на множество изображений атлетов, побеждавших в Олимпии и Дельфах, он сказал: “А где же было столько молодцов, когда варвары брали ваш город?”» (из местных скульпторов, к слову, был известен Бион). Арриан оставил детальное описание военной операции царя Алексанлра под Милетом, которое и предлагается читателям: «Взяв остальную пехоту, лучников, агриан, фракийских всадников, царскую илу “друзей” и к ней еще три других, он (Александр) выступил к Милету. Так называемый внешний город, оставленный гарнизоном, он взял с ходу, расположился там лагерем и решил осаждать внутренний город, обведя его стеной. Дело в том, что Гегесистрат, которому царь поручил охрану Милета, писал раньше Александру, что он сдает Милет. Теперь он осмелел, так как персидское войско было уже недалеко, и стал думать, как сохранить город для персов. Никанор, командующий эллинским флотом, опередил персов: на три дня раньше них пришел он к Милету со своими 160 кораблями и бросил якорь у острова Лады, который лежит возле Милета. Персидские суда запоздали; навархи, узнав о том, что Никанор уже стоит у Лады, бросили якорь у горы Микале. Александр еще раньше захватил Ладу в расчете, что здесь будет не только пристань для судов; он высадил здесь тысяч до четырех фракийцев и других чужеземцев. У варваров было 300 кораблей, но, тем не менее, Парменион советовал Александру завязать морское сражение: он надеялся, что эллины вообще сильны на море, а к тому же уверенность вселяло в него и божественное знамение: видели, как орел сел на берегу около кормы Александрова корабля. Он считал, что победа принесет великую пользу для всего дела, а поражение не нанесет великого урона, так как персы все равно господствуют на море. Он сказал, что сам желает взойти на корабль и принять участие в сражении. Александр ответил, что мнение Пармениона ошибочно, а его толкование знамения противно вероятию: бессмысленно маленькому флоту вступать в сражение с гораздо большим и его неопытным морякам идти на искусившихся в морском деле киприотов и финикийцев. Он не желает, чтобы отвага и опытность македонцев оказались ни к чему в этой неверной стихии и перед лицом варваров. И поражение на море принесет немалый вред, так как умалит славу их первых воинских дел; кроме того, и эллины заволнуются и поднимутся при известии об этой неудаче на море. Обдумав все это, он и заявляет, что морская битва сейчас несвоевременна. Божественное же знамение он истолковал иначе: орел послан ради него, но так как он сидел на земле, то это скорее знаменует, что он одолеет персидский флот с суши. В это время явился Главкипп, один из почтенных милетян: его послали к Александру народ и наемники-чужеземцы, которым главным образом и была поручена охрана города, сказать, что милетяне согласны открыть свои ворота и свои гавани одинаково Александру и персам и просят его снять на этих условиях осаду. Александр велел Главкиппу немедленно возвращаться домой и объявить милетянам, чтобы они приготовились: с рассветом начнется сражение. Он поставил у стен машины; через короткое время часть стен оказалась разрушена, а другая сильно разбита, и он повел свое войско на город через развалины и проломы. Персы у Микале не только смотрели, а почти присутствовали при том, как македонцы брали приступом город их друзей и союзников. Тут и Никанор, увидев с Лады, что Александрово войско пошло на приступ, направился в милетскую гавань, идя на веслах вдоль берега. У входа в гавань в самом узком месте он стал на якорь, сгрудив свои триеры и обратив их носами вперед: гавань была теперь заперта для персидского флота, и милетянам нечего было ждать помощи от персов. Под натиском македонцев, напиравших со всех сторон, часть милетян и наемников бросились в море и доплыли на перевернутых щитах до безымянного островка, лежавшего недалеко от города; другие же садились в челноки, торопясь ускользнуть от македонских триер, но были застигнуты у входа в гавань. Большинство погибло в самом городе. Александр, завладев городом, сам пошел к острову, где сидели беглецы; он распорядился поставить на носу каждой триеры лестницы, чтобы взобраться с кораблей, как на стену, на отвесные берега острова. Когда он увидел на острове людей, готовых стоять насмерть, его охватила жалость к этим людям, обнаружившим такое благородство и верность. Он предложил им мир на условии, что они пойдут к нему на службу. Были это наемники-эллины числом до 300. Милетян же, которые уцелели при взятии города, он отпустил и даровал им свободу. Варвары ежедневно снимались с якоря у Микале и подходили к эллинскому флоту в надежде вызвать моряков на сражение. На ночь они приставали у Микале, но в неудобном месте, так как вынуждены были далеко ходить за водой, к устьям реки Меандра. Корабли Александра сторожили милетскую гавань, не допуская варваров туда ворваться; а к Микале он послал Филоту со всадниками и тремя пехотными полками, велев им не допускать высадок с кораблей. Персы, находясь на своих кораблях, попали в положение осаждаемого города и вследствие недостатка воды и прочих припасов отплыли на Самос. Запасшись там продовольствием, они опять подошли к Милету и выстроили в открытом море перед гаванью множество кораблей, думая вызвать в море и македонцев; пять же судов вошли в пролив между островом Ладой и гаванью у лагеря в надежде захватить корабли Александра пустыми. Они узнали, что матросы в большинстве своем разбрелись с кораблей, получив приказ идти одним за топливом, другим – за продовольствием, третьим – за фуражом. Какая-то часть моряков действительно отсутствовали, но из тех, которые были налицо, составился полный экипаж для десяти кораблей, и Александр, видя пять подплывающих персидских триер, спешно послал на них эти корабли, велев бить в неприятельские суда носом. Персы, находившиеся на пяти судах, видя, что македонцы сверх чаяния идут на них, повернули уже издали и бежали к остальному флоту. Во время этого бегства был захвачен тихоходный корабль иассейцев со всеми людьми; остальным четырем удалось уйти к своим. Так ничего и не добившись, отплыли персы из-под Милета».

Потом Милет был втянут в войны эллинистических государств, и якобы свободным Милетом (о «свободе» малоазийских городов мы подробнее порассуждаем в следующей главе) владели Лисимах, египетские Птолемеи (в 211–210 гг. зависимый от Лагидов Милет заключил договор об исополитии – равенстве гражданских прав – с Траллами, звавшимися тогда Селевкидой), сирийские Селевкиды: известна милетская льстивая надпись в честь царицы Апамы, Антиох Первый, еще будучи наследником, выстроил в Милете торговый портик, отряд милетских воинов сопровождал царя Селевка Первого в походе; милетская жрица Хриса похваляется своим происхождением от Гиппомаха, сына Афинея, возвратившего Милету «свободу и демократию, данные городу царем Антиохом Теосом» после падения тирании Тимарха (в переводе с греческого θεός значит «Бог»; именно таким «титулом» «свободные» милетяне облагодетельствовали сирийского царя, и он, видимо, был не особо против, приняв его). «Отцовские друзья» царя Селевка Второго подтверждали ему «традиционную верность города Милета, да и сам город верноподданнически прислал этому царю священный венок из дидимского храма Аполлона, в ответ на что царь отписал: «Вы принесли венок и искреннее свидетельство ваших чувств к друзьям и показали, что помните о полученных благодеяниях». Более того, Антиох Четвертый, сын потерявшего Малую Азию Антиоха Третьего, даровал милетянам право беспошлинного ввоза продукции в свое царство – наверняка не без задней мысли вернуться в вытесненные пределы. А вытеснили его пергамские Атталиды: при них развилась индустрия шерстоткачества; Атталиды возвели в Милете стадион и гимнасий; при этом милетяне дошли до того, что объявили пергамского царя Эвмена Второго богом при жизни – не исключено, что за крупные подарки зерном с его стороны; также при Атталидах в Милете процветали металлургия, деревообработка, судостроение и овцеводство, частное и общественное. Милет получает славу гнезда роскоши (милетские скатерти шутливо упоминает еще Эразм Роттердамский на закате Средневековья, описывая немецкий постоялый двор: «Но, боже бессмертный, скатерти отнюдь не милетские, скорее скажешь, что это сорванная с реи парусина») и разврата; его символом становятся «Милетские рассказы» некоего Аристида, о которых сложно судить ввиду утраты текста, но которые Плутарх называет не иначе как «срамные». В жизнеописании Красса он так упоминает о них: «Сурена же (парфянский полководец, победитель Красса. – Е.С.), собрав селевкийский совет старейшин, представил ему срамные книги “Милетских рассказов” Аристида. На этот раз он не солгал: рассказы были действительно найдены в поклаже Рустия и дали повод Сурене поносить и осмеивать римлян за то, что они, даже воюя, не могут воздержаться от подобных деяний и книг. Но мудрым показался селевкийцам Эзоп, когда они смотрели на Сурену, подвесившего суму с милетскими непотребствами спереди, а за собой ведущего целый парфянский Сибарис в виде длинной вереницы повозок с наложницами. Все в целом это шествие напоминало гадюку или же скиталу: передняя и бросавшаяся в глаза его часть была схожа с диким зверем и наводила ужас своими копьями, луками и конницей, а кончалось оно – у хвоста походной колонны – блудницами, погремками, песнями и ночными оргиями с женщинами. Достоин, конечно, порицания Рустий, но наглы и хулившие его за “Милетские рассказы” парфяне – те самые, над которыми не раз царствовали Арсакиды, родившиеся от милетских и ионийских гетер».

Вернемся, впрочем, к Атталидам: Милет, как и Эфес с Приеной, страдал от набегов галатов, конец которым также положили Атталиды. Пергамцев сменили римляне – город разграбил Сулла за помощь царю Митридату; тогда же жил упомянутый Страбоном его современник, оратор милетец Эсхин, угодивший в изгнание «за то, что слишком свободно высказывался перед Помпеем Великим»; вспомним также из 1-й части наего труда, что именно из Милета Цезарь провел удачную операцию против пленивших его пиратов – а после них пришли византийцы, турки…

Но остановимся пока на римском времени, ибо надо рассказать и о христианском Милете (в Новом Завете – Милит, не путать с упоминающимся в конце «Деяний» островом Мелит – это Мальта). Св. апостол Павел прибыл в Милет во время своего 3-го миссионерского путешествия на пути из Греции в Иерусалим. Сюда он призвал пастырей эфесской церкви (что выглядит естественно, если помнить о том, какие неприятности Павел пережил в Эфесе – см. 3-ю часть) и обратился к ним со словом, которое приведено в «Деяниях апостолов»: «Из Милита же послав в Ефес, он призвал пресвитеров церкви, и, когда они пришли к нему, он сказал им: вы знаете, как я с первого дня, в который пришел в Асию, все время был с вами, работая Господу со всяким смиренномудрием и многими слезами, среди искушений, приключавшихся мне по злоумышлениям Иудеев; как я не пропустил ничего полезного, о чем вам не проповедовал бы и чему не учил бы вас всенародно и по домам, возвещая Иудеям и Еллинам покаяние пред Богом и веру в Господа нашего Иисуса Христа. И вот, ныне я, по влечению Духа, иду в Иерусалим, не зная, что́ там встретится со мною; только Дух Святый по всем городам свидетельствует, говоря, что узы и скорби ждут меня. Но я ни на что не взираю и не дорожу своею жизнью, только бы с радостью совершить поприще мое и служение, которое я принял от Господа Иисуса, проповедать Евангелие благодати Божией. И ныне, вот, я знаю, что уже не увидите лица моего все вы, между которыми ходил я, проповедуя Царствие Божие. Посему свидетельствую вам в нынешний день, что чист я от крови всех, ибо я не упускал возвещать вам всю волю Божию. Итак внимайте себе и всему стаду, в котором Дух Святый поставил вас блюстителями, пасти Церковь Господа и Бога, которую Он приобрел Себе Кровию Своею. Ибо я знаю, что, по отшествии моем, войдут к вам лютые волки, не щадящие стада; и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою. Посему бодрствуйте, памятуя, что я три года день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из вас. И ныне предаю вас, братия, Богу и слову благодати Его, могущему назидать вас более и дать вам наследие со всеми освященными. Ни серебра, ни золота, ни одежды я ни от кого не пожелал: сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии. Во всем показал я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: “блаженнее давать, нежели принимать”. Сказав это, он преклонил колени свои и со всеми ими помолился. Тогда немалый плач был у всех, и, падая на выю Павла, целовали его, скорбя особенно от сказанного им слова, что они уже не увидят лица его. И провожали его до корабля» (Деян. 20: 15–38). Здесь же он оставил заболевшего Трофима (см. 2 Тим. 4: 20) – апостола от 70, родом эфесянина, верного спутника апостола Павла, не покинувшего его даже во время римского заключения. Таким образом, возникновение милетской христианской общины можно датировать уже I веком н. э.

Интересно процитировать турецкого исследователя христианских древностей Фатиха Чимока, который пишет в своей работе «Saint Paul in Anatolia and Cyprus» следующее: «Происхождение христианской общины в Милете проследить остается невозможным. Возможно, сам Павел мог посетить Милет с проповедью Евангелия в течение своего долгого пребывания в Эфесе, либо жители Милета могли слышать его проповеди в Эфесе и таким образом обратиться в христианство. Существование иудейской общины города и ее заинтересованность в публичных представлениях свидетельствуется греческой надписью на одном из сидений большого театра, гласящей: “Место для евреев, которые также богобоязненны…» Милетская надпись, по-видимому, относится либо к местным евреям, которые использовали этот термин аллегорически, либо к прозелитам, ставшим иудеями через обряд обрезания… (Еще одно, новое – то есть несостоявшееся. – Е.С.) пребывание в Эфесе могло породить для Павла и его друзей проблемы (имеется в виду время после антихристианского бунта в Эфесе, о котором сообщают “Деяния” и о котором мы еще поговорим в 3-й части. – Е.С.). Возможно, он хотел избежать риска встретить своих врагов. Правда, неизвестно, относилась ли милетская иудейская община (к Павлу) лучше, нежели эфесская. Из Милета Павел призвал к себе эфесских старейшин церкви. Неизвестно, где именно он собрал эфесских старейшин; этот эпизод рассматривается как один из самых трогательных, описанных в “Деяниях”… Он был глубоко озабочен ересями и расколами в Эфесе… «Деяния» не сообщают нам о длительности пребывания апостола (в Милете), но можно полагать, что оно продлилось не более нескольких дней».

Семена апостольской проповеди успешно «проросли» и принесли плод: к моменту созыва Первого Вселенского собора (325 г.) милетская церковь была уже столь обширна и влиятельна, что прислала на собор своего епископа, а на руинах Милета можно найти остатки фундаментов нескольких церквей и епископского дворца. Хронологически забегая чуть вперед, нельзя не отметить, что архитектор Исидор из Милета (вместе с Анфимием из Тралл) создаст одно из чудес христианской храмовой архитектуры – храм Св. Софии в Константинополе (532–537 гг.), его тезка-племянник (или сам Исидор: данные, к сожалению, разнятся) вместе с тем же Анфимием строят храм Св. Апостолов (снесен во второй половине XV века при султане Мехмеде Втором) – усыпальницу византийских императоров, а когда купол Св. Софии в 558 г. обрушился, Исидора Старшего и Анфимия уже не было в живых, и восстанавливать его пришлось тому же Исидору Младшему (второй купол выстоял до землетрясения 989 г.). Другой милетец, Исихий, составит исторический труд о царствовании императора Юстина Первого и первых годах правления его знаменитого племянника Юстиниана (к сожалению, этот бесценный труд практически полностью утрачен, за исключением небольшого фрагмента, сохраненного в своем сочинении Феофаном Византийским). Из более позднего времени доносится малознакомое имя историка Епифания Милетского (если только он вообще существовал и один выдающийся византинист не путает его с Иоанном Эпифанским, автором конца VI века), отрывок из истории которого был издан в России в 1820 г.

А далее начинается длительный период упадка. Находившийся некогда на берегу моря Милет благодаря заиливанию и отходу вод оказался глубоко внутри суши и с течением веков, претерпевая разорения во время многовековых Турецко-византийских войн, обратился в XVII веке в крошечную деревеньку, расположившуюся на месте античного некрополя. Отступление моря и заиливание реки Меандр оказались столь велики, что остров Ладе, у которого восставшие милетцы проиграли решающий бой персидскому флоту (494 г. до н. э.), а родосцы сражались с македонянами в 201 до н. э., теперь находится внутри побережья в виде приличной горы, и когда едешь на автобусе по автостраде из Сёке в Бодрум, и в ум не придет, что часть пути пролегает фактически по бывшему морскому дну!

Только в XX веке на территории Милета начали раскопки. Что же они выявили?

Большая часть зданий древнего Милета представляет, к сожалению, лишь фундаменты – домов, церквей, храмов Аполлона, Афины, Сераписа, зернохранилищ. Лучше всего сохранился театр (IV в. до н. э.), перестроенный византийцами в замок (потрясающее и уникальное зрелище – античный театр, перерастающий в византийскую цитадель!), гигантские бани Фаустины (II век н. э.) и еще одни бани Вергилия Капитона (I в. н. э.). Интересны руины гигантского нимфеума (I–III вв. н. э.) – городского фонтана, некогда трехэтажного, украшенного 57 статуями (часть их хранится в музее Измира). Неплохо сохранены развалины булевтериона – «горсовета» (II в. до н. э.) и ионической стои (I в. н. э.). Уникальными являются останки большого памятника в Львиной гавани, посвященного победе Гнея Помпея Великого над пиратами (63 г. до н. э.), от которого остались лишь круглый фундамент-подиум и барельеф с тритоном (навершие вывезено немцами, преуспевшими в разграблении античного наследия Турции не меньше англичан; гавань тоже находится теперь на суше, хотя иногда там то вода проступит, то, посуху, специфически пахнет речным илом, короче говоря, «улитками»). Вообще лев был символом Милета – древние чеканили монеты с его изображением, и несколько античных львов хранятся в местном музее – крохотном, но интересном. Там еще хранятся надгробные стелы гладиаторов, эроты, охотящиеся на хищных зверей (барельефы из милетского театра), статуя античного божества вод (из бань Фаустины) и много интересных мелочей, в том числе византийские христианские кресты. Раскопки выявили интересные особенности милетских крепостных стен (на примере южной стены города), возведенных во II–I вв. до н. э. Они, в отличие от стен Пергии и Сиды, были приспособлены более к активной обороне, нежели пассивной: выстроенные изломом стены вкупе с прямоугольными башнями позволяли вести мощный фланкированный обстрел. К сожалению, после раскопок и изучения южная стена Милета была вновь засыпана: не хватает финансирования…

Турецкие пути-дороги порой бывают ох как нелегки! Сделаю небольшое «псевдолирическое» отступление, если интересно, конечно. Вот, к примеру, этот Милет, посещенный автором осенью 2014 г. Как уже упоминалось, сейчас на его месте – деревня, до которой надо 7 км идти пешком по неровной щебеночной дороге, петляющей меж гор, а потом еще прилично до развалин. Не ходят туда автобусы, и даже за вход на развалины денег не берут – некому. Хорошо еще, в один конец немецкие археологи на машине подбросили, а вот обратно… Идешь и не знаешь, когда дойдешь: дорога все время ведет вверх, жарища. Среди античных саркофагов пасутся коровы. Вода в бутылке буквально вскипает, а по дороге она встречается только раз, в фонтанчике для омовений на кладбище, посему тоже сто раз подумаешь, пить ли. Конечно, виденное стоило всех предпринятых трудов, но среди многих подобных путешествий это стоит особняком. Воистину незабываемое! Волей-неволей вспоминаются слова св. апостола Павла о его путешествиях, хотя, разумеется, без каких-либо намеков на сравнение: «Я гораздо более был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти. От Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине морской; много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе» (2 Кор. 11: 23–27).

Нельзя не упомянуть об одном архитектурном чуде, находящемся близ Милета, – храме Аполлона в Дидимах. Это было священное место милетцев, куда из их города вела 11-километровая священная дорога. До персидского завоевания храм хранил изуроченный слоновой костью щит легендарного царя Менелая, пожертвованный им после взятия Трои, дары лидийского царя Креза, чье баснословное богатство вошло в поговорку, и египетского фараона Нехао, упоминаемого в Библии (в бою с ним погиб иудейский царь Иосия в 609 году до н. э.; он же сверг и отправил в заключение в Египет сына погибшего – Иоахаза, а на иудейский престол возвел Иоакима, обложив ежегодной данью в 3 тонны серебра и 30 кг золота), причем эти дары относились к еще более древнему предшественнику этого храма. В 494 г. до н. э. персы вместе с Милетом уничтожили и их храм Аполлона, уже тогда достигавший длины почти 88 м и имевший 112 колонн, и увезли как трофей храмовую статую Аполлона. Только после разгрома персов Александром Македонским милетцы приступили к воссозданию своей святыни, получив средства сначала от самого Александра, а потом от его полководца Селевка, ставшего сирийским царем (кстати, он в 300 г. до н. э. вернул милетцам из персидского города Экбатаны их статую Аполлона). Известно, что Селевк, еще не будучи царем, получил от оракула Аполлона Дидимского какое-то очень хорошее предзнаменование своей будущности, оттого он так ему и благодетельствовал. Сохранилось его послание храму Аполлона вместе со списком даров (приведено в собрании Уэллеса «Royal Correspondence in the Hellenistic Period»): «Когда Посейдиппос был стефанофором, а служителями священных сокровищ были Тимей – сын Фрисона, Аристагор – сын Филемона, Клеомед – сын Кресона, Филипп – сын Сосистрата, Александр – сын Лохега, Поликсен – сын Бабона, цари Селевк и Антиох сделали дары, значащиеся в сем письме: Царь Селевк приветствует совет и народ Милета. Мы послали в святилище Аполлона в Дидимах, как приношения богам-спасителям, большую подставку для лампы и кубки из золота и серебра с надписями; их сопровождает Полиант. Когда он прибудет, вы возьмете их, с доброй удачей, и вложите в святилище, так что вы сможете использовать их для возлияний и прочих нужд для вашего здравия и удачи и безопасности города, которой я желаю и о которой вы молитесь. Выполните письменные инструкции Полианта, посвятите посланные вам предметы и совершите жертвоприношение, которое мы возложили на него [т. е. Полианта]. Помогите ему проследить, чтобы все было исполнено, как полагается. Я составил список золотых и серебряных сосудов, посланных в святилище, чтобы вы знали тип и вес каждого. Прощайте. Список золотых сосудов, которые были посланы: фиал в форме финика [или с узором финиковой пальмы?], подписанный Доброй Удаче, вес 247 драхм; другой в форме финика, подписанный Осирису, вес 190 драхм; другой в форме финика, подписанный Латоне, вес 198 драхм 3 обола; другой в форме лучей [с лучистым узором?], подписанный Гекате, вес 113 драхм; пара ритонов с двумя головами оленя, подписанные Аполлону, вес 318 драхм 3 обола; другой ритон с двумя головами оленя, подписанный Зевсу Спасителю, вес 173 драхмы 3 обола; кувшин для вина, подписанный богам-спасителям, вес 386 драхм; варварский сосуд для охлаждения вина, с драгоценными камнями, подписанный Спасительнице, семь камней (?) отсутствуют, вес 372 драхмы; большое золотое блюдо для хлеба, вес 1088 драхм. Общий вес золотых сосудов 3248 драхм 3 обола. Серебряный кубок, украшенный рельефными фигурами, с веревочкой, вес 380 драхм; большой серебряный двуручный сосуд для охлаждения вина, вес 9000 драхм; 10 талантов ладана; один талант мирры; две мины кассии; две мины корицы; две мины костуса; большая бронзовая подставка для лампы. Он [Полиант] принес также в жертву богу 1000 овец и 12 кастрированных бычков».

Считать автор никогда не любил (особенно не свое), но для любознательных предлагается осуществить подсчет Селевкова добра самостоятельно, учитывая, что талант – 26 196 г, мина – 436,6 г, драхма – 4,36 г, обол – 0,73 г. При таком размахе пожертвований, естественно, и милетцы настолько «размахнулись» со строительством (размеры нового храма – 109,34 м на 51,34 м, число колонн – 122, высота колонн – почти 20 м, общая высота здания приближалась к 30 м; авторы проекта – архитекторы Пэоний и Дафнис из Эфеса), что так и не смогли достроить его полностью за несколько веков, вплоть до принятия Римской империей христианства, хотя строительству помогали многие эллинистические цари. Вот что о нем пишет Страбон: «Непосредственно после Посидия, мыса милетцев, если подняться на 18 стадиев в глубь страны, находится оракул Аполлона Дидимского у Бранхидов (династия местных жрецов. – Е.С.). Святилище было сожжено Ксерксом, так же как и другие храмы, кроме Эфесского. Бранхиды же передали сокровища бога персидскому царю и бежали вместе с персами, чтобы избежать наказания за святотатство и предательство. Впоследствии милетцы воздвигли храм, самый большой из всех храмов, который остался без крыши из-за своей величины; действительно, окружность священной ограды вмещает пространство целого поселка; внутри и вне священной ограды – великолепный парк; в других священных оградах есть и оракул, и святилища. К ним миф приурочил истории о Бранхе и любви Аполлона. Святилище украшают драгоценнейшие приношения из произведений древнего искусства. Отсюда до города сушей и морем недалеко». (К слову о мифах и преданиях: Секст Эмпирик сообщает, к сожалению, не уточняя, почему, что для Аполона Дидимейского лошадь в качестве жертвы – «ненавистное животное».) Алтарь внутри храма сам представлял собой маленький храм с 4 колоннами и островерхой крышей – интереснейшее решение, как бы храм в храме! Следы его основания заметны до сих пор. Храм Аполлона в Дидимах потрясает даже в своем теперешнем виде, пережив землетрясения и пожары. Некий итальянский путешественник, посетив Дидимы в 1446 г., писал, что храм еще цел; в конце же XV века он представлял собой уже бесформенную кучу мраморных обломков. Павшие колонны, разбившиеся на отдельные составлявшие их барабаны, напоминают нарезанные большими кусками колбасы или несчастного, также колбасообразно порубленного змея работы Церетели на памятнике Георгию Победоносцу на Поклонной горе в Москве (хотя змея колют как бы все-таки копьем; отчего ж он имеет такой вид?! В народе шутят, что кусочки змея его победитель хочет нанизать на копье, как шашлык). Восстановлены только три ионические колонны, из них одна, что характерно, не имеет ребристых граней – следовательно, античные рабочие так ее и не доделали. Но все равно доселе есть на что посмотреть! Шедевром мирового значения является барельеф с дидимской Медузой горгоной работы афродисиасских скульпторов; примечательны также изображения играющих на лирах грифонов, жертвенных быков, нимф на морских чудищах на основаниях колонн и многое иное. Несмотря на то что, как было указано выше, только три колонны возвышаются ныне над руинами храма Аполлона, впечатление от здания: пожалуй, не меньшее, чем от Афинского Парфенона. Дело в том, что Античность, кроме храма в Дидимах, знала не так уж и много огромных мраморных храмов – можно вспомнить храмы Афины (Парфенон) и Зевса Олимпийского в Афинах, Артемиды в Эфесе и Элевсинский храм; а по размерам дидимский храм был третьим в греко-римском мире – после храма Артемиды Эфесской и Геры на острове Самос. Никакие фотографии не смогут дать представления о его грандиозности! И естественно, что даже этот недостроенный храм император Феодосий Второй обратил в V веке в трехнефную христианскую базилику, свидетельством чего являются следы работ по оборудованию христианского алтаря и несколько малых колонн с высеченными на них крестами.

Глава 4. Приена: город, где гостил Александр Македонский, и важный епископский центр

По первому взгляду, скромная ионическая Приена, развалины которой затаились среди леса у большой горы, мало чем отличается от руин многих античных городов, раскинувшихся на территории Турции. Многие из них славны в истории и связаны в том числе и с Александром Македонским. Да, великий завоеватель штурмовал Милет и Галикарнас, бывал в Эфесе, Фаселисе, Пергии – список может быть длинен; но лишь в Приене сохранились руины дома, где он жил! Уже одно это выделяет Приену из ряда ей подобных; а если мы добавим, что это была родина одного из знаменитых семи мудрецов Древней Греции – Бианта, а также и то, что город играл значимую роль в древнехристианский исторический период, интерес к нему окажется вполне оправданным.

Основание Приены относится к весьма древним временам – существования малоазийского греческого царства Ахийявы (II тысячелетие до н. э.); мифы приписывают основание города полулегендарным женщинам-воительницам – амазонкам. Последнее можно было бы и не упоминать, поскольку мифам в нашей работе мы отдаем, к сожалению, довольно скромное место, однако один необъяснимый факт заставляет здесь это сделать. Речь идет о поклонении местных жителей самому причудливому женскому персонажу древнегреческой мифологии – Баубо. Откуда она там взялась – из элевсинских ли мистерий, или более древних орфических, про которые вообще почти ничего не известно, или же это действительно рудимент каких-то амазонских верований, – сказать невозможно. Есть три варианта реконструкции внешнего облика Баубо: 1) на месте половых органов у нее находилось лицо (именно такие статуэтки были обнаружены в Приене); 2) вместо лица у нее были женские половые органы; 3) у нее вообще не было головы, вместо сосков были глаза, а вместо вульвы – рот. Вот пример «тьмы языческой», с которой придется столкнуться христианским миссионерам в Приене. Можно допустить, что позднее культ Баубо был перенесен на более близкую и понятную грекам, колонизировавшим Ионию, Афину (подобное произошло с культом многогрудой Артемиды Эфесской, изначально местной богини, не имевшей с древнегреческой богиней-охотницей Артемидой ничего общего, кроме впоследствии принятого имени – опять же под влиянием колонизаторов-греков). Святилище Афины стало центральным в Приене и весьма почитаемым: местная монета с головой Афины начала чеканиться уже около 500 г. до н. э.

Одно время, в конце VII века до н. э., Приеной овладели соседи – варвары-лидийцы, но потом она обрела свободу, пока не попала под иго персов в 545 г. до н. э. Вероятно, к этому времени следует отнести период жизни еще одного из древнегреческих семи мудрецов – Бианта из Приены. Цицерон рассказывает: когда жители бежали из захваченного врагом города, все тащили свое добро, кто что мог, один философ шел налегке. На недоуменный вопрос, где же все его добро, он показал на свой лоб и ответил: «Все свое ношу с собой» (иначе – «Все мое – во мне»), имея в виду обладание умом, знаниями и душевно-нравственными качествами. Воспользовавшись идеей Фалеса о том, чтобы объединить ионийские города в одно прочное государство (тот выдвинул ее во время войны с Лидийским царством), теперь Биант призывал ионийских греков покинуть захваченную персами родину и создать Фалесово единое государство на дальнем западе тогдашнего греческого мира – на Сардинии. Местные эллины, впрочем, решили остаться и приспособиться; был среди них даже «персональный поноситель» философа по имени Салар. Уже намного позднее, в начале нашей эры, приенцы чеканили монеты с изображением своего великого земляка… Диоген Лаэртский сообщает о нем: «Фанодик сообщает, будто он выкупил из плена мессенских девушек, воспитал их как дочерей, дал приданое и отослал в Мессению к их отцам. [Он] был потомком тех фивян, которые когда-то основали Приену. Есть рассказ, что когда Алиатт (царь лидийцев, отец знаменитого Креза. – Е.С.) осаждал Приену, то Биант раскормил двух мулов и выгнал их в царский лагерь, и царь поразился, подумав, что благополучия осаждающих хватает и на их скотину. Он пошел на переговоры и прислал послов – Биант насыпал кучи песка, прикрыл его слоем зерна и показал послу. И, узнав об этом, Алиатт заключил наконец с приенянами мир… [Биант] сочинил около 200 стихов про Ионию и про то, как ей лучше достичь благоденствия… Он говорил, что несчастен тот, кто не в силах снести несчастье; что только больная душа может влечься к невозможному и быть глуха к чужой беде… Еще он советовал вот что: не спеши браться за дело, а взявшись, будь тверд. Говори, не торопясь: спешка – знак безумия. Люби разумение. О богах говори, что они есть. Недостойного за богатство не хвали. Не силой бери, а убеждением. Что удастся хорошего, то, считай, от богов. Из молодости в старость бери припасом мудрость, ибо нет достояния надежнее. В Приене ему посвятили священный участок, получивший название Тевтамий».

12 приенских кораблей участвовали в злосчастной битве при Ладе 494 г. до н. э., ознаменовавшей подавление персами «ионийской революции» 500–494 гг. Недалеко от Приены, у мыса Микале (там был Панионион – всеионийское святилище, куда собирались на совет представители 12 ионийских городов и справляли торжества с играми в честь бога морей Посейдона), в 479 г. греческий флот высадил войско, при поддержке ионийцев разбившее персов (практически одновременно с этим боем произошел и знаменитый бой при Платеях, где греки бились с персами уже на своей территории и также разбили их), но окончательной свободы ионийским грекам эти победы не принесли; позорный Анталкидов мир 387 г., увенчав многолетние греческие междоусобицы, окончательно отдал малоазийские города персам. С мечтой о свободе пришлось расстаться до времени Александра Македонского. Исследователи полагают, что Приену в 334 г. до н. э. освободил один из полководцев Александра – Антигон Одноглазый. Замечательный персонаж эллинистической истории, к сожалению, мало знакомый широкому кругу читателей. Конечно, Александр и сам был выдающейся харизматической личностью, но его колоссальный успех не мог не зависеть и от его замечательных сподвижников: каждый также явился просто полководческим гением. Птолемей, Селевк, Антигон, Лисимах… Здесь можно провести аналогию с русским царем Петром Первым и его сподвижниками, которых называли «птенцы гнезда Петрова»; стоило Петру умереть, как его талантливые птенцы – Меншиков, Ягужинский, Толстой, Остерман – начали борьбу друг с другом и расточили соперников по ссылкам и казематам тюрем. То же произошло и здесь. Стоило Александру умереть, как его полководцы-диадохи сначала поделили его царство, а потом начали пересматривать границы. Лишь Птолемей Египетский и Антипатр умерли своей смертью – Селевк же убил в единоборстве Лисимаха и сам был предательски убит сыном Птолемея, Антигон уморил пленного Эвмена, убившего Неоптолема и Кратера, Пердикку убили собственные взбунтовавшиеся воины. В принципе, только Одноглазый мог претендовать на воссоединение бывшего царства Александра под своим началом – такая у него была сила, и тогда на какое-то время враждовавшие меж собой диадохи (Птолемей, Лисимах, Селевк и сын Антипатра Кассандр) объединились против него, и Антигон погиб в битве при Иссе в 301 г. до н. э. Известно, что Александр всегда стремился доказать всем свое божественное происхождение (угодливый египетский оракул прямо объявил его сыном Аммона, которого греки отождествляли с Зевсом); Антигон же в этом отношении был куда проще и мудрее: когда льстивый грек объявил его сыном Солнца, то есть практически богом или полубогом, он ответил так: «А вот я и мой раб, выносящий мой ночной горшок, думаем иначе». Но довольно о нем, вернемся к Приене.

До нашего времени дошли две приенских надписи, связанные с Александром Македонским. Первая, хранящаяся ныне в Британском музее, свидетельствует о посвящении Александром храма Афине Полиаде, деньги на достройку которого он выделил: «Царь Александр посвятил храм Афине Полиаде». Вторая гласит: «От царя Александра. Те из живущих в Навлохе, которые являются приенцами, пусть будут автономными и свободными, обладающими землей и всеми домами в полисе и хорой, как сами приенцы. <…> Но <…> землю мирселеев и педиеев и землю вокруг хоры я определяю быть моей, а живущие в этих деревнях пусть платят форос. Я же освобождаю полис приенцев от синтаксиса, и гарнизон <…> ввести <…> суды <…> судит вас <…> судилище <…> нас же <…> вас <…>».

Есть мнение, что Александр стал благотворителем приенского храма потому, что соседние гордые эфесцы отвергли его помощь в восстановлении сожженного Геростратом храма Артемиды в Эфесе. Но о храме мы поговорим несколько позже, в ряду иных достопримечательностей, пока же завершим краткий исторический обзор. История Приены после смерти Александра типична для городов того оживленного «перекрестка» царств диадохов – она переходит то к египетским Птолемеям, то к сирийским Селевкидам, то к пергамским Атталидам. При них город поистине расцвел. Профессор В. Сергеев пишет: «Пергамское государство было очень богато. Казна Атталидов всегда была полна золота. Государственные доходы состояли из пошлин и обложений, взимаемых с торговли и ремесла, земельных налогов, налогов, уплачиваемых городами, и поступлений с царских доменов. Царские земли в Пергаме занимали обширные площади и эксплуатировались теми же методами, как и в других эллинистических царствах. Кроме того, пергамские цари извлекали солидные доходы из торговли и индустрии, в значительной части монополизированной государством. Часть своих огромных доходов Атталиды употребляли на культурно-просветительные учреждения, украшение города, устройство развлечений, постройку водопроводов и т. д. Со всем этим нас знакомят археологические исследования, которые ведутся в настоящее время на территории города Пергама и других малоазийских городов. Даже такие мелкие города, как Приена, имели богатые храмы, театры, гимнасии, бассейны, залы для народных собраний, спортивные площадки и т. д.».

Правда, не всегда отношения Приены с Атталидами были гладкими: это ведь вообще огромный и сложный вопрос – соотношения декларируемой эллинистическими монархами свободы ионийских городов, которую то дарили, то отбирали, и того, что было на самом деле. Даже если тот или иной город, «полис» объявлялся свободным, все равно цари назначали туда своих градоправителей или иных чинов, беззастенчиво ставили военный гарнизон, поддерживали местную олигархию, всегда, в свою очередь, готовую поддержать царя в его намерениях; видимость свободы оставлялась – разные советы, пританы и т. д., однако все это были, скажем так, царские забавы: когда было надо, Атталиды напрямую отдавали приказ – и все; в исключительных случаях применялись военное давление и даже захват царем заложников. Верно пишет О.Ю. Климов в своем труде «Пергамское царство»: «Царская власть, стремившаяся контролировать города, вместе с тем проводила в отношении полисов гибкую политику и предоставляла им возможность сохранить местные особенности городского строя. Столкновение монархических и полисных начал в исторической судьбе Пергама и других городов царства и конечное подчинение их власти Атталидов происходило менее болезненно и в конечном счете значительно легче, чем, например, в Балканской Греции. Причина заключается в том, что подчиненное или, по крайней мере, зависимое положение было постоянным фактором их существования: города были зависимы при персах, Гонгилидах, Демаратидах и других персидских ставленников, в державе Лисимаха. В силу этого традиции полисной самостоятельности не были сильны, что и облегчило Атталидам установление достаточно сильной власти и эффективного контроля над жизнью городов».

Конечно, бывали и эксцессы. В истории, по крайней мере, остался эпизод, когда царь Аттал Второй ходил походом на, «казалось бы, свою» Приену. Предыстория такова: Каппадокийское царство по римскому указу «делили» Ариарат Пятый и Ороферн, и все никак не могли поделить – тогда Аттал поддержал своего союзника Ариарата (на что требовалась изрядная доля мужества, учитывая приказ Рима о совместном владении); Ороферн был изгнан. Как оказалось, ранее он поместил в приенский храм 400 талантов (скорее всего, в храм Афины, так как подобные крупные культовые учреждения, кроме прочего, являлись и своего рода античными банками – подробнее об этом будет сказано применительно к храму Артемиды Эфесской; однако даже Иерусалимский храм использовал тот же «промысел» – см. 2 Макк. 3: 10–11); жрецы-банкиры отказались выдать деньги Ариарату, а Приена гордо объявила себя союзницей Рима! Не помогло: Аттал с Ариаратом пришли с войском и деньги забрали. О чем говорить, если и предшествовавшие Аиталидам Селевкиды прямо взимали со «свободной» Приены и ее сельской округи налоги на скот и рабов!

А своей очередной «свободой» Приена была обязана… своему плясуну, о чем свидетельствует Секст Эмпирик: «Сострат, танцовщик Антиоха, когда царь взял его родину Приену и когда его принуждали на пиру танцевать танец свободы, он сказал, что нехорошо ему изображать в танце свободу, когда его родина находится в рабстве. Вследствие этого его город был освобожден».

Истинную ценность таких «освобождений» хорошо показал Э. Бикерман в своем труде «Государство Селевкидов»: «Вследствие дарования привилегий держава делилась на две части: с одной стороны, свободные города и народы, которым царь даровал права, объединенные, по-видимому, названием “союз” (συμμαχία), с другой стороны, области, подчиненные общему режиму, – χώρα (территория). Если бы изобразить на политической карте державы Селевкидов симмахию, созданную в результате ряда индивидуальных царских актов, она выглядела бы как ряд вклинившихся в состав царства территорий, рассеянных на всем его протяжении. То это был греческий полис, то восточное святилище, то автономный народ. Однако общей чертой всех этих разрозненных элементов было то, что они представляли собой государства под суверенитетом царя, непосредственно подчинявшиеся центральному правительству. О том, что они были государствами, свидетельствует следующее: они отправляли посольства к царю и получали от него письма, составленные в форме дипломатических документов. Царь сообщал им о своем восшествии на престол, он был “другом” города… Города посредством посольств поддерживали отношения с другими городами царства и с суверенными государствами за пределами державы».

Пожалуй, довольно об этом, вернемся, собственно, к Приене. Интересно, что при Атталидах приенские воины (за исключением несвободнорожденных) имели права на эфесское гражданство. Также при Атталидах против привилегированного городского населения Приены восстало угнетаемое им сельское. С крушением царства Атталидов Приена достается римлянам. Впрочем, под их властью город не обрел ни покоя, ни процветания, подвергаясь насилию пиратов вплоть до правления Августа; а потом обмеление одного из рукавов реки Меандр приводит к постепенному упадку торговли. Казалось, город уже обречен, но одна сила отсрочила его гибель на века. Благодаря учрежденному в Приене епископству город просуществовал вплоть до правления Андроника Второго Палеолога (1282–1328 гг.). Весьма примечательный факт; впрочем, всемирная история, с одной стороны, и история Церкви – с другой, согласно учат тому, что бывали случаи, когда, при отсутствии власти светской, функцию управления и поддержания правопорядка выполняла власть церковная; ярчайший и громадный пример – постепенное усиление власти римских пап в период, когда епископ Римский фактически с падением Западной Римской империи оказался предоставлен сам себе и вынужден был защищать свою паству от варваров. То же видим и здесь – о какой-либо реальной (по крайней мере, прочной, долгосрочной) власти Византии над бывшей Ионией уже с XI века не приходится говорить: эти земли подпадают под власть турок – сначала сельджуков, потом османов, и только периодически возвращаются под власть Византии. Но потом и епископской власти уже не хватило, город умер. Посмотрим, что он представляет собой сейчас.

Стоящий посреди соснового леса у горы, город сохраняет гипподамову решетчатую планировку IV века до н. э. и фрагменты эллинистических стен 8—10-метровой высоты, возведенных после освобождения от персов. Что интересно, то ли практичные, то ли экономные (а это, в принципе, одно и то же) приенцы, возводя южную стену, сэкономили на башнях, отстроив стены «изломом», что давало возможность вести со стороны образованного изломом выступа фланкированный обстрел штурмовавшего стены неприятеля (правда, башня позволяла вести обстрел в две стороны). Большая часть строений, к сожалению, уцелела лишь на уровне фундаментов, в том числе 30 крепостных башен (17 в нижнем городе и 13 на акрополе), стоящих на расстоянии от 60 до 300 м друг от друга; их изучение показало, что приенцы вновь сэкономили: их башни не были достаточно просторными, чтобы, подобно башням Пергии и Сиды, вместить камнеметные машины… Длина стен Приены – 2,5 км, включая 600 м стен акрополя. Архитектурной доминантой города являются 5 восстановленных колонн храма Афины с типичными для Ионии капителями – когда-то колонн было 34; впрочем, их столько еще лежит в виде рассыпанных от землетрясения ребристых барабанов, что при желании вполне реально можно было бы восстановить чуть ли не половину храма. Там же – детали с высеченными растениями и львиноголовыми горгульями. Руины храма возвышаются в центре города на террасе, подкрепленной мощной защитной стеной. Архитектором храма был Питфей, прославившийся своим участием в постройке Галикарнасского мавзолея. Строительство было задумано с размахом и потому довольно долго не могло быть завершено, денег не хватило – тогда-то приенцам и помог Александр Македонский. Интересно, что построенный во II веке до н. э. алтарь для священнодействий находился под открытым небом, за пределами основного здания, и конструкцией своей напоминал знаменитый пергамский алтарь – явное свидетельство строительной деятельности пергамских царей Атталидов. Есть сведения, что достройка святилища продолжалась аж до правления императора Августа! (Крайне интересна одна приенская надпись 9 г. до н. э., посвященная этому императору: «Нам и тем, что после нас, он был послан как спаситель, чтобы положить конец войне, чтобы все упорядочить… он не только превзошел благодетелей, бывших до него, но и впоследствии никем не будет превзойден. День рождения этого бога был для всего мира началом Евангелий, исходивших от него». Интересно, что именно в ней видеть: бесстыдную лесть, до которой опустили себя некогда мудрые греки, «учителя вселенной», или же отражение того феномена, что известен в Богословии как всеобщее ожидание Спасителя в последние годы до нашей эры?) Также сохранились немногочисленные руины храмов иных божеств, как греческих – Зевса, Асклепия, Деметры, так и чужеземных – Кибелы и египетских богов, что свидетельствует о религиозном синкретизме и тоже своего рода богоискательстве эллинистическо-римского времени.

Храмом стал и дом Александра Македонского; только благодаря этой трансформации и стало возможным определить, где именно останавливался великий царь и полководец. Турецкий археолог Сюзан Байхан пишет: «Этот дом, расположенный к востоку от храма Кибелы, также расценивается, судя по находкам, как священное место. Известно, что Александр Великий жил в этом доме во время осады Милета в 334 г. до н. э. и сделал большое пожертвование на сооружение храма Афины во время своего пребывания в Милете. Горожане, чтобы выразить ему свою благодарность, должно быть, посвятили этот дом его памяти и перестроили его в то место, где люди могли бы ему поклоняться. Надпись в Священной Стое утверждает, что в Приене было священное место, посвященное Александру, и что важные люди города в 130 году до н. э. пожертвовали на его реставрацию 1000 драхм. План дома, невзирая на починки и определенные дополнения, не отличается от плана обычного дома. Входная дверь на западе выходит на боковую улицу. Дом состоит из большого двора, большой трехколонной комнаты и различных других комнат. Остатки подиума, на котором выставлялись священные приношения, видны в большой комнате. В одной из маленьких комнат был столик для жертвоприношений. При раскопках найдены мраморные статуэтки, терракотовые фигурки и верхняя часть статуи Александра из мрамора. В статуе, вывезенной в берлинский музей, явно прослеживаются черты эллинистического периода. Также в берлинском музее теперь находится надпись, предписывавшая посещение этого храма только людям, облаченным в белое».

Из прочих городских построек следует отметить агору, стою, пританей с булевтерионом II века до н. э. на 640 человек – аналог современного горсовета; что интересно, булевтерион обычно имеющий в других городах полукруглую форму, здесь образует квадрат с рядами сидений по трем сторонам из четырех (16 рядов с севера и по 10 – с востока и запада). Было в городе много фонтанов, два гимнасия – нижний и верхний, стадион и театр IV века до н. э. вместимостью 6500 человек.

Последний имеет тоже очень интересную планировку: его нижняя часть, до разделяющей диазомы – полукруглая, верхняя же – прямоугольная. В самом низу для «отцов города» установлены каменные кресла со спинками, на львиных лапах. Важно отметить, что театр в античное время – не просто и не только место исполнения драм и комедий; это был не только культурный, но и политический центр жизни города, где его жители собирались в ответственные моменты для принятия важных общих решений (вспомните бунт в театре Эфеса, вызванный оппозицией проповедям апостола Павла. Историк Э. Ренан отмечает: «Театр служил не только для развлечения; он был тем очагом, в котором складывалось общественное мнение, в котором зарождалось всякое новое общественное движение». А Джонс, касаясь провинции Сирии, пишет о проведенном в театре собрании жителей по поводу восстановления какой-то рухнувшей постройки). Наличие водяных часов косвенно свидетельствует о проводимых в театре куриатных комициях. Тогда становится менее удивительным появление вплотную к театру христианской архиепископской церкви. Она имела размеры около 27 на 4 с небольшим метра и разделялась на три нефа рядами дорических колонн. Сохранились ступени, ведущие на амвон, и синфронон – каменные кресла для архиепископа (справа, если смотреть на алтарь, ибо там автор и нашел упоминание в надписи архиерея) и священства (слева, в надписи упоминается «епархия»). В постройке просматриваются элементы, заимствованные в храме Афины. Кроме того, автором обнаружены пара Константиновых крестов в кругах, рисунок рыбы и составляющие это греческое слово первые буквы акроним Христа (рыба по-гречески – Ίχθύς, или Ίχθύος); если мы возьмем первые буквы фразы «Иисус Христос – Божий Сын, Спаситель» – ο Ἰησοὺς Χριστὸς Θεού Υιός Σωτήρας, то и получим практически то же самое) – что характерно для гораздо более раннего периода христианства, нежели VI век! (Подобные кресты и «рыбный» акроним были обнаружены автором и на руинах соседнего Эфеса.) Анализ руин приенского храма археологом С. Байхан показал, что изначально крыша церкви была плоской, и только позднее был добавлен купол, возведенный на столпах. Нартекс имел две двери. Между этим храмом и храмом Афины был обнаружен баптистерий. Последним «византийским следом» в Приене было укрепление ее стен; увы, это мало ей помогло, и теперь по мертвому городу неторопливо ползают ящерицы и немногочисленные туристы.

Часть 3. Эфес и Иераполис. (История малоазийских городов, в которых проповедовал святой апостол и Евангелист Иоанн Богослов)

Предисловие к третьей части

Эфес и Иераполис – два знаменитых в Античности города; первый – центр древней Ионии, прославленный на весь мир храмом Артемиды – одним из семи древних чудес света, позднее – столица римской провинции Азия; второй – не менее известный в Античности благодаря своим термальным источникам малоазийский эллинистическо-римский курорт. История этих городов, благодаря их особому положению в Древнем Мире, весьма интересна и насыщена: Эфес и Иераполис веками притягивали к себе купцов и завоевателей, философов и проповедников, жуликов и развратниц; без преувеличения можно сказать, что в них бурлила жизнь. И именно это давало возможность апостолам – проповедникам новой веры – обратиться к наиболее массовой и разнообразной аудитории, и небезрезультатно – позднее, в результате их деятельности, и Эфес, и Иераполис станут крупными христианскими центрами, причем Эфес в последней трети первого века превзойдет в этом отношении сам Рим… Основанная в 40-х гг. I века Иоанном Богословом эфесская церковь после казни в Риме первоверховных апостолов Петра и Павла и гибели иудеохристианства при взятии Титом Иерусалима становится во главе христианского мира. Поэтому ее роль в истории Церкви нельзя переоценить, равно как и роль ее основателя и впоследствии – по возвращении с острова Патмос – ее многолетнего предстоятеля апостола и евангелиста Иоанна Богослова, любимого ученика Христа, единственного из апостолов, не оставившего Его и последовавшего за Ним вплоть до Голгофы. Без трудов апостола Иоанна, без его новозаветных писаний невозможно рассмотреть и постичь ни церковной истории, ни христианского Богословия, но об этом будет подробно рассказано в этой части книги, средоточием которой и является св. Иоанн Богослов. Но речь пойдет не только о нем, но и об иных апостолах, проповедовавших в этих городах, – Павле, Филиппе, Варфоломее, о христианских деятелях более позднего времени. Не осталась без внимания и собственно история Эфеса и Иераполиса, как античная, так и византийская, доведенная вплоть до угасания обоих городов под натиском турок. Их руины находятся близ современных турецких городов Сельчук и Памуккале.

Глава 1. История Эфеса: св. апостол и Евангелист Иоанн Богослов и дева Мария в Эфесе

Эфес – крупнейшая азиатская метрополия Римской империи, блистательная резиденция проконсула Азии, в конце I века н. э. становится важнейшим христианским центром, руководимым любимым учеником Господа Иисуса Христа, единственным, не покинувшим Спасителя во время Его страстей, тем, кому Христос на кресте поручил заботу о своей Пречистой Матери и в чьем лице, по толкованию свв. Отцов, усыновил Богородице весь род человеческий – святым апостолом и евангелистом Иоанном Богословом. После казни в Риме первоверховных апостолов Петра и Павла и разрушения Иерусалима Титом именно эфесская церковь занимает первенствующее место в молодом христианском мире. Это далеко не случайно, если учесть значимость Эфеса в мире античном.

Город был основан в XIV–XIII вв. до н. э. на Эгейском побережье малоазийского полуострова местными племенами хеттов (хиттитов), но к X веку был колонизирован греками и с той поры всегда являлся опорой греческой культуры, несмотря на завоевания киммерийцев (VII в. до н. э.), лидийцев (560 г. до н. э.) и персов (547 г. до н. э.) и подчинение римлянам (133 г. до н. э.). Страбон так описывает в своей «Географии» древнейшую историю Эфеса: «В городе Эфесе вначале жили карийцы и лелеги; Андрокл изгнал их и поселил большинство прибывших с ним колонистов вокруг Афинея и источника Гипелея, захватив, сверх того, и область на склонах горы Коресса. Таково было население Эфеса до времен Креза (лидийский царь, баснословное богатый, который то воевал с Эфесом, то жертвовал в храм Артемиды колонны и золотых коров. – Е.С.), но впоследствии жители спустились со склонов горы и вплоть до Александра жили вокруг современного храма… В городе существовал назначаемый совет старейшин; к ним присоединялись так называемые эпиклеты, которые управляли всеми городскими делами».

VI век до н. э. – век расцвета Эфеса. В это время архитекторами Херсифоном и Метагеном возводится одно из семи чудес света – храм Артемиды; в Эфесе живут и творят поэты Каллинос, гневливый Гиппонакс (или Гиппонакт, автор так называемых сердитых ямбов, в которых сводил счеты с обидчиками) и один из основателей классической греческой философии, представитель ионийской школы Гераклит – бывший царь-жрец, оставивший свою должность ради философии и променявший дворец на хижину в горах. Гераклитова мысль парила в заоблачной выси и спускалась в глубины Тартара; лишь немногие были способны постичь ее среди мифологических метафор и сравнений. Сам Сократ, ознакомившись с его сочинением, сказал: «То, что я понял, превосходно. Думаю, что таково и то, что я не понял. Впрочем, для этого нужен делосский водолаз».

В философском наследии Гераклита интересно отметить учение о «логосе» – возможно, первой попытке приближения античной философии к тайне другого Логоса – Сына Божия, осуществленной Филоном Александрийским и Иоанном Богословом. А.Н. Чанышев пишет в «Курсе лекций по древней философии»: «Идея меры, столь характерная для античного мировоззрения, обобщена Гераклитом в понятии о логосе. Буквально логос – это слово. Но это не любое слово, а лишь разумное. Логос Гераклита – объективный закон мироздания. Это принцип порядка и меры. Это тот же огонь, но то, что для чувства выступает как огонь, для ума есть логос. Наделенный логосом огонь разумен и божествен». Замечательны слова Гераклита и о пакибытии: «Смерть – это все то, что мы видим, пробудившись». Диоген Лаэртский, остроумный историк философии, сообщает о нем также: «Был он высокоумен и надменен превыше всякого, как то явствует и из его сочинения, в котором он говорит: “Многознайство уму не научает, иначе оно научило бы и Гесиода с Пифагором, и Ксенофана с Гекатеем”. Ибо есть “единая мудрость – постигать Знание, которое правит всем чрез все…”. Эфесцев он так бранит за то, что они изгнали его товарища Гермодора: “Поделом бы эфесцам, чтобы взрослые у них все передохли, а город оставили недоросткам, ибо выгнали они Гермодора, лучшего меж них, с такими словами: “Меж нами никому не быть лучшим, а если есть такой, то быть ему на чужбине и с чужими”. Просьбою эфесцев дать им законы он пренебрег, ибо город был уже во власти дурного правления. Удалившись в храм Артемиды, он играл с мальчишками в бабки, а обступившим его эфесцам сказал: “Чему дивитесь, негодяи? Разве не лучше так играть, чем управлять в вашем государстве?” Возненавидев людей, он удалился и жил в горах, кормясь быльем и травами». Другой знаменитый древний эфесский философ – Леофант – тоже иногда причислялся к семи мудрецам. Также известно, что в 451 г. до н. э. учрежденная в Римской республике коллегия децемвиров, составляя новый свод законов, пользовалась советами эфесского философа Гермодора.

Ионийскую школу философии, как и саму прекрасную Ионию, погубило нашествие персов; в 547 году до н. э. полководец царя Кира Гарпагос взял Эфес и прочие ионийские города; в 500 г. они взбунтовались против непомерной дани, и это событие известно как «ионийская революция». Милетский тиран Аристагор повел свой отряд на Эфес, а оттуда объединенное ионийское войско пошло на Сарды – одну из трех столиц Персидского царства, находившуюся близ Эфеса, и разрушило их. Шесть лет повстанцы доблестно сопротивлялись персидской карательной лавине, но с поражением флота все было кончено, Милет, как было сказано в предыдущей части нашего труда, был разрушен, Эфесу повезло больше, но когда в 479 г. греки разбили персов при Платеях и Микале, ионийцы вновь восстали – в целом безрезультатно, хотя ряд островов обрел свободу, а Эфес получил относительно широкое самоуправление. Впоследствии город еще не раз принимал участие в Греко-персидских и междоусобной афинско-спартанской Пелопоннесской войнах то на одной, то на другой стороне, выгодно и искусно балансируя между ними. Можно вспомнить малоазийский поход спартанского царя Агесилая Второго, базировавшегося в Эфесе (396–394 гг. до н. э.). Древние историки оставили много свидетельство об этом простом и ироничном царе – предтече Александра Македонского в деле освобождения малоазийских греков от персидского ига. Плутарх пишет (цитата составлена по жизнеописанию Агесилая и «Изречениям спартанцев»): «Намереваясь начать войну с персами за освобождение проживающих в Азии эллинов, Агесилай запросил оракул Зевса в Додоне. Оракул приказал ему начать поход, и царь сообщил об этом эфорам. Те приказали Агесилаю отправиться в Дельфы, чтобы получить и там предсказание. Придя в Дельфы, он задал вопрос следующим образом: “Согласен ли ты, Аполлон, с мнением твоего отца?” (т. о. он своей хитростью предопределили ответ оракула. – Е.С.). Когда бог подтвердил предсказание, Агесилай был выбран полководцем и выступил в поход. В начале командования Тиссаферна персидский полководец из страха перед Агесилаем заключил с ним мир, согласно которому персы признавали свободу и независимость греческих городов; однако потом, когда царь прислал ему на помощь большое войско, Тиссаферн объявил, что снова начнет войну, если Агесилай не покинет Азию. Последнего обрадовало это известие, и он сделал вид, что направил свое войско в сторону Карии. Тиссаферн собрал там все свои силы, а Агесилай внезапно вторгся во Фригию. Захватив там множество городов и богатую добычу, он сказал друзьям: “Нечестно, конечно, заключив договор, нарушать его, но обмануть врагов не только справедливо и достойно, но вдобавок приятно и выгодно…” Так как враг превосходил его конницей и к тому же знамения при жертвоприношениях были неблагоприятны, Агесилай вернулся в Эфес и стал собирать конницу, приказывая, чтобы каждый богатый человек, если он сам не хочет участвовать в походе, выставил за себя по одной лошади и всаднику. Многие согласились на это, и вскоре вместо трусливых гоплитов у Агесилая собралась многочисленная и боеспособная конница. Он говорил, что и Агамемнон поступил прекрасно, когда отпустил из войска трусливого богача, получив вместо него прекрасную кобылу. По приказанию Агесилая торговцы добычей продавали пленников обнаженными. Одежду покупали охотно, но над пленными, чьи нагие тела были белыми и рыхлыми из-за изнеженного образа жизни, все насмехались, считая их бесполезными для работы, не имеющими никакой цены. Увидя это, Агесилай поднялся и сказал: “Это люди, с которыми вы воюете, а это вещи, из-за которых вы ведете войну…” Разбив Тиссаферна в Лидии и уничтожив многих его воинов, он продолжал опустошать земли царя. Тот послал Агесилаю деньги и просил его закончить войну. Агесилай ответил, что только государство имеет право заключать мир, а ему больше нравится обогащать своих воинов, чем богатеть самому. “У греков, – сказа он, – существует хороший обычай: брать у врага не подарки, а добычу”».