Помоги проекту - поделись книгой:
Аполлинарий осторожно вытащил из внутреннего глубокого кармана сюртука свернутой тугой трубочкой и перевязанные ленточкой бумаги. Передав их Нику, он снова взялся за сюртук, поднял его. Потом посмотрел на тело маркиза. И тихо продолжал говорить:
— Сюртук примерно на три вершка ниже колен. Борта без всякой отделки. Такие носили бывшие военные. Двубортный, с восемью бронзовыми литыми пуговицами. Вот это как-то странно. Почему пуговицы литые? Обычно они бывают полые… И что-то по кромке пуговицы, на бордюре, вот, рисунок на пуговице выглядит как щит, окаймленный волнистой линией, какие-то буквы на середине щита… сейчас я взгляну через лупу, тут написано «Diex el volt», на латыни значит — «это угодно богу». Дальше, при прощупывании бортов, мне кажется, что они неодинаковы по толщине. И вот, пощупайте Ник, тут, с левой стороны, вам не кажется, что тут какой-то немного другой звук, какое-то похрустывание… Не вшита ли тут бумага?
Зандукели и Скрябин, внимательно слушавшие Аполлинария, переглянулись. Скрябин отошел и вернувшись, подал Аполлинарию ланцет, пробормотав: «Будьте осторожны, он очень острый!»
Аполлинарий, держа в руках ланцет, еще раз взглянул на Ника. Ник кивнул головой в знак одобрения. Аполлинарий оглядел сюртук и стал осторожно, с внутренней стороны, чтобы не испортить внешнего вида, вспарывать борт. Ник внимательно следил за его действиями. Сюртук был сшит добротно и пороть было нелегко. Наконец, Аполлинарий попытался просунуть руку в образовавшуюся дыру. Тут не выдержал Зандукели:
— Давайте, я попробую вытащить! У хирургов, как у пианистов и карманных воришек, пальцы очень развиты!
Аполлинарий шутливо поклонился и предоставил Зандукели продемонстрировать виртуозность его пальцев. Зандукели очень осторожно ввел пальцы в прореху и так же осторожно вытащил листок плотной бумаги и положил их на стол, скромно отойдя в сторону. Ник бережно развернул те бумаги, которые были завернуты трубочкой и лежали в кармане сюртука и этот, только что извлеченный из распоротого борта. И удивленно поднял глаза на стоявшего у него за спиной Аполлинария. Это были стихи. На листе, первом сверху, было такое стихотворение:
На следующем листе было знаменитый «Талисман»:
И на отдельно найденном листе, который выглядел так, будто его не очень аккуратно вырезали из альбома:
— Вы что-нибудь понимаете, Аполлинарий? — тихо спросил Ник. В ответ Аполлинарий только покачал головой. Ник аккуратно сложил найденные листы и положил во внутренний карман.
— По-моему, стоит спороть одну пуговицу и взять ее для последующего рассмотрения, — сказал он. — Ну, подождем для этого разрешения итальянского консула.
И как раз тут же за стеной послышались громкие голоса, после чего последовал очень осторожный стук в дверь прозекторской. Ник, взглянув в сторону Зандукели, увидел, что тот принял грозный вид. Почему-то Зандукели воспринимал князя Вачнадзе, тифлисского полицмейстера, милейшего человека, как своего личного врага.
Скрябин открыл дверь и в прозекторской появился, отдуваясь, затянутый в новый с иголочки мундир, князь Вачнадзе. С ним вместе вошел невысокого роста, тоже весьма щегольски одетый господин, которого Вачнадзе представил, как итальянского консула, князя Ринальда Галли. Сам же Вачнадзе, как всегда в присутствии Зандукели, быстро стушевался на задний план.
Князь Галли пожал руки всем присутствующим. Скрябин снова отвернул простыню и Галли, вглянувшись в лицо умершего, вынул платок и промокнул сухие глаза.
— Да, это маркиз Паулуччи, — тихо сказал он. — Это такая замечательная, историческая личность! Гордость Италии!
— Мне казалось, что маркиз Паулуччи умер где-то в середине века, — осторожно сказал Ник.
— Да, такие слухи упорно ходили по Италии. И маркиз, действительно, перестал в это время появляться в свете, стал вести затворническую жизнь. Говорили, что он стал религиозен больше обычного. До этого он был главнокомандующим пьемонтской армии, губернатором Генуэзской провинции и министром Сардинского короля. Я знал, что маркиз едет в Тифлис. Он писал мне, что хочет посетить места своей молодости. Увы, увы… И вот теперь мне надо организовать перевозку тела маркиза на родину.
— Господин консул, нам бы хотелось временно взять одну пуговицу с его сюртука, — вставил Аполлинарий, — непонятно, что там изображено, мы же ведем следствие…
— Пожалуйста, пожалуйста, — кивнул консул.
Аполлинарий взял ланцет и осторожно срезал нижнюю пуговицу.
— Можно мне взглянуть? — спросил консул.
Аполлинарий с готовностью протянул ему пуговицу. Консул покрутил ее в руках, поднес к глазам. Ник заметил, что у консула удивленно поднялись брови.
— Я могу предложить вам лупу, — сказал Аполлинарий, следивший за консулом… Консул молча кивнул и продолжал, уже в лупу, разглядывать пуговицу.
— Вы заметили что-то странное? — спросил Ник.
— Видите ли, — ответил консул, возвращая лупу Аполлинарию, — я немного интересуюсь геральдикой, знаю историю аристократических фамилий Италии. Но ничего общего я не вижу между гербами семьи Паулуччи и этим изображением на пуговице. Мало того, что она не соответствует никаким стандартам. На ней почему-то начертан девиз крестоносцев — тамплиеров: «Diex el volt» — «Это угодно Богу». А во вторых щит с волнистым краем, это же геральдический символ бастардов! Незаконных детей в семье! Я точно знаю, что сам Паулуччи был законным ребенком! Значит, это означает, что он служил какому-то бастарду, может быть императорской крови! Поразительно!
Оставив консула и Вачнадзе в Михайловской больнице, где Скрябин должен был забальзамировать тело маркиза для отправки морем в Италию, Ник и Аполлинарий отправились домой. Теперь ко всем вопросам прибавились еще те, что были связаны с найденными зашитыми в сюртук стихотворениями и пуговицей. О стихотворениях они оба умолчали, не сказав о них консулу, решив, что он может забрать их, а тогда уже все нити следствия будут потеряны.
Глава 5
Дома Ник и Аполлинарий прошли в библиотеку Ника на первом этаже, чтобы сразу же, пока происшедшее свежо в памяти, обсудить события и сделать записи. Там уже лежал лист бумаги, на котором Ник начал выписывать круг лиц, так или иначе связанных с Одессой, Тифлисом, Пушкиным, Воронцовым, Паулуччи.
— Что вы думаете обо всем этом, Аполлинарий? — спросил Ник, усаживаясь за стол.
— Пока трудно что-либо сказать, — покачал головой Аполлинарий.
— Тогда, давайте, взглянем на эти стихотворения, которые были найдены в сюртуке Паулуччи. Первое, это несомненно, пушкинский «Талисман». Лили сразу же сказала мне об этом, напомнив рассказ Елизаветы Алексеевны о том, что тот перстень, который оставил нам, по всей вероятности, Паулуччи, был тем, который Елизавета Ксаверьевна подарила Пушкину. Лили обещала договориться с Елизаветой Алексеевной, что та вспомнит все, что связано со временем пребывания Пушкина в Одессе и его романом с Елизаветой Ксаверьевной.
— А другое стихотворение? Смотрите, явно лист вырезан из дамского альбома для стихов. Бумага, золотой обрез, левый край не совсем ровный, видимо, вырезали, торопясь. Стихотворение написано по-русски. А подпись Пушкина сделана почему-то по-французски. И внизу на французском сделана надпись, по всей вероятности женской рукой: «Импровизация Александра Пушкина в Петербурге в 1829 году». Очевидно, что стихотворение написано самим Пушкиным. А ведь оно стало знаменитым!
— Да, я помню его исполнение в чайхане слепым ашугом. Этот романс, в таком экзотическом исполнении, произвел тогда ошеломляющее впечатление! — сказал Ник, вспомнив свое первое дело о манускрипте в Тифлисе. — Но кто была та дама, в альбом которой было записано стихотворение? И ведь импровизация! А Пушкин как раз в 1829 году был в Грузии! И ездил на театр боевых действий к Паскевичу! И, видимо, после своего возвращения написал это стихотворение. Дайте-ка, я еще раз его прочту.
— Чудесное стихотворение! — вздохнул Ник. — Дивное! Но зачем же оно было зашито в сюртук? Что здесь тайного? Скорее всего, адресат. Кто-то не хотел, чтобы этот лист находился в альбоме, видимо, какой-то дамы. Или же она сама не хотела. Но какая-то связь должна быть между этими тремя стихотворениями. И почему два лежали отдельно, перевязанные ленточкой, как будто подготовленные к тому, чтобы их кому-то передать.
И оба сыщика снова погрузились в чтение документов и размышления.
Глава 6
Кольцо с сердоликом обладало какой-то удивительно притягательной силой. Лили долго разглядывала его, вертела в руках, и, не в силах расстаться с ним на ночь, положила под подушку. Засыпая, она время от времени засовывала под подушку руку, чтобы еще раз коснуться кольца. Сон долго не шел. Туманные, разрозненные видения проносились перед ней. Какая-то грозная и властная старуха приблизила к ней свое лицо в красных прожилках и сердито сказала: «Глупа ты, матушка!». Потом все покрылась туманом. Лили вдруг показалось, что ее зовут по имени. Но как-то по другому. Очень хотелось спать. Но кто-то тащил с нее одеяло и громким шепотом приговаривал: «Проснитесь, барышня, время ужо!». Лили во сне проснулась и села на постели. За окном было еще темно. Возле суетилась старая служанка. И тут Лили вспомнила. Она была не она, а фрейлина при дворе Екатерины Второй, Глафира Ивановна Алымова. И сегодня была ее очередь дежурить при императрице. У нее, как всегда в такие дни, забилось сердце и сладостно заныло подложечкой. Государыня! К государыне Глафира относилась особенно, как к неземному существу, как к божеству. Будучи в пятилетнем возрасте определена матерью, изнемогавшей под тяжким бременем девятнадцати детей, в только что открывшийся хлопотами екатерининского вельможи, князя Ивана Ивановича Бецкого, Смольный институт или «воспитательное общество благородных девиц», она всю жизнь боготворила князя и императрицу. Глафира вздохнула. Вчера был такой особый для нее день. В институтской церкви, заставив поклясться перед образами и быть верным другом императрице, князь, покровительствовавший ей все годы учебы, доверил ей свою тайну. Горячая волна счастья вновь захлестнула ее. Как! Ее покровитель, обожаемый князь Иван Иванович, отец императрицы!
Князь был очень взволнован, со слезами на глазах рассказывая историю своей жизни любимой воспитаннице, которую он, впрочем, уже считал дочерью.
Об этой тайне сама императрица знала, не совсем была уверена в том, что это правда, но она ей очень нравилась. Все дело было в том, что ходили какие-то неясные слухи, что отцом Екатерины, тогда принцессы Софьи-Фредерики-Августы, был не принц Христиан-Август Ангальт-Цербстский, а русский вельможа Иван Иванович Бецкой. Он, в свою очередь, был внебрачным сыном князя Ивана Юрьевича Трубецкого, офицера Петровской армии. Во время войны со шведами князь Трубецкой попал в плен. Там женился на баронессе фон Вреде, скрыв что женат и имеет дочь. А потом за ним в Швецию приехала его законная супруга, разоблачившая вероломство двоеженца. Брак с баронессой, разумеется, был расторгнут, а родившийся уже к тому времени сын Иван сразу же стал незаконнорожденным. Отсюда у Ивана Ивановича и усеченная фамилия, как было тогда принято в подобных случаях. Но, возвращаясь к себе на родину, Трубецкой не оставил мальчика, а взял его с собой. При этом все время держал его при себе, дал хорошее образование, приобщил к государственной службе. Устроил на службу во Францию, где Бецкой служил секретарем русского посольства в Париже. Здесь же, в Париже, Бецкой увлекся 17-летней Иоганной-Елизаветой, бывшей к тому времени уже женой герцога Ангальт-Цербстского. Через несколько месяцев герцогиня вернулась к себе в Померанию. Туда же за ней отправился и Бецкой. А потом в Штеттине принцесса Ангальт-Цербстская родила дочь — Софию-Августу-Фредерику, будущую императрицу Екатерину II. Все это и рассказал вчера ей князь. Они долго обливались слезами и Глафира дала клятву хранить всю жизнь доверенную ей тайну и верность императрице.
Тогда получалось, что в жилах Екатерины текла настоящая русская кровь. И ей это очень нравилось. В будущем старый князь Трубецкой приложил немало усилий, чтобы выдать замуж свою «внучку» за русского престолонаследника.
Глафира, предавшись воспоминаниям о вчерашнем дне, таком необычном дне своей жизни, замешкалась, а надо было уже торопиться.
Государыня просыпалась обычно рано, когда за окном еще только-только занималась утренняя заря, или летом, в белые ночи, когда бесконечно тянулись перламутровые сумерки. Заливистый лай английских левреток, требовавших внимания и завтрака, поднимал ее из постели. Утренний туалет ее обычно не был долог — полоскание рта, натирание лица и особенно щек льдом и требовавшее около часа чесание куафером ее длинных, доходивших почти до колен, волос, укладывание их в скромную утреннюю прическу под чепцом, обшитым венецианским гипюром. Но это нудное занятие она использовала для слушания ежедневного доклада своего кабинет-секретаря.
Сегодня государыня была в превосходном настроении. В зеркале отражалось ее необычайно белое ухоженное лицо с едва видимыми красными прожилками, великолепные белые зубы, делавшие ее улыбку ослепительной, синие глаза. Розовый утренний капот, тоже обшитый гипюром, шел к ее белой коже и голубым глазам.
Кабинет-секретарь подал ей запечатанный пакет.
— От графа Бобринского, — почтительно произнес он.
Государыня сразу посерьезнела. Едва дождавшись окончания чесания волос, она направилась в свой кабинет в сопровождении лениво потявкивающих левреток, велев подавать туда ее утренний, необычайно крепкий кофий, и бисквиты. Глафира, по обыкновению, последовала за ней, ожидая дальнейших распоряжений.
В нетерпении императрица вскрыла конверт, но не нашла там ничего особенного, кроме обычного отчета приставленных к графу людей. Екатерина облегченно вздохнула. Подпершись кулачком, она устремила куда-то вдаль свой взгляд и забылась на несколько минут, в кои перед ней пронеслась ее бурная молодость.
Она словно опять окунулась в водоворот тех бешеных дней, когда гвардейцы, предводимые этими сумасшедшими братьями Орловыми, сделали ее русской императрицей. Потом много воды утекло, но тогда ее гвардейцы, остро пахнущие потом и водкой, на взмыленных конях, предводимые звероподобным Алексеем Орловым с лицом, перерезанным шрамом от рта до уха, и таким же огромным его братом, Григорием Орловым, потомками буйного стрельца, помилованного Петром Первым прямо на плахе, она с Екатериной Дашковой в несущейся по ухабистой дороге в чудом не развалившейся коляске, глубоко запечатлелись в памяти. Все тогда было поставлено на кон — или-или! И в том числе жизнь ее сына, нет, не Павла, рожденного от мерзкого мужа, а другого, от возлюбленного, от Григория Орлова.
Как сейчас помнила Екатерина всю свою беременность, как было страшно таиться от всех, как ее спасали верные слуги. Когда у нее начались родовые схватки, преданный камер-лакей императрицы, Василий Шкурин, судорожно ища выход из создавшейся драматической ситуации, поджег свой дом, зная, что император одержим пожарами. Как только известие о пожаре дошло до Петра Третьего, он тут же ринулся смотреть на любимое зрелище, на его тушение, раздавал приказы, появлялся то в одном, то в другом месте, а в это время императрица благополучно разрешилась от бремени здоровым мальчиком. Его обмыли, завернули в бобровую шубу и вывезли из дворца. Все же оставить рождение ребенка в тайне от мужа не удалось. Кто-то донес, что Екатерина родила мальчика от какого-то гвардейского офицера. Вот тогда все и понеслось — Петр решил развестись с Екатериной, ведь только и ждал подходящего случая, и жениться на свой любовнице фрейлине Елизавете Воронцовой, дочери тогдашнего вице-канцлера графа Михаила Воронцова, двоюродной сестре Екатерины Дашковой. Да, она тогда сама от себя не ожидала такого сопротивления! Но все удалось! И вот она — императрица!
Рожденного тогда мальчика назвали Алексеем, отчество дали по отцу, Григорьевич. На воспитание она отдала его в семью Шкурина, куда в день его рождения, и отвезли его тайком. Но вот с Григорием Орловым она не смогла сделать то, что сделала Елизавета со своим Разумовским. Все ее окружение было категорически против ее, даже тайного, брака с графом Орловым. Сенат воспротивился этому браку. Канцлер Никита Панин, он же воспитатель наследника престола Павла Петровича, сказал четко: «Графине Орловой не быть на престоле». Венчание не состоялось. Так думали все. Но Екатерина, которая шла к власти не останавливаясь ни перед чем, не была бы Екатериной, если бы не поступила так, как она хотела. И она венчалась с Григорием Орловым. Темной осенней ночью Орлов увез ее куда-то под Москву, сам был за кучера, одетый в кучерский армяк и картуз. Ночь была тихая и теплая, деревенька, возле которой стояла старая церковь, спала. Предупрежденные батюшка и дьячок ждали их. Теплились свечи, пахло ладаном. С икон смотрели потемневшие от времени лики святых. Батюшка провел всю церемонию, дьячок выправил бумаги. Екатерина, как большую драгоценность, спрятали их на груди. Она стала выходить из церкви, а Орлов задержался. Екатерина слышала, как ойкнул батюшка — Орлов передал ему сумму, на которую можно было купить несколько деревенек. Дьяк тоже получил немало. Услуга и молчание были куплены хоть и дорого, но зато надежно.
И в эту тайну теперь была посвящена ее любимая фрейлина. Только она единственная. И только ей Екатерина, понимая, что кто-то должен будет ей помочь, показала заветную шкатулку, где хранились все документы, связанные с Бобринским, с его происхождением и его огромным наследством. Это была очень опасная шкатулка! Складывала туда Екатерина то, что никому доверить не могла. Даже свое завещание, в котором она оставляла престол не сыну, а внуку, Александру, она не положила туда. Хотела обезопасить Алексея со всех сторон. И там же хранился кожаный мешочек, куда Екатерина складывала особенно красивые и крупные бриллианты — тоже для Алексея, тоже на крайний случай! И взяла с Глафиры страшную клятву — она, в случае внезапной смерти императрицы, спрячет это все в надежном месте. И передаст это только тому из ее внуков, кто будет крепок на престоле. И не сразу, а по истечении времени. А если увидит, что Алексей и так обеспечен, что ему ничего не грозит, то и подождет. А потом передаст своим потомкам эту тайну императрицы.
— Там, — шептала Екатерина, сжимая до боли руку девушки, — права Алешеньки на германский престол, ведь я после смерти брата осталась наследницей, на русский престол, как моему сыну, к тому же от русского по крови отца. Глашенька, душа моя, клянись, что все сделаешь, как я хочу!
И Глафира клялась императрице, что выполнит ее просьбу. А императрица придвинула к ней свое лицо так близко, что были видны все красные прожилки на ее белом лице и грозила, грозила пальцем: «Клянись, клянись...»
Лили проснулась среди ночи в холодном поту. Все было тихо. Ник еще не поднимался из библиотеки. Лили немного успокоилась, свернулась калачиком и начала думать о своем странном сне. Она вспомнила, как однажды Елизавета Алексеевна показала ей изящный альбом, переплетенный в лиловый бархат с бронзовыми накладками. В такие альбомы смолянки писали друг другу стихи. Одно из стихотворений принадлежало Глафире Алымовой, с которой по ее первому мужу, Алексею Андреевичу Ржевскому, она была в дальнем родстве. Что-то Елизавета Алексеевна ей долго рассказывала, о том, что Алымова была любимой фрейлиной Екатерины, а потом вышла замуж за графа Ржевского. И что сватал ее сам Григорий Орлов, фаворит императрицы. И что-то о Ржевском. Какой-то этот Ржевский был странный… Что-то связано было с мальтийскими рыцарями… «Ну, — подумала Лили, вновь проваливаясь в сон, — завтра спрошу у Елизаветы Алексеевны. И что это Ник так засиделся сегодня?».
Глава 7
А Ник и Аполлинарий, обложенные книгами, справочниками, календарями трудились в библиотеке, пытаясь найти те почти неуловимые ниточки, которые должны были связывать маркиза Паулуччи с теми странными событиями, которые произошли на Эриванской площади.
— Все же мне кажется странным, Аполлинарий, кому же оставил перстень маркиз? Неужто нам? Может быть, кто-то другой должен был появиться там?
— Ну что ж, — ответил Аполлинария, потягиваясь на стуле. — Это мы узнаем. Если такой человек есть, то он обязательно появится. Там сейчас дежурит неотлучно Гаспаронэ с дружками. Эти никого не пропустят. Ведь если Паулуччи не появился на каком-то назначенном свидании, а было заранее обговорено, что в этом случае он оставит знак, то кто-то должен явиться за ним в том случае, если это были не вы, Ник. Скоро уже и рассвет. Может, пока отдохнем?
— Давайте, Аполлинарий, предлагаю вам свой кабинет. Может быть, нам с утра придется плотно начать работать. Так уж не будем терять времени.
Аполлинарий согласно кивнул и сыщики, прервав на несколько часов свои изыскания, отправились отдыхать.
Чуткий сон Ника был прерван дребезжащим звонком. Кто-то неистово звонил в дверь подъезда. Ник прислушался. Петрус уже сбегал вниз. Потом раздались шаги. Петрус кого-то вел. Ник вскочил, надел халат и вышел в гостиную. Там, приложив палец к губам и делая страшные глаза вихрастому мальчишке, который с независимым видом стоял посередине гостиной, двигался на цыпочках к кабинету Петрус.
— Гаспаронэ? — удивился Ник — что-нибудь случилось?
Мальчишка быстро закивал головой.
— А где батоно Аполлинарий? — спросил он, ища глазами своего работодателя и патрона.
Аполлинарий уже выходил из кабинета.
— Что стряслось, Гаспаронэ?
— Мы нашли его! — выпалил торжествующим голосом Гаспаронэ.
— Кого? — хором спросили Ник и Аполлинарий.
— Садись и расскажи все подробно, — сказал Аполлинарий, указывая Гаспаронэ на стул.
Тифлисский Гаврош начал свой рассказ с предыдущего дня. Он подробно рассказал, как целый день он и его дружки крутились на Эриванской площади. С удовольствием изобразил в лицах, как и что рассказывали о происшедшем ночью переполохе, о всех предположениях, сделанных на этот счет. Дежурство было поставлено очень четко, мальчишки сменяли друг друга каждый час и стояли на часах по двое. Но все было спокойно. И вот сегодня утром, только забрезжил рассвет, еще не пошли первые трамвайчики конки и только самые усердные дворники мели площадь перед управой, как они увидели, что со стороны семинарии к дому скользит странная фигура, закутанная в темный плащ с капюшоном. Фигура уверенно толкнула дверь возле дворницкой и зашла вовнутрь. Была она там около двадцати минут, выскользнула и быстрым шагом, почти бегом, направилась к Дворцовой. Мальчишки побежали за ней, помня строгий наказ Аполлинария, следить и не спугнуть. Фигура почти миновала дворец наместника и побежала вверх.
— Это по Ермоловской, — отметил Аполлинарий. — Там, на углу Ермоловской и Ново-Бебутовской Институт благородных девиц, а еще выше — заведение святой Нины.
— Ну да, это непонятно кто был, мужчина или женщина, и если мужчина, то очень тощий. Фигура, видимо, бежала куда-то наверх, возможно там была назначена встреча с кем-то..
— А что же потом? — нетерпеливо спросил Ник.
— А потом, почти одновременно с бегущим, с боковой стороны дворца, вынырнули двое. Они чуть было не столкнулись с этой фигурой. Нам показалось, что один из тех, кто вышел из дворца, узнал этого бегущего. По крайней мере, фигура как-то отпрянула в сторону и потом понеслась во всю прыть наверх. Один из тех, кто вышел из дворца, побежал следом. Другой, в растерянности остановился, и побрел вниз к площади. Один из наших последовал за ним. Зато эти двое других мчались как сумасшедшие. Но тут я их спугнул.
— Каким образом?
— А вот как! — Гаспаронэ торжествующе вытащил из кармана полицейский свисток и только хотел продемонстрировать свое умение, как Ник ловко выхватил свисток и сделал страшные глаза.
— Ты что, Гаспаронэ, хочешь весь квартал на ноги поставить? Давай, рассказывай дальше и без лишнего шума.
— Ну, а дальше ничего и не было. Фигура шмыгнула в боковую дверь, слева от парадного входа, там, наверное, дворницкая, а другой тип бросился бежать наверх по Гудовича и исчез. Мы смогли проследить только за тем, который спустился до Эриванской площади вплоть до шайтан-базара. Там он пытался раствориться в толпе, покрутился, потом побежал к баням, а оттуда поднялся в Сеидабад, туда, где персы живут.
— Интересно, — протянул Аполлинарий, — что это за люди? Ну, спасибо, Гаспаронэ. Есть в твоей команде кто-нибудь из Сеидабада, чтобы выяснить куда скрылся этот человек, у кого он прячется, если это чужак? Или он местный житель? В общем, давай, не выпускай его из виду!
— Есть у меня один приятель, — деловито сказал Гаспаронэ, — он у меня за этот убан, в смысле, участок, отвечает, очень честный парень, Або. Он персиянин, но христианин. У него даже прозвище есть, как у святого, Або Тбилели. Он этим очень гордится. Вот ему я и поручу слежку. Ну, больше ничего мы не знаем. Я пошел.
Гаспаронэ исчез. А Ник и Аполлинарий спустились вниз, в библиотеку Ника, и вернулись к своим рассуждениям.
— А кто учится в Институте благородных девиц? Отчего эта тощая фигура могла укрыться там? — спросил Ник у Аполлинария. — И вообще, что это за заведение?
— Заведение это старое, официально называется Закавказский девичий институт императора Николая Первого, находится в большом красивом кирпичном здании старусского стиля с садом, на углу Ермоловской и Ново-Бебутовской.
— Подождите, Апполинарий, ведь Бебутовская улица возле нас, не так ли, и там есть женская, кажется, гимназия?
— Да, но это другое. Еще в 1830 году в Тифлисе открыли школу-пансионат для всего Закавказья, а через десять лет ее преобразовали в Закавказский девичий институт. Там барышни живут на полном пансионе. Учатся в нем девушки со всего Закавказья. Начальницей там баронесса Тизенгаузен. Две приятельницы моей матушки служат в Институте, одна классная дама Анна Захаровна Аргутинская-Долгорукова, вторая, Александра Викторовна Пащенко, преподает русский язык и литературу. Институт находится под патронатом вдовствующей императрицы Марии Федоровны.
— Минуточку, минуточку, друг мой, вы сказали, что начальницей в институте баронесса Тизенгаузен?
— Да, да, — подтвердил Аполлинарий.
— А откуда она родом?
— Ну, насколько мне известно, из остзейских немцев. Да, в Тифлисе есть еще пансион Остзейских баронесс девиц Тизенгаузен. Там детей обучают начальной грамоте, готовя к поступлению в средние учебные заведения. Пансион находится в особняке у самого подножия Давидовой горы в верхнем конце улицы Чавчавадзе. Это что касается баронесс. А граф Владимир Федорович Тизенгаузен — губернатор эриванской губернии. Тайный советник, гофмейстер двора. Птица высокого полета.
— Аполлинарий, не сочтите за труд, подайте-ка мне с той полки гербовник, в синем коленкоровом переплете. Посмотрим, что это за Тизенгаузены такие. Вспомните, что у Паулуччи были связи с остзейскими немцами, в том числе и родственные. Ну, вот, Тизенгаузены — графский и баронский род, происходящий из Голштинии, откуда братья Этельбрехт и Дитрих Тизенгаузены переселились в 1198 году в Лифляндию; Этельбрехт был впоследствии фохтом Тевтонского ордена.
Аполлинарий подсел поближе.
— Надо же, какие корни! А дальше?
— А дальше вот что. Энгельбрехт и Петр Тизенгаузены были послами рижского архиепископа на Констанцском соборе 1417 года. Варфоломей Тизенгаузен в 1482 году заключил перемирие между гермейстером Ливонского ордена и городом Ригою. Георг Тизенгаузен был епископом Вевельским. Живший в начале XVII века Генрих Тизегаузен составил интересную хронику рода. Ганс-Генрих, умерший в 1662 году, шведский генерал-майор и эстляндский ландрат, получил баронское достоинство. Барон Берендт-Генрит, эстляндский ландрат, возведен в 1759 году в графское достоинство Римской империи. Его сын граф Иван Андреевич, умерший в 1815 году был обер-гофмейстером; граф Павел Иванович (1774–1862) был сенатором; граф Федор Иванович, флигель-адъютант императора. Александра I, убит под Аустерлицем в 1805 году; одна из дочерей последнего, гр. Екатерина Федоровна, была камер-фрейлиной высочайшего двора… Фабиан-Георг Тизенгаузен был ревельским комендантом до 1764 года. И что из этого для нас следует? Пока ровным счетом ничего! Ну, ценное, Ливонский и Тевтонский орден, оттуда что-то может очень тонкой нитью быть связано с Паулуччи и тифлисскими Тизенгаузенами, но это так, на всякий случай! А скажите, Аполлинарий, у кого из тифлисской аристократии связи с Россией?
— Ну, Ник, это же такие древние связи! Да сколько угодно! Это и перечислить немыслимо!
— Ну, а все-таки? Хотя бы в последние времена? Да, может есть такие фамилии, что и с Пушкиным знакомы или в родственных связях? Вспоминайте, Аполлинарий! — потребовал Ник.
— Так, сразу могу сказать о князьях Чавчавадзе. Древний род. Князь Гарсеван был послом в России при двух грузинских царях, Ираклии Втором и Георгии Двенадцатом. Сына, который родился в России, назвал Александром в честь Александра Македонского и внука императрица Екатерины Второй. Императрица была крестной матерью новорожденного. Подарок императрицы крестнику — обои со сценами из античной мифологии. Позднее они удивляли посетителей дома в гостиной князя Александра Чавчавадзе в Тифлисе. Ну, потом образование в Германии, возвращение в Грузию. Князь Александр Чавчавадзе в возрасте девятнадцати лет за участие в восстании вместе с грузинским царевичем Парнаозом Батонишвили был арестован и выслан из Грузии на поселение в Тамбов сроком на три года. Да, вот что еще я вспомнил, он был адъютантом маркиза Паулуччи! А потом Барклая де Толли!
Поделиться книгой: