Каменные гости

Никита Велиханов

КАМЕННЫЕ ГОСТИ

Глава 1

КТО В ДОМЕ ХОЗЯИН?

Рамы в здании были двойными, но здесь из окна все равно заметно тянуло морозным сквознячком, потому что во второй раме не хватало нижнего стекла. Архитектор Зубков машинально отколупнул ногтем кусочек старой растрескавшейся масляной краски с подоконника и заставил себя прислушаться к разговору.

— ...Могу, по-прежнему, сказать только одно, — тусклым, равнодушным голосом в пятый раз повторял кутавшийся в дорогую шубу чиновник районной администрации. — Планы консорциума относительно этих зданий противоречат общему плану реконструкции района и города, разработанному архитектурным комитетом и утвержденному правительством Москвы...

Судя по всему, дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Да и не могло сдвинуться. Не здесь и не такими силами решаются судьбы зданий в столице. Пусть даже старых, довоенных домов, стоящих на самом престижном участке в глубине жилой застройки. Их жалкой комиссии не дано решать, что делать с тремя опустевшими восьмидесятилетними пятиэтажными монстрами, диагональю уходящими в глубь квартала. Дома имели один и тот же номер и различались лишь литерами «А», «Б» и «В».

— А я ещё раз говорю, что наш вопрос уже рассматривался правительством Москвы, и было вынесено положительное решение. Дома теперь являются собственностью консорциума, и я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы «Палата» могла снести эти коробки и построить здесь культурно-досуговый комплекс и бизнесцентр, — говоривший это молодцеватый, напористый, спортивный мужчина благоухал французским кремом после бритья, а его яркая канадская куртка на холоде надувалась, демонстрируя свою способность противостоять русским морозам.

Впрочем, здесь, на четвертом этаже корпуса «В», такая способность была излишней: здание пока ещё отапливалось. Вода и электричество в него тоже подавались, хотя большого проку в этом не было: лампочки отсутствовали, а краны почти везде заменены латунными заглушками.

Архитектор вновь утратил интерес к разговору и стал смотреть в окно, на полузасыпанные снегом груды строительного мусора под окнами, на стоящие вдалеке жилые шестнадцатиэтажки, на поднимавшееся в небо невысокое декабрьское солнце. Можно было думать о чем угодно: об усилившихся слухах, что Президент вот-вот подаст в отставку, говорят, даже телеобращение уже записали, или о том, что у них в архитектурном комитете, наверное, будут кадровые перестановки, и ему, Зубкову, лучше не высовываться, потому что время смутное, или о том, что пора уже запастись новогодней елкой, праздник на носу...

В спор между энергичным обладателем импортной куртки и брюзгливо-важным владельцем бобровой шубы он не собирался вступать. Хотя формально обязан был — и собирался — поддержать спортивного молодца. Если бы дело дошло до подписей и высказывания особых мнений, тогда, конечно. О чем речь. Зубков себе не враг, а у него было указание начальства: поддержать план торгово-промышленного консорциума «Палата-999» по сносу трех обветшалых зданий на Стромынке.

Но до подписей дело не дошло, и восемь членов комиссии со скучными лицами слонялись по зданиям, делая вид, что осматривают их и составляют свое компетентное мнение. На самом деле и крепкий широкоплечий представитель строительной фирмы с хорошей фамилией Дюжев, и хитролицый, прячущий глаза за толстыми стеклами очков чиновник из земельного комитета, и кокетливая, приятная глазу дамочка, эксперт-историк из архива, и прочие три члена комиссии, в том числе и сам Зубков, просто ждали, чем кончатся словопрения между двумя людьми, за плечами которых стояли реальные силы, а значит, и власть.

Консорциум «Палата-999» имел неплохие позиции в правительстве федерации, но главный калибр схлестнувшихся группировок был не в высоких кабинетах, а в тех цепких руках, которые оплатили чиновникам устланную коврами дорогу наверх. Конфликт должен был решиться не правительственными депешами и не на заседаниях коллегий и комиссий. За плечами откормленного дяденьки, на которых покоился бобровый воротник, стояла очень влиятельная криминальная контора, называвшая себя «местными» или «центровыми». Им противостояла посягнувшая на участок не менее крутая организация «ломов», прикрывавшая деятельность консорциума. Вот этим-то двум структурам и предстояло в конце концов «забить», как водится, «стрелку», «поговорить по-пацановски» и выяснить, чья крыша выше. Неудивительно, что до тех пор представители серьезных официальных учреждений предпочитали относиться к делу так, словно происходившее вокруг трех пятиэтажек их совершенно не касалось.

Однако выезд на место формально был нужен — вот и приходилось всем этим ни на что не уполномоченным людям маяться в пыльных безжизненных коридорах. Благоухавшего французской косметикой представителя консорциума звали Дмитрий Дмитриевич Соседов. Он держался уверенно и ораторствовал громко и с чувством, зная, что большинство присутствующих обязано его поддержать. Денег на проталкивание этого проекта «Палата» уже потратила немало, и пусть данный конкретный выезд и данная группа людей ничего не решают — все равно. Три четверти комиссии на его стороне — мелочь, а приятно.

У московского чиновника фамилия была не менее специфичной: Донкий. Его поддерживал только представитель земельного комитета с неуловимым взглядом, и Донкий чувствовал себя гораздо менее комфортно. Однако он добросовестно отрабатывал свой чиновничий хлеб, в шестой раз нудным, высокомерным тоном озвучивая мнение руководства: «никакой реконструкции, здания сносу не подлежат». Он готов был огласить этот вердикт и в седьмой, и в десятый, и в двенадцатый раз — так же скучно, без лишних нервов, спокойно и снисходительно, ощущая за собой многослойную толщу бюрократической машины, у которой все схвачено и все пешки под боем.

Соседов и Донкий, как оперные певцы, ещё раз по очереди исполнили свои арии, и Дюжев, которому, очевидно надоело их слушать, направился к выходу из комнаты. В дверях он остановился и выразительно посмотрел на обтекаемого и суетливого сотрудника жилищно- коммунального хозяйства, у которого были ключи от зданий и помещений. Дюжев обладал, видимо, природным магнетизмом, потому что он сумел увлечь за собой всех остальных членов комиссии в соседнюю комнату. Не глядя друг на друга, но сохраняя сходство с двумя увлекаемыми отливной волной сцепившимися противниками, пошли со всеми брюзга-чиновник и торгово-промышленный воротила.

Впрочем, замешкавшийся у окна архитектор заметил, как Дмитрий Дмитриевич ухватил под локоть проходившего мимо него очкастого проныру из земельного комитета и что-то тихо сказал ему на ухо. Тот напрягся, испуганно посмотрел на Широкова, оглянулся на Зубкова и молча заторопился дальше. Линзы очков у него были толстые, плюсовые, и глаза становились видны только при прямом взгляде на собеседника — и тогда они словно вываливались из очков, непропорционально большие, пугающие — но такое с его бегающими глазками случалось очень редко.

«Похоже, Донкий вот-вот лишится последнего союзника, — подумал архитектор. — А, впрочем, это не мое дело». Видимо, он все-таки ошибался. Как ни ничтожен по своему значению был этот выезд, а все-таки какую-то роль он играл в мафиозно-бюрократической игре, которую вел консорциум, состоявший из дельцов, хотя и крутых, но в основном пришлых, провинциальных, стремившихся расчистить себе местечко под столичным солнцем. Какое-то официальное лыко тоже должно было лечь в строку, чтобы сломить сопротивление «местных». В этой кропотливой денежно-бумажной войне «Палата-999» не пренебрегала никакими средствами. В том-то и состоял секрет постоянного успеха консорциума: он никогда не брезговал никакими средствами.

В следующей комнате Зубков от нечего делать несколько минут украдкой любовался дамочкой-архивариусом, но потом это зрелище — по ассоциации, видимо, — навело на мысль о своих семейных застарелых, окаменевших дрязгах. Настроение испортилось, и он снова стал смотреть в окно, удивляясь, откуда взялось столько строительного мусора под окнами. Груды старой штукатурки и кирпичей располагались строго с южной стороны каждого корпуса, у прочих стен было чисто. Кирпичей, впрочем, было мало, больше досок да кое- где изломанная мебель, старый тюфяк, обломки пластмассовой люстры — следы того, что здание «В» когда- то было отведено под коммунальные квартиры.

Задумавшись, он не заметил, как снова остался один. Спохватился, вышел вслед за всеми в коридор — комиссия стояла у лестничной площадки. Слышался вежливый разговор, который они вели тихими равнодушными голосами.

— Ну что, по офисам? — весело спросил Зубков у дожидавшегося его с ключами коммунальщика. Они виделись раньше, но все, что архитектор помнил об этом простоватом на вид, но очень дошлом человечке—это то, что он в шутку называл себя «эксплуататором зданий».

— Сейчас, Дмитрия Дмитриевича дождемся, — кивнул тот.

— А где он?

— На пятый этаж зачем-то пошел.

Кой черт дернуло архитектора пойти разыскивать Соседова, он и сам впоследствии не мог объяснить. Возможно, любопытство. А может, он больше всех торопился вернуться в знакомую уютную контору... Как бы то ни было, повиновавшись этому неожиданному импульсу, он стал основным свидетелем случившегося.

На пятом этаже лестница выходила в небольшой, в три окна, холл, служивший некогда красным уголком или чем-то наподобие. Представителя «Палаты-999» Зубков увидел сразу же, едва ступив на последнюю ступеньку. Зрелище это заставило его вытаращить глаза и затаить дыхание. Дмитрий Дмитриевич Соседов смотрел на архитектора снаружи через крайнее справа окно, держась за перила длинного балкона. Он стоял не просто с внешней стороны окна — он был за перилами балкона, лицом к зданию. Выражение этого лица поразило Зубкова смесью ужаса и удивления, которые были на нем написаны. Соседов перевел изумленный взгляд на свои вцепившиеся в ограждение балкона руки — и вдруг разжал их, оттолкнувшись ногами, и скрылся из виду, коротко, сдавленно вскрикнув.

Зубков тоже ахнул, бросившись к окну. К нему с четвертого этажа побежал расторопный Дюжев — вовремя, словно для того чтобы засвидетельствовать потом следственным органам, что невзрачный архитектор не сбрасывал с балкона высокого, крепкого и спортивного Дмитрия Дмитриевича. Удар тела о землю был тихим, но не то что бы глухим, а растянуто-хрустящим, и когда Зубков выбежал на балкон, он увидел, в чем была причина такого звука. Шагах в четырех от дома из кучи строительного мусора торчала вертикально вверх расщепленная по диагонали полутораметровая доска. Соседов упал спиной прямо на нее, и теперь зловещий, длинный и зазубренный кол торчал из середины его туловища, дважды пробив и вспучив на животе импортную куртку. Архитектор закричал теперь уже в полный голос, потому что глядя на эти конвульсивно дергавшиеся конечности и невероятно длинный окровавленный обломок доски, торчавший из человеческого тела, невозможно было удержаться от крика.

***

После новогодних праздников самочувствие у капитана ФСБ Ларькина ещё несколько дней оставалось неважным. Хотя в общем Виталий был уравновешенным сангвиником — пусть даже несколько хроническим оптимистом. Вывести его, прошедшего не одну спецподготовку, из себя было практически невозможно. Никакие жизненные невзгоды не могли бы довести его до состояния подавленной мрачности и мизантропии. Но все же последние события в их группе вызывали даже у него ощущение неловкости и неудобства.

Группа по Расследованию Аномальных Ситуаций, занимавшая небольшой особняк в Хлебниковом переулке, была слишком мала, чтобы даже не очень большие конфликты и недоразумения проходили в ней бесследно, не сказываясь на работе. А нынешней зимой в ГРАСе развернулись прямо-таки мексиканские страсти, грозившие парализовать подразделение полностью.

...Виталий взглянул на часы, выключил электронный микроскоп, убрал препараты и направился к двери лаборатории, на ходу снимая белый халат. Его медико- биохимическая лаборатория была неплохо оснащена, и у выхода он ещё раз с удовольствием окинул взглядом стоявшие на тумбочках и подставках вдоль стен ряды колб и пробирок с реактивами, приборы, центрифуги, морозильники, печи и термостаты. Однако настало время с научных высот спускаться к грубой прозе. Сегодня майор Борисов назначил его дежурным по кухне, и пора было приготовить оголодавшим коллегам что-нибудь поесть. А Ларькин опять увлекся обработкой летних данных, и времени на приготовление обеда оставалось совсем немного. Наверное, придется опять распечатать сухой паек и нарубить бутербродов с ветчиной и с красной икрой. «Ланч в европейском стиле. Сытно и полезно, это я вам как врач говорю», — мысленно отрепетировал Виталий оправдательную фразу и пошел в компьютерный центр заручиться санкцией на облегченный обед у главного привереды и ворчуна Илюшки Большакова.

Возможно, Ларькина влекло в «бункер», как называл свое обиталище Большаков, и неосознанное желание помириться, как-нибудь восстановить дружеские отношения с программистом. В последнее время отношения эти были, мягко говоря, напряженными. И все из-за Рубцовой.

Когда Виталий начинал думать и вспоминать, как они дошли до такой жизни, служба в ГРАСе представлялась ему разделенной на два отрезка, отличавшиеся друг от друга, как две разные судьбы. Или как две книги, написанные в разных жанрах. До прошедшего лета их маленькое сверхзасекреченное подразделение тоже постоянно имело дело с неопознанными и необъяснимыми явлениями. «Летающие тарелочки» и последствия их приземлений, полтергейст и переселения душ, необычные монстры-мутанты и прочие результаты техногенного воздействия на живую природу, вплоть до самого человека включительно. Все это был их профиль.

Но до поры до времени чудеса происходили где-то далеко, во внешнем мире, словно за бортом корабля, команда которого оставалась в кругу обычных явлений, крепких нервов и здоровой психики. Разве что Илья время от времени щеголял своим даром провидения, который тоже, впрочем, на обыденном уровне можно было подогнать под определение «интуиция» — слово, ничего не значащее, но успокаивающее.

Водораздел пролегал где-то в июле-августе прошедшего года, когда Борисов, желая на время избавиться от стажёрки Ирины Рубцовой, которой он не без основания не доверял, отослал ее с Виталием в Саратовскую губернию. В деревню, в глушь, подальше от бурных столичных событий, в которые грасовцы тогда буквально вляпались. Надо же было так случиться, что капитан Ларькин и юная стажёрка влетели на волжских островах в самую что ни на есть засекреченную колонию чужой цивилизации. Существа, известные землянам под названием снежных людей, или йети, изловили, пленили и чуть не укокошили чекистов. Но те сумели им понравиться, оказаться полезными и, в конечном счете, освободились.

Из этой поездки Ирина и привезла астом — язык мыслеобразов, ключ к овладению телепатией, магией и бог весть ещё какими чудесами. Но овладеть ими оказалось под силу не всякому. Суровый их начальник, майор Борисов, так и не смог преодолеть внутренний барьер. Виталий Ларькин и прапорщик Ренат Ахмеров освоили умение воспринимать и передавать другому, владеющему астомом, человеку зрительные образы, картинки, знаки, А оказавшиеся самыми «продвинутыми» Рубцова и Большаков забрались куда-то в заоблачную высь и смогли стать экстрасенсами экстра-класса. Внушать мысли и желания, «отводить глаза», предчувствовать опасность, общаться между собой телепатически на многих уровнях, словно превращаясь в единое целое... Они могли заставить человека двигаться помимо его воли, испытать смертельный ужас и беспричинный экстаз, а скрыть какую-нибудь мысль от Ильи или Ирины стало практически невозможно...

Чудеса ворвались в жизнь Хлебникова переулка — и стали ее неотъемлемой частью. Майор Борисов приноровился пользоваться необычными способностями своих подчиненных и разрабатывал последние операции уже с учетом этого нового спецсредства. Но и проблем появилось немало. Самой большой заботой отца-командира и его заместителя капитана Ларькина в предновогодние дни стало постепенное сглаживание конфликта в любовном треугольнике «Большаков—Рубцова—Ларькин».

Виталий подошел к двери компьютерного центра и в очередной раз почувствовал, как пространство между стенами коридора словно вибрирует от напряжения. Напротив бункера, в библиотеке, сидела Ирина. «Маги» отгородились друг от друга двумя стенами и не видели один другого, но какое это имело для них значение? Капитан знал, что их всепроникающие сознания постоянно борются, стараясь то прощупать, просканировать соперника, то тщетно пытаясь отлепиться и избавиться от него. Параллельно эти новоявленные монстры могли заниматься ещё несколькими делами. Если бы нервы у всех уже не были на пределе, то работа, можно сказать, от личных дрязг почти не страдала.

Ларькин открыл цифровой замок и вошел в бункер. Илья бросил на него издалека цепкий взгляд сквозь очки и подождал, пока капитан приблизится к пульту. Огромный пульт компьютерной системы «Вампир» занимал сет редину комнаты, загораживая Большакова от вошедшего, как баррикада.

— Не беспокойся, — голос у Ильи был насмешливым и немного гнусавым. — Юрий Николаевич в курсе, что ты заработался. Он направил на кухню Рената. Так что мой слабый и нежный желудок спасен от твоих бутербродов. Сегодня на обед куриный бульон и многоногая курица, тушенная с картошкой. А впрочем, ты ещё успеешь соорудить десерт.

Ларькин вспомнил отдаленный вкусный запах, который почудился ему в коридоре. Он счел его голодной галлюцинацией. Значит, тушеная курица ему не примерещилась. Но что-то было не так...

— А как же майор догадался, что меня надо подстраховать?

Внушить Борисову Илья ничего не мог. Ни внушить, ни узнать его мысли, ни управлять ими каким бы то ни было образом. Майор словно обладал непробиваемым для телепатии экраном, против которого Рубцова и Большаков были бессильны.

— А Ренат ему сам вовремя подсказал.

Ах, вот оно что. Он взял под контроль Ахмерова. А реакцию майора вычислить было несложно. Сластолюбивая очкастая сволочь, не выходя из-за пульта, обеспечила себе сытный обед и осталась как бы не причем. Бедный Ренат. А впрочем, прапорщик сам любит вкусно поесть.

Оставалось самое трудное: надо было наконец сказать что-то насчет своего дурацкого поведения под Новый год. Объясниться. Ларькин помолчал, подбирая слова. Но первым заговорил опять Большаков. Он оторвал руки от клавиатуры, а взор — от монитора и подчеркнуто спокойно сказал:

— Не бери в голову. С каждым может случиться.

— Что? — на всякий случай спросил капитан.

— Не что, а кто... — программист был похож на ощерившуюся, выставившую ядовитые клыки крысу.

Ларькин не стал уточнять, кто имеется в виду, осуждающе вздохнул и ушел.

Поговорил... Объяснился... Подходя к крутой деревянной лестнице, которая вела на первый этаж, Виталий вздохнул ещё раз, печально и немного раздраженно. В конце концов он, Ларькин, не виноват, что нравится Ирине больше, чем Большаков. Можно подумать, это огромная и непрерывная радость — быть объектом повышенного внимания такой женщины, как Рубцова.

Как всегда, стоило подумать о ней — и она здесь. Перед глазами, прямо по курсу и чуть справа возник знакомый образ. ещё красивее, чем в жизни. Хотя это трудно себе представить. Но оказывается, можно увидеть. Приветливо улыбается, кокетливо строит глазки и вообще притягивает к себе внимание. Избавиться от этого глюка невозможно, убрать его может только сама Ирина. Называется, научил на свою голову: подробно объяснил, где у человека зрительный центр, где выходы на моторику, как взаимодействует слуховой центр с остальными, какую роль выполняют лобные доли... Глюк растаял только после того, как капитан чуть не свалился с лестницы. Должно быть, Ирина там, в библиотеке, получила удовольствие от этого маленького происшествия.

Если колдун Большаков упражнялся в основном на Ренате, то ведьма Рубцова сосредоточила свою гипнотическую мощь на Виталии. Выражалось это, особенно раньше, в унизительной для капитана форме — он чувствовал себя чем-то средним между марионеткой и обезьяной на поводке. По сравнению с этим простой приворот казался детской забавой. Оставалось только утешаться мыслью, что, отвлекая на себя внимание раздраженной ведьмы, он хотя бы частично выполняет поручение Борисова: следить, чтобы они не сделали ничего по-настоящему плохого с собой. Сам майор взялся опекать Большакова. Ларькин заметил недавно, что кроме этого разделения сфер влияния в ГРАСе действует ещё один негласный договор. Ирина не гипнотизировала Ахмерова, а Илья воздерживался от попыток внушить что-либо Виталию. Во всяком случае, капитан не обнаружил пока в своем сознании никаких следов большаковского внушения, в то время как на рубцовские он натыкался сплошь и рядом...

На первом этаже пахло ещё вкуснее. Капитан прошел в кухонный блок, где хозяйничал у плиты прапорщик Ахмеров.

— А, вспомнил, поганец! А мне Юрий Николаевич поручил тебе помочь, — встретил его ничего не подозревавший о большаковских кознях Ренат.

Ларькин, конечно, в душе и сам был рад, что «ланч» по-европейски не получился. Он осторожно заглянул под крышку большой глубокой сковородки. Вообще-то крышка была современной, прозрачной, но зрелище стоило того, чтобы насладиться им вплотную. Куриных ног, порубленных на небольшие кусочки, было, действительно, гораздо больше двух, а кроме ног капитан разглядел в мирно булькающем вареве множество разных, аппетитных на вид внутренностей. Виталий повеселел и, желая внести хотя бы какой-то свой вклад, сказал:

— Я все-таки сделаю бутербродов с икрой. Может, кто-нибудь будет.

— Конечно, — откликнулся прапорщик.

Некоторое время они трудились молча, затем Ахмеров вдруг негромко, словно у самого себя спросил:

— Почему у них на таких нервах все? Как в девятом классе, честное слово...

Виталий с полуслова понял, о чем речь. Он сам в это время думал о Большакове и Рубцовой.

— Все дело в их необычных способностях, — ответил он. — Они слишком хорошо чувствуют состояние друг друга, и в этом их беда. Илья не может идеализировать Ирину, нарисовать себе такой воображаемый образ, чтобы он продержался достаточно долго. Идеал рушится моментально, потому что он видит ее насквозь. Получается, что он все время в ней разочаровывается... А Ирина это чувствует и злится. Потому что это очень неприятно — когда в тебе разочаровываются. Она устала от чувства вины, которого она, в общем-то, не заслужила... А её раздражение рикошетом бьет по Илье — и так до бесконечности. Мы с тобой представить себе не можем, какой это кошмар — постоянно чувствовать, что на душе у другого человека.

— Да, никто не ангел, — ответил прапорщик.

Вначале Виталию эти слова показались сказанными немного невпопад, но потом он понял ход мыслей Рената, и ему представились два направленных друг на друга зеркала, отражающие не лучшие черты. Где-то там, в бесконечности, получалось просто чудовище. Ларькин подумал, что затишье в делах наступило совершенно не ко времени. Может быть, новая интересная работа отвлекла бы их наконец от выяснения личных отношений. Глядишь, все и устаканилось бы помаленьку.

Он не подозревал, насколько его желание близко к осуществлению. Компьютерная программа «Вампира», собиравшая и отсеивавшая информацию о необъяснимых чрезвычайных происшествиях на планете, уже взяла на заметку страшные события, начавшие происходить в районе трех дряхлых домов на Стромынке. Программа учитывала многие факторы, в том числе удаленность от столицы, поэтому в Москве «Вампир» контролировал даже переговоры служб спасения, скорой помощи, милиции. С каждым днем это дело продвигалось в памяти машины все выше по комплексной шкале, оценивающей уникальность и опасность случая. Уже недалека была та минута, когда ему будет присвоена категория «дельта», требующая немедленной инспекции и расследования.

Но человек предполагает, а кто-то располагает. В данном случае капитан Ларькин и предположить не мог, что волею судьбы или руководства ему придется заниматься расследованием грядущего дела большей частью в одиночестве.

***

В понедельник утром 3 января, когда большинство трудящихся и практически все прогрессивно настроенное человечество со сладкой болью вспоминало прошедшие праздники и пыталось осмыслить свои дальнейшие действия, к корпусу «Б», среднему из заброшенных зданий на Стромынке, подъехал грузовик. В кабине его сидели два человека сугубо пролетарского вида. Один, большой и рыхлый, с помятой и заспанной физиономией, осмотрел местность перед грузовиком и заглянул в зеркальце заднего обзора. Этого ему показалось мало, и он высунулся из дверцы, запустив в кабину лишнюю порцию утреннего мороза. Осмотрев окрестности позади машины, он вернулся на место и сообщил напарнику:

— Не подъехал еще.

Второй, сидевший за рулем мужчина с худым смуглым лицом, на котором Новый год не оставил заметных следов, ничего не ответил, только пошевелился, устраиваясь поудобнее и выражая готовность ждать долго. Однако не прошло и минуты, как из-за корпуса «А» вырулил тускло поблескивающий лаком малахитовый «Рено». Водитель вновь пошевелился и произнес, показывая на автомобиль:

— Вот он.

«Рено» неспешно приблизился и остановился в нескольких шагах от грузовика. К тому времени оба пролетария так же медленно выбрались из кабины и остановились посреди дороги, выжидающе глядя на автомобиль. Из «Рено» вылез мужчина среднего роста, одетый старательно-просто, в спортивно-сельскохозяйственном стиле. Но все же туристская штормовка и тренировочные брюки на нем были добротные, дорогие и чистые. Лицо мужчины было ничем не примечательным — настолько, что увидев второй раз в тот же день, его можно было не признать. Мужчину звали Антоном Михайловичем Николаиди, и занимался он частным предпринимательством.

Бизнес у него был не очень большой: несколько торговых точек на столичных рынках, продававших одежду и галантерейные изделия, привозимые челночниками из Турции, Италии, Китая. В общем, на жизнь хватало, но она все дорожала, да и хотелось больше, чтобы все как у людей. Дача, например. Ох, уж эта дача! Не первый год была она головной болью Антона Михайловича, требовала больше внимания, чем родное дитя. Если в квартире царил модный евродизайн, то дачу он решил оформить в стиле «ретро». Пол на втором этаже хотелось выложить паркетом, непременно старинным, чтобы создавал атмосферу, гармонировал с обстановкой кабинета и маленьких уютных спален. Николаиди как раз приметил такой: потемневший, но прочный дубовый паркет — в нескольких помещениях корпуса «Б».

Как у частного предпринимателя, не имевшего никакого отношения к зданиям на Стромынке, оказались дубликаты ключей от входной двери и десятка комнат — так и осталось невыясненным. А на вопрос, где был в тот момент сторож, заинтересовавшиеся этим позже сотрудники милиции получили исчерпывающий ответ: человек, который должен был выйти на дежурство, оказался в больнице с приступом аллергии, а заменить его не смогли. Ответ подтверждался документально: график дежурства и копия больничного листа прилагались.

Антон Михайлович кивнул рабочим, со сдержанным неудовольствием посмотрел на помятую физиономию здоровяка и отпер тяжелый навесной замок неизвестно где добытым ключом. Войдя вслед за Николаиди в подъезд, здоровяк присвистнул: дверь и лестница в подвал отсутствовали, вместо них был широкий темный провал. Оттуда доносился тошнотворный запах канализационных стоков. Лестница была старомодная, уходившая вверх угловатой спиралью. Негромкий свист гулко отозвался в пустом подъезде, отраженный от далеких стен и усиленный едва заметным эхом.

Антон Михайлович провел рабочих на второй этаж, открыл им две комнаты и указал фронт работы. Смуглолицый водитель, ни слова не говоря, надел строительные рукавицы и принялся за дело: с помощью монтировки в два рывка отодрал плинтус и стал выковыривать паркетные плитки, складывая их небрежными стопками в центре помещения. Николаиди вышел в коридор и, мурлыкая под нос популярный мотивчик, неторопливыми шагами двинулся вдоль ряда запертых дверей, как генерал вдоль шеренги солдат. Антон Михайлович осматривал обстановку вдумчиво, критически, прикидывая в уме, что ещё отсюда можно прихватить.

Рыхлый здоровяк, видя, что предприниматель удалился, не торопился приступать к работе. Собираясь с силами для трудового подвига, он присел у окна на корточки и начал дело с перекура, как водится на просторах великой страны. Шофер продолжал работать, не обращая на напарника никакого внимания, словно его и вовсе не было.

Николаиди, оглядываясь в коридоре, увидел на пыльном полу свои следы и поморщился. Впрочем, он знал почти наверняка, что такими пустяками милиция заниматься не будет. Он уже не в первый раз выступал в роли той самой маленькой собачки, которой удается урвать кусочек мясца, из-за которого насмерть дерутся большие псы. Антон Михайлович был своего рода специалист по таким ситуациям. Он ещё не догадывался, что на сей раз ему очень сильно не повезло.

Николаиди вернулся к рабочим, увидел бездельничающего здоровяка и строго сказал:

— Степан, ты чего расселся? Не в колхозе. Бечевку взял?

— В машине, — сипло отозвался Степан.

— Вот и сходи за ней. Увязывай стопки и грузи.

Рабочий с тяжелым вздохом поднялся, вышел в коридор и направился к лестнице. Спустившись на один пролет, он, однако замедлил шаг и остановился. Лицо его, и без того сонное, толстое и невыразительное, стало совсем отрешенным, но взгляд прояснился и обрел большую целеустремленность. Он быстро сбегал за бечевкой, вернулся на второй этаж и внимательно осмотрелся. В коридоре никого не было. Степан увидел третью открытую дверь и пошел к ней крадучись, неслышными шагами. Правой рукой он слегка придерживался за стену, которая была здесь капитальной, необычно толстой для внутренней перегородки. В нескольких шагах от двери, где штукатурка отвалилась на большом участке, в руке у Степана оказался увесистый камень из кладки. Рабочий беззвучно вошел в помещение.

Николаиди стоял в середине комнаты спиной к двери и смотрел в окно. Степан быстро и тихо подошел к нему сзади, поднял камень и мощным ударом раскроил предпринимателю череп. Антон Михайлович мешком рухнул на пол.

Здоровяк не стал задерживаться возле его тела ни на секунду. Все так же сосредоточенно глядя перед собой, он вышел из комнаты и вернулся к тому месту в стене, где брал камень.

Большой тяжелый блок, по всей видимости из обточенного песчаника, вошел на прежнее место с ювелирной точностью — даже закаменевший цементный раствор не осыпался.

Избавившись от камня, Степан спокойно, вразвалочку двинулся к той комнате, где продолжал работать его напарник. Половицы вновь заскрипели под его ногами. К тому времени, когда он остановился на пороге, выражение лица его опять переменилось. Оно стало уже не отрешенным, а просто тупым, но плюс к тому несколько неуверенным, даже удивленным.

— Слышь, Григорий, — произнес он.

— Ну что? — подал голос водитель.

— Михалыч говорит, передумал. Возвращаемся. Бросай всё — и поехали.

— Как так? А бабки? — недоверчиво спросил Григорий.

Только опытное ухо могло различить в его речи едва заметный молдавский акцент.

— Говорит, заплатит неустойку. За моральный ущерб.

— Сколько?

— Половину.

— Что за х...ня? — озадаченно спросил водитель. — Ты брешешь, что ли? Опять разыгрываешь?

— Не веришь — сам у него спроси, — буркнул Степан. — Он вон там, в той стороне. — Махнув рукой, он прошел в комнату и сложил крест-накрест две пары пачек паркетных плиток.» Устроившись на этом ненадежном сиденье, он вынул дешевую зажигалку и невесть когда забычкованный окурок и опять закурил.

Напарник с подозрением посмотрел на него и, не выпуская из руки монтировку, удалился в указанном направлении. Вернулся Григорий с вытаращенными глазами и с порога закричал:

— Ты что, е...нулся, что ли? На х... ты его замочил? Молдавский акцент в его выговоре стал гораздо заметнее. Степан закашлял, поперхнувшись дымом, и едва не свалился со своего трона. Его тупая рыхлая рожа излучала неподдельное удивление. В таких же и ещё более непечатных выражениях он потребовал объяснений. В ответ на что ему было предложено не придуриваться, а пойти и полюбоваться на содеянное.

Здоровяк так и сделал, миновав напарника со всеми предосторожностями, опасливо поглядывая на монтировку. Он знал, что Григорий, может быть, и не так силен, но очень быстр и ловок, а это важнее. Впрочем, тот сам от него шарахнулся. На труп Николаиди Степан взглянул только мельком, больше косясь на напарника. По всему было видно, что он уверен: молдаванин убил монтировкой предпринимателя, а теперь собирается то ли свалить вину на него, то ли прикончить как единственного свидетеля.

Такое поведение здоровяка больше всего удивляло Григория. Он был знаком со Степаном чуть меньше года и знал, что тот способен на глуповатые, без проблеска фантазии, розыгрыши, но чтобы убить работодателя непонятно за что, а после этого притворяться... Да не просто притворяться, а играть как Смоктуновский... Водитель был напуган и озадачен, вдобавок на него навалилось ощущение опасности, грозившей не со стороны напарника, а откуда-то со стороны: сзади, слева, справа... А может быть, отовсюду. Григорию стало казаться, что они не одни в пустом доме.

Рабочие стояли в пыльном коридоре, глядя друг на друга с ужасом и подозрением... Взаимопонимание появилось у них в глазах только после того, как Григорий произнес: