Обойтись без Бога. Лев Толстой с точки зрения российского права

Пытаясь поставить точку в этом неоднозначном деле, граф считает возможным лично подтвердить вменяемость А.А. Темяшева в момент заключения им оспариваемого договора (да, Александр Алексеевич парализован и лишился речи, но всё ещё был дееспособен) в присутствии инспектора Тульской врачебной палаты Т.В. Миллера, врача И.А. Войтова, а также чиновников Васильева и Вознесенского, а затем планировал получить такие же сведения от самого А. Темяшева, тем более что с 10 февраля 1836 года Николай Иванович являлся его опекуном (опека была объявлена Крапивенским нижним земским судом). Вместе со своим егерь-камергером Матюшей и слугой Николаем Михайловым, а также имея при себе значительную сумму денег, собранную для этого, документами и векселями он приехал в дом к больному Темяшеву, на пороге которого неожиданно умер «от кровяного удара» и при довольно странных обстоятельствах. Впоследствии вскрытие трупа по каким-то причинам не производилось, денег и документов при покойном не обнаружили. Векселя и бумаги были позднее подброшены в московский дом Толстых в Хамовниках через какую-то нищенку. Сам Лев Николаевич считал, что его отец был отравлен и ограблен слугами: «Бывали часто такие случаи, именно то, что крепостные, особенно возвышенные своими господами, вместо рабства вдруг получавшие огромную власть, ошалевали и убивали своих благодетелей… Не знаю уж, как и отчего, но знаю, что это бывало и что Петруша и Матюша были именно ошалевшие люди»[8].

Заседание Правительствующего Сената

В соответствии с раздельным актом от 11 апреля 1847 года надлежало «графу Сергею получить 316 душ и 2075 десятин всякого качества земли, а графине Марии 150 душ, 904 десятины и господскую мельницу на реке Упе, на которой молоть ежегодно, графу Сергею 600 четвертей хлеба без оплаты, а напрудке весенней делать соразмерное пособие и своим крестьянам» (ГАТО Ф. 12. Оп. 7. Д. 414).

Однако наследники графа Николая Ильича Толстого – его сыновья Николай, Сергей, Лев и Дмитрий – смогли подписать в Тульской палате гражданского суда сам раздельный акт, подготовленный присяжным поверенным А.И. Вейделем, только 12 февраля 1851 года, он и был окончательно утверждён этим судом (ГАТО. Ф. 51. Оп. 20. Д. 580).

Льву Николаевичу в результате наследования достались деревни Ясная Поляна, Ясенки, Ягодная Пустошь, Мостовая Крапивенского уезда и Малая Воротынка Богородицкого уезда Тульской губернии, то есть в общей сложности 1470 десятин земли и 330 крепостных душ мужского пола. В «дополнение выгод» братья выделили ему 4000 рублей серебром. Правда, некоторая проблема с наследством всё-таки была – унаследованное имение было заложено в Опекунском совете, где его можно было бы и оставить, выплачивая положенные суммы в течение длительного времени, но первым, что было сделано молодым помещиком, были выкуп недвижимости из залога и закрытие имевшегося кредита. Этот период, к сожалению, совпал у молодого графа Льва Николаевича с жизнью «безалаберной, без службы, без занятий, без цели»: всё свободное время отдано им «самой сильной из страстей»[9] – игре в штос.

Проигрыши преследуют его и всё увеличиваются в размерах: вот уже продана деревня Малая Воротынка за 18 тысяч рублей, Ягодная – за 5700, и всё это для того, чтобы рассчитаться с карточными долгами. Гульба продолжалась почти восемь лет, но неожиданно для своих братьев и многочисленных родственников, практически махнувших рукой на молодого повесу, Лев Николаевич остепеняется и решает заняться литературным творчеством, что и предопределяет его дальнейшую судьбу и будущую всемирную славу.

В 1857 году молодой граф предпринимает путешествие за границу, где вместо cafes shantans посещает лекции по правоведению в университете Сорбонны и College de France. Так что совсем не случайно современники писателя, корифеи права А.Ф. Кони и В.А. Маклаков, вспоминали о Л.Н. Толстом как о своём равноправном коллеге. Писатель будет поддерживать добрые отношения и переписку с главным российским реформатором юстиции графом Д.Н. Блудовым, писателем и этнографом, профессором Петербургского университета К.Д. Кавелиным[10] и многими другими.

Практически сразу же после возвращения из поездки по «европейским школам» она была предпринята писателем именно для ознакомления с передовым педагогическим опытом обучения детей, Лев Николаевич принимает предложение стать мировым посредником по 4-му участку Крапивенского уезда Тульской губернии: «посредничество интересно и увлекательно, но нехорошо то, что всё дворянство возненавидело меня всеми силами души и суют мне des batons dans les roues[11] со всех сторон» (собр. соч. 22 т. Т. XVIII. Письма. С. 572).

Толстой назначен 16 мая 1861 года по распоряжению совмещавшего должности военного и гражданского Тульского губернатора генерал-лейтенанта П.М. Дарагана, который, по отзывам современников, отличался не только прекрасным характером, но и либеральными взглядами. На это вполне логичное назначение богатого и образованного помещика благородное местное дворянство совершенно естественно ответило ненавистью к «народному судье», что было вполне объяснимо. Тульский губернский предводитель дворянства В.П. Минин немедленно обращается с жалобой на имя министра внутренних дел П.А. Валуева о том, что Лев Николаевич избран мировым судьёй вопреки желанию уездного и губернского дворянства. Кандидатуры дворян, назначенных к баллотированию на должности в присутственные места, дела о назначении дворян земскими начальниками и мировыми посредниками действительно подлежали обязательному рассмотрению и утверждению дворянским собранием. Однако это обращение оставлено без движения – за графа вступился губернатор. Полковник отдельного корпуса жандармов Дурново в секретном рапорте своему шефу генерал-адъютанту князю Долгорукову указывал, что граф Лев Толстой держит себя очень гордо и что он «возстановил против себя помещиков, оказывая пристрастие в пользу крестьян в бытность его некоторое время Мировым посредником; обращение же его с крестьянами чрезвычайно простое, а с мальчиками, учащимися в школе, даже дружеское» (Дело 1-й экспедиции № 230 III отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии о Графе Льве Толстом. СПб., 1906).

В 1859–1860 годах, в преддверии судебной реформы, начали выходить «Журнал министерства юстиции», «Юридический вестник», «Юридический журнал», профессор Московского университета П. Редкин возобновил издание «Юридических записок», братья Достоевские издают литературно-политический журнал «Время», в котором регулярно печатаются материалы громких уголовных процессов в Европе, пользовавшиеся особой популярностью читателей. Все перечисленные издания, без сомнений, относились к либеральным средствам массовой информации. Так что выбор мировым посредником такого человека, как Лев Толстой, очевидно соответствовал существовавшим общественным ожиданиям, тем более что de facto Лев Николаевич и так исполнял возложенную им самим на себя нелёгкую обязанность рассмотрения жалоб всех обездоленных, которые нескончаемым потоком шли к нему за помощью. Правнук писателя Илья Толстой в этой связи вспоминает о «дереве бедных», с медным колоколом на нём и специальной скамьёй, на которой Льва Николаевича ожидали просители: «Перед крыльцом до 1970 года росло знаменитое “дерево бедных” – старый вяз, под которым была скамейка, где обычно по утрам поджидали выхода Толстого самые разные посетители – чаще других нищие, бродяги, богомольцы; отсюда и название дерева» (Толстой И.В. Свет Ясной Поляны. Альбом. М.: Молодая гвардия, 1986).

Должность мирового посредника, которая была введена в соответствии с «Положением о губернских и уездных по крестьянским делам учреждениях», была одной из новелл в русском гражданском законодательстве и, надо признаться, довольно своевременной (ПСЗРИ т. XXXVI № 36660). По первоначальному замыслу судебной реформы такие выборные чиновники должны были стать ключевыми фигурами в реализации идей Великой крестьянской реформы и, без преувеличения, – основным звеном в структуре новых административных органов: уездных мировых съездов и губернских по крестьянским делам присутствий.

Существовали две категории мировых судей: почётные и участковые. В каждом участке избирался один участковый мировой судья, количество почётных было непостоянным. Кандидат, получавший на уездном земском собрании большинство голосов, становился участковым, все остальные избранные – почётными мировыми судьями.

Ещё в период подготовки судебной реформы 1864 года по предложению Государственного совета было определено, что почётные мировые судьи вводятся «для облегчения исполнения многочисленных обязанностей мирового (участкового) судьи и в особенности для того, чтобы лица, заслуживающие полного доверия и уважения, не лишались возможности, не оставляя своих домашних занятий и обязанностей, оказывать своим влиянием содей ствие к охранению порядка и спокойствия…».

Полномочия таких судей при рассмотрении различных дел практически не различались, но, в отличие от участковых, почётные судьи не могли претендовать на получение вознаграждения, даже когда вынужденно подменяли участковых, например в случае их отстранения, отсутствия, болезни или преждевременной кончины.

Закон сохранял за почётными судьями право занимать должности в государственных и общественных учреждениях и не требовал обязательного проживания в том округе, где они были избраны. При этом, учитывая, что они решали дела лишь в том случае, если обе стороны сами обращались в суд с ходатайствами об их посредничестве, подсудность дел, подлежащих их рассмотрению, была существенно шире, фактически распространяясь на всю территорию округа.

В части IV «О служебных преимуществах мировых посредников и о назначении им суммы на расходы по отправке должности» Положения говорилось: «Должность мировых посредников особенного класса не присваивается, но в правах служебных и в порядке взысканий по службе они состоят в равной степени с уездными предводителями дворянства» (ст. 21. СЗ. Т. III ст. 236, 269). Там же в ст. 22 регламентировался порядок финансирования их деятельности, в соответствии с которой на содержание канцелярии, наём рассыльных и другие издержки по отправлению должности каждому из мировых посредников назначалось в безотчётное распоряжение тысяча пятьсот рублей ежегодно, при этом никакого другого жалованья они не получали. Эти расходы вносились «общим порядком в сметы частных земских повинностей и разлагаются по числу десятин на земли помещиков, как состоящие в непосредственном их распоряжении, так и предоставленные в пользование вышедших из крепостной зависимости крестьян, а также на земли, приобретённые сими крестьянами в собственность».

В соответствии с указанным Положением, на должности мировых посредников сроком на три года могли избираться местные потомственные дворяне, при условии, что они владели не менее 500 десятинами (545 га) земли. В том случае, если претендент на выборную должность имел университетский диплом (высшее образование), количество собственной земли у него могло быть существенно меньше – 150 десятин: то есть по логике закона таким претендентом мог быть или богатый, или умный…Такую же возможность для избрания имели и получившие не самый высокий XII классный чин.

Граф Толстой имеет в личной собственности примерно 1470 десятин земли в Ясной Поляне и 110 десятин в соседней деревне Грецовка, так что с лихвой превышает имущественный ценз, установленный для избрания, он прекрасно образован, хоть и не имеет университетского значка.

Помимо других условий, предъявляемых к кандидатам в мировые судьи, был обязателен и трёхлетний служебный стаж на должностях, связанных с судебной или юридической деятельностью. Но, как водится, нехватка образованных кандидатов, как и потомственных дворян в некоторых губерниях, приводила к отступлениям от установленных законом условий, и в этих случаях к выборам допускались личные дворяне либо помещики, имевшие земельные наделы, превышавшие 500 десятин, что с лихвой компенсировало отсутствие у них других необходимых качеств. Если же помещиков было немного и дворянские выборы проводить было затруднительно, решение о мировых посредниках принимал сам начальник губернии. В любом случае кандидатуры в мировые посредники подлежали утверждению Сенатом, который мог с ними и не согласиться по изложенным выше причинам. Для ускорения процедуры формирования новой административной структуры специальными циркулярами министра внутренних дел С.С. Ланского от 19 апреля 1861 года № 22 и № 89 от 16 мая 1861 года сменившего его на этом посту П.А. Валуева разрешалось утверждение мировых посредников «для ускорения дела проводить без соблюдения формальностей, которые установлены законом», а обязанности эти разрешено было возлагать на одного из местных чиновников по усмотрению того же губернатора[12].

Список кандидатов должен был быть направлен к губернскому начальнику не позднее чем за два месяца до выборов, а также подлежал опубликованию в «Губернских ведомостях» для всеобщего сведения.

Категорический запрет на избрание мировым судьей распространялся на лиц, ранее судимых или состоявших под следствием или судом, исключенных с государственной службы за порочащие поступки, объявленных несостоятельными должниками, а также лиц иудейского вероисповедания.

Мировые суды, функционировавшие как первичное звено судебной системы, рассматривали и гражданские, и уголовные дела.

Согласно Уставу гражданского судопроизводства 1864 года, к подсудности мирового посредника относились:

– иски по личным обязательствам и договорам и о движимости с ценой не выше 300 рублей;

– иски о вознаграждении за ущерб и убытки, когда их размер не превышает 300 рублей или же на момент предъявления иска не установлен;

– иски о личных обидах и оскорблениях;

– иски о восстановлении нарушенного владения, когда со времени нарушения прошло не более шести месяцев.

Также закон относил к их полномочиям:

– составление уставных грамот[13], определение надела и повинностей крестьян, отвод угодий, перенос усадеб, обмен землями;

– утверждение добровольных соглашений между помещиками и крестьянами;

– разбор жалоб и исков, возникающих из земельных отношений;

– разбор дел, связанных с выкупами наделов;

– образование и открытие сельских обществ и волостей, утверждение волостных старшин и надзор за действиями крестьянского управления и т. д.

Ст. 31 определяла, что к делам судебно-полицейского разбирательства, возлагаемым на мировых посредников, принадлежит лишь разбор споров по найму землевладельцами людей в разные работы, в услужение и в хозяйственные должности (в том числе управляющих), по отдаче в наём земель, по потравам полей, лугов и других угодий и по порубкам во владельческих лесах.

Ст. 32: «из дел, поименованных в предыдущей 31-й статье, мировой посредник окончательно решит те, по коим цена не превышает тридцати рублей». Соответственно роду рассматриваемого дела или свойству проступка, мировой посредник присуждает:

1. лиц всех сословий – либо к имущественному вознаграждению сообразно причинённому ущербу, либо к денежному взысканию до пяти рублей;

2. лиц податного состояния – к общественным работам до шести дней или аресту до семи дней, либо к наказанию розгами до двадцати ударов.

На основании ст. 35. мировой посредник может принять к рассмотрению «всякий спор и иск гражданский, если обе спорящие стороны будут просить его о разрешении их дела по совести».

После введения судебных уставов Александром II эти полномочия были изменены: теперь все иски и жалобы, не связанные с исполнением уставных грамот и земельных отношений, отошли от них к судебным установлениям.

Но, как мы видим, в любом случае должность эта была достаточно серьёзная и уважаемая.

Вот, например, в ноябре 1862 года Полтавское губернское правление направляет в губернский суд дело об оскорблении братьями Бабаниными мирового посредника Сулимы, которое хоть и будет длиться почти 10 лет, но закончится оправданием обвиняемых. Первоначально, опираясь на обстоятельства ссоры, Бабанины оспаривали саму возможность губернского правления рассматривать это дело в уголовном составе. Однако Правительствующий Сенат решил по-другому, подтвердив такое право губернских властей. На заседании Полтавского окружного суда 9 ноября 1872 года защитником Бабаниных, обвинённых в угрозах и оскорблении действием должностного лица, действовавшего в интересах службы, выступил выдающийся судебный оратор и адвокат Фёдор Никифорович Плевако. Знаменитому защитнику удалось доказать, что мировой посредник в данном деле не выступал как чиновник, а сам конфликт носил бытовой характер, тем более что Сулима во время ссоры, в отличие от своих обидчиков, был вооружён револьвером и стилетом. В противном случае наказания братьям Бабаниным избежать бы не удалось.

Так что не все, кто исполнял такие важные обязанности, были готовы к ним как в профессиональном, так и в личном плане.

На слушаниях в декабре 1880 года в Тульском окружном суде по уголовному делу об обвинении 34 крестьян села Люторич Епифанского уезда Тульской губернии в сопротивлении должностным лицам при исполнении судебного решения выяснилось, что община в течении длительного времени была обложена финансовыми взысканиями за мизерные «кошачьи» участки земли, полученные местными крестьянами после реформы. Пользуясь неграмотностью селян, управляющий графа Бобринского Фишер вторично предъявил через пристава выданный мировым посредником исполнительный лист на сумму 8219 рублей 29 копеек, что и привело к беспорядкам.

И в этом деле на стороне крестьян выступил присяжный поверенный Ф. Плевако, который приводит в качестве доказательства своей позиции совершенно необоснованные решения мирового судьи о взыскании с обвиняемых кабальных процентов по долговым бумагам:

«Я не фразы говорю. Каждое слово моё документально основано. Редкая готовность епифанского съезда мировых судей, выдавшего мне сведения о деятельности мирового судьи Голикова, присуждавшего с 1866 по 1877 год Фишеру и экономии графа Бобринского долги и неустойки, дала мне возможность представить вам опись дел – свыше 350. Из этой описи вы видите, что количество дел в год достигало 54. Погодно и по суммам мы получаем такие итоги: в 1866 году Фишер предъявляет всего 2 дела – на 150 рублей; на следующий год уже 7 дел, и взыскано долгу и неустойки 1542 рубля; в 1869 году – 5 дел и 103 рубля; в 1870 году разыгрывается аппетит Фишера, и он учиняет 51 дело и получает 9937 рублей; в 1871 – 54 дела и 13 032 рубля; в 1872 – 28 дел и 7858 рублей взыскания. В 1873 году настало затишье – рука бьющего устала и учинила только 5 дел, и только 1309 рублей взыскано. Но мир был недолог. Со следующим годом вспыхнуло новое гонение; 20 дел и 6588 рублей в 1874 году; 12 090 рублей и 56 дел в 1875; в 1876 году – 50 дел и 14 942 рубля; в 1877 году – 38 дел и 11 026 рублей. Я прошу вас перелистать предъявленный документ. Иски неустоек по 30 процентов, по 50 процентов, по 100 процентов за долг мелькают перед глазами. Неустойки в 300 и 500 рублей – целыми десятками. А прочтите договор: полная неустойка за неуплату малой доли долга. Прочтите дело № 143 за 1870 год – ищут долг и неустойку, крестьяне несут деньги судье. Деньги приняты, получены, а на неустойку в 50 процентов всё-таки взят исполнительный лист. Прочтите дело № 158 – ужасный, отвратительный договор: в случае просрочки – изба, корова, лошадь и всё, что сыщется в избе, поступает в неустойку. Присуждаются иски по удостоверениям волостного правления. Присуждено по удостоверению, данному волостным правлением!»

Адвокат А.Д. Любавский в своей популярной книге «Уголовные дела из практики Тульского окружного суда» упоминает судебное разбирательство с крестьянами сельца Телятинки Богородитского уезда, Тульской губернии, также обвиняемыми в неповиновении властям.

В июле 1867 года, после утверждения мировым съездом[14] плана угодий в Богородинском уезде, группа крестьян из Телятинок подлежала переселению на новое место, но категорически отказалась это делать, объясняя своё решение тем, что предложенный участок относится к неудобьям, то есть не приспособлен для ведения сельского хозяйства.

Местная власть в лице мирового посредника Заварзина после длительных уговоров «отказников» подчиниться сначала принимает решение о снятии крыш с их домов, а затем и полном разрушении всех строений. В этих целях в Телятинки по указанию чиновника было собрано 1600 крестьян со всей волости. Дело на основании ст. 273 Уложения о наказаниях и ст. 201 Устава уголовного суда передано для слушаний в Тульском окружном суде с участием присяжных заседателей. Крестьяне обвиняются ни много ни мало – в неповиновении властям, то есть в преступлении государственном. Мировой посредник Заварзин принимает единоличное решение о сносе домов, опираясь на решение о переселении крестьян, ранее принятое Съездом мировых посредников, которое не было обжаловано обвиняемыми в установленном законом порядке. Конечно, трудно было ожидать от крестьян, после разрушения их домов и двух пожаров, и проживавших к тому времени в землянках, способности отстаивать свои права в судебном порядке. Давая показания в суде, Заварзин заявляет: «Отвечая на вопрос, в силу какого именно закона, какой статьи я счёл себя вправе ломать строения крестьян, я такого специального закона указать не могу – я считаю себя вправе сделать это по предоставленной мне власти. На эту меру я не испрашивал разрешения Губернатора (движение в публике), я донёс о событии уже после; я действовал по своему усмотрению в интересах общего порядка» (Любавский А.Д. Уголовные дела из практики Тульского окружного суда. Тула: тип. Тул. Губ. Правл., 1874. С. 129).

А. Любавский, который действовал в защиту обвиняемого крестьянина Василия Яковлева, обращает внимание присяжных заседателей не только на факт очевидного превышения мировым посредником своих должностных полномочий, но и на то, что крестьяне были вынуждены жить в вырытых землянках всю зиму, в результате чего многие их малолетние дети умерли, а также на то обстоятельство, что избранные ими достойные люди в качестве представителей, направленные с жалобой в Петербург, были привлечены к суду как «порочные» и приговорены к ссылке в Сибирь на поселение. Товарищ прокурора справедливо замечал, что всякая административная власть отвечает за свои действия и распоряжения, «но мы обязаны повиноваться ея предписаниям, совершенно независимо от того, справедливы или несправедливы сии последния». Изучив все обстоятельства дела, присяжные заседатели приняли решение об отсутствии вины в действиях обвиняемых, которые были оправданы.

Л.Н. Толстой, как и некоторые его коллеги, относились к так называемому первому призыву мировых посредников, в период, когда их деятельность была действительно эффективной и успешной.

Маковский В.Е. В камере мирового судьи. 1880 г. х.м. ГРМ. Репродукция, открытое письмо

«Новой деятельности были отдаваемы все силы безкорыстно и не без личных жертв, ибо были люди, оставлявшие лучшие и более обезпеченные служебные положения, чтобы только принадлежать к судебному ведомству. Вице-директоры шли в члены палаты, губернаторы в председатели окружных судов. Первое время никто, впрочем, и не смотрел на занятие новых должностей как на обычную рядовую службу. Это была деятельность, задача, призвание. Это была первая любовь. Такая любовь существует не только в личной жизни человека, но и в общественной его жизни; и тут и там она, войдя первою в сердце, последнею выходит из него» (Кони А.Ф. Новые мехи и новое вино. Книжки недели № III. 1893).

Здесь полезно было бы вспомнить и о том, как популярная газета «Московские ведомости» в течение двух лет, начиная с 1873 по 1875 год, из номера в номер публиковала материалы, связанные с судебным делом, которое рассматривается мировым судьёй Серпуховского участка Москвы, по обвинению некой мадам М. Энкен в рукоприкладстве.

В соответствии с полицейским рапортом г-жа Энкен поколотила свою горничную за какой-то проступок, а та возьми да и обратись в суд. Мировой судья, изучив жалобу, обвинил Энкен в самоуправстве и приговорил к административному аресту сроком на 10 суток. И вот тогда уважаемая газета посчитала приговор мирового судьи не иначе, как произволом, обвинив судебное ведомство в крайней неправильности воззрения, «ставящего хозяина и слугу в их взаимных отношениях совершенно на одну доску» и в стремлении «с отправлением правосудия соединить какую-то политическую и социальную пропаганду начал равенства и в то же время неуважения к разным преданиям власти и социальных отличий» (Московские ведомости. 1873).

Мировой посредник граф Л.Н. Толстой продолжал демонстрировать своё отличное от других крапивницких судей отношение к жалобам крестьян, что наиболее отчётливо проявилось при рассмотрении им дела помещика В. Осиповича, который обратился в Тульское губернское по крестьянским делам присутствие с требованием переселить своих крестьян на новые места жительства из-за случившегося пожара. Существо дела заключалось в следующем: 23 мая 1861 года в принадлежавшей ему деревне Хомяковке вместе с «господскими службами» сгорели семь крестьянских дворов, находившиеся недалеко от барской усадьбы. В соответствии со ст. 75 местного Положения «О поземельном устройстве помещичьих крестьян великорусских губерний» помещику предоставлялось право требовать обязательного для крестьян перенесения их усадеб в другое место, если их усадебные строения ранее находились ближе 50 саженей от помещичьих строений.

Вот Осипович и решил воспользоваться случаем для того, чтобы после пожара крестьяне не строились на старых местах. Помещик заявил мировому посреднику Л.Н. Толстому требование о переселении крестьян со старых мест «в проулки деревни», то есть на свободные участки, расположенные между домами в деревне. Такое переселение крестьян очевидно нарушало действовавший строительный устав и создавало опасность в пожарном отношении, только теперь для всей деревни. В таких случаях закон обязывал помещика оказывать переселяемым «вспомоществование», а губернскому съезду надлежало «внимательно обсудить, достаточное ли состояние крестьян», приняв «меры к безболезненному их переселению».

По ст. 85 Положения «новые усадьбы должны быть устроены помещиком на его собственный счёт со всеми постройками, какие находились в старых усадьбах». При этом помещику предоставлялось право взять себе старые крестьянские постройки и выстроить крестьянам новые или оказать переселяемым крестьянам денежную помощь, по соглашению с ними. Кроме того, он должен был освободить переселяемых крестьян на три месяца от работ и других обязательств в свою пользу (ст. 89). В действительности же дело обстояло совершенно иначе: пожар, случившийся 23 мая, уничтожил старые крестьянские постройки, поэтому воспользоваться старым строительным материалом, при перенесении крестьянских усадеб, В. Осипович не мог, а возможности для отпуска крестьянам леса, пригодного для стройки, не имел. Единственная помощь погорельцам, которую он мог себе позволить, – это подворовое денежное пособие по 50 рублей, которое те посчитали недостаточным, так как, по их мнению, было необходимо по меньшей мере по 500 рублей и 200 корней леса для строительства на каждый двор. Надо сказать, что такие мелкопоместные помещики как Осипович были людьми совсем не богатыми. По существующему положению к этой категории относились только те, кто имел не более 20 крепостных душ (до реформы 1861 года) и не более 100 десятин земли в пореформенный период. В соответствии с переписью населения таковых в России насчитывалось 9748. Примечательно, что 24 709 дворянских семей вообще не имели ни крепостных, ни земли, а 106 200 представителей «привилегированного» сословия занимались земледелием наравне со своими крестьянами и при этом, как представляется, отнюдь не по идейным соображениям. Так что, похоже, у незадачливого помещика действительно не было средств исправить ситуацию в деревне после пожара.

Лев Николаевич сразу же после случившегося бедствия счёл для себя необходимым посетить Хомяковку, где он «нашёл как мужиков, так и барина в самом бедственном положении», а потому просил губернатора: «не благоугодно ли будет оказать пособие крестьянам г. Осиповича в той мере, в которой это делается для крестьян государственных имуществ, потому что без этого я не вижу возможности для означенных крестьян отбывать казенные и помещичьи повинности». Однако закон законом, а средств в губернском бюджете для помощи погорельцам не было, а потому в прошении было отказано «по неимению в виду источников, из которых оно [вспомоществование] может быть сделано», губернское присутствие ограничилось лишь ни к чему не обязывающей сентенцией, что было бы «вполне уместным обратиться к местному уездному дворянству, пригласив оное к добровольному пожертвованию по подписке» в пользу погорельцев-крестьян. Однако из архивных материалов не видно, чтобы местное дворянство оказало помощь погорельцам. Напротив, для «ужасного, грубого и жестокого» крапивенского дворянства, в лице мирового съезда, пожар послужил основанием для облегчения положения помещика Осиповича за счёт ухудшения положения крестьян. С редким цинизмом съезд продемонстрировал свое откровенно пристрастное отношение к сторонам судебного разбирательства в постановлении от 3 июля, которое так возмутило Толстого. Аргументация крапивенских судей в подкрепление их оригинального решения, к тому же вынесенного и приведённого в исполнение с нарушением элементарных правил судопроизводства, сводилась к следующему: раз помещик Осипович не может воспользоваться старыми крестьянскими дворами, уничтоженными пожаром, а равно и не имеет добавочного лесоматериала, то, стало быть, он освобождается от всякого вспомоществования крестьянам; крестьяне же должны, как сказано в постановлении от 3 июля, «принять делаемое им, г. Осиповичем, с его стороны не обязательное пособие по 50 р[ублей] сер[ебром] на двор с благодарностью, как милость».

«Не предвидя возможности… крестьянам построиться на новых местах, – писал Лев Толстой в своей жалобе от 28 июля губернскому присутствию. – Постановление это совершенно несправедливо, во-первых, потому, что по толкованию мирового съезда 85 и 86 ст. помещик обязан перенести только погорелые столбы и вследствие пожара освобождается от обязанности вознаградить крестьян за переселение и, как милость, даёт им по 50 р. на двор; по смыслу же закона помещик обязан не только вознаградить крестьян деньгами за переселение, но и дать сверх того три льготных месяца, и мера вознаграждения за теряемые усадьбы, необходимая для всех вообще крестьян, тем более необходима для крестьян, сгоревших и почти всё потерявших при пожаре. Во-вторых, потому, что сгоревшие надворные строения, от пепелища которых считает г. Осипович 50 сажен, были построены не помещиком, а перешли в его собственность от крестьян, переведённых в дворовые». Далее Толстой указывает, что помещик, поселяя крестьян в «проулках деревни», отводит им, взамен их старых усадеб, землю, которая «и без того принадлежит крестьянам и засеяна их хлебом», и заявляет губернскому присутствию, что по делу Осиповича на июльском заседании Крапивенского мирового съезда «состоялось одно постановление или вовсе никакого», а затем, в отсутствие Толстого, – «другое постановление, совершенно различное от первого», «записанное в журнал неизвестно когда». То же обвинение в бюрократической путанице мировой посредник выдвигал и раньше в аналогичной жалобе от 28 июля 1861 года.

Мировой съезд не остался в долгу, выдвинув против мирового посредника обвинение во лжи. В своём представлении от 5 августа, возражая на поданную им жалобу, съезд заявил: «3 июля в присутствии мирового съезда был лично г. Осипович, и мировой съезд, по рассмотрении плана, представленного г. Осиповичем, и рассуждений, в коих принимал участие и гр. Толстой, постановил по большинству голосов определение, которое гр. Толстому было известно и которое, по несогласию, он, не подписав, уехал. Нас тоящий поступок мирового посредника IV участка, решившегося сказать, что постановления сего не было, – приостановление им постановления решения мирового съезда и оставление им присутствия мировой съезд признаёт совершенно неправильным, а потому полагает представить о том губернскому по крестьянским делам присутствию и покорнейше просит воспретить гр. Толстому такие неуместные поступки, вменив ему в обязанность не оставлять мировой съезд». То есть мы видим, как съезд «ведёт дело по процедуре» и потому доводы Толстого не приняты им во внимание. Губернское присутствие нашло, что «постановление Крапивенского мирового съезда о переселении крестьян г. Осиповича, состоявшееся по большинству голосов, на основании ст. 76 местного положения, должно считать окончательным, почему и подлежит бесспорному исполнению». Тем не менее Лев Николаевич продолжает настаивать на своей позиции и, несмотря на то что решение по делу уже принято, 8 ноября 1861 года официально направляет в Тульское губернское по крестьянским делам присутствие своё новое обращение следующего содержания: «В прошедшем августе месяце 16 числа лично объяснено мною губернскому по крестьянским делам присутствию, что я не считаю возможным участвовать в Крапивенском мировом съезде, и предложен вопрос, имеет ли посредник право никогда не бывать в мировом съезде. Мне было отвечено, что, хотя посредник и не обязан постоянно посещать мировой съезд, но официально заявлять этого не имеет права.

Так как моё непосещение мирового съезда не случайно и не временно, а имеет основанием убеждение моё в бесполезности моего участия в мировом съезде, то я вновь то же заявляю и предлагаю тот же вопрос Тульскому губернскому по крестьянским делам присутствию с объяснением причин, по которым я уклоняюсь от сей обязанности. В прошлом июле месяце, в присутствии Крапивенского мирового съезда, о деле г-на Осиповича состоялось одно постановление или вовсе никакого, так как мнения всех членов не были ясно формулированы, в отсутствие же моё состоялось другое постановление, совершенно различное от первого, или от тех суждений, которые были выражены гг. членами в моём присутствии. Второе постановление записано в журнал неизвестно когда и приведено в исполнение через земскую полицию без моего ведома. Об этом случае было мною тогда же представлено в губернское по крестьянским делам присутствие с требованием назначения следствия об этом деле; но на представление моё получен ответ только о том, что мировой съезд должен уведомлять мировых посредников о приведении в исполнение тех постановлений, которые состоялись в их отсутствие. Так как нет основания предполагать, чтобы во всех будущих совещаниях мирового съезда, в случае несогласия одного из членов, постановления большинства не могли бы состояться тем же путём, так как я до сих пор на Крапивенском мировом съезде один всегда был мнения противоположного мнениям всех других членов и так как представление моё в Тульское губернское по крестьянским делам присутствие осталось без последствий, то и участие моё на мировом съезде оказывается совершенно бесполезным и только опасным для моей чести. Вот причины, по которым я не езжу и не намерен ездить на мировой съезд.

Просьба же моя в губернское по крестьянским делам присутствие состоит в следующем: 1) или на основании моего заявления о намеренном уклонении от обязанностей члена мирового съезда представить высшим властям об увольнении меня от должности, 2) или разрешить мне не участвовать в мировом съезде, 3) или произвести следствие о справедливости представляемых мною причин невозможности участвовать в мировом съезде и о виновных мне или членам мирового съезда представить в Сенат для предания суду, 4) или уведомить меня, на каком основании настоящее представление моё будет оставлено без последствий.

Мировой посредник гр. Л. Толстой».

Дальнейшая судьба этого документа нам неизвестна, но после дела помещика В. Осиповича и изматывающей переписки с коллегами Лев Николаевич записал в дневнике 25 июня 1861 года: «Посредничество …поссорило меня со всеми помещиками окончательно и расстроило здоровье…» (Кузьминская Т.А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. Тульское книжное издательство, 1960).

Уже в августе 1861 года за подписью 19 дворян была подана жалоба уездному предводителю дворянства, в которой говорилось, что действия и распоряжения Толстого «невыносимы и оскорбительны» для помещиков и в будущем сулят для них «огромные потери». Следующая жалоба была подана 12 декабря 1861 года на дворянском съезде в Туле, на этот раз уже от имени «всего дворянства Крапивенского уезда». В.П. Минин обращается к губернатору с просьбой «или предложить графу Толстому отказаться от должности мирового посредника, или об увольнении его представить куда следует». Дворянство обвиняет Льва Николаевича в том, что тот, используя служебное положение, приглашает на должности волостных писателей и учителей «студентов Московского университета после бывших в оном беспорядков», а также опасаются относительно «спокойствия крестьян в Крапивненском уезде». Вдобавок ко всему Льву Николаевичу порой приходится покрывать убытки, возникающие по нерадивости или прямому обману им же облагодетельствованных крестьян. Мелкопоместная помещица Надежда Васильевна Заслонина из соседнего села Кривцова жалуется графу на своего бывшего крепостного Е. Васильева, которому Л.Н. Толстой выдал паспорт. Воспользовавшись документом, крестьянин отказался платить положенный оброк и «ушёл неизвестно куда». Н.В. Заслонина обжаловала действия мирового посредника в Крапивенский мировой съезд, и Толстому пришлось компенсировать ей все финансовые потери.

30 апреля 1862 года граф «по болезни» передаёт дела своему заместителю С.Н. Толстому, а затем по собственному желанию покидает эту должность.

Так что недолго музыка играла… Губернские администрации в борьбе за собственное влияние (обычное явление и для сегодняшнего дня) пос тепенно обюрокрачивали деятельность и низовых судов, и мировых посредников, всячески ограничивая их полномочия, при этом существенно влияли на кадровый состав судов… как правило, не в лучшую сторону. Такое «усвоение» новых правовых норм и порядков представителями привилегированного сословия, вчерашними полновластными властителями «живых» и «мёртвых» душ, шло чрезвычайно болезненно. Несмотря на тектонические изменения, вызванные Великой реформой, русский помещик по-прежнему мыслит исключительно сословными категориями, живёт в мире собственных иллюзий, почвой для которых является несовпадение его субъективных представлений с объективно-историческим значением проводимых буржуазных реформ. М.Е. Салтыков (Щедрин) в «Губернских очерках» описывает секретаря судебной палаты, который единственный, кто знает законы, и его задача – подобрать к уже принятому судом решению, как это сейчас говорится, правовое обоснование, типа: «Есть статья 1197 в XV томе, которая говорит, что при двух противоречащих свидетельствах следует отдавать предпочтение знатному перед незнатным…». В комедии А.Н. Островского «Горячее сердце» местный градоначальник Серапион Градобоев предлагает пришедшим к нему за правдой просителям выбрать: суд по закону или «как бог на сердце положит». Горожане выбирают альтернативное правосудие: «Суди по душе, будь отец, Серапион Мардарьич».

В мае 1870 года Льва Николаевича ждёт новое, неожиданное пересечение с правосудием – он избран присяжным заседателем Тульского окружного суда, а в сентябре 1872 года в его имении происходит трагедия: случайно погибает крестьянин, работавший местным пастухом, – его убивает бык. По факту – несчастный случай, но прибывший в Ясную Поляну следователь, полный собственного значения, объявляет владельцу имения, что до окончания следствия тот находится под подпиской о невыезде, так как ему может быть предъявлено обвинение по ст. 1466 Уложения о наказаниях (в современном варианте п. 1, 2 ст. 293 УК РФ «Халатность»: «1. Халатность, то есть неисполнение или ненадлежащее исполнение должностным лицом своих обязанностей вследствие недобросовестного или небрежного отношения к службе либо обязанностей по должности… 2. Деяние, предусмотренное ч. 1 настоящей статьи, повлёкшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью или смерть человека, наказывается принудительными работами на срок до 5 лет с лишением права занимать определённые должности или заниматься определённой деятельностью на срок до 3 лет или без такового либо лишением свободы на срок до 5 лет с лишением права занимать определённые должности или заниматься определённой деятельностью на срок до 3 лет или без такового)».

Одновременно Льва Николаевича Толстого вызывают в суд на судебное заседание в качестве присяжного заседателя. Граф информирует о сложившихся обстоятельствах окружного прокурора И.И. Мечникова, но тот настоятельно рекомендует помещику имение не покидать – мало ли что следователю в голову взбредёт… Суд, в свою очередь, за проявленное неуважение и отсутствие на заседании присуждает Толстому штраф в 225 рублей.

Как выяснилось в итоге, все были неправы: и суд, и следователь. С точки зрения дня сегодняшнего таких юридических казусов у практикующих юристов по десятку, но реакция Л.Н. Толстого на проявленную к нему несправедливость была довольно резкой. О своём искреннем возмущении он написал в письме А.А. Толстой: «Я решился переехать в Англию навсегда или до того времени, пока свобода и достоинство каждого человека не будет у нас обеспечено» (15 сентября 1872 года). Так и жил бы русский гений на туманном Альбионе до сих пор.

Сложив с себя какие-либо официальные обязанности, Лев Николаевич будет до конца своей жизни уделять особое внимание оказанию правовой помощи многочисленным ходатаям, которые обращались к нему. В этом нелёгком деле у писателя были добровольные помощники из числа самых авторитетных специалистов в области уголовного и гражданского права. Другом и многолетним корреспондентом писателя станет знаменитый юрист, а позднее почётный академик Санкт-Петербургской академии наук по разряду изящной словесности (!) и член Государственного Совета А.Ф. Кони.

В архивах Толстого сохранились сведения о 36 таких письмах, в том числе:

– земского врача Крапивницкого уезда М.М. Холеванской, арестованной за распространение нелегальной революционной литературы, то есть за «распространение письменных и печатных сочинений и изображений с умыслом возбудить неуважение к верховной власти или к личным качествам государя, возбудить недовольство системой управления в стране» (ст. 267 Уложения);

– обращения фельдшерицы Таисии Николаевны Ветвиновой по поводу её 16-летнего брата, бывшего ученика шестого класса реального училища Георгия, участвовавшего в ограблении в поезде близь г. Уфы и объявившего себя на следствии анархистом-индивидуалистом, а налёт – экспроприацией в пользу безработных. Юноша и четверо его подельников были приговорены к восьми годам каторги; а также несколько писем от представителей различных сект:

– по поводу насильственного отлучения от родителей детей молоканина крестьянина Чипелова;

– осуждённого по делу о совершении обряда крещения и других противозаконных действий крестьянина Язьвинской волости Максима Антипина, объявившего себя раскольником (Гос. архив Пермского края Ф. 15 Оп. 1 Д. 318);

– крестьянина Василия Ерасова, осуждённого Тульским окружным судом по ч. 1 ст. 176 Уложения о наказаниях «к лишению всех прав состояния и к ссылке на поселение в отдалённейшие места Сибири» как «представителя ереси, врага православия» за богохульство, то есть по ст. ст. 206–217 раздела «О ересях и расколах» и др.

Здесь надо сказать, что на рубеже XIX–XX веков в России происходит всплеск богоискательства и сектантских движений, что во многом было связано с масштабным социальным кризисом, вызванным сломом привычных социально-политических стереотипов. Говоря проще, для тысяч бывших крепостных традиционный стиль православной веры и официальная церковь начинают ассоциироваться с жестокостью государства, эксплуатацией, потерей жизненных ориентиров.

Великие русские философы Н. Бердяев и В. Соловьёв считают этот удивительный процесс, особенно заметный в российской патриархальной глубинке, возрождением самобытного народного самосознания.

По докладу полицейских властей, в городах появляются самодеятельные народные проповедники, которые призывают свою случайную паству ни много ни мало – к Спасению. Николай Бердяев, изучавший этот феномен религиозного народничества, лично наблюдает «целый ряд самородков, представителей народной теософии, и каждый имел свою систему спасения мира» в трактире с поэтическим названием «Яма», который располагался возле церкви Флора и Лавра у Мясницких ворот в Москве[15].

Общее число сектантов и раскольников, по переписи населения 1897 года, превышало два миллиона человек, фактически же таковых в разы больше.

Самими опасными для общественного устройства власть считает хлыстов (сами они называли себя «христами», так как верили во многократное воплощение Спасителя в во многих людях) и скопцов, обе секты известны с XVII века. Основатель хлыстов – костромской крестьянин Даниил Филиппович, скопцов – тоже крестьянин Кондратий Селиванов, сам выходец их хлыстовского окружения, впоследствии объявивший себя спасшимся императором Петром III. В секты вовлечены, помимо тысяч крестьян, младшие офицеры из гвардии, вместе с членами семей высокопоставленных чиновников, которых, как ни странно, совсем не смущают изуверские обряды раскольников – например, огненное крещение (оскопление огнём). Официальное православие видит проблему не только в том, что сектанты извращали христианское учение, но и в том, что хлысты формально не порывали с православной церковью, продолжали посещать храмы, более того – сумели привлечь на свою сторону многих священников: тайные хлыстовские радения проходили даже в некоторых монастырях. Что послужило для великого писателя основанием для активной поддержки последователей какого-то дикого культа, основанного на странной смеси язычества, старообрядчества и протестантства, да ещё с элементами членовредительства, в прямом смысле этого слова, сегодня сказать трудно. Можно с пониманием относиться к старообрядческой церкви – здесь хотя бы присутствует логика: люди стараются придерживаться старой, дореформенной церковной традиции. Но в случае подобного богоискательства на фоне оргий и пещерных ритуалов очень трудно найти основание для общественного сочувствия, согласитесь…

Призыв Л.Н. Толстого о помощи духоборам, опубликованный во всех европейских газетах

Не менее серьёзных усилий Толстого требует работа по оказанию правовой помощи своим единомышленникам, точнее – тем, кто называл себя толстовцами.

Лев Николаевич получает письмо от Николая Евгеньевича Фельтена о тяжёлом положении издателя А.М. Хирьякова, находящегося под стражей по обвинению в незаконной печати запрещённых произведений писателя. Через некоторое время и сам Фельтен, только уже по обвинению в хранении запрещённых произведений Толстого, будет арестован. Лев Николаевич обращается за помощью к своему хорошему знакомому – члену Государственного Совета графу Д.А. Олсуфьеву – с просьбой облегчить участь Николая Евгеньевича, а также к своему родственнику по линии супруги – председателю Санкт-Петербургского окружного суда А.М. Кузьминскому (тот женат на её сестре – Татьяне Берс). По просьбе писателя защитником Фельтена в уголовном деле становится Василий Алексеевич Маклаков[16], его родной брат Николай возглавляет Министерство внутренних дел. Хотя это только сегодня означало бы неминуемую победу адвоката в суде – в период царской реакции особой роли такое родство не играло.

Толстой в буквальном смысле настаивал на своём привлечении по уголовным делам, возбуждённым в отношении его последователей: «не могу не чувствовать желания быть на месте Фельтена и быть судимым и наказываемым вместо его, так как причина его осуждения – один я» (Толстой Л.Н. Письмо к А.М. Кузьминскому. Собр. соч. Т. 81. С. 23). Писатель обращается с аналогичным требованием к следователю, который ведёт дело, мотивируя свою позицию тем, что власти, организуя гонения на его учение, книги и его последователей, должны прежде всего привлечь к ответственности самого их автора. Жандармский подполковник А.И. Спиридович (он возглавлял Киевское охранное отделение) писал: «Логика и закон требовали возбуждения дознания против самого Толстого и привлечения его, как главного виновника по настоящему делу, но на Толстом был запрет, и его трогать было нельзя никому. Все мы в отделении слышали не раз, что существует Высочайшее повеление, дабы графа Льва Николаевича Толстого не трогать ни в коем случае. Лев Толстой находился под защитой Его Величества» (Спиридович А.И. При царском режиме // Архив русской революции: в 22 т. М., 1993. Т. 15).

В определённом смысле с ним согласен В.А. Маклаков: «Правосудие должно быть равным для всех!.. И поэтому, пока государственная власть самого Толстого не привлекает к ответственности, она не имеет права карать тех, кто его учение повторяет. Отношение государства к Толстому понятно. Но из трогательного оно становится соблазнительным, если его будут вымещать сугубым преследованием тех, кто от Толстого научился; и самая безнаказанность Толстого превратится в изощрённое мучительство, если его заставлять смотреть, как, не касаясь его, поступают с его учениками» (Право № 37. 1910. Стб. 2242).

В итоге И.Е. Фельтен получил более чем мягкий приговор – 6 месяцев тюремного заключения.

Особенно болезненно Лев Николаевич прореагировал на сведения об аресте ещё одного своего верного последователя – Владимира Айфаловича Молочникова. Выходец из бедной еврейской семьи, Молочников с юности становится активным «толстовцем», переписывается с писателем и действительно демонстрирует единство собственных убеждений и практической жизни: создаёт в Новгороде отличную слесарную мастерскую, затем уходит в народ с походной мастерской, путешествуя от деревни к деревне, воспитывает шестерых прекрасных детей, при этом много читает и пропагандирует учение Толстого среди своих знакомых. Беда только в том, что знакомых этих он выбирает, как говорится, сердцем. Запрещённые статьи Льва Николаевича от него получают соседи, товарищи, клиенты мастерской и… местный полицмейстер. После чего, вполне естественно, в доме и мастерской Молочникова проходят обыски и обнаруживаются нелегальные книги, статьи и брошюры. Толстой самым активным образом включается в его защиту, прежде всего обращается к Н.В. Давыдову – доценту юридического факультета Московского университета, в свою очередь занимавшему должность прокурора Тульского окружного суда и председателя Московского окружного суда, – направляет ему для ознакомления обвинительное заключение и спрашивает совета: «Мой план двоякий: или самому поехать в Петербург, вызваться быть защитником его, или подать заявление, в котором выразить, что книги получены им от меня, (…) Как поступить в этом случае?» (цит. по Варфоломеев Ю.В. Дело «толстовца» В.А. Молочникова. Известия Саратовского университета. 2009. Т. 9). Опытный юрист Давыдов, естественно, от личного участия в процессе Толстого отговаривает: кроме лишнего ажиотажа и внимания прессы, оно ничего нового в уголовное дело не привнесёт – состав преступления налицо. Более того, следуя своим убеждениям, Молочников отказывается от квалифицированной юридической защиты, предложенной присяжным поверенным Н.Н. Гусевым, а также откликнувшихся на просьбу Льва Николаевича Н.К. Муравьёва и В.А. Маклакова, а затем и от обжалования постановленного в отношении него приговора в Сенате: «Подавать в Сенат, кроме того, что не имеет логического смысла – если в этом отношении я хотел пойти на компромисс, я мог бы это сделать в начале суда надо мною, немножко не сознаться, немножко попросить и т. д., – не могу, ещё повинуясь непосредственному чувству, подсказывающему мне ненужность этого дела» (из письма В.А. Молочникова Л.Н. Толстому. Отдел рукописей Гос. музея Л.Н. Толстого. Ф. 30. Короб 1. Д. 12. Папка 3. Л. 1. лб-2).

В итоге В.А. Молочников осуждён к году содержания в крепости. Вполне ожидаемо, что после освобождения он продолжит свою просветительскую деятельность, будет активно переписываться с Толстым до самой его смерти и впоследствии будет арестовываться ещё трижды: в 1914 году – по новому делу по обвинению в агитации среди солдат и склонению их к ос тавлению мес та службы, а затем уже при новой большевистской власти в 1927 году – за организацию в Новгороде «Уголка Толстого» (по официальной версии – «за присвоение государственного имущества») и в 1935-м. В последний раз, после 10 месяцев следствия и содержания в тюрьме, «толстовец» был сослан на три года в Архангельскую область на лесоповал, где и умер.

В качестве некоторого общего итога всех этих судебных решений, вынесенных в отношении этого убеждённого, мирного и порядочного человека, можно воспользоваться словами самого Льва Толстого из его письма Николаю Давыдову: «Не могу понять того, что делается в головах и, главное, в сердцах людей, занимающихся составлением таких приговоров. Жалею, что Вы отговорили меня от защиты. Я, разумеется, не защищал бы, а постарался бы обратиться к голосу совести тех несчастных людей, которые делают такие дела» (Толстой Л.Н. Собр. соч. Т. 78. М., 1956)[17].