Лодейный кормщик

Корабельным вожей мог стать не всякий рыбак. Надо было обладать отменным знанием своего ремесла, усвоить глубины моря в разных местах, расположение отмелей, рифов, засоренных мест, иметь понятие о грунтах, о направлении и переменах течений, времени приливов и отливов. Лоцманы ориентировались по приметам, известным только им.

Это были предприимчивые и мужественные люди. А мужество требовалось немалое: днем и ночью в любую погоду, при сильном ветре, иногда и в шторм, по сигналу с иностранного корабля лоцман был обязан выходить на карбасе к судну и становиться у штурвала.

Ивану Рябову не раз доводилось провожать корабли от Николо-Корельского монастыря в Архангельск и выводить их из запутанного, нашпигованного островами и мелями устья Двины не только в Белое море, но и сквозь вечную толчею волн из горла его в океан. А уж заливы, протоки и устья Иван знал не хуже любого лодейного кормщика — с детства плавал на промыслы с рыбаками до Мурмана и дальше.

Но сейчас, покидая остров, направляя суденышко к дому, Иван не ведал о том, что его знание морского дела может нынче же кому-либо понадобиться.

Адмирал Шеблад долго сидел в каюте над картой, изучая Двинскую губу. Но карта была неточна, не так подробна, как требовалось. На ней не были отмечены коварные места, о которых адмирал слышал еще в Стокгольме, и датские лоцманы, нанятые в Гельзингере для сопровождения эскадры, на подходе к российским берегам опустили руки. Благополучно проводив корабли морем, они не могли указывать путь дальше и, считая свой долг выполненным, попивали ром в отведенной им каюте, не смея больше показываться адмиралу на глаза.

Оставалось взять лоцмана на острове Мудьюг, что расположен у входа в Двинское устье, в тридцати милях от Архангельска. Шебладу было известно, что там имелась лоцвахта — лоцманская служба. Но какой русский согласится взойти на борт вражеского корабля, чтобы привести его с пушками и солдатами в свой родной порт? Каждому известно, что Россия воюет со Швецией, и всякий, завидя в море чужой вымпел, настораживается.

Шеблад колебался недолго: он вовсе не намерен был считаться с морскими кодексами и уставами и приказал вестовому позвать флаг-офицера.

Через минуту в каюту вошел невысокий, с тонкий и розовощеким, как у девушки, лицом красавец лейтенант. Он вытянулся, отдавая честь.

— Передайте приказ: всем кораблям поднять английские и голландские торговые флаги, — сказал Шеблад и, видя, что распоряжение его не совсем понятно лейтенанту, добавил с усмешкой: — По выбору, тот или другой… — Есть! — Флаг-офицер стукнул каблуками ботфортов, повернулся и вышел, почтительно прикрыв дверь адмиральской каюты.

Капитан передового фрегата Эрикссон, получив приказ адмирала, поднял на мачте голландский торговый флаг. Он, разумеется, догадался, что это — маскировка, пиратский прием с целью обмануть бдительность русских. Эскадра приближается к Двинской губе, возможны встречи с рыбаками, да и жители островов могут заметить шведский флаг и поднять преждевременный переполох.

Вблизи острова Сосновец, справа по борту, с фрегата заметили небольшой парус. Эрикссон, глянув в зрительную трубу, увидел рыбачье суденышко.

Выполняя приказ адмирала задерживать рыбачьи лодьи и захватывать их экипажи, Эрикссон повернул фрегат наперерез русским.

Заметив иностранные суда, Иван Рябов встревожился. Он вспомнил разговор с Тихоном перед отплытием. Ничем не выдавая волнения, он стал пристально следить за кораблем. «Трехмачтовик, — отметил про себя. — Большое судно».

Но чье?

И как он ни всматривался в силуэт корабля, в его оснастку, рельефно вырисовывающуюся на серо-зеленом фоне моря, не мог никак разглядеть флаг.

Было еще далеко.

За этим кораблем появился другой, такой же, а там еще паруса…

Вскоре первый корабль приблизился настолько, что можно было различить цвет флага на грот-мачте. «Голландец», — отметил Рябов.

И товарищи подтвердили это предположение:

— Голландец идет. К нам поворачивает. Видно, что-то ему надобно.

— Купец?

— Купец, кажется. Кому еще быть? Ноне все купцы в Архангельск путь держат.

Да, флаг был голландский, Иван успокоился. Но идти на сближение все же не решался. «Кто знает, что им надо? А вдруг не с добром, а с лихом идут?» Он взял несколькими румбами правее.

В считанные минуты корабль настиг неповоротливую шняку. Громадина — что тебе гора! Порты[4] наглухо задраены. На палубе у фальшборта стояли трое. Один призывно размахивал шляпой и что-то кричал. Что — было не разобрать из-за плеска волн. Рыбаки сказали:

— Чего он там орет? Подойдем поближе, Иван! Иван колебался. Любопытство в нем боролось с осторожностью и осмотрительностью. А человек все кричал, и вот уже можно было разобрать его слова:

— Эй! Сюда! Сюда!.. — За спиной человека на вантах копошились матросы, подрифливая паруса. — Пошалюста, ближе! Есть дело! Мой голландский флаг, мой мирный купец!

Шняка тихо подвалила к борту. Рыбаки, задрав головы, рассматривали диковинную громадину о трех мачтах, всю увешанную парусами. Такого большого корабля они еще не видали. С него спустили штормтрап — веревочную лестницу. Человек на палубе нахлобучил шляпу и опять закричал:

— Смелее! Кто есть ваш шкипер? Надо держать совьет. Наш карта плех… не знай куда идти…

— Вот чудной! — звонко воскликнул Гришка и рассмеялся: — «Плех… плех»…

Иван наконец решился и дал знак подойти к трапу кормой. Рыбаки поостерегли:

— Гляди в оба, Иван!

Рябов опять заколебался, но с корабля так настойчиво упрашивали, что он взялся за штормтрап и быстро поднялся на борт чужеземного корабля. Настороженно осмотрелся: несколько матросов, стоявших поодаль, о чем-то беседовали, смеялись. До русских им, казалось, не было дела. Тот, что кричал, пожал руку Ивану и одобрительно похлопал по плечу:

— Молодец, шкипер! Сейчас идем кают. Ром угощать… — и посмотрел напряженно и пронзительно за борт.

Иван невольно глянул туда же и оторопел: появившись из-за кормы корабля, к шняке подлетела шлюпка, полная солдат. Они нацеливали на рыбаков мушкеты. И в ту же секунду Ивана схватили невесть откуда взявшиеся усачи в треуголках и кафтанах, и в грудь ему уставилось зловещим оком дуло пистолета. Иван глянул на пистолет, на того, кто держал его, — на человека, кричавшего с борта. Лицо его было сурово, серые глаза холодны, рот сжат в щелку.

— Шведы прокля-я-тые-е! — отчаянно закричал Иван, рванувшись. — Обманом взяли!

И тут же покачнулся от крепкого удара в скулу. В глазах брызнули искры, в ушах зазвенело. Его стали обыскивать, обшарили все карманы, вынули из-за пазухи монастырскую грамоту — разрешение выйти на лов, сорвали с пояса нож. Рябов попытался снова вырваться, но его стали бить куда попало, и пришлось смириться.

Рыбакам некуда было деваться. Под дулами мушкетов они по одному поднялись на палубу фрегата, где их обыскали, обильно награждая тумаками, и всех заперли в трюм.

…Полузатонувшая шняка пошла болтаться по волнам, а фрегат взял прежний курс и побежал дальше, к острову Мудьюг. За ним — все шесть остальных кораблей.

4

Пока эскадра шла от Сосновца к Мудьюгу, рыбаков монастырской шняки почти всех перетаскали к капитану на допрос. В трюм они возвращались злые, изрядно побитые. На допросах или молчали, или разражались отменной поморской бранью по адресу шведов, допытывавшихся, как лучше пройти через Двинскую губу к Архангельску, чтобы миновать опасные мелководья.

Рыбаки ссылались на незнание безопасного пути, хотя некоторые его и знали.

Настал черед Ивана подняться на палубу. В люк трюма сунулась рыжебородая физиономия шведа с бритой верхней губой.

Солдат, опираясь на мушкет, обронил сверху в духоту трюма:

— Рябофф! Живо!

Иван нехотя поднялся с мешков с балластом, подошел к трапу и так же нехотя стал вылезать на палубу. Швед ухватил его за шиворот, поставил на ноги. Он был высок, силен, голос его гудел.

Иван, однако, не спешил. В синем, будто выметенном, небе пузырились паруса, надутые ветром. И небо, и белые паруса выглядели нарядно, празднично. Матросы на вантах сновали вверх и вниз с обезьяньим проворством. Огромный корабль, огромные паруса, ловкие матросы — все это Иван видел впервые в жизни и немного даже оробел. Купеческие парусники, которые доводилось Рябову провожать в море из гавани, были куда меньше.

Швед-конвоир ткнул его кулаком в спину, больно попав в лопатку: — Живо!

«Одно только слово и знаешь, поганый!» — зло подумал Иван и, вспылив, обернулся, занес руку для удара. Но швед отступил, взяв мушкет наизготовку, и Иван понял: шутки тут плохи. Он пошел дальше по чистой, надраенной палубе.

В каюте за столом сидел узколицый и на вид злой капитан с усиками под длинным острым носом. На столе — развернутая карта. В руке капитана исходила тягучим табачным дымом трубка с прямым чубуком. За спиной стоял лейтенант, исполнявший обязанности переводчика. Но он настолько плохо знал по-русски, что надо было переводить и его самого. Присмотревшись к лейтенанту, Рябов узнал того шведа, который махал им с борта шляпой.

«Ну, от этих добра не жди!» — подумал Иван. Лейтенант-переводчик поморщился и отвернулся, капитан тонким, длинным пальцем поманил Рябова, чтобы он подошел поближе, и конвоир еще раз больно сунул ему в спину.

Рябов вспылил, не утерпел:

— Что пихаешься, ирод?

Шведы заговорили меж собой: «Ирод… ирод… что это такое?» Разобрались, расхохотались и тотчас закрыли рты.

Солдат отступил к двери. Капитан, пососав трубку, что-то сказал лейтенанту. Тот, сдерживая неприязнь, подошел к Рябову, похлопал его по плечу, как барышник, выбирая лошадь, хлопает ее по крупу:

— Ты не должен бояться. Мы не сделаем тебе плехо,

Иван молча стоял — руки за спиной, лицо непроницаемо и неподвижно, как у деревянного ненецкого божка. Его подвели к самому столу, и он почувствовал острее запах табака и пудры, которой был обсыпан гладкий, белый капитанский парик.

Капитан указал пальцем на карту, что-то проговорил устало и требовательно. Иван с любопытством посмотрел, куда он показывал, и увидел желто-зеленые пятна на голубых широких и узких извилинах. На карте мелко были обозначены названия островов Двины, ее рукавов и проток. Рябов не умел читать по-иноземному и поэтому ничего не разобрал. Он знавал поморские лоции, где еще прадедами мореходов были аккуратно перечислены все пункты в Белом море, в устье Северной Двины, в ее дельте. Но с картой ему не приходилось иметь дела. Лоция была в голове, а карта, хоть и на бумаге, для него — лес темный. Капитан опять заговорил, и Иван уловил два слова: Мудьюг, Архангельск.

— Ты должен сказать, — начал своим суконным языком переводчик, — как лутше проходить фрегат от остров Мудьюг до мыс Пур-Наволок, то есть до Архангельск.

«Должен! — неприязненно подумал Иван. — С чего бы я тебе должен? Нашел должника!» Он поразмыслил, мотнул головой:

— Не знаю. Не пойму…

Швед перевел капитану эти слова. Тот снова стал водить по карте длинным, прямым, как чубук трубки, пальцем, опять стал спрашивать терпеливо и настойчиво. Иван сделал вид, что с интересом изучает обозначения на карте. Капитан оживился, выдвинул ящик стола и выложил кожаный мешочек с деньгами. Деньги звякнули.

Капитан откинулся на спинку стула и пристально глянул в лицо лоцману.

— Ты должен знать путь. Ты — рыбак. Николо-Корельский монастырь имеет сношения с Архангельском. Не уклоняйся от прямого ответа. Ты проведешь нас так, чтобы фрегат не сел на мель, получишь деньги, и мы тебя отпустим.

Примерно так перевел лейтенант смысл слов капитана, и Рябов окончательно понял, что они от него хотят. Но не стал торопиться с ответом, обдумывая его.

Капитан смотрел на Рябова выжидательно. Но сероглазое лицо помора с заострившимися скулами и плотно сжатыми, бескровными губами было непроницаемо.

«Что думает этот русский? Понимает ли он, что его жизнь в моих руках? И что стоит жизнь жалкого невежественного рыбака? Только необходимость вынуждает меня говорить с ним. Он наверняка знает фарватер, он здесь у себя дома. Надо добиться, чтобы он указывал курс». Капитан пожевал губами, выбил трубку о массивную бронзовую пепельницу, взял мешочек с деньгами, взвесил его в руке, не сводя с Рябова глаз.

А тот думал: «Много ли тут деньжишек? Какой ценой ладишь купить меня, русского вожу? Сколь по-вашему, по шведскому, стоит предательство?»

— Как лутше проходить фрегат до мыс Пур-На-волок? — повторил лейтенант прежний вопрос. — Укажешь курс?

— Не знаю… не понимаю… — продолжал твердить Иван, спокойно глядя на шведов.

Капитан вскочил, стукнул кулаком по столу, потеряв терпение:

— Лжешь! Все понимаешь! — Он заругался по-своему, по-шведски, покраснев от злости так, что на щеках появились пунцовые пятна. Русские рыбаки своим упрямством вывели Эрикссона из себя, и он готов был кинуться на Рябова с кулаками.

«Лупить будут, — подумал Рябов. — Надо им что-то ответить».

— Господин капитан, ежели ваша милость хочет, чтобы я вел корабли, то мне надобно все хорошенько обдумать. Я плохо помню лоцию. Покумекать надо!

Лейтенант стал переводить и споткнулся.

— По-ку-ме-кать — что такое? — спросил он.

Иван невольно улыбнулся и пояснил, сопровождая слова жестами, что ему надо собраться с мыслями, все хорошенько обдумать.

Капитан несколько успокоился. Вспышка гнева миновала. Он сел вполоборота к Рябову, побарабанил пальцами по столу и сердито бросил:

— Сколько будет думать русский лоцман?

— Дня три надо, — ответил Иван. — Не шибко просто вести корабль Двиной. Осадка у него немалая… Так у нас, у русских, одним махом не бывает.

— Три дня? Он с ума сошел! — Эрикссон обратился уже к лейтенанту. — Жду только до завтра. Иначе — за борт.

Лейтенант перевел. Иван постоял, потупив голову и переминаясь с ноги на ногу. Потом глянул хмуро, исподлобья, и кивнул:

— Твоя воля, капитан!

Рыбаки ждали Ивана. Как только он спустился по трапу и прошел на свое место, все сгрудились вокруг него:

— Ну как, Иванко, чего пытали?

— Требовали указать путь на Архангельск, — ответил Иван, половчее устраиваясь на жестких мешках.

Фрегат ткнулся носом в волну, рыбаков качнуло, и они повалились на настил днища. Под настилом плескалась вода — трюмная, затхлая. Гришка подполз к Ивану, сунулся ему в колени. Рябов нащупал его голову, погладил, привлек к груди.

— А ты што им сказал? — жарко дыша, спросил мальчик.

— Ничего… Капитан дал время подумать до завтра, — спокойно ответил Рябов. — А что делать? Что сказать? Не ведаю…

Рыбаки молчали. Иван скорее чувствовал, чем слышал за плеском воды и шумом волн за бортом напряженное дыхание товарищей, лежавших и сидевших рядом.

Кто-то сплюнул и глухо выругался, кто-то поплотнее запахнул полы кафтанишка: в трюме промозгло, зябко.

Наконец молчание нарушил Мишка Жигалов — молодой, горячий парень, однодеревенец Ивана, ходивший на промысел тяглецом?.

— А што им сказать? Ответ один — не поведу корабли, и все тут. Хоть золотом осыпь! Я так бы и сказал им, нехристям.

Жигалов умолк. Матвей Рыжов, весельщик, с тревогой раздумывал вслух:

— Что с нами будет-то? Утопят? Убьют? А может, высадят где-нибудь на голом месте? Неужто рука у них подымется на убийство? Неужто такой грех возьмут на душу? Спаси и помилуй, царица небесная!

Рыжов торопливо перекрестился, вздохнул — в груди захрипело, зашелся кашлем. Схватил он злую простуду прошлой осенью на путине, свалившись в шторм за борт. Еле спасли. С тех пор и кашляет.

— Негоже скулить, Матвей, — оборвал его Иван. — Нытьем делу не пособишь. Только душу разбередишь, духом ослабнешь. Помором зовешься, так и держаться надо достойно.

Опять смолкли. Матвей заворочался на жестком ложе, затих. Мишка Жигалов ронял в полумрак трюма тяжелые, как камни, слова:

— Пока, видно, мы тут во чреве ихнего судна заместо груза, чтобы меньше качало… А идут они, слышь-ко, Иван, со злым умыслом. Оружных людей полно! Есть, конечно, немало и пушчонок. Неужто воевать Архангельск идут?