Чтобы классику икнулось

” Молодцы, ребята”, – решил Юрий. —“Не бросают старика!”

В голове Усатого тем временем творилось черт знает что.

Ребята, уже успевшие обосноваться под сводами его черепа, сбились с ног, принимая новых.

– Уа-уа, – сказал один младенец. Это означало: “Прорвемся, братва!”

– Прорвемся! – подтвердил четырехклассник Федя. – Ну, держись, Троцкий! И вы, мальчиши, держитесь..

– Выстоишь ли ты, – спросил Доктор Лестрад, – против Империи Геронтократов? Битва будет куда более трудной, это я тебе могу обещать…

Распахнулась дверь шатра; вбежал высокий, белокурый и чистотелый мальчиш.

– Тут от девчонок гонцы прибыли.

– Редко Маришка навещает нас, – промолвил Кибальчиш. – Ну что ж, пойдем посмотрим.

…зашлепали голые пятки, застучали по камню изящные каблучки, загремели толстые подошвы до блеска начищенных ботинок. Девичья армия входила во владения мальчишей, словно к себе домой.

“Вот они”, – думал Кибальчиш. – “Наши друзья-враги”. Но лучше враг, с которым хоть иногда можно помириться, чем Керзон и Геронтократ.

Толстуха в тужурке, галифе и бесформенных ботах затрубила в горн и , откинувши руку в традиционном пионерском салюте, отрапортовала:

– Девчонки с вами, Мальчиш-Кибальчиш!

(“Очень, о-очень большая радость! Ничего не скажешь…”)

Высокая, толстобедрая негритянка (подруги звали ее “Овод”, в честь героя знаменитой Войнич. Она совсем не возражала – ей нравилось быть на Овода похожей), что-то рассказывала мальчишам о возможности ближайшей победы. “Если только объединимся и все – буквально все-все-все – будем делать вместе….”

Девушка-философ – очкастая, мосластая, длинноносая – моталась туда-сюда по лагерю, рассказывая всем: ” Если номос умножить на космос, а космос, в свою очередь, разделить на номос, то по теории Штерна-Панченко выходит… ” Ее, конечно же, с чистой совестью игнорировали.

Три бандуристки – бледные и худые, как смерть, немного криво ступавшие во время танца (сказывалась недавняя контузия) все же топали потрепанными лаптями и били по струнам, стараясь привлечь внимание мальчишей. Иван, Роман и Константин пожалели бедолажек, и кинули им под ноги краюху хлеба.

Маришка – она была в гимнастерке, потрепанных штанах цвета хаки и видавших виды сапогах – верхом на саврасом жеребце, глядела на все это, не скрывая улыбки.

Спрыгнула наземь. Передала поводья чернявой адьютантке; та, резво и споро, кинулась по прибрежной полосе к пойме реки, увлекая коня за собой.

– Вот так-то, – сказала Маришка Кибальчишу. – Ты на явление девчонок не рассчитывал, правда?

Тот кратко кивнул.

–А мы, между тем, писателя Гайдукова изловили. Полезная находка для вашего лагеря!

– Что еще за Гайдуков?

– Девочки, введите. – (Через пару секунд высокий и тощий военкор бывших буржуйских ” Известий” стоял перед Мальчишем, и тот изумленно рассматривал новое, зато беспроигрышное оружие Геронтократа).

– Прочти что-нибудь, – сказала чернявая адьютантка.

– “И погубите, – сказал, – этого гордого Мальчиша”, – прочел писатель.

– Что-о? – изумился командир. – Тьфу!

– На фиг, на фиг, – Ванька презрительно пожал плечами.

– “И погиб Мальчиш-Кибальчиш..”. – начал было Гайдуков. Громкий хохот, свист и яблочные огрызки в лицо были ему ответом.

Не смутившись, Аркадий продолжал:

– Летят самолеты – привет Мальчишу!

Плывут пароходы – привет Мальчишу!

А пройдут пионеры – салют Мальчишу! – и тут же, внезапно испугавшись, залебезил: – Это, братцы, не я… Это в Кремле Таракан усатый требует.

– В общем, с Гайдуковым все ясно, – молвила негританка-“Овод”. – Сей “лучший друг детей” собственноручно расстреливал всех своих пленных. Даже если пленные были – такие же девчонки, как мы.

– Но ведь это были белогвардейцы. То есть, белогвардейки, – кучерявый Игорь рассудительно оправил очки.

– Ах, Гарик, пожалуйста, не говори чушь! – крикнул Ваня. – Кто бы ни были, так поступать все равно НЕЛЬЗЯ. И ша!

– По почкам его, гада, по почкам, – рявкнул Иван.

Гайдуков согнулся в три погибели, харкая кровью. Анка брезгливо отшатнулась в сторону – он чуть не попал ей на сапог.

Мальчиш-Кибальчиш подумал и изрек:

– Ладно, пусть идет. Нам это все не повредит, а если и повредит, так самому лишь товарищу Усатому.

Когда все эти оргвопросы были решены, и наступил час отдыха, Маришка с Кибальчишем отправились в сумерках прогуляться по берегу. Время было тихое, Зеленая Коса – безлюдна. Девушку радовало все: и мягкая, упругая, чуток влажная трава под ногами, и холодный ветер от залива.

– Слышишь запах? – улыбнулся юный командир. – Мальчиши кулеш варят. С таранькой… Когда вернемся, он как раз поспеет. Может даже, ребята баню спроворят. Тебе и всем твоим.

– Было бы замечательно, – согласилась она. – Как говорил в свое время Карл Фридрихович, архи-прекрасно.

– Карл Фридрихович – это кто? Запамятовал, прости.

– Да так… Один чудной старикашка, из анархистов, кажется. Ты его не знаешь. А вот я имела счастье быть близко знакомой. Безумные у дедка были мысли. Но в чем-то правильные. Особливо насчет братства и равенства.

– Если ты чего-то такого хочешь, – без улыбки сказал он, – присоединяйся к нам.

Маришка потрясла головой: – Да мы уж как-нибудь сами…

– А вы, девки, не подкачали. Смотрю я, гор-раздо лучше стали воевать. Не ожидал, ей-право. Ведь ты ж, Маришка, всегда рвалась в бой. Горячая голова! А сейчас , я смотрю, куда холодней и обдуманней действуешь.

– Ну да. Тебе есть с кого брать пример.

Смеркалось. Девчонки ушли. Маришка и Лестрад скрылись в палатке.

А Мальчиш все сидел и вдыхал свежий вечерний воздух.

Товарищ Суслон бился с Иудушкой Троцким. Метал огненные взгляды сквозь зеркало. Мелодичный женский голос не уставал сообщать: “Из вас изъято свыше 200 школьников… Минуточку… В ваш мозг прибыла новая партия детей, включая и совсем несмысленышей – вместо убитых!”

“Попаданцы из другого времени – очень хороший ресурс”, – скупо усмехнулся про себя кагэбист. – “Легкий, быстро восполняемый… Самому ничего делать не надо. О-о, эти доверчивые школьники из будущего!”

– Я спас СССР! – кричал Федька Грязнорубахин в голове у кагэбиста.

– Нет, я, – возражал ему Петька Длинноносый.

– Уа-уа, – сказал третий попаданец из будущего.

“Скоро, скоро разберемся с Троцким”, – думал Юрий Владленыч, – а тогда уж и до Мальчиша очередь дойдет… Спасибо вам, “школота”!”

Он знал, что победил. Уже заранее, до того как, собственно, финальная битва состоится. Раз ему удалось внушить глупой детворе, что войны партократов – нет, не так: что ДРЯЗГИ и МЫШИНАЯ ВОЗНЯ партократов – есть нужное и достойное занятие, значит, ни один Кибальчиш, никакая Маришка у них из сознания это уже не вышибут. Или вышибут, но с превеликим трудом (что, в общем-то, то же самое).

– Вот тебе и “рыцари”, – хихикнул он. – Чистые душой, светлые и добрые. Запереть бы этих… гы-гы… ” рыцарей” на каком-нибудь острову, да и поглядывать в подзорную трубу, как они там друг друга едят!

Босая ступня Кибальчиша коснулась обжигающего снега. Чёрные пни вокруг, да воронье, жиреющее на свалке, в которую превратились поля некогда великой войны… Одиноко. Тошно. Все бывшие товарищи друг друга съели; Империя Геронтократов, впрочем, тоже не уцелела – захлебнулась в нашествии попаданцев. Troubka выжил, но это далось ему дорогой ценой – он полностью рехнулся; днями и ночами напролет воевал с собственным отражением. А может, и не с собственным, но это уже мало кого могло заинтересовать. Постоянные вопли и рык старика в сторону любой начищенной до блеска металлической поверхности, его взбешенное “а-а-а, там Хрущ сидит! И этот, как его, Иудушка”, большинству Геронтократов (какие ещё не умерли, за давностью-то лет), давным-давно обрыдли.

– …Ну что, пойдём, Лестрад?

– Пойдём. Все равно остановиться негде, можно лишь продолжать путь.

– Я по-любому надеюсь, – вздохнул бывший Мальчиш, а ныне без пяти минут сорокалетка, – что мы отыщем-таки наших лондонских друзей, “Боза” и Плута…

– Нет. Ты один уцелел , – сказал Лестрад.

– Кто ж знал, что старики из когорты властей предержащих – такие упорные…

– Да! И кто ж знал, что наши добрые желания – помочь бедным, дать народу волю – превратятся в ТАКОЕ. Может, ты был неправ, Мальчиш?

– Я-то? Я как раз был прав. Это все Таракан усатый…

И они медленно побрели по дорожке, то и дело прихлебывая из фляги Лестрада.

“Дорога никуда”, – вздохнул доктор.

–Твоя правда, – сказал Кибальчиш.

Спустя много-премного лет, когда тут уже ничего не осталось, кроме абсолютной серо-бурой пустоты, седая старуха в изрядно обветшавшем авто, типичном для двадцатых годов, но уже в восьмидесятые смотревшемся неуместным архаизмом, приехала на места своей бывшей боевой славы. Внукам, разумеется, она ни разу в жизни не сказала, что принимала участие в войне. Зачем им знать, в сам-то деле?

Марию Францевну не радовал ни сплошной белый ковер вокруг (а давно ли, казалось бы, тут лежали заливные луга, струилась речка)… ни, тем более, отсутствие храбрых мальчишек и девчонок (государственный партаппарат сожрал! С потрохами. Только мерзавец Гайдуков тоже был неправ: никакие пионеры салют мальчишам не отдавали, разве что марали их старый, облупившийся от времени памятник… не будем говорить, чем). Но больше всего пожилую учительницу, бывшую когда-то курносой егозой и стервой по имени Маришка, угнетало, что Кибальчиш пропал. Вот так просто: выбрал не ту дорогу для побега – и исчез. Навсегда. Ни ответа, ни привета.

Чувства, раньше сопровождавшие её, когда она приезжала сюда, теперь уже притупились, приглохли; но – остались все равно. Бывшая командарм Царства девчонок и до сих пор временами вспоминала, как она, в лёгких башмачках, бегала по гребням ялтинских волн. И никого не было рядом, только бескрайняя вода и суда, коим она подавала предупреждающий знак. Ну и, конечно, рядом был её любимый, Мальчиш: не всерьез, только лишь в воображении, но – был. Океан по-любому принадлежал им двоим, даже если это была просто по “пер-гюнтовски” несдержанная мечта.

Теперь же и самая мечта – увы… Мария Францевна прижала платок к глазам. Долго выла и ревела, зная, что никто не услышит: прощалась с собственной молодостью. Можно сказать, оплакивала ее…

А потом села в машину, надавила на стартер и покатила обратно. Осень царила на дворе, тусклая, холодная. Учитель литературы из её бывшей любимой школы в последнее время сдал – пиарил таких же старых, как и она сама, измученных временем дедушек и бабушек, членов донецкого литкружка. Способных срифмовать разве что “копыта” и “коптила”. Земля бывших Мальчишей и Девчонок уже не могла собственных Платонов и Невтонов рождать…

Авто тихо ехало по аллее из дряхлых, черных и жутковатых дубов. Здесь было тошно; скучно; противно. А альтернативой псевдо-“поэтам” Александра Петровича были снобы из Литинститута, которые считали, что наличие в стихотворении слова на букву “х” уже по определению выдвигает его в первые ряды современной поэзии. “Видишь, Кибальчиш,” – мысленно обратилась она к отсутствовавшему здесь другу, – “у тебя была своя война, у меня – своя, правда, более тихая, бескровная…” Но, несмотря на горькие (можно даже сказать, горчайшие) мысли, Маришка все ехала, ехала… Больше ничего не оставалось.

© Copyright Фарбер Максим Владимирович ([e-mail])