Потерянные

Его голос остановил и отрезвил Марину. В поеме она обернулась. Элен и финансист переводили взгляд то на него, то на нее.

– Да, хорошо. – Выдохнула она, не совсем понимая смысл его и своих слов.

Она, казалось, хотела сказать еще что-то, но взгляд ее упал на доктора, державшего чудовищную ношу и с интересом наблюдавшего за ними. В ужасе Марина выбежала вон.

Глава 5

… В ушах шумело. Все тело трясло от ударов сердца. Мне казалось, что сойду с ума. Что-то взрывало и ломало душу изнутри. Я почти не понимала, что происходит и где я нахожусь, пока порыв холодного ветра, гулявшего в колодце, не привел меня в чувства. Опираясь на стену, я попыталась добраться до оставленной Глебом куртке, на которой мы сидели всего несколько часов назад. Я свалилась без чувств где-то на половине пути.

Солнце светило на веки, делая их ярко красными. Я открыла глаза и зажмурилась. Хотелось возненавидеть это солнце. Что-то было в нем острое и больное. В голове царила странная пустота и ясность. Я заметила лежащий почти посередине лист бумаги. Решили меня теперь выманить. Выманить и съесть. Я даже рассмеялась. Выманить и съесть. Мы превратились в кучку первобытных дикарей. Я наклонилась и взяла листок.

«Решил написать кому-нибудь напоследок. Кроме вас, кажется, некому. То, что вы сделали – самое правильное. А я остался. Все видел. Ничего не взял, но и их не остановил. Теперь думаю: «зря». А тогда хотел, чтобы они испытали это до конца.

Прежней жизни уже никак не будет, даже если нас спасут.

Хотелось написать как-нибудь красиво, чтобы оставить что-нибудь стоящее. Доктор правильно сказал, что не хочется умирать бессмысленно. Но здесь нельзя красиво. То ли от голода, то ли от усталости в голове абсолютная пустота и мысли двигаются медленно, словно в вязкой грязи. Где мы сами, там и наши мысли…

Хотел пожелать вам удачи. Не теряйте веру. Я ее уже потерял и это необратимо. Прощайте. Ваш Глеб»

Слова написаны мелким неровным почерком. Только слово «прощайте» обведено несколько раз. Листок аккуратно сложен пополам.

Мне показалось, будто где-то зашелестел занавес. Да, правильно. Герои мертвы. Люди остаются. Остаются и расходятся по домам. Люди продолжают жить.

Единственное, что я поняла в тот момент, было слово «прощайте». Держа письмо в руке, я бросилась внутрь.

– Собираетесь нас отчитывать? – встретил меня усмешкой финансист. – Думаете, вы теперь святая?

– Глеб. Где Глеб?

Доктор подошел ко мне и заглянул в глаза.

– Я пробовал. И знаете? Ничего особенного. Обычное мясо. Как курица. старая, умершая свое смертью курица. И желудок, простите, прекрасно все это переваривает. Что и отвратительно. Ему все равно, что переваривать, а нам все равно, что есть.

Я чуть было не забыла про письмо. Меня так поразила перемена в его лице. Наш циничный и уверенный доктор был почти в отчаянии.

– Где Глеб? Вы его видели?

– Глеб? – переспросил он. – Нет, я думал, он с вами.

Смутно понимая, что могу увидеть, я пошла в соседнюю комнату. Это походило на шутку, на злой розыгрыш. Всем сердце я ждала криков: мы вас разыграли. Вы миллионный участник нашего шоу. Но было тихо, было безумно тихо. Я даже не пыталась ничего сделать. Я замерла на пороге. Весь воздух был пронизан неотвратимостью смерти. Висящая фигура больше походила на куклу. Николай Алексеевич положил мне руку на плечо. Но я не могла отвести глаза от знакомого силуэта, от черного пальто, от бирюзового галстука, которого я до этого момента не видела. Он был здесь насмешливым, неуместным и отвратительным. Казалось, сильнее и умнее всех нас был теперь этот галстук.

– Этого и следовало ожидать, – в дверях появился Игорь.

Я перевела на него взгляд. Ненависть нахлынула потоком. Ненависть за то, что он стоял с видом знатока и провидца. Я ударила его по лицу.

– Помогите его снять, – срывающимся голосом обратилась я к Николаю Алексеевичу.

Тот молча кивнул. Восстановив пирамиду из ящиков, доктор взобрался на нее. Рискуя свалиться, он попытался отвязать галстук с остова старой люстры. В этот момент она обвалилась. Потом кто-нибудь из нас подумает: почему не несколькими часами раньше?

От неожиданности ни я, ни Игорь не смогли удержать тело, и оно с глухим стуком рухнуло на пол. Испытывая странную смесь отвращения и грусти, я подошла ближе. Я боялась заглянуть ему в лицо, но понимала, что в противном случае оставшуюся жизнь (кто знает, насколько долгую) меня будет преследовать призрак без лица.

Как же цинично гримировать покойника. Смерть– судьба каждого. И она должна оставаться индивидуальной: отвратительной, примиряюще спокойной или безобразной. Но естественной, без жалких попыток что-либо изменить.

Я посмотрела в его остановившиеся глаза. Странно и страшно. Кажется, вот-вот он переведет свой взгляд на меня. Но глаза оставались неподвижными. То, что делает человека живым, не может исчезнуть совсем. Если не исчезает физическое тело, то почему должно бесследно пропасть и что-то еще? Где-то оно обязательно появится.

Я наклонилась и закрыла ему глаза. Рядом лежала его записная книжка, и я машинально подняла ее. С трудом сдерживая желание побежать, я пошла прочь. В «гостиной» я чуть не столкнулась с Элен. Она что-то держала в руках и лицо ее сияло.

– Посмотри, ключ! – она победно улыбалась. – Я проснулась и увидела его. Раньше этого точно не было. Может, это выход?..

Видя, что я не обращаю внимания на то, что она говорит, Элен принялась пересказывать это же финансисту. Я присела на пол, сжимая в руках находку. Не помню, сколько прошло времени, когда Элен спросила:

– А где Глеб?

– Он повесился.

Потом все будто исчезли. Перед глазами плыли какие-то причудливые фигуры. Казалось, мозг был так ими увлечен, что сознание полностью испарилось.

Рисунок актера я никак не могла закончить. На определенном этапе работы человек становился для меня не более, чем сочетание линий, света и теней. Но сколь угодно долго я бы его ни рисовала, его лицо не было только единством формы и тенеи. В нем было еще что-то, что я никак не могла ухватить. Он все равно оставался живым человеком, а рисунок только мертвым отголоском. Уже в третий раз я начинала рисовать сначала.

Кто-то взял меня за плечо и помог встать.

– Пойдемте, – проговорил доктор.

– Куда?

– Отсюда.

Опираясь друг на друга, мы побрели к люку. Он почему-то оказался открыт. В странном оцепенении я выбралась на поверхность. В лицо, словно удар током, брызнул непривычно яркий солнечный свет. Я наконец поняла, что произошло. Мы свободны. Снова. Меня это привело в отчаяние, я вцепилась в руку доктора.

– Почему так? Это же невообразимо глупо. Так не бывает. – Слезы потоком лились из глаз. – Дурак, дурак.

– Нам нужно вызвать милицию, – твердо проговорил доктор. – И сами мы далеко не уйдем.

Именно в тот момент мы единогласно решили, что мучитель был среди нас. Решили, что последняя смерть его доконала, и он подложил ключ.

Мы прошли несколько сот метров, пока дорога не начала подниматься в гору. Впереди, держа телефон на подобии компаса, шел финансист. Следом брела Элен, которую приходилось поддерживать доктору. Я шла последней, тщетно борясь с желанием обернуться. Пройдя еще пару шагов, я все-таки посмотрела назад.

Наша темница все также безмолвно стояла в низине. Черные окна безразлично глядели нам вслед. Ветер качал чахлые деревца на бескрышей башне.

Дом знал, что теперь мы никогда его не забудем. Он получил в залог наш души и был сыт и спокоен.

– Есть сигнал, – бессильно выдохнул где-то впереди финансист.

Эпилог

Я села за стол и снова достала записную книжку Глеба. И снова перечитала записи. В третий раз.

«Зачем я все это затеял? Я помню. Я хотел поверить в человечность людей. Снова сделать их людьми. Но все, что произошло – отвратительно. Я не хотел столько знать о людях. О людях вообще и об этих в частности. Все стало совершенно невыносимо. Я не хотел, чтобы кто-то умирал, но это случилось. Я решил, что все будет продолжаться до первого обморока. Тогда все должно было закончиться, но по какой-то странной случайности я не успел. Марина чуть было не спасла нас всех.

Сама судьба будто подводила к тому, чтобы мы узнали самое страшное о себе. Уже не я, но кто-то свыше управлял обстоятельствами. Я только собрал всех вместе. Кроме Марины. Какой жуткий случай привел ее сюда? Ее не должно было здесь быть. Собрал здесь. Я назначил только место. Обстоятельства определила сама судьба».

Надпись дальше, похоже, сделана позже.

«Невыносимо. Отвратительно. Хочется ненавидеть их, но вместо этого ненавижу себя. Уже не задаюсь вопросом зачем. Кажется, действовал, словно в тумане. Снова судьба? На время лишила меня разума?

Ключ оставил в «гостиной». Найдут. Хорошо бы нашли. А если нет, то придут сюда и найдут это. Выберутся. Я уже выбираться не хочу».

Я отложила блокнот и снова взяла карандаш. Линии ложились легко и правильно. Кажется, я поняла что-то. Рисунки наконец были закончены.

Я чувствовала, что проснулась от сна, и сном была вся моя прежняя жизнь. Случившееся же стало только ужасным концом кошмара, который, наконец, позволяет человеку проснуться. Каждый момент жизни теперь принадлежал только мне, я чувствовала, что проживаю его, а не просто пробегаю мимо. Вчера и завтра не существует. Существует только сейчас. Все остальное придумали люди, чтобы было куда убежать, если «сейчас» слишком ужасное. Я больше не хочу бежать и засыпать. Только иногда безумно страшно. Страшно быть живой. Чем более живой, настоящей чувствуешь себя, тем страшнее умирать. Тем сильнее страх смерти, загоняющий обратно в дремотное существование. Но жизнь – это только «сейчас».