Потерянные

– Ну, представьтесь же. – Она обратилась к остальным. – Они теперь наши, – кривая усмешка, – товарищи по несчастью.

– Беркутов Николай Алексеевич, врач. – Нехотя кивнул наш недавний спаситель.

– Игорь Владимирович, заведующий финансовым отделом, – чинно представился толстяк.

– Еще есть Лариса Федоровна, – перебила его Элен. – Но ей было плохо, и доктор ей что-то вколол. Теперь она спит, – она указала куда-то в темноту.

Теперь я действительно заметила, что там что-то лежит.

– Плохо? Совсем? – встревожено поинтересовался Глеб.

– Она еще и нас переживет, если выберемся, – усмехнулся врач. – Обычная истерика.

– Как вы вообще сюда попали? – спросил Глеб, вставая. – Неужели нельзя отсюда выбраться?

– Попробуйте, – ехидно ответил финансист.

Его взгляд и интонация не оставляли никаких надежд на успешную попытку это сделать. Первый вопрос он предпочел проигнорировать, видимо, в душе еще думая, что мы должны знать ответ. Тем не менее, мы обошли нашу неожиданную темницу. В этом мрачном паломничестве нас сопровождала только Элен. Доктор так и стоял, прислонившись к стене, скорее напоминая статую. Стекло очков убивали всякую присутствующую в нем жизнь. Финансист с надменной усмешкой наблюдал за нашей прогулкой. Но то, что он вздрагивал и поворачивал голову, всякий раз, когда нам казалось, что стена непрочно сложена, выдавало то, что наша прогулка интересует его куда больше, чем он пытается показать.

Местом нашего затворничества оказалось большое подвальное помещение, разделенное перегородками на три зоны. Комната, в которую мы попали сначала, была самая большая и располагалась в центре. Пролом слева открывал путь в комнату поменьше с глубоким проломом в деревянном полу, в который я благополучно чуть не свалилась. Правая комната была ее точной копией, только ее полу удалось уцелеть. Странной задумкой архитектора была бескрышая башня, вход в которую располагался в центральной комнате и служил единственным источником света. Три ступеньки наверх отделяли это сооружение от подвала. То ли в силу времени, то ли по сумасшедшему желанию архитектора у помещения полностью отсутствовала крыша. На высоте второго этажа виднелись 2 в силу чьей-то прихоти замурованных окна. Следов двери я не заметила. Видимо, попасть сюда можно было только из подвала. Для каких целей служило это помещение, оставалось только догадываться.

Я стояла, запрокинув голову, и разглядывала квадрат облачного неба, служивший нам крышей. Не самая страшная темница, если подумать. Вдоволь воздуха и пространства. Сырость, но много дерева, чтобы от нее избавиться. Могло быть много, много хуже…

Елена все время была рядом с нами и, кажется, постоянно что-то говорила. Изредка ей кивал Глеб. Первая из сказанных ею фраз, смысл которой я осознала, была произнесена, когда мы вернулись в первую комнату.

– Давайте разожжем костер? У кого-нибудь есть спички? Зажигалка?

Я считаю, что у каждого есть история, которая, будучи рассказанной, ничего из себя не представляет. Редкий слушатель сможет увидеть в ней что-нибудь особенное. Но она навсегда врезается в память человека, ее пережившего. Зачем? Чаще всего это остается загадкой.

Пожалуй, я и начну.

«Приключение» (Марина)

Ей было лет 12. По давнишней традиции всех детей, только начинавших чувствовать себя взрослыми и всесильными, они собирались пойти ночью на кладбище. Тогда детям показалось, что эта идея пришла в голову единственно им. Кажется, так будет думать еще не одно поколение. Марину остановил какой-то мальчик.

– Не ходи.

– Почему?

– Просто не ходи.

– Не понимаю. Это же приключение, – ее глаза лихорадочно блестели.

– Пойдешь, я никогда больше не буду с тобой разговаривать.

– Ну и не надо, – разозлилась она. – Все равно я пойду с ними. Я хочу приключений.

Глава 2

…Шел второй день нашего вынужденного затворничества. Приступ паники первой ночи прошел, оставив головную боль и невыносимую усталость. Почти сутки лил дождь. С его помощью мы кое-как пополняли свои запасы воды. Из еды осталась пачка быстрой лапши и несколько ампул глюкозы у доктора. Вообще доктор оказался незаменимым человеком. Точнее его уколы успокоительного.

Первой ночью мы сидели у костра, пытаясь хоть немного согреться. Великодушно разделили на шестерых пачку лапши и шоколадку. Но есть почти все отказались: еще никто не перестал надеяться, что нас вот-вот спасут. Надежда стала угасать ближе к полуночи. Тогда кто-то предложил спать. Кажется, финансист.

– Идите, если можете. – Презрительно одернула его Лариса.

Она источала удивительное спокойствие. Похоже было, что она стоит в пробке и ужасно не хочет куда-то опаздывать, но ничего серьезного в этом бездвижном потоке ей не угрожает. Она раздраженно отказалась от еды и сказала, что мы сидим тут, как олухи, что нужно выбираться. Но сама не двинулась с места. Сказала тогда, когда Элен наконец замолчала. Она говорила почти все время. Рассказывала, что-то спрашивала и говорила дальше, не дожидаясь ответа собеседника.

После слов Ларисы Федоровны она прервала свое непродолжительное молчание. Казалось, за эти несколько минут в ней накопилась целая лавина слов. Сначала они звучали более или менее осмыслено, потом перешли в оскорбления и крики, потом она зарыдала. Не то что бы ее никто не пытался успокоить, но самым действенным опять оказался укол доктора. Когда Элен заснула, он предупредил, что у нас в запасе есть еще 3 нервных срыва. Дальше будем выкручиваться сами.

Я очень надеялась, что та ночь будет самой плохой. Временами мне казалось, что я исчезаю, вижу все это со стороны. А то впадаю в бессмысленное оцепенение. Я достаточно пришла в себя, чтобы осмысливать действительность только к 4 часам утра. Тогда я впервые посмотрела на часы. Финансист, Лариса и Элен спали. Доктор что-то читал при неровном свете костра. Глеб сидел рядом и задумчиво смотрел на огонь.

– Вы бы поспали, – шепнула я.

Актер вздрогнул.

– Я уже спал, – тихо ответил он. – А вы, кажется, так и нет?

Я отрицательно покачала головой.

– Так и спите. Ждать нам пока нечего, – грустно усмехнулся он. Потом добавил, – Правда, поспите. Ничего интересного не пропустите.

Я чувствовала себя смертельно усталой, но спать в этом месте казалось мне совершенно невозможной вещью. Будто сон здесь окончательно утвердит власть над нами этого места. Но я сняла плащ, благо помещение достаточно прогрелось, и положила его под голову. Почти мгновенно я провалилась в небытие.

Теперь был вечер второго дня, и я одна сидела в колодце, как с легкой руки Элен окрестили бескрышую башню. Небо немного прояснилось. Северный ветер сменился, и изредка сюда доносились теплые дуновения. Усталость брала верх, и я ощущала необычное спокойствие. Сквозь серые облака стали видны темно-синие лоскуты осеннего неба. Снаружи доносилось стрекотание запоздалых сверчков. Аккумулятор в фотоаппарате еще работал, и я с тоской просматривала сделанные снимки. Глядя на это здание снаружи, я с трудом могла смириться с мыслью, что нахожусь внутри него. Здесь был другой мир. Было странно понимать, что снаружи ничего не изменилось: день сменялся ночью, ветер колыхал траву, опадали листья. Временами мне казалось, что всех нас занесло в какое-то совершенно незнакомое и очень далекое место. На другую планету, в другую Вселенную, в параллельный мир, в чье-то воспаленное воображение.

На нас никто не нападал, за нами никто не следил. Напротив, царило удивительное спокойствие и безмолвие. Ночью Элен сказала, что ей было бы намного легче, если бы ее пытали, мучили, но она бы видела того, кто это делает. С непоколебимой уверенностью она твердила, что тогда бы точно нашла выход, тогда бы точно выбралась. После этого с ней случилась истерика. Для того чтобы выбраться, нам нужно было знать врага в лицо.

Иногда я казалась себе сумасшедшей, ловя себя на мысли, что временами чувствую себя здесь, как дома. Это место переставало меня не пугать, скорее убаюкивало и успокаивало. Но было в этом спокойствии что-то неестественное. Оно мешало нам выбраться больше всяких замков. Было в этом всем что-то бессмысленное, вроде насмешки. И никто не мог разобраться, кто же, наконец, над кем подшутил.

Чтобы чем-то занять мысли, я в сотый раз пыталась понять, почему мы попали сюда и кому это было нужно. Все мы узнали об этом месте от людей, которым более или менее доверяли. Доктора сюда вызвала бабка, которую, по его словам, он знал достаточно долго, чтобы поехать в такую глушь. На резонный вопрос, зачем приехав сюда, он стал лезть в какой –то подвал, последовал достаточно логичный ответ: она сказала, что сломала ногу, когда гуляла здесь и не может выбраться. Тогда врач еще не знал, что связи в этом месте нет и звонить, лежа в подвале с переломанной ногой, она никак не могла. Секретарь и финансист поехали сюда по приглашения начальника. Видимо, такие поездки были для них не в новинку, но объяснять подробнее никто из них не стал.

Все эти люди жили в относительной близости, в городе Т., в двадцати километрах. Сложнее дело обстояло с Глебом, Элен и мной. Она приехала сюда из Петербурга, я и Глеб – из Москвы. И у каждого снова имелась вполне адекватная причина ехать в такую даль. Элен проверенный человек, по ее словам, пообещал какой-то сенсационный материал то ли про очередную подземную секту, то ли про то, что бездушные селяне держат в этом подвале каких-то детей. То, что она поехала одна, Элен объяснила, что не собиралась пока выводить кого-либо на чистую воды, а только хотела встретиться со своим «осведомителем».

У каждого был свой повод оказаться здесь. Но общее во всем историях мы все же нашли. Каждая из них начиналась с телефонного звонка. Звони люди знакомые, но разговор был только телефонный. Лично общалась только я. Мой редактор собственноручно и основательно объяснял, куда и зачем я еду. Объяснял не один раз, по причине того, что сначала я отказывалась ехать. Правда, когда я уже сошла с электрички, он позвонил и сказал, что перепутал номер автобуса. Из-за плохой связи я едва могла разобрать смысл, а голос определить было практически невозможно. Тем не менее, даже если это был не он, то все равно это был знакомый мне человек. Вряд ли шефу было настолько не о чем разговаривать, что он рассказал о моей поездке кому-то не из редакции.

Но кто бы нас здесь не собрал, мы не могли придумать сколько-нибудь подходящую для этого причину. До этого момента мы не знали друг друга и едва ли встречались раньше. Сначала мы не могли вообще ничего придумать. Потом пошли разговоры о бывших мужьях, женах, друзьях, коллегах, собутыльниках и проч. Но ни один из них не годился на роль похитителя. По крайней из тех, кого каждый из нас смог вспомнить. Предположений не строил только врач, с раздражением сообщивший, что живет и работает здесь всю свою сознательную жизнь и вряд ли мог сделать что-то настолько примечательное, чтобы появилась объективная причина запереть его здесь.

Так что, по всей видимости, мы никак не могли оказаться здесь.

Начался дождь. Крупные холодные капли больно били по коже, принося странное облегчение. Дождь был живой, дождь был из другого мира, от которого мы оказались отрезаны. Хотелось сидеть так бесконечно, слушая шорох дождя и чувствуя прохладные капли. Но в мозгу красным фонарем зажглась мысль «Простуда». Я было попробовала от нее избавиться, но потом вдруг ужасно обрадовалась: такой банальной и повседневной была эта мысль, что я ухватилась за нее, как за письмо из далекого дома. Я встала и чуть ли не вприпрыжку вернулась под крышу.

– Вы как раз вовремя, – усмехнулся Николай Алексеевич, помешивая в импровизированной кастрюле какое-то варево.

– А может не очень вовремя, – полушутливо добавил Игорь, – нам бы больше досталось…

***

«Галстук» (Глеб)

Мимо со свистом проносились машины. Стоять посреди дороги с оживленным движением представлялось абсолютным самоубийством. Тем не менее, именно там стоял человек и тщетно пытался перейти на другую сторону. Кто-то сигналил, кто-то выкрикивал что-то невразумительное из-за стекла автомобиля. Перепуганная суматохой на дорогу едва не выскочила собака. Какая-то старуха с другого берега проклинала движение, водителей, государство и самого пешехода. Особенно пешехода. Особенно за то, что всколыхнул окружающее ее. Новая обстановка позволила ей наконец вернуться к своей привычке, отчего она даже повеселела.

Несчастный снова оказался на суше. Казалось, что он действительно только что вынырнул из воды. На несколько секунд он задержался на тротуаре. Этого хватило, чтобы старуха вспомнила о своей работе.

– Купи галстук, – она схватила еще не пришедшего в себя пешехода.

– Что?

– Хорошие галстуки, качественные. Натуральная ткань, посмотри, – она помахала перед ним разноцветной связкой.

–Мне не нужно, извините. Я опаздываю, – он попытался выпутаться из ее цепких объятий.

Его ошибкой стало то, что он заговорил с ней. Теперь, считает она, контакт налажен. Теперь она своего не упустит. Теперь у него обязательно будет новый галстук.

– Милый, тебя прям под глаза. Синий. Возьми. – Старуха уже с живостью прилаживала пронзительно бирюзовый галстук ему на шею. – 100 рублей, нигде дешевле…

Глеб сунул ей деньги и, запихав покупку в карман, бегом направился прочь.

– Беги, беги. Это сегодня последний автобус, – напутствовала вслед старуха.

Потом она окончательно утратила к нему интерес и принялась высматривать новую жертву. Но приезжих сегодня было мало, а местные или старались обходить ее стороной или подходили с разговорами, но никто не покупал кричаще яркие куски ткани, которые, возможно, продавались уже не впервые.

Глеб успел вскочить в закрывающуюся дверь автобуса.

– Успела вас поймать? – усмехнулась кондуктор, проплывая к нему.

– А? – он вздрогнул и поднял на нее глаза. – Да. Чуть было не опоздал.

Кондукторша смекнула, что с таким не поговоришь. Не умеет разговоры заводить или не считает нужным, поди, разбери таких. Скучно.

Ее поразило какое-то выражение потерянности в глазах молодого человека. «Неместный, – сразу отметила она. – Нашим некогда теряться. А эти… сами себя загоняют, а потом от мыслей мучатся».

– Докуда вам?

–До конца.

Глава 3

Мы снова сидели в колодце, только там создавалась странная иллюзия, что мы все еще связаны с внешним миром.

– Как же все это глупо и бессмысленно.

– Самое странное… страшное, что ничего не происходит. Как будто действительно все просто так, без смысла. – Я повернула голову. – Смотрите, у нас намечаются перемены, – я показала на противоположный угол, где паук начинал плести паутину.

Глеб задумчиво посмотрел на ткача.

– А выбраться отсюда больше никто не пытается?

– Это уже не в моде, – лениво усмехнулась я. – Вообще все, кажется, совсем ужасно. Только я этого почему-то больше не чувствую, – с минуту я молчала. – Нет, правда, не чувствую. Иногда и вовсе становится все равно: выберемся мы или нет.

– У всего должен быть смысл?

– Что? – удивленно переспросила я.

– Думаешь, у всего есть смысл? Вот у того, что здесь сидим и ничего не можем сделать, есть смысл?

– Может быть, – я пожала плечами. Лопатки больно уперлись в холодный камень. – Почему бы ему не быть? Наверно, с точки зрения какого-нибудь высшего разума все имеет смысл. Может смысл в том и есть, что мы именно здесь сейчас.

– А зачем? – Глеб внимательно посмотрел мне в глаза. – Нас здесь собрал какой-то псих. Была у него какая-то цель. Но это же его цель. Ему она может и важна, но… – он запнулся. – Хотя, да. Да. Если ему важна, то есть у всего это смысл. Ведь тогда действительно есть, – Глеб с восторгом повернулся ко мне. – Поразительно, но есть. Интересно, что он хотел нам показать? Зачем ему мы?

– Может, хочет почувствовать себя всесильным. Вот он, такой неподражаемый, способен управлять нашими жизнями. А может, его самого где-то запирали. Детская травма, детская месть.

– Почему детская травма? Может, он жил счастливо до этого момента?

– Не похоже. Когда человек чувствует себя счастливым, он живет нормально. Он совершает нормальные поступки, ходит на нормальную работу¸ читает нормальные книги, живет в нормальном доме.

– И где же они, эти нормальные? Среди нас таких нет.

– А их вообще нет, – ответила я. – Каждый просто такой, какой он есть. Все разные. И все психи.

Мы замолчали. Над нами вместо крыши было все тоже серое небо. Пара стрижей с пронзительным криком пролетела мимо. Каждый задумался о степени своего сумасшествия. А может просто вспоминал, как все было раньше. Прошлое: все под таким же небом, но совсем другое. Я закрыла глаза, через несколько минут почувствовала где-то на границе сознание, что голова опускается вниз на что-то мягкое. Небо опускалось вниз, и накрывало нас, как мягкое одеяло. Спокойно, снова спокойно.

В 500 метрах от этих стен у кого-то машины лопнуло колесо. Машина с хлюпаньем угодила в грязь. Проклиная этот объездной путь, себя и погоду, мужчина выволок из багажника запаску. Потом достал телефон и тщетно слушал тишину в трубке. Сигнал сюда не доходил. Он достал инструменты и попытался сам поменять колесо. Но через 20 минут снова втащил перепачканные инструменты и запаску в багажник. Сел за руль и медленно потащился вперед со спущенным колесом.

– У вас сигарет не осталось? – в колодец заглянут доктор.

Глеб порылся в карманах и достал пачку.

– Кажется, есть, – актер встал и протянул ему сигарету.

Тот не обратил внимания и присел рядом с девушкой, которая так и осталась сидеть у стены.

– Эй, – доктор похлопал ее по щекам.

Она безвольно повалилась на бок.

– Держите ей голову. Да бросьте уже свои сигареты.

Николай Алексеевич развязал ей шарф и ослабил ворот куртки. Снова похлопал ее по щекам. Наконец, она открыла глаза и с какой-то блаженной улыбкой посмотрела на них. Потом ее глаза вдруг стали испуганными, и Марина судорожно вздохнула.

– Что с ней? – взволнованно спросил Глеб.

– Голодный обморок, – спокойно ответил Николай.

Он уже встал и поднял оброненную актером сигарету.