Пес Зимы

Вранье, что сильный всегда побеждает слабого. Побеждает тот, кто готов идти до конца. Веринджер никогда не проигрывал.

– Вы дурак, кэп.

Он не обиделся. Командир вообще не имеет права обижаться. Форд отступал, теперь ему надо было спасать лицо. Что ж, пускай.

– Откуда Вы знаете, как подобает жить и умирать людям?

– Я не знаю. Только предполагаю. Но в данном случае мои предположения имеют силу закона. Вы знали правила, когда подписывались лететь.

– Полоскание моей личной жизни не входит в Ваши полномочия.

Он отвернулся лицом к стене.

Веринджер не стал отвечать. Они поняли друг друга, это было главное. Только слабак всегда норовит оставить за собой последнее слово.

* * *

– Знаешь, что мне иногда хочется больше всего?

Сергей вопросительно вскинул брови.

– Пойти и открыть входной шлюз. Полторы секунды – и мы все отмучаемся. Это же в самом деле невозможно: вот так сидеть и ждать неделями, зная, что ждать, в сущности, нечего.

Она смотрела через стол немигающими серыми глазами. Она могла сделать то, о чем говорила.

– А я, наоборот, очень рад.

– Тебе нравится быть живым покойником?

Он улыбнулся совершенно неуместной и совершенно искренней улыбкой.

– Мне нравишься ты. И у меня есть еще две недели, чтобы быть с тобой. Я иногда думаю: было бы все, как должно быть – прилетает корабль, забирает нас на Землю, ты уезжаешь в свой Висконсин, я – в Москву, и что? И все. А так у меня есть два лишних месяца, два месяца с тобой – это ж благодать!

– Я бы переехала к тебе.

Сергей усмехнулся.

– Отсюда легко строить планы. У тебя муж, дети, дом с фонтаном. А у нас там грязно и холодно. Да и не бросишь ты их, ты ж хорошая.

– Не брошу.

– Ну вот.

Джил задумалась.

– Странная у вас, мужчин, логика. Хлебом не корми, дай совершить какой-нибудь подвиг и сдохнуть с почестями.

– Есть такое.

– А то, что твоя любовь через две недели будет корчиться в муках от голода и удушья – тебя не смущает?

Какое-то мгновение он колебался, пытаясь еще раз осмыслить моральный выбор. Все это было давно обдумано, обсосано со всех сторон, и все же одно дело, когда ты ставишь вопросы самому себе, а другое – когда тебе задают их прямо в лоб.

– Я поговорю с Веринджером. Нужно сделать так, чтобы никому не было больно.

Некоторое время, пока мысли его устаканивались, Сергей сидел неподвижно, глядя вперед и вверх. А когда он сосредоточился и опустил глаза, то с удивлением увидел Джил, молча лежащую на койке лицом вниз, и ее худую спину, сотрясаемую беззвучными рыданиями. Это было невероятно: она всегда казалась человеком железной воли, и даже он, завоеватель, знавший ее совсем другой, не мог представить, чтобы эта женщина плакала.

Несколько секунд он потерянно молчал, потом подсел к ней, осторожно взял ее голову руками и положил себе на колени. Так они и провели вечер, пока остальные осторожно обходили их по дороге в столовую и обратно, из вежливости делая вид, что ничего не замечают. Потом он целовал ее заплаканные глаза и называл "малышкой", а она держала его за руку, словно эта рука могла от кого-то защитить и ее саму, и ее детей, в существование которых она уже не могла поверить всерьез, и всю ту жизнь, которая растаяла в небытии за многие мили от них обоих.

* * *

Она кричала так, как может кричать только насмерть перепуганная женщина. Это был истошный, неконтролируемый вопль, без тени чувства собственного достоинства, кокетства и прочих черт цивилизованного воспитания, простой инстинкт живого существа, чувствующего невозможность защититься от опасности и просящего защиты у кого угодно, неважно кого.

Все проснулись одновременно. В последнее время они спали плохо, и чем ближе подступал день эвакуации, тем хуже им удавалось заснуть и сложнее было не просыпаться до подъема.

Кричала Эмили. Ее койка и койка Джил находились в самом конце блестящего алюминиевым глянцем туннеля, отведенного под спальню. От остальных этот «дамский будуар» отделяла занавеска, какие вешают в ванной: необходимость считать каждую унцию не позволяла тащить на станцию бархат и кружева. Сейчас занавеска была сорвана и валялась в дальнем углу.

Первым среагировал Сергей. В два прыжка он перекрыл коридор и, врезавшись плечом в плечо, сбил Бхарата с ног. При лунном притяжении свалить человека на пол не так-то трудно, гораздо сложнее заставить его лежать. Они и не подозревали, сколько физической силы в этом хрупком с виду индийском юноше, почти мальчишке, помешанном на компьютерах и, казалось бы, неспособном обидеть муху. Сергей раза четыре получил в глаз, Бэррон лишился очков и вывихнул палец на руке, и только втроем, с помощью Форда и его оклахомского прошлого, им удалось надежно обездвижить Бхарата. Прижатый к полу, он тихо и невнятно завыл, потом затих и только чуть заметно вздрагивал, пока ему заламывали назад и вязали руки.

* * *

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете.

Веринджера передернуло. Все-таки человеку необходимо иногда знать, что его никто не может потревожить. Хотя бы подготовиться, выйти из мира мыслей и грез, надеть привычную маску. Стук дверей, скрип половиц, шорох занавесок… Когда этого нет возникает иллюзия, будто посторонние вторгаются непосредственно в самый мозг, прямо в поток мыслей. И, хотя это всего лишь иллюзия, нет ничего ужаснее, чем подобная беспомощность.

– Вы всегда были наблюдательны, Форд.

– Это не требует наблюдательности: мы все думаем о том же.

– Да. Нельзя поместить в челнок связанного человека – его убьет при перегрузках. И оставить его здесь тоже нельзя – это бесчеловечно.

– И каков Ваш выбор?

Веринджер посмотрел на него с ненавистью. Неужели эти люди не понимают, как ему сейчас тяжело?

– Пока не знаю.

Форд откинулся назад и несколько раз глубоко вздохнул. Было видно, что ему хочется сказать что-то, что сложно произнести без подготовки.

– Я хочу попросить вас, сэр…

До сих пор он всегда избегал формальных обращений, и сейчас его «сэр» звучало бы почти как издевательство, но спасал серьезный, почти торжественный тон. Тон, который секунду назад невозможно было представить в устах человека, начинавшего когда-то помощником шерифа.

– Я хочу попросить вас, сэр. Мы не можем оставить Бхарата.

– Даже после того, что он сделал?

– Особенно после этого.

– Я полагал, что мисс Ричардс вам небезразлична.

То была лишняя фраза, и на лице Форда недвусмысленно отразилось, как тяжело ему ее проглотить. И все же он проглотил.

– Сэр. Мы не имеем права судить его.

– Я – имею.

Худощавое лицо Веринджера граненым и жестким. Он был в своем праве и любое отрицание этих прав, даже из самых лучших, благородных побуждений, было посягательством на него лично.

– Никто не имеет права судить гения.

Они схлестнулись взглядами, начальник и подчиненный, оба упорные и жесткие, других бы сюда не послали.

– Бхарат гений. Его и отправляли, как гения.

Полковник безразлично пожал плечами.

– Он сделал открытие, большое открытие. Он не говорил вам… извините, сэр, вы все ничего в этом не смыслите, и даже я с трудом понимаю, в чем оно заключается. Но, поверьте мне, это в самом деле нетривиально. Вы же знаете, я бы не стал говорить такие слова запросто так.

– Знаю.

– А потом он свихнулся. Понимаете, открытие, оно, как ребенок. Его надо нянчить, пестовать, у него должно быть будущее. А у него нет будущего. Оно никому не нужно.

– Расскажите эти сантименты мисс Ричардс.

Они еще раз обменялись взглядами.

– Я рассказал.

– И что?

– Она простила его.

Веринджер вскочил. Несколько раз метнулся туда-сюда, сел и снова вскочил. Форд смотрел на него в недоумении, он не ожидал, что его слова вызовут такую нескрываемую, почти животную ярость.

Наконец, Веринджера прорвало.

– Вот ведь довелось же на старости лет командовать детским садом! «Гений-не гений», «судить-не судить», «я его прощаю». Штанишки до колена, и уже полны благородства! А у меня семь человек, всего семь, и один из них душевнобольной, да что там, просто законченный псих. Простила! Бог простит! Вы что, все с катушек съехали? А если этот гений угробит нас всех не сморгнув глазом?

Он сел и свирепо уставился на Форда.

– Это не имеет значения, командир. Мы все равно покойники.

Секунду казалось, что Веринджера сейчас разорвет на части. Потом он как-то сдулся, потух и только грустно махнул рукой:

– Идите, с богом. Я сам решу, что мне делать.

И остался, положив упрямый подбородок на крепко сжатые кулаки.

* * *

Рассаживались деловито, без суеты. Одевали скафандры, проверяли снаряжение и занимали места в соответствии с тысячей раз оговоренным планом.

– Приводов так и нету?

Вопрос был уместен – у челнока автономное радио, собственные приемники и автоматическая приводная система. Теоретически, все это могло работать. И все же все засмеялись. Никто больше не верил ни в привод, ни в радио, ни в черта с дьяволом. Привода? Плевать на привода. Пожалуй, если бы Земля подала сейчас голос, они ощутили бы разочарование. Или нет? Земля молчала.

Форд, напяливая шлем, потрепал Эмили по щеке. Она не отстранилась, только слегка нахмурила брови. Сергей и Джил поцеловались, коротко и страстно, прочие вежливо отвернулись. Бхарат одевался отдельно, опустив глаза в пол. Бэррон подошел и сильно, по-мужски стукнул его по плечу. Оба улыбнулись.

Уже надев краги, Веринджер снял правую, обошел всех и каждому пожал руку. В этом не было ни малейшей нужды: сейчас некого было мотивировать и некуда вести. Но он чувствовал какую-то потребность ощутить их тепло и передать им свое перед тем, как вместе с ними, случайными, по-существу, попутчиками, прыгнуть в никуда.

Джил посмотрела на свои руки. Все, что еще могло от чего-то зависеть, теперь зависело от этих рук. А еще от ее летной подготовки и стальных нервов.

– Марк…– позвала она.

Он холерик. Он импульсивен, в минуту сильных эмоций у него дрожат пальцы и приливает к вискам кровь.

– Марк…

Веринджер, уже занесший ногу, чтобы сесть в кресло второго пилота, обернулся.

У него нет ни капли хладнокровия и вдвое меньший налет. Если хотите, он вообще не летчик, он руководитель. Кадровый офицер, уставный служака. Не виртуоз, даже не мастер. Нельзя сваливать на других свою работу. Единственную работу, которую умеешь делать и делаешь превосходно.

– Может поменяемся?

Он не стал задавать вопросов. Они неделями обсуждали эту посадку, последнюю посадку, проигрывали ее во всех нюансах. Наверняка Джил тысячу, десять, сто тысяч раз прикинула, как будет снижаться без приводов, без радио, без команд с земли. Как работать закрылками, когда выпускать шасси…

Веринджер молча перебрался на левое кресло. Вести челнок не его работа. Его работа – принимать решения. И когда Земля будет надвигаться на них со скоростью три тысячи миль в час, а по иллюминаторам потечет расплавленный металл, последнее решение должен принять он. Это его право и его обязанность. Черт с ними, с закрылками и шасси.

– Готовы?

– Поехали, кэп, – бодро прозвенел в наушниках Сергей.

Последняя бравада? Какая разница.

Веринджер двинул рычаг, где-то надрывно взвыли электромоторы, открывая ворота аварийного шлюза. Кислород. Зажигание. Контроль параметров. Старт.

Семь шлемов, подчиняясь неумолимым законам физики, одновременно качнулись назад. Челнок накренился, выходя на расчетную траекторию, и на мгновение перед ними возник призрачный голубой шар Земли, возник, и тут же снова исчез из виду.

БМВ

Он, несомненно, бросил бы ее. Не раньше, так позже.

Не потому, что она была чем-то особенно нехороша: девушки надоедают, приедаются, и сменяются новыми, каждый раз другими и все равно похожими. Они попрощались бы по-хорошему, с дежурными слезами, дорогим подарком и тысячей извинений, и она, слегка помыкавшись, нашла бы себе другого, и этот другой точно так же отвозил бы ее утром и забирал вечером, и терпеливо курил бы у дверей, пока она часами вертелась в примерочной.