Пробуждение…

–Вы кто? – спросил я в тревоге, после некоторой паузы. Губы старика даже не шелохнулись, но я отчетливо услышал его голос:

–Сам знаешь.

-Неужели…? Ангел?! – неожиданно для себя, успел я лишь только подумать.

Но голос уже отвечал:

–Ты сам сказал.

–Тогда…, чей? мой? – вновь подумал я.

–Народный! – сказал старик, усмехнувшись.

Вдохнув полной грудью чистый, невероятно свежий и благоухающий воздух я оглянулся по сторонам. Взглянув вверх, увидел как оттуда разрывая черное, бурлящее небо, спадал словно с другой вселенной, необычайно нежный, лазоревый свет. А может это и не моя деревня? И я оглянулся туда, где далеко внизу должны были быть видны ее дома и дворы. Но там где заканчивался луч света, начиналась Она! Там клокотала, словно водная гладь, кромешная, черная и беспросветная тьма. Мелкая дрожь зияющего ужаса холодными мурашками пробежала по моей спине.

–Где мы? – спросил я, обернувшись к старику. – Это ведь не моя деревня?!

–Правда? Неужели? – усмехнулся дед иронически. – Какой ты сообразительный!

–Так, где мы? – повторил я свой вопрос.

–В сердце человеческом, – ответил он уже без всякой иронии.

–В чьем сердце? Какого еще человека? – спросил я, уже зная ответ.

–В твоем конечно! – грустно улыбнулся он. – Я признаться думал, что все еще печальней и запущенней. А тут вишь…, – и он, окинув взглядом пространство, сказал, – еще какое-то подобие от благообразия осталось. Значит Бог тебя еще почему-то терпит. Вот и лучик Его в тебе еще остался, – указал он на свет вокруг. Потом кивнув в сторону черной пустоты, где когда-то находилось село, проговорил:

–А там вон, тьма. Это та тьма и есть ты! Это твое сердце самовлюбленное, мерзкое, и черное – до отвращения!

И вдруг откуда-то сверху, опять полилась дивная музыка. Я поднял взор, и увидел, как с неба, словно вальсируя под музыку, кружась и порхая, сыпались снежинки. Их становилось все больше и больше, вначале десятки и сотни, потом тысячи, затем миллионы дивных сверкающих снежинок. В золотистых лучах света они переливались различными оттенками, становясь, то белыми, то радужными, то золотыми. При приближении к земле они стали приобретать форму напоминающую то ли хлопья снега, то ли тополиного пуха. Это были маленькие светящиеся комочки, будто частицы разорванного на мелкие кусочки лучика солнца. Это был явно не снег, ведь когда эти крохотные комочки пролетали мимо, я чувствовал, как от них исходило тепло. Вдруг один комочек остановился над моей головой. Он на мгновение замер, словно в какой-то нерешительности, а потом стал кружить надо мной медленно приближаясь. Я вытянул руку ладонью вверх, – почувствовав непреодолимое желание до него дотронуться. И уже хотел начать его ловить, как он, опередив мое движение подлетел к моей руке, и осторожно коснувшись ладони сел на нее. Меня будто обожгло его теплом, я почувствовал одновременно и радость соприкосновения с чем-то до боли знакомым и родным. И в то же время ощутил печаль и даже ностальгию о чем-то далеком и забытом, а может желаемом, но так и неосуществленном?.. Словно когда-то я обидел самого родного и близкого для меня человека и вот он ушел навсегда, а я не в силах его вернуть. И теперь даже не могу попросить у него прощения, что-то сказать в свое оправдание. Быть может сказать, что я больше всего на свете раскаиваюсь и скорблю, что причинил ему когда-то эту боль и обиду. Мое сердце наполнилось, такой жалостью и тоской, каких я не испытывал за всю свою никудышную жизнь! Внезапно я почувствовал, будто огромная гора дотоле висевшая надо мной, вдруг обрушилась на меня всей своей неподъемной тяжестью. Вжав голову в плечи, упав на колени и держа перед собой этот драгоценный для моего сердца лучик, боясь его уронить или причинить ему какой-либо урон, я спросил у старика одним взглядом:

–Что это?

–Это он! – ответил его голос.

–Кто?! – взмолился я, пригибаясь от дикой тяжести.

–Он! – повторил мне старик. – Тот которого вы убили! Он тот которого ты убил! Это та радость, от которой ты отказался! – прогрохотал мне в конце, уже не старик, а пророк.

И еще раз посмотрев на лучик на своей ладони, всмотревшись в него, мне показалось, что я как будто увидел улыбку младенца. В это время комочек стал мерцать и из его лазоревых, голубых глаз потекли крохотные блестящие капельки слез. Мерцая шарик стал постепенно меркнуть, а вслед за ним стал потухать и небесный столп. Я взглянул вверх. Облака вдруг начали медленно и неумолимо сдвигаться. Лучик солнца на моей ладони почти исчез напоследок озарив меня сострадающим всепрощающим взглядом. Я вновь взглянул вверх и в это время облака захлопнулись, небесный столп исчез за непреодолимой черной завесой облаков и наступил полумрак. Я поглядел на ладонь, она была пуста, осталось лишь слабое чувство тепла на том самом месте, где до этого лежал маленький комочек света. Но вскоре исчезло и оно. Мне стало холодно и страшно, я оглянулся по сторонам. Тьма начала шевелиться, затем все быстрее и быстрее, и вдруг словно вздрогнув, – стала стремительно приближаться. Она или оно наступало рывками, со всех сторон, поглощая все, что попадалось на ее пути. Холодный ужас объял мою душу, пронзил все мое тело до самых костей, он скользким отвратительным страхом засосал и заворочался где-то под ложечкой. А мрак продолжал неумолимо приближаться, поглощая все на своем пути, он сжирал по кусочку все, что меня окружало: небо, землю, храм… В каком-то зверином ужасе я подумал, что нет никакого спасения, что вот еще мгновение, и он сожрет и меня! И упав на землю, свернувшись клубком, я ощутил себя маленьким беззащитным младенцем в утробе безразличной матери, которая привела меня на убой… Тьма приблизилась на расстоянии вытянутой руки и замерла, как хищный зверь перед последним прыжком к своей жертве: "Нет спасения! Нет надежды!» – пронеслось в моей голове, и я закрыв глаза руками, крепко зажмурился.

И вдруг в невыразимом ужасе почувствовал, как мрак впился в меня тысячами, миллионами холодных, обжигающих иголок и начал пожирать меня разрывая плоть, сердце, душу. Одновременно какой-то мерзкий скользкий червяк начал съедать меня изнутри, а обжигающий холодом огонь пожирал извне своими острыми как бритва зубами. "И нет спасения! Негде спрятаться! Некуда бежать?!"– буквально вопил я, моя душа, вся моя терзаемая плоть. Из последних сил я выгнулся, изогнувшись дугой всем своим телом, и от ужаса, и отчаяния, стал звать на помощь, обращаясь в последнюю инстанцию доступную человеку:

– Господи! Господи…! Помоги!

И сквозь всю эту боль, и весь этот страх, и ужас, прозвучал знакомый старческий голос:

–Проснись! Проснись! – вновь и вновь повторял он.

– Проснись! Проснись же!– услышал я следом, уже другой, знакомый женский голос.

Совершенно не понимая, что происходит и, желая вырваться из этих клещей ледяного ужаса, я из последних сил, что есть силы закричал…

Открыв глаза, я увидел, что полусижу на диване, до боли в ногтях вцепившись в его обшивку. Сквозь занавески окна бил яркий утренний луч солнца. Рядом со мною сидела Оксана и смотрела на меня испуганно-встревоженным взглядом. Просыпаясь и приходя в себя, я начал постепенно соображать, что мне все это только приснилось. Не спеша опустившись на подушку, я взглянул на Оксану. Она участливо улыбнулась в ответ на мой вопросительный взгляд, осторожно взяв мою ладонь в свои руки и нежно ее пожимая, проговорила:

–Успокойся! Это был только сон.

–Да, сон… – устало повторил я за ней, и от чего-то смутившись, тоже попытался изобразить на лице что-то напоминающее улыбку.

–Кошмар? – спросила она.

–Да, наверное…, кошмар, – глупо повторил я за ней, не в силах очнуться. Потом немного подумав, добавил:

–Может кошмар, а может, и нет?.. Может все это…, правда? может все это…, было?!

–Какая, правда?

–Моя правда. А может…? – я чуть было не сказал наша, но опомнился.

–Может, расскажешь, что тебе приснилось?

Немного подумав, я ответил:

–Так…, что-то непонятное…, может потом, как-нибудь…

Мы немного помолчали, а потом Оксана сказала:

–Я думала, ты уже встал и собрался. Телефон отключен, я захожу, а ты стонешь и кричишь на всю квартиру! Я уж думала тебе плохо или еще что случилось! Зашла в зал, а ты здесь метаешься по дивану, будто в бреду.

–Так…, приснилось что-то непонятное, – повторил я, сморщившись, – не обращай внимание.

–Мы что в деревню едем?

–В деревню? Зачем?

–Как зачем? на рыбалку?

–На рыбалку?– не понимая удивился я.

–Да на рыбалку! – в свою очередь удивилась она мне. – Ты что же все заспал? Сам же неделю собираешься.

-Ах, да…, рыбалка!.. – вспомнил я, что действительно уже неделю, как готовил снасти к этой поездки. – А который сейчас час?

–Восемь.

–Ну, раз восемь, то сейчас и поедем, – сказал я автоматически. – Сейчас еще минут пять полежу и встану.

–Ну, полежи,– согласилась она, облокотившись на меня руками и положив свою голову на мою грудь.

Ее голова оказалась почти вплотную с моим лицом, и я почувствовал аромат ее русых волос. В лучах утреннего солнца они стали почти рыжими и горели золотым огнем, словно изнутри. Глядя на них я невольно вспомнил огненный столп света и немного ее приобняв, стал припоминать свой сон. Мне вспоминался и ласковый теплый лучик, и причудливый старик, и эта ужасная тьма. Я обнял Оксану еще сильнее, и в какой-то момент мне показалось, что от нее исходило, то самое тепло, которое я ощущал, когда на моей ладони находился солнечный комочек света. Мое сердце вновь наполнилось тоской, и я ощутил некий страх, и ответственность за нее, и в то же время почувствовал ту ответственность, которая лежит на ней. На этом с виду хрупком и беззащитном существе. Признаться на мгновение, я даже смалодушничал, и внутри у меня зашевелилось чувство какой-то благодарности к Небесам, что мне не довелось родиться женщиной. Ведь если вдуматься, у нее в руках ни много ни мало, находятся ключи от самой жизни. Она словно ангел поставленный Богом у ворот бытия, ее роль поистине велика – впускать в мир новые души! В самой женской природе обусловленной ее физиологическими особенностями, есть некая царская печать великого предназначения! И поэтому носить это служение, и звание «Женщина», с нравственной точки зрения, столь же велико и почетно, сколь и невообразимо трудно. Нам мужчинам, конечно же, не дано до конца понять и осознать всей глубины этого служения и поэтому мы сколько угодно можем топтаться возле этого храма материнства, но не можем, не смеем, да и не имеем никаких сил, чтобы суметь войти в него. Это удел избранных! Мы же довольствуемся только тем, что знаем, там происходит нечто недоступное и непостижимое – великое таинство Жизни! Понимая это, смешно слышать о неком равноправии и всеобщей свободе, ибо мы неравны и несвободны по природе. Но к сожалению часто и сами женщины не осознают всей полноты ответственности и власти возложенной на них Самим Творцом. Ведь эта власть требует от женщины нахождения на столь высоком нравственном пьедестале, чтобы всей свое жизнью свидетельствовать и олицетворять не только хранительницу домашнего очага, но и быть хранительницей духовной чистоты всей семьи, а через это и всего народа, всего человечества. Велико ее призвание, невозможно переоценить тот подвиг и тот труд, который несла и несет женщина от появления первого человека и до сего дня, и ту ответственность, которая лежит на ее хрупких плечах. Поэтому-то и необходимо ей, быть может, более чем кому-либо, обладание той глубокой и огромной силой Любви, без которой невозможно достойно нести эту награду, и этот тяжкий и почетный крест – Материнство!

–Ну, что? едем? – спросила Оксана вставая и отстраняясь от меня.

–Да. Едем! – сказал я твердо и решительно поднялся.

Через час мы уже ехали на своем автомобиле по пригороду. Мимо пролетали, то небольшие сельские домики, то виднелись в дали огромные особняки, которые располагались на значительном отдалении от дороги, словно стесняясь своих размеров. А может просто не хотели раздражать и так значительно раздраженную, большую часть русского народа, которому капитализм не принес той свободы и благополучия, о которых так сладко пели, да и по сей день поют его адепты.

–Что-то хмарит, – сказал я волнуясь, глядя на сереющий небосклон.

–А мне все равно! – улыбнулась Оксана. – Лишь бы куда-нибудь ехать!

Когда мы уже почти выехали за город, Оксана прочла вслух надпись на вывеске, которая располагалась над воротами небольшого изъеденного временем двухэтажно здания, во дворе которого располагалось несколько беседок и игровые детские площадки:

–Детский дом «Светлячок». – И хмыкнув, сказала, обернувшись ко мне, – тебе не кажется странным, что детдом расположен на таком отдалении от города? Фактически на отшибе!

–Нет, нисколько! Я даже, наверное, знаю почему.

–Почему? – спросила глядя на меня Оксана, явно заинтересовавшись.

–Чтобы такие мелочи, как совесть не отвлекали нас от самого главного!

–Это отчего? – еще более заинтересовавшись, с неким сомнением в голосе спросила она.

–От погони за удовольствием и деньгами, – презрительно выдавил я.

–Иронизируешь? – улыбнулась она как-то снисходительно.

–Нисколько! Наоборот скорблю…,– и немного подумав, добавил, – хотя знаешь, мне кажется если даже построить детдом на центральной площади нашего города, то и тогда его мало кто заметит! А детей в нем не станет меньше. Ведь мы их не усыновляем не потому что у нас не хватает денег, а потому, что нас самих слишком много! Мы так эгоистичны, что рядом с нами и нашим "Я" уже не остается места для другого человека. И это бывает очень часто, даже с очень близкими и родными людьми. Нам просто приходится терпеть друг друга. Да в принципе мы и терпим-то друг друга чаще всего лишь до тех пор, пока нам это удобно.

–Значит, ты меня терпишь?! – шутливо – возмущенно вскинула брови Оксана.

–Да, но мне это приятно, – ответил я почти серьезно.

–Смотри мне, чтобы я тебе не надоела, – и она, улыбнувшись, откинула голову на спинку кресла блаженно прикрыв свои карие, словно янтарь глаза.

Я вспомнил маленький, светлый комочек и сам не узнавая своего голоса, спросил, боясь услышать отказ:

–А что, может усыновим какую-нибудь кроху, будет нашему малютке братик или сестричка?

–Значит, мне рожать?– бросила она на меня немного удивленный взгляд.

–Конечно, рожать! Как может быть по-другому? Если забеременела, то только рожать!– немного горячась, выпалил я.

–Раньше ты думал по-другому…

–Раньше я и был другим. – Немного подумав, добавил: – Надеюсь, что только раньше.

Оксана немного удивленная, вновь отвернулась и закрыла глаза. Я же чувствуя какой-то тяжкий груз на душе, вновь спросил:

–Ну, так что, усыновляем?

–Посмотрим, – неожиданно спокойно и серьезно сказала Оксана, пожимая плечами и не открывая глаз.

И это «посмотрим» на мгновение сделало меня, почти самым счастливым человеком на Земле, сразу подарив надежду на что-то светлое впереди и я ощутил легкое жжение на ладони. Может хоть как-то можно, что-то изменить?! Ухватился я за эту мысль, как утопающий за соломинку. «Покаяние, это единственное лекарство для души!»– вспомнилось мне неожиданно. Вскоре Оксана уснула, город остался где-то позади, лишь пару раз он мелькнул в зеркалах заднего вида, будто никак не хотел отпускать тех, кто решил хоть на время сбросить его иго со своих плеч. А может и не на время…?! Я обернулся на Оксану, ее голова в пол оборота лежала на спинке кресла, а лицо было так безмятежно и наивно, словно у ребенка. Мне стало ее жаль и, встряхнув головой, я вспомнил старческий голос и повторил сам себе: "Не унывай!"

Наш автомобиль ехал по бескрайней Русской равнине сквозь поросшие густым бурьяном поля и полузаброшенные деревни, из которых на нас смотрели пустые глазницы домов. Небо окончательно заволокло тучами и о рыбалке уже не могло быть и речи, но она меня больше и не интересовала. Лобовое окно покрылось мелкой россыпью капель, и я то и дело вынужден был включать дворники.

Мелкий моросящий дождь падал из темно-серого ковра над нашими головами, то и дело норовя превратиться в мощный, рыдающий ливень. Тучи плыли так низко, что казалось, они вот-вот зацепятся за кроны деревьев на холме и, тогда не в силах улететь будут поливать округу до тех пор пока не иссякнут, превратившись в такие же чёрно-серые лужи на земле. Небо угрожающе нависало почти над самой землей, словно там, в небесах, переполненных криками и воплями страданий безвинно убиенных младенцев уже не хватало места для боли и слез. И поэтому почернев от гнева, оно грозно предупреждало о том, что и у него есть предел терпения. Но мне уже не было так страшно и тоскливо как во сне, ведь у меня теперь в сердце и в душе была Вера, а впереди меня разрывая черно-серый ковер облаков светилась и маячила, хоть какая-то, но Надежда!..