Люди

«Валя. Ну, хочешь я тебя обниму?» – И не дожидаясь ответа, она её обняла. Так просто и непосредственно началась их короткая дружба у края могилы.

«Ты пойми, мне не за себя обидно, мне за них обидно, они не заслужили того, чтобы потерять маму в таком юном возрасте, – тихо промолвила Полина Владимировна и вновь стала всхлипывать на ровном месте. – Мама приготовь, мама постирай, мама принеси, мама посиди, мама помоги, мама, где моя рубашка, мама, где мои штаны, мама, где мои носки, мама, где мои ботинки, мама подуй, пальчик поранил, коленку обтесал, и так далее, и тому подобное. Я Сашку (её муж) знаю, он ведь больше и не женится, очень стеснительный, мы с ним еле сошлись, родители чуть ли не насильно заставили вместе жить. Глупость какая! А если женится, то на какой-нибудь проходимке, которая обведёт его вокруг пальца и бросит. И что тогда станется с моими мальчиками? Есть, конечно, бабушки и дедушки, слава богу, все живы, но ведь они не вечны, а мальчиков надо не только вырастить, но и на ноги поставить, дать образование, обеспечить жильём, чтобы им было, где собственные семьи заводить. Это девочки женятся, и с рук долой».

«Брось ты себя накручивать. От такой навязчивой материнской заботы твои мальчики могут вырасти извращенцами».

«Да ты что! Они у меня очень хорошие, всегда опрятные, красивые, сами не любят, когда что-нибудь не так, ботиночки грязные или рубашечка помялась, такие маленькие, а уже за собой следят. Мы с мужем постоянно их фотографируем на память. Настоящие джентльмены растут. Что это я? Вот посмотри, это старшенький, Коля, это младшенький, Славик, это мы в парке, это на площади, а вот они вдвоём катаются на пони. Правда, хорошенькие?»

«Как и все детишки. У меня дочка маленькой тоже была как картинка».

«Ой, а покажи».

«Я не взяла её фотографий».

«Что ты, как же так можно?»

«Не сообразила. Глупо. Видимо, я плохая мать. Я мало её в детстве фотографировала, тогда на телефонах камеры были ещё плохие, а сейчас она и сама с этим справляется. Можешь зайти на её страницу, посмотреть. Как только вступила в подростковый возраст, начала собой любоваться, дурочка малолетняя».

«С девочками, наверное, тяжелее, чем с мальчиками».

«Родишь дочь, сама узнаешь».

«Симпатичная, – сказала Полина Владимировна, склонившись над телефоном и просматривая профиль дочери своей новой подруги в социальной сети. Потом перевела взгляд на Валентину Сергеевну. – На тебя очень похожа. Пожалуй, добавлю её в друзья. Ты позвони, скажи, что я твоя подруга. А где она сейчас?»

«В надёжном месте. Зря ты это сделала».

«Почему?»

«Я пока ей не говорила, что со мной и где я. Она думает, что я в длительной командировке. Когда выпишусь, только тогда всё и расскажу».

«Как же ты так? А если вдруг… Хотя нет, ты права, ты обязательно поправишься. Тебе вовсе незачем ей говорить».

«А лысую башку я как объясню? Не говорить вообще было бы чересчур даже для меня. Но она у меня умненькая, всё поймёт».

«Ты ведь не замужем? Сложно, наверное, одной растить ребёнка? Её отец хоть помогает?»

«Это очень щепетильный вопрос. Отец о ней не знает, и я не представляю, как ему сказать».

«Как же так? Нельзя лишать мужчину радости отцовства. Обязательно всё ему расскажи».

«Я бы с удовольствие, но не знаю, где он сейчас и жив ли вообще. Теперь бы его участие как раз таки очень даже не помешало».

«Как у тебя всё сложно и загадочно. Не расскажешь?»

«Нечего рассказывать. Курортный роман, и всё тут. Сложно не одной растить, ребёнок сам растёт, никуда от этого не денешься, сложно оставить его одного, душа болит, она ещё не готова к жизни, а деда с бабкой в живых уже нет».

«Ты совсем одна, что ли?»

«Есть брат, но лучше, чтобы его не было. Отменная сволочь, уголовник и хам».

«Надо же, никогда в жизни не видела уголовников, только в кино».

«Да ты с Луны свалилась! Где же ты выросла?»

«Здесь и выросла, чего удивительного? Ты, Валя, знаешь, так говоришь, будто всё в жизни перевидала, но, на самом деле, далеко не всё, а только плохое. У меня тоже есть свои дурные воспоминания, и скелеты в шкафу найдутся, но связаны они, скорее, с излишней требовательностью и строгостью родителей, а не с жестокостью, преступлениями, алчностью или тривиальным безразличием людей».

«Ты не так поняла. Мой брат – исключение, а родители меня любили, хоть и были тоже, как твои, требовательными, но очень гордились моими успехами по службе. И в жизни я видела не только плохое, пусть и поверить в это сложно, учитывая, где мы сейчас с тобой разговариваем, но опыт – вещь совершенно бесценная».

«Не надо, Валя. Какой опыт? Общения с уголовником?»

«Хотя бы».

«Нет уж, избавьте меня от такого «бесценного» приключения, он мне в жизни совершенно не нужен, проживу и без него».

«А если возникнет ситуация…»

«Обращусь в полицию. От общения с животными я и сама попытаюсь оградиться любыми доступными способами, и родных постараюсь избавить».

«Ты так говоришь, будто отчаянно хочешь обезопасить себя от реального мира. Так не получится».

«А ты так говоришь, будто весь мир только и состоит, что из человеческих отбросов. Нет, в нём есть ещё и музыка Шопена, и стихи Гейне, и много чего возвышенного, прекрасного, честного, мужественного, справедливого».

«Не знаю я никаких Шопенов и Гейне, только удивляюсь, как ты смогла прожить столько лет и сохранить такие наивные иллюзии о мире, в котором мы живём. Где ты видела эту мужественность и справедливость? Это просто слова, которыми заманивают простушек вроде тебя, и потом имеют с них всё, что угодно. Ты кем работаешь?»

«Преподаю в вузе психологию межличностного общения».

«Надо же, никогда бы не догадалась. И ты, конечно, должна считать свою работу пусть и не самой значительной, но хотя бы нужной, полезной, имеющей смысл, чтобы продолжать выполнять её на приемлемом уровне. Здесь и вступают в дело твои иллюзорные идеалы. Они отвлекают внимание от пустоты твоего занятия, ты старательно пытаешься не замечать, что студентам преподаваемый тобою курс не нужен, не интересен, бесполезен, а твои усилия излишни, и только поэтому продолжаешь их прилагать. Тебе кажется, что происходящее – всего лишь прелюдия к чему-то большому, замечательному, чистому и светлому, которое впоследствии разъяснит все возникающие ныне недоумения, предаст смысл предыдущей деятельности и тому подобное. Но нет, ничего такого, Поленька, не жди, ничего такого не произойдёт, то, что ты переживаешь здесь и сейчас – это и есть твоя и моя и чья-либо ещё настоящая жизнь. И много ли ты в ней видела справедливости? Вряд ли. А вот внушённые иллюзии заставляют безропотно ждать их воплощения, занимаясь покамест бессмысленной вознёй на обочине, которая полезна не тебе, а кому-то другому».

«Плоско ты, Валя, мыслишь, – Полина Владимировна совсем не хотела продолжать эту очень специфическую дискуссию, особенно здесь, в больнице, но профессиональная привычка дискутировать на любую тему и чувство, что терять в общем-то нечего, взяли верх. – Особенно о ценности пользы, как будто и без неё нельзя прекрасно жить, а если она есть и живёшь вместе с ней, то словно исключительно ради неё, и ничего другого у тебя в жизни больше нет. Ты сама-то кем работаешь».

Валентина Сергеевна ответила.

«Вот видишь, в твоей работе смысла ещё меньше».

«Зато я не позволяю себя увлечь глупыми идеалами».

«Сама ты глупая. Да и нужен ли этот смысл? Главное, чтобы все были живы-здоровы, в тепле и уюте, сыты и довольны. Мне хочется быть счастливой, а счастье в мире без идеалов – просто самообман сумасшедшего».

XVI

Той ночью Валентина Сергеевна долго не могла заснуть то ли из-за лекарств, то ли из-за новых переживаний. Полина Владимировна будто оплодотворила в ней какие-то размышления, считавшиеся ранее побочными и ненужными, тем самым открыв неизведанные ипостаси бытия, жаль только, что на очень непродолжительный срок. Прежде она не переживала из-за отсутствия счастья в своей жизни, и вдруг впереди смутно забрезжило понимание причины происходящего, однако при приближении к нему женщина почувствовала такой колоссальный разрыв между действительностью и собственным представлением о ней, что Валентине Сергеевне оказалось легче пожертвовать истиной нежели переменить образ жизни, что и привело её к скорому концу.

Когда она, наконец, заснула, то увидела сон, являвшийся как признаком грядущего недолгого выздоровления, так и бессмысленного бегства от неумолимой реальности бытия, не выносящей ни капли лжи. Перевернувшись очередной раз с бока на бок, Валентина Сергеевна вдруг очутилась на скамейке в осеннем сквере хмурым утром из далёкой молодости. На мокром асфальте лежали мокрые жёлтые листья, поблёскивая тусклым отражённым светом равномерно серого неба, скамейка тоже была влажной, сиделось на ней холодно и не комфортно, но вставать не хотелось ещё больше. Покамест развлекая себя причудливым орнаментом коры дерева напротив, слегка теребя носком туфли увядшую траву под скамейкой, она ожидала, быть может, самой важной встречи в своей жизни, невпопад размышляя о том, что ночной дождь, шедший несколько часов и прекратившийся незадолго до рассвета, должно быть, доставил много хлопот её родителям, не успевшим до начала осени покрыть крышу после достройки второго этажа. Но это было за сто с лишним километров отсюда, возможно, дождь всё-таки обошёл наше село стороной, и она зря беспокоилась, до сих пор играя роль прилежной дочери, когда можно было уже начать жить. Впрочем, от этого не легче, не прошлый, так какой-нибудь другой замочит им недавно побеленный потолок и оклеенные обоями стены. «Холодно. А, может, папа уже достал шифер, и всё обошлось. Надо будет им сегодня позвонить с комендатуры», – заключила она.

Как и все прилежные девочки без грамма фантазии, Валентина Сергеевна считала, что самая нарядная одежда – одежда классического кроя, но при этом без стеснения расхаживала дома или как давеча в комнате общежития в таких лохмотьях, которые не решилась бы надеть на себя и иная бомжиха. Она сидела на скамейке в тёмно-синем плаще, под которое надела серо-зелёное платье ниже колен в приятную мелкую бардовую клетку, плотных колготках телесного цвета и чёрных туфлях на невысоком каблуке с тупым носом. Её волосы, будто в противовес лицу, были завязаны сзади узлом, время от времени она щурилась от Солнца, иногда проглядывавшего среди редеющих, но не сдававшихся туч, когда оно, отражаясь в тысячах мельчайших капель на земле, деревьях, траве, листьях, как бы нарочно включало и выключало радость в душе.

Сегодня воскресенье, вчера, соответственно, была суббота, и вчера она тоже здесь сидела, одетая точно так же, только было сухо и ветрено, и Валентина пришла сюда позже. Зачем? Это целая история, которую впоследствии женщина не любила вспоминать, всячески стараясь забыть, как видно по этому сну, безуспешно. Лишь спустя много лет подробности сгладились, преобразились, от них осталось только хорошее, только то, что не стыдно и не больно возрождать в памяти, о чём иногда можно грустно пофантазировать, но не дай боже, как сейчас, увидеть во сне, в котором бесконтрольно может выйти наружу неприятная правда и вновь отравить жизнь на долгое-долгое время.

В отличии от вчерашнего дня сегодня она дождалась того, на что надеялась. Справа, за небольшим пригорком, заросшим невысоким кустарником, огибаемом асфальтированной дорожкой, на скамейке вдоль которой молодая женщина и сидела, показалась голова в вязаной синей шапке с белой окантовкой и заглавной буквой «Д», подпрыгивавшая неестественно высоко и перемещавшаяся неестественно быстро. Человек бежал трусцой. Через несколько мгновений голова ненадолго скрылась за пригорком, а затем появилась из-за угла уже на долговязом теле, одетом в такого же цвета, что и шапка, спортивный костюм и дешёвые серые кеды, явно промокшие.

Валентина Сергеевна неотрывно следила за приближающейся фигурой, внешне не испытывая ни малейшего волнения. Из-за сельской девичьей наивности молодая женщина чувствовала исключительную уверенность в себе, ей казалось, что раз уж она собственной персоной решила снизойти до того, чтобы одной караулить мужчину утром в парке, он должен быть просто счастлив такому подарку судьбы и тут же пасть к её ногам. Эта иллюзия могла создать суетное впечатление, что неумолимо приближающаяся встреча и вовсе ничего не значит, а является лишь случайным эпизодом, коих в нашей жизни происходит превеликое множество.

Фигура какое-то время будто лишь раскачивалась вдалеке из стороны в сторону, нисколько не приближаясь, но вскоре женщина начала различать черты некрасивого мужественного лица, обрамлённого большими ушами, выпиравшими из-под шапки, тело атлетического сложения, а ещё через несколько мгновений острую полуулыбку в глазах и на губах, которая всецело её устраивала.

«Здравствуйте, Валентина», – он остановился подле неё.

«Здравствуйте, Вальдемар Алексеевич». – Он был преподавателем гражданского права и процесса, 35 лет, разведён, детей нет, любитель, как видно, здорового образа жизни, все знали, что по выходным он совершает утренние пробежки в парке и живёт с мамой в двухкомнатной квартире.

«Что вы здесь делаете?» – бесцеремонно осведомился местный Аполлон.

«Да вот прогуливалась, немного устала, решила присесть, отдохнуть, – ответила она заранее придуманной незамысловатой легендой, пытаясь пристально посмотреть в глаза трусящему на месте собеседнику, от чего их не так-то легко оказалось поймать. – Вчера вечером усиленно готовилась к вашему завтрашнему семинару, встала утром и поняла, что ничего в голову не лезет, надо развеяться».

«Суббота! Вечер! А вы учитесь? Никогда не поверю. Вы приезжая? Где живёте?»

«В общежитии».

«Тем более на поверю. Даже если вы сами столь ярая последовательница учёбы, шум-гам, царящий в общежитиях в выходные дни, положительно помешают вам учиться».

«Вы, Вальдемар Алексеевич, в корне не правы. Сразу видно, что вы здешний, городской, здесь учились и здесь прожили всю жизнь. На выходных в общежитиях тишь да гладь, кто-то (большинство) разъехалось в сёла по домам, кто-то с друзьями гуляет или уходит в гости, оставшиеся же, как я, занимаются своими делами. А пьянствовать, на что вы так прозрачно намекаете, там и вовсе запрещено под страхом выселения. У нас бдительный комендант».

«Я, Валентина, ни на что не намекал, – раздосадовал он на её вызывающую откровенность и свой промах, он действительно никогда не живал в общежитиях. – Я просто хотел сказать, что, когда все отдыхают, сложно одному работать».

«Я и не сказала, что мне было легко, мне и спалось плохо, а утром решила пройтись, утомиться, чтобы вечером лечь пораньше, но не рассчитала, долго шла от общежития, потом здесь бродила с полчаса, а то и дольше».

«Вы от общежития шли пешком? Это же более десятка остановок. Зачем такие жертвы?» – безо всякого участия или интереса пробубнил Вальдемар Алексеевич.

«Просто так!» – с досадой бросила она, смотря в сторону, будто желая закончить этот разговор. Вальдемар Алексеевич понял этот жест так, как понял бы его любой другой здравомыслящий мужчина.

«Что ж, прощайте, до завтра, приятной вам прогулки. Мне тоже надо ещё побегать около получаса».

«Да подождите вы! – он остановился с недоумевающе-растерянным видом. – Может, присядете? Вы меня не так поняли, мне очень приятно с вами общаться».

В этом месте сон и реальность расходятся, однако их исход остаётся одинаковым. На самом деле, Вальдемар Алексеевич не присел рядом с Валентиной Сергеевной, а, извинившись недостатком времени, потрусил далее, специально изменив маршрут, чтобы более не забегать в ту часть парка, где встретил свою студентку. Он прекрасно понял, в чём смысл её ранней прогулки и, будучи человеком достаточно опытным в любовных делах, видел Валентину Сергеевну насквозь. Вульгарная провинциалка плебейского происхождения по причине завышенной самооценки без тени сомнений решила, что достойна быть рядом с лучшим из тех, кого доселе встречала. Она его не любила, точнее, любила сильно на свой лад, не в нормальном человеческом смысле, а в людском, он это точно знал, как знал и то, что подобные ей люди в отношениях невыносимы, поскольку не считаются с желаниями партнёра, полагают, будто живут только они, только они чувствуют, страдают, радуются, волнуются, а все остальные – лишь декорации, антураж для их действий. Это знание он вынес из своего неудавшегося брака. И пусть Вальдемар Алексеевич был одинок, нуждался и искал долгосрочных отношений, пребывая в том возрасте, когда мужчина сам начинает и хотеть завести детей, и вступить в брак, и, наконец, остепениться, чтобы не бегать каждое утро в парке после пьянки (а не любви к спорту, как думали прочие), борясь с похмельем и укоряя себя за слабохарактерность, нездоровый образ жизни, но от Валентины Сергеевны он убежал в буквальном смысле слова. После того, как мужчина вновь скрылся из вида, она встала и пошла обратно в общежитие, не разбирая дороги от ярости и досады, где и провела остаток дня в тупом безделье, совершенно не понимая, что же на самом деле произошло сегодня утром и какое решающее значение это имеет для всей её жизни, точнее, как впоследствии затруднит её отношения с противоположным полом.

Однако в воображении Валентины Сергеевны Вальдемар Алексеевич, поколебавшись мгновение, всё-таки сел с ней рядом, и диалог продолжился. Здесь он сказал ей то, что в действительности говорить не стал.

«Скамейка ещё мокрая. Зачем вы на ней сидите? Простудитесь». – Ей обязательно хотелось видеть от него заботу, пусть и мнимую.

«Вы знаете, я никогда не простужаюсь, у меня очень сильный иммунитет».

«Завидую вам. А вот мне приходится постоянно держать себя в форме, особенно в холодное время года, чтобы не болеть, как в детстве. Представьте себе, я был очень болезненным ребёнком, худым и долговязым, то кашлял, то сопливел, то температура, а чаще – всё вместе. Поэтому мама меня не отдала ни в музыкальную школу, ни в художественную, я вообще ничем таким не занимался, и постоянно приговаривала: «Тебе и в обычной школе хватает инфекций». Она у меня, знаете ли, врач».

«И правильно, что не водила. Для чего вам это в жизни? Это совсем лишнее, ничем потом не поможет».

«Я в корне с вами не согласен. Сейчас-то я, конечно, всё понимаю, но тогда мне очень хотелось научиться играть на скрипке».

«Никогда бы о вас так не подумала, вы же человек делового, практического склада, преподаёте гражданское право, все знают, что практикуете, член коллегии адвокатов, а мечтаете о каких-то глупых мелочах».

«Для вас это глупые мелочи? Вы не понимаете, почему человек может хотеть научиться играть на скрипке?»

«Ну, потому что он вшивый интеллигентишко».

«Я, по вашему, таков?»

«Конечно, нет. Вы высокий, статный мужчина, нравитесь женщинам, а те – мелкие, плюгавые, в очках, они никому не нужны, их потому и терпят, что убивать вроде как негуманно. Но если понадобится, если они что удумают, то рука, как говорит мой папа, ни у кого не дрогнет».

«Надо же до чего вы договорились. И обязательно в очках? А ведь день только начался, и не самый плохой, надо сказать, день. Вы об этом хотели поговорить?»

«Вы меня не так поняли. Как говорится, каждому своё, и если ты способен на многое, то не стоит размениваться по мелочам. Если угодно, подобный размен является в некотором роде трусостью, бегством в иллюзии, когда ты играешь, например, на той же самой скрипке словно безвольный слизняк, в то время как можешь делать настоящее дело, помогать людям в их проблемах, решать насущные вопросы, родине, наконец, нашей советской служить. Одним словом, в состоянии найти себе достойное занятие в практической плоскости».

«В целом вы, конечно, правы, но с точностью до наоборот. Простите, а кем работает ваш отец, призывающий расстреливать интеллигентов?»

Валентина Сергеевна ответила.

«Действительно ничего удивительного, вы даже не виноваты в собственных заблуждениях, а виноваты лишь в отсутствии самостоятельного мышления, и вот это как раз таки стыдно, Валентина, но тут уж ничего не поделаешь, либо придёт с возрастом, либо нет. Я не понимаю, чем вас так раздражает игра на скрипке, почему вы к ней так привязались? Судя по всему, мне будет сложно, практически невозможно вам объяснить, в чём смысл хорошего вкуса, хорошего образования, воспитания и в целом произведений науки и искусства, созданных человеком за время его существования, однако, уверяю вас, это не их проблема, не проблема кого или чего бы то ни было ещё, это лично ваша проблема. Знаете вы об их наличии или не знаете, цените или нет, они вполне успешно продолжают своё существование и находят себе почитателей, ведь речь, к сожалению для вас, идёт не о том, что они могут сделать, чтобы стать более значительными в ваших глазах, речь о богатстве именно ваших интересов, как далеко они простираются, может ли ваша жизнь стать настолько насыщенной, дабы в ней нашлось место прекрасному, если хотите, разумному, доброму, вечному, или же вы сидите на обочине человечества и день за днём снова и снова перебираете серые камешки, называя сие практической деятельностью».

«Вы поражаете меня всё больше и больше, так складно говорите, у вас такие отчётливые суждения, очень своеобразные и непривычные, но сразу видно, что вы в них верите».

Выслушивая это, настоящий Вальдемар Алексеевич, наверное, залился бы гомерическим хохотом. Над ним пыталась взять шефство сельская плебейка, выродка краснорожего отребья, и переделать по своим лекалам, превратив в идеального барана, за которым не прочь побежать любая овца, и неважно, что каждый идеальный баран – интенсивный латентный гомосексуалист, ведь всякой овце кажется, что в жизни можно обойтись и без любви. Латентные гомосексуалисты получают удовлетворение в перверсивно-дегенеративных страстях, в религии, военной службе, спорте, политике, зечёвости, потому что они не могут обрести свою любовь, они её попросту не там ищут. Однако это был сон Валентины Сергеевны, потому её несчастный собеседник не ощущал подвоха и реагировал на слова в точности с их смыслом.

«А зачем мне нужно лицемерить здесь и сейчас, в столь недурственное утро, сидя рядом с вами на лавочке?» – выпалил он быстро, но с безразличием, после чего у Валентины Сергеевны возникло отчётливое ощущение, что они друг другу совершенно не подходят. И чувствуя, будто медленно, но верно она скатывается в пустоту словно по льду под горку, женщина всеми силами попыталась ухватиться за момент.

«Тогда уж и мне позвольте быть откровенной. Вы мне нравитесь с самого того момента, как я впервые увидела вас на вступительном экзамене в институт. Вы наблюдали за абитуриентами, чтобы мы не списывали. Я понимаю, нас было много, и меня вы, конечно, не заметили, зато я вас запомнила, ошибочно подумав, что вы студент старших курсов, так вы были не похожи на преподавателя. Джинсы, коричневый пиджак и серая рубашка – очень динамично, модно, по-молодёжному. Потом я о вас позабыла, вы понимаете, новое место, новые люди, новые впечатления, однако, опять увидев вас в той же самой аудитории, где мы впервые встретились, но уже в качестве лектора, я поняла, что это судьба».

«Судьба – трусливый и самолюбивый способ придать случайным совпадениям сакральный смысл, притянув его за уши. Что такое «судьба»? И не говорите мне «всё, что с нами происходит». Это всё равно, что сказать «железо потому является железом, что оно железное». Всё, что происходит с людьми, вполне объясняется их поступками, случайностями, от которых никто не застрахован, и закономерными процессами, развивающимися вне чьей-либо воли и даже осознания, что, как вы, увы, не понимаете, в отдельном слове для обозначения не нуждается. Боюсь, пропасть между нами слишком широка, чтобы всерьёз можно было говорить о взаимности вашей симпатии».

XVII

Сделав немыслимое, признавшись мужчине в своих чувствах, Валентина Сергеевна проснулась в холодном поту, со страхом в сердце и ощущением беспримерного облегчения, будто у неё тяжесть с души упала. Всю жизнь она проходила неимоверно гнусный отбор самой серой серости, самой посредственной посредственности, самой средней середины в пирамиде власти, на вершине которой стоит глава государства, поистине эталон всего перечисленного, поэтому подобное проявление беспомощности, открытости и надежды на ответные чувства ничего кроме суеверного ужаса в её душе породить не могло. Даже те хилые ростки здравого мышления, которые Валентина Сергеевна, как и всякий молодой человек, ещё не искушённый в борьбе за выживание, обнаруживала вопреки влиянию калечащего окружения, впоследствии оказались уничтожены тем вялым, унылым, выхолащивающим процессом, в который она с энтузиазмом влилась, ибо так хотел её отец и такой ей виделась вершина человеческого существования, тот максимальный предел ценности деятельности, на который он только способен. Разумеется, женщине как сперва и мне тогдашняя служба в администрации района казалась лишь трамплином, подготовительным этапом перед стремительным взлётом на поприще государственного управления. Хотя почему «казалась»? Наверняка ведь и сейчас кажется, только стремительный взлёт в её воображении сменился планомерным подъёмом, Кремль – областным правительством или просто местным министерством экономического развития, в плане целей власть уступила место высокой зарплате и, возможно, служебному автомобилю, а из средств достижения всего этого предусмотрительно удалены ум, знания и профессиональные навыки, первые два – за их бесполезность, последние – за отсутствие в природе как таковых, и на авансцену вышли исполнительность, усидчивость, личная лояльность, духовное убожество и ни чем не подкреплённое самомнение. Да, как ни странно, среди чиновничества последние два не только терпятся, но и приветствуются, первое из них необходимо для того, чтобы человек не пришёл в отчаяние от бессмысленности отупляющей рутины, чтобы у него ни в коем случае не хватило ума на понимание того, что смысл жизни заключается в познании истины, но чтобы он смутно предчувствовал, желательно с религиозным оттенком, что главное в ней – это смерть, от чего безотчётно пугался и отворачивался от всякого содержания вообще, перенося центр бытия на бесконечную возню в своём уголке сточной канавы. А вот неоправданное самомнение неизбежно встречается тогда, когда кто-то руководит такими же убожествами, каким является сам, когда он им равен, а то и стоит ниже их, когда его в любую секунду можно заменить без какого-либо ущерба для дела, и только его безоглядная уверенность в себе, только то, что он подлостью в отношении сослуживцев, заискиванием перед начальством, зачастую и прямыми взятками случайно оказался вверху, могут поддержать в нём непоколебимую веру в то, что его распоряжения стоит выполнять, что его вообще стоит слушать, а не спокойно пройти мимо визжащего ничтожества, которому нечего тебе предложить.

Справедливости ради надо сказать, у Валентины Сергеевны никогда не возникало сомнений, что лидер любого сообщества есть, как уже отмечено, именно первый баран в стаде, а, точнее, первая крыса в стае, и постольку, поскольку в юные годы она об этом не задумывалась, априори не имея собственного мнения, и постольку, поскольку, не обладая благородным умом и возвышенными чувствами, ей легче было принять подобное положение дел, когда необходимость дать ответ на такой вопрос дошла до сознания, чем искать определение лидерства в сравнении с пастухом, но никак не частью стада. Но почему столь специфичная, даже чудная для простого обывателя вещь приобрела значение в её глазах? Дело в навязываемых чиновничьим аппаратом ценностях, призванных обеспечить обогащение кучке спесивых социопатов с помощью рабов, за счёт которых и под прикрытием которых оно (обогащение) совершается, их головы необходимо отравить ложной моралью, научить скотским понятиям, привить готовность к самоунижению и унижению себе подобных. И мы с радостью, аппетитом, с широко открытыми глазами набрасываемся на подбрасываемую нам блевотину чьих-то приземлённых и извращённых мозгов и с удовольствием её проглатываем, улыбками и одобрительными возгласами требуя ещё. В итоге ничего кроме прогресса в накладе не остаётся, но кому он нужен? Мы живём здесь и сейчас, а что будет потом, нам глубоко безразлично, пусть о будущем заботится первая крыса в стае, посмевшей в качестве неё выбрать не меня. И для меня обидней всего в этом то, что я бы с лёгкостью прошёл подобный отбор, не находись сейчас на краю могилы, в чьём красноречивом безмолвии и угадываю столь хитроумные письмена.

После выхода из больницы мировоззрение Валентины Сергеевны трещало по швам: близость кончины её драгоценной персоны, несмотря на тот ответственный пост, коий она занимала в администрации, угрозы брата, плевавшего на полное превосходство сестры во всех аспектах, да ещё и дочь Лера, не понимавшая, что сама находится на волоске от гибели, относилась к матери, как и любой подросток, к её наличию и заботе, словно к должному, – беспощадно раздирали тот многолетний и многослойный пласт самолюбия, который культивировался в женщине под влиянием скотской среды мелких начальничков, где формировалась её личность, и которым она защищалась ото всех справедливых притязаний жизни, пока та окончательно от неё не отвернулась. И кем же в итоге могла вырасти дочь Валентины Сергеевны, чему мать могла её научить, если сама ничего не понимала? Женщину неподдельно возмущало безразличие Леры к её здоровью, хотя она пыталась всеми силами оградить девочку от мыслей о своей скорой кончине. Однако где-то в глубине души, почти бессознательно Валентина Сергеевна надеялась, что сердце родного человека должно почувствовать ту беду, в которую попала мать. Не помня себя в её возрасте, следовательно не будучи в состоянии сопоставить уровень развития, которым обладала Лера, с собственным и таким образом отрезав путь к прощению, сближению, построению нормальных взаимоотношений, по сути, с единственным близким человеком в мире, Валентина Сергеевна лишь мелочно сердилась, отстранялась, позволяла себе с пассивной агрессией стыдить дочь тем, в чём та не была виновата, и в итоге окончательно уничтожила возможность обретения в ней и опоры и поддержки в болезни, и главной не иллюзорной причины, из-за которой стоит далее бороться за жизнь.

XVIII

Оказавшись дома на два дня позже матери, воспользовавшейся этим временем, чтобы привести его в порядок после визита братца, первым, что Лера от неё услышала в ответ на вопрос, почему та ходит в парике, было: «Не твоё дело. Могла бы и сама догадаться». Ну, сама, так сама. Девочка поняла, что Валентина Сергеевна серьёзно болела, но та агрессия вкупе с легкомысленностью, которые она почувствовала в её словах, во-первых, заставили замолчать, во-вторых, вполне резонно предположить, раз мать не хочет говорить о произошедшем, значит всё позади. Отстранённость, которая имелась между женщиной и её дочерью, являлась чем-то из ряда вон выходящим, потому и нечего удивляться, что Лера ей не сочувствовала. С ранних лет она будто была предоставлена самой себе, получая в семье лишь удовлетворение физиологических потребностей и ни капли душевного участия, поэтому и выросла эгоисткой, как мать в своё время. Будучи ребёнком из неполной семьи, Лера также никогда не видела примера нормальных отношений между разнополыми людьми и в свои столь юные годы уже из кожи вон лезла ради успеха среди сверстников, что, пожалуй, являлось их единственной точкой соприкосновения с Валентиной Сергеевной, которая сама задавлено увлекалась сладким дурманом суеты и не совсем экономно расходовала средства на прихоти ребёнка, лишь бы они отличали её от других. Лера выросла ещё и избалованной – смертельное сочетание для девочки-дурнушки из маленького городка, лишь недавно переименованный в оный из большого села и то ради удобства управления, а не естественного роста.

Сколько жестоких разочарований ждало эту тощую угловатую блондинку в её недолгой жизни! Не знаю, являлось ли то защитной реакцией или просто скудоумием в сочетании с местечковыми масштабами, но в свои годы Лера действительно не понимала, что живёт на задворках цивилизации, и была полностью погружена в окружающую действительность. Конечно, она предполагала, что где-то там тоже живут люди и живут лучше, чем здесь, но, поскольку её единственным мерилом являлись деньги, которые имелись и тут, пусть и в ничтожных количествах, о чём девочка, правда, не догадывалась по причине всё той же ограниченности, никаких принципиальных отличий между нашей дырой и, предположим, столицей Лера не усматривала, не хотела усматривать. Всемирная вычислительная сеть сыграла со всем мировым быдлом злую шутку, сделав вездесущим доступное для его понимания или для приобретения, вследствие чего у последнего полностью исчезла всякая мотивация выбираться из того хлева, в котором оно народилось на свет. Щедро спонсируемая мамой, одежду и косметику Лера уже несколько лет заказывала через сеть и периодически ездила с родительницей в областной центр до ближайшего пункта выдачи, так что даже за этим нехитрым и желанным для каждой девочки и женщины скарбом не надо было отправляться в крупные города; кино, музыку и прочие развлечения, как я и все остальные мои знакомые, она получала тем же способом (хоть в нашем городке и имелся кинотеатр, он давно ничего не показывал, лишь проедал местный бюджет и желал продаться кому угодно, не будучи нужным никому, ибо аудитория его была скудна пусть и падка на всё новое), поэтому выбраться в город на премьеру фильма, концерт и тем более спектакль у девочки и мысли не возникало. В свои годы дочь Валентины Сергеевны ни разу не посетила столицу, хоть и при любом удобном случае демонстрировала характерное для всякого деревенского оборванца стремление попасть в неё как в естественную для себя среду обитания, однако не всерьёз, как и всё в подростковом возрасте, и поскольку никаких вразумительных желаний и уж тем более действий девочка не выказывала и не предпринимала, её слова оставались всего лишь претенциозной болтовнёй посредственной соплячки.

Таким образом, Лера прозябала в собственном исключительно ограниченном мирке, не испытывая ни малейших сожалений ни по поводу его ущербности, поскольку ничего иного она не знала, ни невозможности из него выбраться. В эмоциональном плане они с матерью никогда не были близки, пусть и, повторюсь, являлись друг для друга единственными родными людьми во всём мире, поэтому центр тяжести жизни подростка давно и прочно сместился в сторону общения с несколькими сверстницами примерно одинакового достатка и уровня развития. Если бы кто-то захотел придать печатную форму их диалогам, то вполне смог бы обойтись парой штампованных фраз, повторяемых из раза в раз, и бесконечным рядом скобок, которыми изобиловало их общение в социальных сетях, занимавшее около 70 % от совместного времяпрепровождения. Остальное практически полностью приходилось на телефонные разговоры, изобиловавшие сплетнями о других членках кружка, и лишь несколько минут в школе они общались в живую. Почему так получалось? Во-первых, потому что в нашем городке девочкам подросткового возраста совершенно некуда пойти, ни нормальных занятий по интересам, ни нормальных развлечений, ни нормальных магазинов – ничего такого у нас нет, и, во-вторых, ни у одной из них не было никаких увлечений, вся компания удовлетворялась той суетной шелухой, которой забивает незрелые мозги разного рода креативная шваль, дабы всучить свои ущербные поделия скудоумному отребью за некоторое количество дней их бессмысленной жизни.

Как раз незадолго до долженствовавшей стать судьбоносной, а получившейся натянуто-нелепой встречи матери и дочери на базаре утешающих иллюзий сменился продажный лидер, и вместо гомосексуального однопесенного певца Лера увлеклась очередной серией олигофренской космической саги, отвлекающей слабые умы от серости и жестокости реальности мечтами о далёком-далёком космосе и, самое главное, делающей сие посредством угловатой дурнушки, очень на любителя, в качестве главной героини, обладающей исключительными способностями, с которой и стала ассоциировать себя каждая недалёкая соплячка. Интересно, сколько жизней загубили подобные фантазии? Девочка представляла себя мудрой, сильной и независимой, являясь при этом невзрачной провинциальной дурочкой, у которой мама больна раком. Вместо того чтобы ценить настоящее, она грезила даже не о грядущем, а о несбыточном, посему так и не поняла, что эти месяцы – последнее время, которое ей предначертано провести с матерью, что это самое счастливое время её жизни и впереди – лишь тьма и безысходность или вовсе жестокая гибель от рук самого неполноценного из всего возможного зверья, в исключительном распоряжении которого Лера вскоре окажется. Относясь к данному периоду своей жизни так, как и к любому другому прежде, дочь Валентины Сергеевны неизменно радовалась, что мать вынуждена подолгу работать, вследствие чего их дом целыми днями оказывался в полном распоряжении подростка, которая использовала эти часы на пустейшие занятия и ни разу ничем ей не помогла, отдавая на откуп физически угасающей женщины всю полноту заботы в том числе и о собственной персоне, чему та болезненно покорялась, понимая, что это лучшее в её жизни, и ничего другого в ней уже точно не произойдёт. Лера же, наоборот, с головой ушла в суетный примитивный мирок деревенских простушек, мечтающих о недосягаемом величии не без тени выгодного замужества, и робкая попытка Валентины Сергеевны поговорить с дочерью о печальном будущем вызвала у той почти панику, поскольку оказалась чревата столкновением с неприглядной реальностью.