Стёвельса привели в кабинет Мегрэ, и допрос начался. Стёвельс сидел в зеленом бархатном кресле лицом к окну, из которого открывался вид на Сену. В тот день лило как из ведра. Десять или двенадцать часов кряду, пока шел допрос, дождь стучал в окно и вода клокотала в водосточном желобе. Переплетчик носил очки с толстыми стеклами в тонкой металлической оправе. Его густые и длинные волосы растрепались, галстук съехал набок.
Это был образованный, много прочитавший на своем веку человек, спокойный и вдумчивый; его тонкая белая кожа, расцвеченная веснушками, легко становилась пунцовой.
— Как вы объясняете тот факт, что в вашей печке обнаружены человеческие зубы?
— Никак не объясняю.
— У вас в последнее время зубы не выпадали? Или у жены?
— Ни у меня, ни у жены. У меня вообще все вставные.
Он вытащил изо рта вставную челюсть и таким же привычным жестом вернул ее на место.
— Расскажите, пожалуйста, чем вы были заняты вечерами шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого февраля.
Допрос шел вечером двадцать первого, после того как Лапуэнт и Люка побывали на улице Тюренн.
— Пятница не приходилась на один из этих дней?
— Шестнадцатое.
— Тогда я, как и каждую пятницу, был в кино «Сен-Поль» на улице Сент-Антуан.
— С супругой?
— Да.
— А что вы делали два других дня?
— В субботу в полдень Фернанда уехала.
— Куда?
— В Конкарно.
— Эта поездка была намечена давно?
— Мать Фернанды парализована, она живет с другой дочерью и зятем в Конкарно. Утром в субботу мы получили телеграмму от Луизы — так зовут сестру жены, — что мать серьезно заболела, и Фернанда с первым же поездом туда уехала.
— Без звонка?
— У них нет телефона.
— Матери действительно было очень плохо?
— Нет, она вообще не была больна. Луиза телеграммы не посылала.
— Кто же ее послал?
— Мы не знаем.
— Вы уже были когда-нибудь жертвами подобных мистификаций?
— Никогда.
— Когда вернулась ваша жена?
— Во вторник. Она воспользовалась тем, что оказалась у своих, и побыла с ними еще два дня.
— Что вы делали все это время?
— Работал.
— Один из жильцов утверждает, что в воскресенье из вашей трубы весь день валил густой дым.
— Возможно. Было холодно.
И правда. Воскресенье и понедельник были очень холодными, а в пригороде даже отмечались заморозки.
— В каком костюме вы были в субботу вечером?
— В том, который и сейчас на мне.
— После закрытия мастерской к вам никто не приходил?
— Никто, только один клиент зашел забрать свою книгу. Сказать вам его фамилию и номер телефона?
Это был известный человек, член общества «Сто библиофилов». Стараниями Лиотара о них еще заговорят, почти все они — люди с именами.
— Ваша консьержка, мадам Салазар, слышала в тот вечер, около девяти часов, как в вашу дверь стучались. Несколько человек довольно громко разговаривали, они были возбуждены.
— На тротуаре возле дома, возможно, они и были, у меня никого не было. Вполне вероятно, что они и стукнули раз-другой по витрине, если они были «возбуждены», как уверяет мадам Салазар.
— Сколько у вас костюмов?
— Поскольку у меня одно туловище и одна голова, я ношу один костюм и одну шляпу; кроме того, у меня есть старые штаны и свитер, в которых я работаю.
Тогда ему показали темно-синий костюм, найденный у него в шкафу.
— А этот?
— Это не мой.
— Каким образом он оказался у вас?
— Я его никогда не видел. Кто угодно мог положить его в мой шкаф, когда меня не было дома. Я уже шесть часов как здесь.
— Примерьте, пожалуйста, пиджак.
Пиджак был ему впору.
— Вы видите пятна, похожие на ржавчину? Это кровь, и по заключению экспертов, — человеческая кровь. Пятна тщетно пытались вывести.
— Я не знаю, что это за костюм.
— Мадам Ранее, которая держит торговлю зонтами, часто видела вас в синем костюме, особенно по пятницам, когда вы ходите в кино.
— У меня был другой костюм, тоже синий, но я выбросил его больше двух месяцев назад.
После этого первого допроса Мегрэ здорово приуныл. Он долго разговаривал со следователем Доссеном, а потом они оба пошли к прокурору. К тому самому, который взял на себя ответственность за арест.
— У экспертов сомнений нет, ведь так? Остальное, Мегрэ, — за вами, это ваша забота. Действуйте. Нельзя же этого молодца выпустить на свободу.
На следующий день из безвестности выплыл месье Лиотар и теперь буквально преследовал Мегрэ, как злобная собачонка.
Среди разных заголовков в газетах был один, привлекший внимание публики:
Малыш Лапуэнт и в самом деле уверял, что видел коричнево-красный чемодан под столом в мастерской, когда приходил туда как инспектор санитарной службы.
— Это был обычный дешевый чемодан, я еще нечаянно задел его ногой и здорово удивился, что мне стало так больно. Я понял, в чем дело, когда попытался передвинуть его: чемодан оказался невероятно тяжелым.
Однако Люка, явившийся с обыском в пять часов, чемодана уже не застал. Точнее сказать, чемодан-то был, и тоже коричневый, тоже дешевый, но Лапуэнт утверждал, что не тот.
— С этим чемоданом я ездила в Конкарно, — заявила Фернанда. — У нас никогда никакого другого не было. Мы ведь, собственно, не путешествуем.
Лапуэнт был непреклонен, он твердо стоял на своем: чемодан другой, первый был более светлый и ручка была подвязана веревкой.
— Если бы мне нужно было починить чемодан, — возражал Стёвельс, — я бы без веревочки обошелся. Не забывайте, что я переплетчик и работаю с кожей.
Филипп Лиотар тем временем принялся собирать свидетельства библиофилов, и выяснилось, что Стёвельс — один из лучших переплетчиков в Париже, возможно, даже лучший, которому коллекционеры доверяют самую деликатную работу, по преимуществу он занимается реставрацией старинных книг.
Все сходились на том, что этот тихий человек почти всю свою жизнь проводил в мастерской, и считали, что полиция совершенно напрасно копается в его прошлом — нет там ничего сколько-нибудь подозрительного.
Конечно, всплыла история Фернанды. Когда Стёвельс с ней познакомился, она занималась проституцией, и именно он вытащил ее из прежней жизни. Но и за Фернандой с тех довольно давних уже времен ничего сомнительного не водилось.
Торранс уже четыре дня сидел в Конкарно. На почте нашли оригинал телеграммы, написанный печатными буквами. Сотрудница, принимавшая телеграмму, вспомнила, что у окошка вроде бы стояла женщина. И Торранс выверял все, составлял списки приехавших в последнее время из Парижа, опрашивал по двести человек в день.
— Хватит с нас этой пресловутой непогрешимости Мегрэ! — заявил однажды журналисту Лиотар.
И тут же завел разговор о частичных перевыборах в третьем округе, в связи с которыми кое-кому в политических целях было выгодно затеять здесь скандал.
Следователю Доссену тоже досталось, и эти нападки, мягко говоря, бестактные, порой вгоняли его в краску.
— Как у вас, ничего нового, за что можно было бы зацепиться?
— Я ищу. Нас десятеро, иногда и больше: есть люди, которых мы уже двадцать раз допрашивали. Люка надеется найти портного, который шил синий костюм.
Как обычно, когда общество так взбудоражено, ежедневно поступали сотни писем, отнюдь не облегчающих работу; почти все они направляли на ложный след, масса времени тратилась попусту. Тем не менее все скрупулезно проверялось, выслушивали даже сумасшедших, которым казалось, что они что-то знают.
Без десяти час Мегрэ вышел из автобуса на углу бульвара Вольтера и, как всегда, взглянув на свои окна, был очень удивлен, что освещенное ярким солнцем окно в столовой закрыто.
Он тяжело поднялся по лестнице и нажал на ручку двери — она не открылась. Впрочем, мадам Мегрэ, переодеваясь, запирала дверь. Он открыл своим ключом и оказался в голубом чаду. Поспешив на кухню, он выключил газ. Курица, морковка и луковица в жаровне превратились в один черноватый комок.
Он открыл все окна, и когда получасом позже мадам Мегрэ, едва дыша, вошла в квартиру, она застала его в столовой, перед ним был кусок хлеба с сыром.
— Который час?
— Половина второго, — спокойно ответил Мегрэ.
В таком состоянии он ее не видел никогда: шляпа набок, губы дрожат.
— Только, пожалуйста, не смейся.
— Я не смеюсь.
— И не ругай меня. Я не могла поступить иначе и хотела бы видеть, каково было бы тебе на моем месте. Когда я думаю, что у тебя на обед — кусок сыра!
— Зубной врач?
— Я к нему не попала. С без четверти одиннадцать проторчала в Антверпенском сквере, не имея возможности даже отойти.
— Тебе было плохо?
— Разве мне когда-нибудь в жизни было плохо? Нет. Это из-за маленького. И еще когда он стал плакать и топать ногами, я вообще выглядела как воровка.
— Из-за маленького? Какого такого маленького?
— Я рассказывала тебе о даме в голубом костюме и ребенке, но ты меня никогда не слушаешь. О той, с которой я познакомилась, пока ждала очереди у зубного врача. Сегодня утром она вдруг вскочила и убежала, попросив минуту присмотреть за малышом.
— И она не вернулась? Что же ты сделала с мальчиком?
— В конце концов она появилась, четверть часа назад. Приехала на такси.
— И что она сказала?
— Самое интересное, что она ничего мне не сказала. Я торчала посреди сквера, поворачиваясь во все стороны, как флюгер, а мальчик кричал, привлекая внимание прохожих. Наконец я увидела, как на углу проспекта Трюдена остановилось такси, и узнала белую шляпку. Дама даже не дала себе труда выйти из машины. Она приоткрыла дверцу и махнула мне рукой. Мальчишка бежал впереди, я боялась, что он упадет. Он подбежал к такси первым, а когда подошла я, дверца уже захлопывалась. «Завтра, — крикнула она. — Я все объясню вам завтра. Простите меня». Она даже спасибо не сказала. Такси двинулось к бульвару Рошешуар, а потом повернуло к площади Пигаль.
Мадам Мегрэ замолчала, переводя дух, и сняла шляпку так резко, что волосы ее рассыпались.
— Тебе смешно?
— Да нет.
— Признайся, что это тебя рассмешило. И все же она бросила своего ребенка больше чем на два часа с незнакомой женщиной. Она ведь даже не знает, как меня зовут.
— А ты? Ты знаешь, как ее зовут?