Созидательный труд

К этому времени Артём Павлович пришёл в себя, открыл глаза и обнаружил, что ведро при попытках порвать цепь Варвара опрокинула, баню хорошо захватило огнём, а жена Оптимистова продолжает кричать "А-а-а!" тонким противным голосом.

Первое, что сделал Артём Павлович, встал и попытался забрать ведро у Варвары. Она снова победила в схватке с отцом и снова быстрым шагом пошла к колодцу и бодро кинула ведро в него. Без цепи ведро прогремело, падая вниз, и так и осталось на дне колодца. Варвара засучила рукава.

– Нет! – закричал Артём Павлович, когда Варвара полезла в колодец.

– А-а-а! – ещё громче закричала жена Оптимистова.

– Да замолчи же ты, – застонал Артём Павлович, поднялся и поковылял к колодцу, в который уже лезла его дочь.

– Варварушка, доченька, брось ты это ведро. Пускай сгорит эта баня, она тебе и не нравилась вообще никогда.

Услышав о том, что баня пусть сгорит, жена Оптимистова перестала кричать на высокой ноте и сказала:

– Как это пусть сгорит? Может, и дом пусть сгорит. И шуба моя.

–Да-да, и часы с кукушкой, – с раздражением продолжил Артём Павлович, понимая, что Варвару не остановить уже.

Когда он добрался до колодца, она успела пролететь с грохотом на дно колодца и плюхнуться в воду на самом его дне.

Артём Павлович наклонился над колодцем, заглянул в его темноту и сказал:

– Варварушка, как ты там? Не ушиблась, деточка?

Жена Оптимистова к тому времени опомнилась, поняла, что дочь важнее шубы и настенных часов и поспешила к колодцу.

– Рыбонька ты моя, – неудачно сказала жена Оптимистова.

Спохватилась и продолжила:

– Птичка моя.

Тоже неудачно.

– Золотце ты моё.

– Мама, всё нормально, – ответила со дна колодца Варвара. – Я вам сейчас воду буду вверх подкидывать, а вы ловите и баню тушите.

– Но как мы будем ловить? – спросил Артём Павлович.

– Руками. Ладонями поймаете и понесёте.

Оптимистов оглянулся на баню. Она уже горела хорошим густым пламенем.

– Цепь кидайте мне, я выберусь.

Оптимистов поковылял искать цепь. Она лежала в центре огорода, как раз где росла картошка, которую хотел выкопать дядя Федя с трудом созидательным. Вернее, Оптимистов хотел. Но уже было не важно. Куда важней была жизнь единственной дочери.

И Артём Павлович подумал, что когда достанет Варвару и сходит за лексусом и без лексуса не вернётся, сам выкопает картошку, сам напишет все статьи в газету и вообще отныне будет всё делать сам.

Следующие десять минут, когда они с женой тянули Варвару на цепи вверх, Артём Павлович думал, что погорячился, когда решил всё делать сам. Всё-таки труд созидательный должны выполнять специально обученные люди, а не Артёмы Павловичи.

Артёмы Павловичи – создания тонкие. У них другие мысли, и руки, и плечи, и ноги. И цепи такие тяжёлые, и Варварушка – такая тяжёлая доченька.

– Худеть тебе, Варвара, надо, – сорвалось у Артёма Павловича.

– Что?

Жена Оптимистова бросила от возмущения цепь и упёрла руки в бока, и от этого Варвара стала ещё тяжелее и цепь потянула Артёма Павловича за собой,.

– Ты хочешь сказать, что наша дочь – толстая? – спросила жена Оптимистова.

Артём Павлович упирался ногами в землю, но цепь тянула его за собой.

– Может, и я толстая? А ты такой худой, красивый?

– Нет, – просипел Артём Павлович. – Вы самые худые и красивые.

А цепь всё больше приближала его к краю колодца.

– То есть мы, по-твоему, тощие?

– Нет, вы хорошие.

А цепь уже приблизила Артёма Павловича к колодцу и вскоре намеревалась перевернуть его через край.

– Хорошие толстые или худые?

– Просто хорошие и красивые.

– А почему просто?

– Нипочему. Возьми цепь, пожалуйста.

Цепь наклонила Артёма Павловича над колодцем и потянула его в темноту и воду.

– Варварушка, отпусти цепь, – взмолился Артём Павлович.

Почему-то ему не пришло в голову, что он и сам мог бы отпустить цепь.

– Ты что ребёнка делать заставляешь? – возмутилась жена Оптимистова.

– Муки мои облегчить, – ответил Артём Павлович и перекувыркнулся через край колодца.

Вместе с Варварой и цепью они пролетели несколько метров и плюхнулись в холодную воду.

В колодце было темно, ожидаемо сыро и тесно. Спасительная цепь превратилась в бесполезную. А жена Оптимистова внезапно поняла свою ошибку, но исправить ничего не могла.

Тем временем баня уже полыхала высоким жарким огнём. На пожар собрались соседи, депутаты и бизнесмены, и, стоя за ограждением дачи Артёма Павловича, с удовольствием наблюдали, как Оптимистов лишается собственности.

А его жена подскочила к колодцу, взглянула вниз, увидела мужа и дочь по пояс в воде, обернулась к соседям, снова взглянула вниз, опять повернулась, заломила руки и обратилась к соседям.

– Люди добрые.

После этих слов часть соседей застыла с напряжёнными лицами, другая часть сделала аккуратный шаг в сторону, а Лесорубов, не теряя времени, подпрыгнул высоко-высоко и нырнул в нору.

– Помогите.

После этих слов та часть, что застыла, сделала шаг в сторону, та, что уже шагала, сделала десять шагов, а Лесорубов в конце посёлка уже мчался на джипе далеко-далеко.

И у жены Оптимистова появились догадки, что вряд ли соседи собрались, чтобы потушить пожар. А если бы Артём Павлович видел то, что видела его жена, он, как редактор газеты, сказал бы что люди любят смотреть на пожары, бури, наводнения и не любят, когда их при этом беспокоят.

– Что делать? – спросила жена Оптимистова в колодец.

– Спускайся к нам, – ответил её муж.

– Зачем?

– Встанем друг на друга, и тогда ты выберешься.

– Зачем? Я уже здесь.

– Выберешься и вытащишь нас отсюда. Я не знаю, что делать.

– Цепь подкинуть, а мама поймает её, – сказала Варвара, и, действительно, нашла цепь на дне колодца, достала её из воды и подкинула над головой.

С первого раза жена Оптимистова цепь не поймала, и, когда тяжёлые металлические гроздья опустились на голову Артёма Павловича, он решил от боли погрузиться в ледяную воду и сидеть в ней до тех пор, пока за ним не приедет бригада скорой помощи.

Варвара пошарила рукой под водой, поймала отца, подняла его и снова подкинула цепь над головой.

Пальцы жены Оптимистова прикоснулись к цепи, почувствовали её холод и вновь попрощались с ним.

На этот раз Артём Павлович успел нырнуть под воду раньше, чем цепь ударила его по голове, а Варвара, как ни в чём ни бывало, выудила отца из-под воды, достала цепь и швырнул её вверх с такой силой, что она вылетела из колода и удачно повисла на его краю.

Жена Оптимистова обрадовалась, что у неё появилась цепь, но расстроилась, что соседи разбежались, хотя пожар горел как раз самым интересным своим образом.

– Папа, вставай мне на плечи, – сказала Варвара. – Ты лёгкий, тебя мама быстро поднимет.

Папа был действительно лёгкий, но мама не такая сильная, как Варвара или хотя бы Вася Красивенький. Поднимая мужа, женщина думала о том, что никогда в жизни больше не приедет на дачу, никогда не будет есть картошку и шуба ей тоже не нужна.

Артём Павлович, наоборот, думал, что когда жена его поднимет, в первую очередь он купит ей шубу. И настенные часы, и кольцо, которое она хотела. А лексус продаст. Чтобы купить кольцо. Но сначала надо будет сходить за лексусом и без него не вернуться.

От колодезной воды у Артёма Павловича скрутило руки, этими скрюченными руками он обнял цепь. Зуб стукался об зуб, а с одежды капала вода.

Жена Оптимистова плакала от боли, обиды и жалости к себе. Нарядное дачное платье порвалось, новые сандали измарались в грязи, ногти сломались и растрепалась причёска. Жена Оптимистова плакала и поднимала свою горькую ношу. И чем выше её поднимала, тем шуба с кольцом больше казались ей вещами ненужными, некрасивыми и бесполезными.

Кто будет смотреть на её кольца и шубы на даче? Даже Подлизов убежал, хотя ради народной похвалы был готов, казалось, на всё.

Артём Павлович же думал, что если бы купил шубу жене, то сейчас бы накинул сам её на плечи и грелся. А ещё бы купил жене унты, соболиную шапку и толстые меховые варежки. И даже очки с мехом бы купил.

Но чем выше жена Оптимистова поднимала мужа, тем приветливей становилось пламя пожара, и Оптимистов подумал, что не так уж плохо, что баня горит. Наоборот – хорошо. И было бы лучше, если бы она горела сильнее. И тогда было бы теплее, и ещё теплее, и ещё.

И когда жена подняла Артёма Павловича на самый верх, он воскликнул от радости:

– Пожар!

И вскинул руки над головой. И даже пустился в пляс, хромая и стуча зубами.

Грязная и усталая жена Оптимистова с удивлением смотрела на мужа, пока он, забыв, как тяжело далось Оптимистовой поднять его, чуть снова не грохнулся на дно колодца.

Жена Оптимистова в последнюю секунду поймала его и отвела от края беды.

Жар от огня проникал в холодные кости Артёма Павловича, и он старался запретить зубам клацать друг об друга.

– Снимай, – Оптимистова сняла с Артёма Павловича старый дачный пиджак и по одной расстегнула пуговицы на дачной белой рубашке.

Оптимистов давно работал главным редактором газеты, и у него давно не было никакой одежды, кроме костюмов и туфель. Да и зачем ему другая одежда, когда он так любит созидательный труд?

Жена Оптимистова стянула с Артёма Павловича туфли, носки и брюки, поставила рядом с гигантским костром и отправилась узнать, что происходит с её рыбонькой-птичкой.

Рыбонька-птичка почему-то спокойно сидела в холодной воде, как будто вода совсем и не холодная.

– Птичка моя, мы тебя сейчас поднимем. Папа согреется, и поднимем.

Папа в одних трусах сидел на земле и мечтательно смотрел на огромные языки пламени.

– Не надо, – ответила Варвара.

– Как не надо? Мы быстро, золотце ты моё. Всё хорошо-хорошо будет.

– Да, – согласилась Варвара. – Если папа за лексусом сходит.

– Рыбонька, да как же он пойдёт? У него и трусы мокрые, – почему-то сказала жена Оптимистова. – Он пойдёт, а ты в колодце что делать будешь? Менингит зарабатывать?

– А я менингит вообще не люблю. Я закалённая. А папу, если он разок ещё упадёт, не поднимешь больше.

Жена Оптимистова подумала, что рыбонька-птичка права: второй раз поднять мужа она вряд ли сможет. Она и первый подняла с трудом. Да и вид у Артёма Павловича какой-то странный: сидит в трусах на земле, колени трёт от жара и посмеивается.

– Артёмка, – сказала жена Оптимистова.

Артёма Павловича последний раз называли Артёмкой в детском саду. Отец Оптимистова всю жизнь работал на экскаваторе и гордился тем, как профессионально роет землю. Образования у отца Оптимистова не было. В школе он четыре раза оставался на второй год, а в техникуме, в который его взяли после восьмого класса, отца Оптимистова отчислили без права восстановления. Тогда он и сел за руль экскаватора.