ЯД

– Подходи, ну, к девяти.

– Хорошо.

Отняла зонтик и быстро ушла.

Она шла, не оглядываясь. Быстро перебирая ногами. Сырые по колено. Шла и воображала себя японкой. И сиротой. И обязательно, чтобы кому-то помогала. А Манффи с нерасшифрованной злостью бросил велосипед у входа, под дождём, и, срывая по пути мокрую одежду, шумно поднялся к себе.

Душ. Вода лилась упругими струями, била по язвам. Их розовые ротики саднило, но боль терпимая. Даже, отчасти, приятная. Нашёл две новые на правом бедре. И ещё одно белесое пятнышко, готовое скоро протереться. Рухлядь, не тело, сплошные прорехи. Смывая муку и пот, дотронулся до шеи. Пальцы легли и замерли. Нет, не ошибся: так и есть. На равном расстоянии от уха и кости челюсти, у самого её изгиба, – плотный бугорок. Миллиметров семь. Вот оно, родимое… Тяжело вздохнул, постоял. Понял, что ведь боялся же. Ждал. И вот. Симптомчики. Здравствуйте, а я за вами пришёл! Клешнями щёлк-щёлк, усиками поддразнил. У них ещё есть эти, как их, максиллоподы?

Вылез, кое-как обтёрся махровым полотенцем. Весь вечер провёл между двумя зеркалами. Регулируя наклон того, что спереди и поменьше, разглядывал спину в то, что сзади и побольше. Прижигал язвы. Клеил марлевые подушечки. Выискивал собрата обнаруженному уплотнению. Пока больше узелков не выявил. Внепланово вколол витаминчиков. А ведь сердце-то, оно, конечно, главное. А есть же ещё почки. И печень. Показал зубы отражению, потом – язык. Подозрительный у вас налёт, батенька. Оделся и покинул дом.

Курил в пабе. Потому что больше негде. Брал кальян. Мундштук приносил свой, чистил спиртом, клал в деревянную коробочку с бархатным дном. Болельщики «Манчестера» старались перекричать болельщиков «Ливерпуля». Махали шарфами и пили пиво.

Зашёл в аптеку. Галеновы препараты. Народная медицина – китайская, индийская. Поводил носом по витрине – нет того, что нужно. У таксофона порылся в справочнике, вооружился адресом фармацеи, специализирующейся на травах. Пожилой индус в европейской одежде сидел за стойкой. Манффи протянул список. Индус (на ярлычке – фамилия Джаваланакара) с кожей цвета благородного дерева очень внимательно изучил требуемое.

– Это будет вам дорого стоить.

Нарисовал на этой же бумажке цену.

– Я согласен.

– Но я всё равно могу не достать ряд компонентов.

Манфред дорисовал к сумме нолик.

– Сделаете?

– Да, берусь. Правда, результата не гарантирую. Но капли будут. Через две недели.

Две недели! Непроизвольно прикоснулся к бугорку на шее. Ладно, наберись терпения, Манффи. Быть человеком – крайне неудобно. Люди говорят: «если у вас что-то болит, значит вы живы». Надо терпеть.

Но Манффи пока ещё не умер. И даже доктору не показался. Хотя док Кингсли время от времени вежливо просил заглянуть на прием, получая пакет с сырными слойками через окошечко. И настаивал бросить курить, хотя по сравнению с прежними годами (Шварцеру оказалось трудно отыскать нужное слово, не получалось выразить по-человечески хрупкий магический мир) он, считай, бросил. Неизвестно, курил ли Манфред Шварцер, всю жизнь свою проживший в Швейцарии. Как он там, интересно? Заледенел, был залит водой, отданной карстом альпийского озера? Или его съели раки? А может, играя в лесу, его откопали скауты под копной прошлогодней листвы – почерневшую безгубую мумию? Опознали ли его? Ищет ли его полиция? «Манфред Шварцер, парам-парам, пропал без вести, парам-парам… всякий, что-либо знающий о его местонахождении…»

Вот какие мысли грызли его ночами. Помимо них – еще рой других, глубоких и вяжущих. Набрякшие веки, горячие, как булочки с кунжутом, накрывали зрачки. Мир погружался в прах, тлетворный и медлительный. Яд. Море яда. Баснословное Прошлое. Невозвратимые, слизнутые песками годы. Было двадцать – стало пятьдесят. Бац – и волшебство кончилось.

Глава 6

Вот год прошёл – а Манффи не умер.

Полиция сверилась с мятым ксероксом – одно лицо – и стала медленно приближаться. Хлоп-хлоп по карманам: паспорт оставил в другой куртке. Вежливо козырнули. Классические каски с ремешком под подбородком и кислотно-жёлтые куртки. Почему они, во всем мире, везде, ходили по двое? Почему они всегда ходят по двое – коротышка и долговязый? Как ни смена, как ни обход – всегда и везде одно и то же: коротышка и долговязый заступают на дежурство вместе?

– Мы… нас… вас… вы задержаны.

«По какому праву?!» – взвился бы прежний Манффи на дыбы. Этот Манффи только поморщился и сдался. По запросу из Берна. Странно и смутно всё это. Они ничего не спрашивали про Манфреда Шварцера у Манфреда Шварцера. Не нашли?

В маленьких городках, ещё Пруст что-то упоминал, каждая старушка издали вычленит чужака. Она может отличить не то что человека, а даже незнакомую собаку. И это доставит ей беспокойство. Она начнет думать. Следить. Звонить, куда следует. Это был ключевой момент, почему Манфред переехал «сразу после» в Лондон. Малозаметные расхождения в привычках или манерах, голосе, распорядке дня – и он сгорел бы. Конечно, самый серьёзный шанс из всех был – загреметь в сумасшедший дом. При самом худшем развитии сюжета. Но здесь, в Англии…

– Что не так-то? Меня в чём-то обвиняют? – осторожно поинтересовался Шварцер у скучающего дежурного, который уже закончил стучать по клавишам, вбивая сведения в картотеку.

– Пока нет. Только подозревают.

– Меня посадят в тюрьму?

– Нет. Вы будете заключены на время, пока мы будем устанавливать подробности.

Пальчики нигде не числились. Чист. Сразу отлегло на сердце. Стало даже не в меру весело – вот будет игра, славное приключение!

В камеру, где были телик, постель, туалет, душ и стол, часа два спустя зашёл высокий мужчина с продолговатым лицом.

– Здрасьте, – улыбнулся, кивнул головой. На глаз никак не удавалось определить, сколько ему лет. Лицо мальчика, очень стеснительного, недоверчивого, никакого порядка в прическе. Больше двадцати – меньше сорока. В руках папочка. Ладони крупные, кожа бледная. Двигался, сгибая ноги в коленях, сгорбив спину, но при том – откинувшись слегка назад. Чорный шерстяной костюм, великоват в плечах, краска смылась, серые шерстинки как клочки сена торчат из швов. Они искрятся в свете лампы. И здоровые очки.

– Вы следователь?

– Нет, – человек без возраста поправил очки, прищурился. Он улыбался. Губы кривились настороженно.

– Вы психиатр?

– Друг доктора Кингсли, клинический психолог Дерек О’Лири, – не переставая улыбаться, кивнул врач. – Вы поделитесь наболевшим, выскажите, и вам полегчает. Не смущайтесь.

– Докторрр, меня ничто не радует. Наверное, это психастения?

– Ну почему же? Возможны еще неврастения, мании и другие навязчивые состояния. Всего их четыре группы… Ну, же, расскажите о себе.

– Я родился 9 июля 1955 года в землях Граубюнден, на берегу Заднего Рейна, в городке Роттенбрунен, там же и проживал до позапрошлого года… – забубнил Манффи, глядя на носки. Такие отчётливо серые трикотажные носки с хлопком и лайкрой. В резиночку. Остановился. – Мне нечего рассказывать. Всё пустота, всё безысходность. Что вы пытаетесь узнать, доктор?

– Я только хочу помочь.

– Мне? Бесполезно.

– И всё же я попытаюсь. Давайте вернёмся к вашей биографии. Скажите, а что вы делали, к примеру, в 2007 году? – Дерек морщился и мял в руках папку. Пальцы оставляли влажные следы. Улыбающийся Дерек снял очки, отчего его глаза уменьшились втрое. – Да, именно: ЧТО вы делали.

– Я? Работал. Да, я работал. Там же, где и последние годы. В баре у Хёхлига. И ещё чинил лыжные крепления. Обычная осень. Всё то же, что и всегда. Леса такие красивые. Красные. И озера, вода тихая-тихая. И солнце низко над горами. Иногда идёт снег.

– Но вы уехали из Швейцарии зимой 2007-ого. Вы продали дом, вы не взяли с собой никаких вещей.

– Я сколотил небольшое состояние. Я откладывал деньги. Я решил начать всё с начала, всё с нуля. Зачем же мне тащить груз старого? Доктор, я очень хотел забыть что-то. И у меня получилось. Так зачем же пытаться вытянуть это на поверхность снова? Я что-то натворил? Я – преступник? Скажите, доктор, это так?

О’Лири не ответил. Он помассировал край ладони, покусал нижнюю губу. Расстегнул кожаную папку, положил на стол вынутую оттуда фотографию.

– Ваш велосипед?

– Да. Я его здесь купил. Почти сразу, как приехал.

– Раньше у вас был велосипед?

Дерек положил поверх фотографии бланк из медицинской карточки.

– Да! Да! Я именно в этой больнице лежал! Я потом долго не мог ходить… – Манффи осёкся. Рука задрожала. Он почти прошептал: – Доктор, а ведь у меня была кошка в Швейцарии.

Шварцер сидел, облокотившись о стол, пальцами держась за виски. Он изо всех сил изображал усердие и тщетность что-либо припомнить. Потом резко вскинул голову и пристально, и просительно смотря прямо в глаза О’Лири, пригнувшись, тихо спросил:

– Доктор… а у вас есть ещё фотографии?

– Есть, – так же вполголоса ответил Дерек, склоняясь ему навстречу.

– Тогда не показывайте их мне, прошу. Тссс, доктор! Эти годы, что вы называете… они безликие, они – всего лишь волокна, скрученные в нити, свитые в верёвки, сплетенные в канаты.

О’Лири непродолжительное время стучал карандашом по блокноту.

– О, да! Вы талантливы! – Дерек улыбнулся и протянул Манфреду чистый лист бумаги. Он оживился, заёрзал. Дымчатая тень. Бровь, серьёзный глаз, на носу след от очков. Мягкие губы. Мягкие. Консистенции свежей, тёплой карамели. Живая плоть, а внутри – немножко древнего моря. На подбородке кожа повреждена бритвой, расширенные поры, уже виднеются волоски, словно медная проволока. А на голове – темно-русые, и на руках – тоже. А радужка серая, к центру – зеленоватая.

– Что ж, на сегодня довольно. Я приду завтра. И мы ещё раз поговорим. Я буду приходить каждый день.

Прозвучало неподдельной угрозой. Слова как дротики ударялись о черепную коробку, безумными птицами стучались в сердце. Такое маленькое, влажное, мясистое. Хоть бы сдохнуть! Загнул брючину, прикоснулся к вздувшимся узлам вен на икрах. Господи, какая паника его охватила! Счастье, что… Голые колдуньи будут смеяться и выть, и подпрыгивать, пытаясь ущипнуть за пятки танцующих в воздухе.

Глава 7

– Что это? – с любопытством разглядывая стену, вопросительно улыбнулся О’Лири, входя. – Это звёзды? Дааа, Вы талантливы, – Дерек слепо улыбался, протирая стекла очков. – У меня неплохие новости. С вас снимают все подозрения. Завтра можете возвращаться домой.

– Уже? Так быстро?

– Да. Дело продвинулось. Не здесь. В Швейцарии. Так что вы свободны.

– Очень… мило.

Бывают же такие неудачные дни. Всё из рук вон плохо.

– Я бы вас всё же попросил, если можно, я бы хотел продолжить беседовать с вами. Я всё ещё думаю, что мне есть чем вам помочь. Разрешите?

Дерек улыбался. Лампы сверкнули в его очках дальним светом фар. Губы консистенции свежей карамели.

– Медицина… я не хочу вас обидеть, доктор, но я её презираю. Работа врача – сделать себе имя. А Кингсли за заботу передайте спасибо. Или я сам скажу, уже завтра.

Эти горожане – ужасные сплетники. Все про всех всё знают. Надо было остаться в Роттенбрунене? O’Нелли сказал Кингсли, Кингсли сказал O’Лири… а O’Лири – клинический психолог. Давление скакнуло, в ушах зашумело, и картинка начала тускнеть и пропадать. Так, батенька, опять в кому? Зачастили что-то вы, нехорошо. Гордость? Вот она, подставила плечо. Чёртовы ирландцы! Интересно, как тело O’Лири выглядит без одежды, в таком болезненном свете ламп? Незабываемое. Манфред заткнул пробкой слив и набрал воды в раковину.

– Вы неправы! Мы даруем людям жизнь! Мы лечим и ставим на ноги! – и все эти громкие слова с мягчайшей улыбкой, спокойным, убаюкивающим тоном.

– Да-да. Ja.

Манффи отвернулся к стенке и, обмакивая губку в воду, начал смывать рисунки.

– Вы одиноки, вам очень трудно освоиться на новом месте, среди незнакомых людей… вы испытываете дискомфорт, терзаетесь страхами… со своей стороны, я буду рад облегчить вам вхождение в социум…

От рубашки пахло лекарствами. Сухой кожей, марлей в сукровице. Манфред боялся рентгена. У него было чувство, что или печень занимает всю правую половину тела, или почки с желудком болтаются и перекатываются где-то в тазу. А сейчас зверски заболел левый висок.

– Ну, что скажете?

Когда Шварцер обернулся, Дерек… да, он улыбался. Вспомнилось Прошлое. Тот, прежний, избегал дотрагиваться до людей. Они такие тёплые и вкусные… Шварцер смело пожал психологу руку. Крепко-крепко. Липкую от пота лапищу.

– Заходите ко мне на чай с булочками.

– Обязательно.

– А от профилактики – избавьте.

Назавтра вышел, как и обещали.

Воздух холодный, чайки причитают, пронзительные ведьмы. Голова всё ещё немного болела и кружилась. Заново учился ходить. Слушал сердце, главного советника. Велосипед, пробежки – здорово, но надо что-то ещё. На витаминах и каплях доктора Джаваланакары долго не протянешь. Небо затянуто сизой пеленой. Тучи слоятся тусклым асфальтом. Сколько ни торчи под душем – коросточки в волосах. Красная бейсболка с драконом теперь вечный спутник.

Крюк настенный, крюк настенный, одеяло, товарных строк три, спасибо за покупку. Тринадцать ноль одна. Тринадцать ноль две. Тринадцать ноль три. Пришел фанат слоек с джемом. Да, мистер? Сколько, мистер? О’кей. Да, выпустили. Нет, пустяки, какая-то ошибка.

Пока стоял за прилавком, взвешивал не только пирожки. Открыточные виды. Панорамы. Лесные массивы. Разрушенные и вновь отстроенные для туристов крепости. Безумие, безумие. О чем он думал, зачем беспокоил чужие кости? О, маята! К грузу своих проблем приторочил комок ноосферных узлов. И вот, теперь, опять без биографии, с новым лицом и легендой в кармане. Я лишь хотел повидать мир. Я хотел лишь уйти от извечного человеческого бремени – болезней и смерти. Я хотел быть свободным и беспристрастным. Ты хотел… бессмысленный лепет! Ты – бездна мрака, ты – пасть М87, ты – вечное проклятье!

У Манфреда Шварцера было преимущество перед всеми предшественниками. Он всерьёз верил, что скоро его жизнь прервётся и назад пути не будет. Не буду разочаровывать читателя: так оно и есть.

Глава 8

Манффи уже изучил Ричмонд, вдоль и поперёк изъездил на велике. Летом народу было мало. Он даже привык к толпе, не выискивал безлюдных маршрутов, не прятался по нехоженым тропкам. Втянулся, включился, пообвык. Почти не вызывали никаких эмоций чьё-нибудь мелькнувшее лицо, чья-то походка. Декоративные цветы кивали головками, когда он проезжал мимо. Не было брошенных собак. Не было задавленных голубей, со следами протекторов покрышек на архангельских крыльях. Не было «вечных» луж. А дожди и сумерки – регулярно. И лисы следовали вечерними дорогами, вдоль шоссе, к помойным бакам.

Осенью миссис Смит умерла при загадочных обстоятельствах. Во всяком случае, именно в таких выражениях рассказывали о её смерти ричмондцы. Она прилегла на диван и смотрела телевизор. Задремала. И где-то в старой проводке произошло короткое замыкание. Всё было выжжено. Старый телевизор взорвался. А старушка задохнулась во сне. Её тельце не тронул пожар, кольцом опоясавший комнату на первом этаже. Сигнализация сработала, но приехавшие пожарные констатировали только незначительное задымление, да язычки пламени ещё играли на обугленном паркете. В булочной шушукались про шаровые молнии и прочие необъяснимые природные феномены.

O’Нелли очень сокрушался. Пока позволяло здоровье, ходил к ней на могилку. У миссис Смит постоянно жили кошки, и теперь заботой ветерана было пристроить их в хорошие руки. Задрав хвосты и подёргивая лапами, они выходили строем встречать пенсионера. Полосатые и пятнистые, подняв мордочки, бежали навстречу.

Недалёкая соседка, Вивьен, взяла себе двух. Другие соседи её не любили. Но, ох уж эта английская вежливость! «Улыбаемся и машем». Вивьен жила одна, питалась хот-догами и обожала пиво. Когда-то она была хороша собой, ныне опустилась, располнела и даже на улицу выходила в драной куртке поверх ночной сорочки и тапках. Чего она терпеть не могла – так это детей. Она об этом говорила всем. Так и заявляла: «ненавижу детей!» Но в свои тридцать пять уже сделала не поддающееся подсчёту число абортов. В последний раз её выскребли более основательно, так что, по идее, лишили способности к зачатию. Однако, её жизнь по-прежнему служила основой для кривотолков.

– Не понимаю, чем Вивьен думает, когда сношается с мужчинами! Не знаю, хоть бы элементарно предохранялась! Ведь трубит на каждом углу, что не выносит детей, пеленок и ссанья, и почти каждый новый её брюхатит!

– Да, не то слово, она ведь далеко не дура, неужто не понимает, сколько жизней загубила? Это же страшно представить, сколько невинных душ она лишила жизни!

Тут обычно на горизонте маячила Вивьен, и сплетницы начинали «улыбаться и махать».

Она приходила к Манффи после двух, покупала четыре хот-дога, удостоив только «здрасьте» и «спасибо».

– Как ваши кошечки, прижились? – спросил он однажды.

Около полугода назад Шварцер поставил в кафешке магнитолу, теперь тут всегда наигрывала музычка, которую он подбирал по своему вкусу. Вот сейчас звучало «Мальчик живет в колодце».

– Неплохо, – отчеканила Вивьен, убирая лезущую в глаз прядь волос. На голове страшный беспорядок. Возможно, она только встала.

Они часто встречались в пабе. Вивьен была заядлой курильщицей, и каждый вечер Манффи видел её там, то с одним мужчиной, то с другим. Был грешок – «стрелял» сигаретку у дамы.

«Придите, слёзы, придите, стекайте по щекам и несите меня словно сквозь чудо к дневному свету. Если плотины сломаются, обрушатся все стены, тогда кончатся все преграды, все границы. Если плотины сломаются, мы ворвёмся в поток; мы будем счастливы как рыбы на пути к нашим мечтам!»

Лицо у Вивьен мятое. Кто знает, может она убивается, плачет в подушку? Задушенное горе, лишь бы не остаться одной, совсем одной.

– У меня тут скоро одна котят принесет. Возьмёте?

– Ну, если только одного.