Кошмары Менделеева

И только тогда Антона Павловича стали называть великим классиком. Хотя за глаза продолжали называть мурлом и плаксой.

Как Сталина за абсентом посылали

Собрались как-то Менделеев, Куинджи и Сталин на даче у Павлова абсента попить. Втроём. Сам Павлов в это время у себя в институте собачек узурпировал.

Открыл Куинджи минибар, как в отеле пятизвёздочном, а там пустые бутылки. Ни капли алкоголя.

– Опять Павлов в запое,– с грустью в голосе сказал Менделеев, предвкушая трезвый вечер. – Вот вечно, как выпьет, так идёт животину мучить. Изверг!

Куинджи со Сталиным поддакнули, мол, садист вообще, хотя на судьбу собачью всем было глубоко наплевать. Просто не хотелось "на сухую" сидеть.

Естественно, денег с собой ни у кого не оказалось. У Менделеева денег вообще не водилось. Куинджи кошелёк дома забыл, а Сталин просто пожлобился.

Менделеев, как самый старший и умный говорит:

– Ты, Коба, бегом в магазин, и чтоб без двух литров абсента не возвращался!

– Но а как же, Дмитрий Иванович, я без денег абсент достану?

– Экспроприируешь, – кричит Куинджи из уборной, – А то как для партии – пожалста!, а как для друзей – фиг?!

Сталин глазами блеснул от обиды и ушёл. Час нет, полтора. Через один час и тридцать пять минут возвращается с трёхлитровой банкой браги.

– Всё, – говорит, – что смог.

А сам еле на ногах стоит.

– Ну, падло! – орёт Куинджи,– ща я тебя разрисую, вождь недоделанный, ща я тебе твою трубку говёную в жопу засуну!

И ещё много чего кричал и про усы, и про национальность, и про родителей. Тут уже Менделеев не выдержал.

– Да хватит тебе, Архип. Ты же видишь, ему уже всё равно, он же никакой.

И вправду, Коба вроде бы и стоит, но глаза закрыты и уже похрапывает. Отнесли они его в дальнюю спальню, на кровать бросили, как был, в одежде и пошли вечер продолжать.

Менделеев быстренько из подручных средств аппаратик самогонный соорудил, перегнали брагу, разбавили в нужных пропорциях.

Куинджи аптечку притащил, чего-то добавил, зелёнки капнул – ну вылитый абсент!

И настроение сразу у обоих улучшилось. Выпили, поболтали о том, о сём. Даже пару песен модных акапело спели.

– А может и к лучшему, что Коба спать лёг, – сказал Менделеев, почувствовав руку Куинджи на своём колене.

Иван Петрович Павлов

Иван Петрович Павлов был не робкого десятка. Ага, как же! Не дождётесь! Он одной левой мог обезвредить до семи опасных людей. Но! В том-то и заключалась беда Иванпетровича, что была у него только одна рука. Если же хулиганов было больше семи, то Иван Петрович сильно страдал. А, нет! У него было две руки, но одну он никогда не вынимал из кармана.

Вот однажды решил Иван Петрович купить себе собаку-поводыря. Для этого он даже пошел на рынок, где продают всяких живых существ. И вот возвращается Иван Павлов домой, а жена ему:

– Здрасти! Явился.

А на поводке у него маленькая обезьянка. Жена ему тогда и заявляет:

– Если согласен – подпиши тут и вон там.

Ну, он и подписал. А остался в чем был. Все остальное жена у него отсудила.

И пошел Иван Петрович Павлов по дорогам. Сам поет, а обезьянка танцует. Так он насобирал денег на шарманку. Сам на шарманке играет, а обезьянка

поет. Голос у нее такой чистый-чистый, как ручей горный из тающих снегов.

Тут Иван Петрович задумался над смыслом бытия и встретил своего брата-близнеца. Звали его Дмитрий Иванович. Фамилия неизвестна.

Иванпетровичу было сорок лет, когда Дмитриваныч появился на свет. И вот они встретились. Да так, что даже обезьянка петь прекратила. Только и слышно было, как шарманка играет. Стоят, значит, и смотрят друг на друга, понять ничего не могут. Так и разошлись кто куда. Дмитрий Иваныч восвояси пошел, а Иван Петрович на зоологический рынок. Там он обменял все свое имущество на гладкошерстную собаку.

С тех пор Иван Петрович Павлов стал великим ученым, профессором естественных наук. Хотя, броде бы, не профессором, а доктором. И не естественных, а философских.

И вот сидит известный ученый у себя на веранде и чаи гоняет. А мысли в голову так и лезут, так и лезут. Иван Петрович все их тщательно записывает в

тетрадку, на которой крупно написано « ПОУТРУ». Откуда взялась на тетрадке эта надпись, никто не знает. Но специалисты утверждают, что ее сделал сам Павлов И.П.. А вот старожилы дачного поселка говорят совсем другое. Будто ночью пробрался в кабинет Ивана Петровича Дмитрий Иванович и надписал его тетрадку. Только его и видели.

Жёлтые ступеньки или секрет Менделеева

Менделеев сидел и красил ступеньки в подъезде жёлтым цветом.

– Дмитрий Иванович, ты чо? – спросил подошедший Куинджи с характерным округлением буквы «ё», отчего всегда казалось, что у него дефект речи.

– Да вот, Архип Иванович, приснилось мне нынешней ночью, что ступеньки все должны быть все жёлтые.

Куинджи вздохнул, взял ещё одну кисточку и стал помогать Менделееву. Во-первых, потому что уважал его как учёного. Во-вторых, знал, что если Менделееву что-то приснилось, то так тому и быть. И в третьих – секрет!

День рождения Чехова

Как-то раз у Чехова был то ли День Рождения, то ли юбилей творческой деятельности. Сидит Антон Палыч на диванчике, гостей ждёт, книжку читает. Как известно, у Чехова была очень плохая память. Поэтому, читая свою собственную книгу, он всякий раз говорил вслух «гениально» или «вот тут это здорово», а потом громко звал слугу Петра, чтобы уточнить, кто это написал.

– Вы бы хоть на обложке читали, – злился Пётр, каждый раз закрывая книжку и тыча в фамилию и инициалы самого Чехова жёлтым от папирос ногтём указательного пальца.

Польщенный своей гениальностью Чехов обычно дарил Петру мундштук со словами:

– Держи, брат…– потому что никак не мог запомнить имя слуги.

Вот и сейчас Антон Палыч перечитывал какого-то Антошу Чехонтэ и бубнил «великолепно». В дверь громко постучали пяткой и на лестничной площадке послышался лай. Чехов сам открыл дверь. На площадке стоял Павлов, явно выпимши.

– Антоша, с праздничком тебя! – сказал Павлов заплетающимся языком, держась за дверь, чтоб не шатало.

Потом он достал из-за спины собаку, вручил её Чехову и молча, в обуви пошёл в зал за стол.

Не успел Чехов закрыть дверь, как на площадке уже стоял Менделеев с бутылкой абсента в одной руке и чемоданом в другой.

– Что ж это вы, Дмитрий Иваныч, с чемоданом? – спрашивает Чехов, не сводя глаз с ярко-зелёной жидкости в литровой бутылке, – Али собрались куда?

– Да я вообще с ним не расстаюсь, мало ли что? У меня там бельишко и зубная щётка, – зачем-то соврал Менделеев и покраснел, но под бородой это было незаметно.

В чемодане у него лежала дешёвая репродукция картины Куинджи, фото самого Куинджи в полный рост без одежды, бутылка водки и две рюмки, на всякий пожарный.

Менделеев вручил абсент, и тоже молча и почему-то в обуви пошёл к столу.

– Свинство, – подумал Чехов, пряча абсент на антресолях в коридоре.

Снова раздался звонок. Антон Павлович посмотрел в глазок и увидел лунную ночь на Днепре.

– Здравствуйте, Архип Иванович,– сказал он входящему Куинджи.

– И тебе здорова! На, подарок.

С этими словами Куинджи протянул Чехову завёрнутый в бумагу прямоугольник.

«А этот, как всегда, с картиной» – подумал Чехов – «Задолбал, блин. Закуски хоть бы раз принёс».

Все знали, что Куинджи, когда пишет, делает очень много ошибок. Поэтому он часто писал картины и очень редко просто писал.

Чехов открыл подарок и сделал восхищенно-удивлённое лицо.

– Это удивительно! Это восхитительно! Я удивлён и восхищён! – произнёс великий классик давно заученные фразы, так как сам выдумывать что-то новое не любил. На картине была изображена река, отражающая в себе луну. Надпись гласила «Дом с мизаниной».

– Ну ладно, дом-то я нашёл, – обратился Чехов и Куинджи после двадцати минут рассматривания картины, – А мезонин где?

– Вот чёрт! Забыл. Ну и ладно, всяко лучше, чем дворняг блохастых дарить.

– Её хоть продать можно, не то, что мазню твою бездарную, – прокричал Павлов, – Лучше б пожрать чё купил, художник!

Менделеев попытался заступиться за Куинджи, но у него в бороде застрял укроп и его никто не воспринимал всерьёз.

Все кричали, Чехов звонил в колокольчик, Павлов орал, что Малевич – гений, а Куинджи – посредственность. Куинджи обзывал Павлова живодёром и забулдыгой и дело уже вот-вот грозило перерасти в драку. Но пришёл Сталин, как всегда весёлый, с ящиком грузинского вина, все стали пить и помирились. Даже Куинджи с Павловым поцеловались в знак взаимного уважения и вечной дружбы. Один только Менделеев сидел расстроенный и спрашивал Чехова:

– А чаво это он с кем попало целуется? – и по-детски дул пухлые губы.

Двустишие

Менделеев, как известно, был три метра ростом. А Куинджи – полтора. Когда они вместе гуляли по парку или сидели в пивной, окружающие тихо говорили друг другу: "Смотри, полтора Менделеева." А если это были почитатели Куинджи, то они шептали: "Гляди, три Куинджи".

Из-за своего чрезмерного роста Менделееву было очень неудобно в лаборатории. Поэтому он частенько забегал к Куинджи, который был полутораметровым, в гости с ночёвкой. А как-то, во время очередного визита, Менделеев сел напротив окна и произнёс: "Химия-химия, подоконник в инее".

Но время и люди испохабили это чудесное двустишие до неузнаваемости.

В милиции

Однажды Менделеев выходил из трамвая, поскользнулся и разбил себе нос об асфальт. Точнее, о булыжник. Сидит и плачет, как Крупская в январе 24-го. Подбородок дрожит, слёзы градом. Химик, одним словом. А ехал он в гости к Куинджи, пива попить, картину посмотреть (телевизоров тогда ещё не было). Ну, думает, как теперь в гости идти с разбитым носом?

Тут мимо милиционер проходит, смотрит, га тротуаре мужик сидит грязный, рожа в крови, борода, как у Солженицына, и плачет.

– Ну точно бомж, – думает милиционер, – да, к тому же, скорее всего выпимши.

Взял, да и проводил его в обезьянник. А на все возмущения со стороны Менделеева отвечал или «завтра разберёмся», или «следствие покажет». Что за следствие, и что оно должно показать, никто не знал, включая великого химика и обычного милиционера.

Огляделся Дмитрий Иванович, ба!, народу-то сколько! Сам Лев Толстой на нижних нарах храпит, заходится. Чехов Антоша на параше орлом сидит, тужится так, что вот-вот стёкла в пенсне треснут. Приуныл Менделеев и полез на второй ярус полежать. Может, приснится что-нибудь интересненькое. Забрался кое-как, а там человек спит, отвернулся к стене и посапывает. Менделеев видит, пиджачок вроде знакомый. И брюки. В лицо заглянул – так и есть , Куинджи! Тут как тут, собственной персоной.

– Слышь, Архип, а тебя-то за что? – шепчет Менделеев ему на ушко.

– Страдаю ради искусства, – отвечает Куинджи, пахнув изо рта перегоревшим денатуратом с чем-то, вроде бы, чесночным.

А потом вообще веселуха началась. Куинджи во сне рвать начало, прямо на Менделеева. Толстой проснулся от того, что ему на лицо что-то капает, понял

что и спросонья Чехову по пенсне кулаком вмазал. Антон Павлович начал визжать бабьим голосом

– Классиков бьют! – поскользнулся и застрял левой ногой в параше.

На крики прибежал дежурный, прописал каждому по два удара дубинкой по печени, после чего в отделении до утра было тихо и даже как-то уютно.

Бильярд и самая длинная борода

Собрались как-то Менделеев, Куинджи, Павлов и Чехов на бильярде поиграть. Чехов говорит:

– Давайте, может, Ленину позвоним? Он просил.

– Да ну его в жопу, – отвечает Павлов, у которого никогда не проходил запах(как говорил сам Павлов – «аромат») желудка и водки,– Антихриста!

И перекрестился набожно, поклонившись по привычке в пустой угол.

Крепкого спиртного решили не пить, потому что завтра всем на работу надо, а Куинджи вообще в ночную. Взяли пива с таранью. А Павлов, как обычно, лягушачьих лапок заказал. Сидят, молчит каждый о своём. Скука, в общем. Стали думать, как настроение поднять.

– А давайте, – предлагает Менделеев,– к цыганам!

– Не-не-не, – кричит Чехов, – К девочкам! К девочкам!

А Куинджи сидит в нерешительности, потому что ему и к цыганам хочется, и к девочкам. И, что самое интересное, никому и в голову не приходит в бильярд сыграть!

Тут Павлов от лапок отвлёкся, пиво допил и заорал на весь зал:

– Человек! Нам как всегда!

Выпили они абсента, закусили картошечкой с мясом. Сразу весело стало. После четвёртой, как обычно, начался спор, у кого борода длиннее. Каждый кричал «У меня! А вот и у меня!». Павлов так разошёлся, что нечаянно разбил Чехову пенсне и ещё два раза дал великому классику в морду. И если бы не вошёл Толстой, Лев Николаевич, с зеркалом под мышкой, и не выиграл спор, то неизвестно, чем бы всё закончилось.

Бартоломео Иванович и «Пиратский кодекс»

Как известно, у Менделеева был брат, Бартоломео Иванович. Задира и пират. Бартоломео завидовал славе Дмитрия Ивановича, который был выдающимся. А ещё у Дмитрия Ивановича была красивая пиратская борода, а у Бартоломео только жиденькие усики.

«Вот вырасту, уеду в Португалию и стану пиратом» – всегда говорил Бартоломео, громко размешивая сахар в чае.