На краю небытия. Философические повести и эссе

«Не стесняйтесь. Я не могу вам не помочь. Я на медсестру училась».

Он, подчиняясь ее рукам, говорил мне: «Хорошая женщина Клариночка, тебе повезло, Владимир. Береги ее». Потом она выстирала его одежду, повесила на веревку, которую мы сразу по приезде протянули на кухне. Но что-то с ним после того случая произошло.

Он ходил с трудом, шатался, перестал выходить на улицу. Эрик стал приходить к нему почти каждый день. Эрнест говорил сыну: «Помру скоро. Ты посиди со мной, комната тебе достанется!»

А тот все же каждый день приносил бутылку. Я как-то сказал ему:

«Эрик, отцу бы не надо пить. Как бы опять по глазам не ударило».

Он посмотрел на меня своими пустыми зелеными глазами, молча отодвинул меня, поскольку шел как раз в комнату отца: «Сто грамм даже полезно». Когда он говорил, то виднелись в боковых полостях рта совершенно волчьи клыки.

Кларина услышала, вспылила и крикнула вдогон: «Ты отца так до преждевременной смерти доведешь».

Наверно, не надо было так говорить. Потому что Эрик вдруг задумался, то есть неправильное слово «задумался» по отношению к нему, просто извилины зашевелились, проворачивая мысль, которая возникла от Кларининых слов. И, конечно, мысль его шла к теме жилья. Отцовские квадратные метры он терять не хотел. Здесь же он не был прописан, поэтому на эту комнату рассчитывать не мог. Но отца он мог уговорить поменять комнату, сделав хитрый обмен. Сюда въезжает кто-то из его друзей или знакомых, дед получает комнату в коммуналке дома, где живет Эрик, а там они быстро меняют однокомнатную, где жил Эрик с женой, и комнату в коммуналке на двухкомнатную в том же районе. Светил ему такой вариант. Кто-то из живших поблизости от него хотел разъехаться (какие-то семейные проблемы), но так, чтобы не отъезжать далеко друг от друга. И вариант Эрика им бы очень подошел.

Видимо, допив бутылку, он вошел в мою комнату-кабинет, плюхнулся на диван, но ничего не говорил, сидел молча, только зеленые глаза крутились, как шарики, так он оглядывал комнату. Я сидел перед пишущей машинкой (про компьютер мы тогда только слыхали и острили, что лучше дюжина гусиных перьев, как у Пушкина, чем один компьютер). Я, повернув голову, смотрел на Эрика. Он начал первым:

«Жена твоя сказала, что отец плох. Умереть скоро может. Со дня на день. Мне надо торопиться. Надо было раньше делать, но все время занят был».

На его языке это означало – непробудно пил.

Я пожал плечами: «Делай как знаешь».

«Ну ладно. Я предупредил. Пойду поговорю с отцом, а то он как бы раньше времени не помер. Завтра друган придет, с которым меняться будем. Познакомитесь».

Он вышел из моего кабинета. А я в комнату к Кларине.

«Эрик уверен, что отец умрет не сегодня, так завтра. Хочет, пока отец жив, в ближайшие дни найти обмен. А пока сидит и сторожит, ждет ангела смерти. На днях его друган приедет квартиру смотреть, чтобы понять, кто соседи».

Мне кажется, Кларина разозлилась не приходу нового соседа, а то, что Эрнест ждет смерти, а Эрик эту смерть караулит.

«Пойди к Эрнесту и скажи, что никакой тяжелой болезни у него нет. Это сосудистый криз, у тебя такой был, да и у меня. Если лежать, то только хуже будет. Надо ходить, ходить гулять. Хочешь, сама скажу, но лучше ты, мужчину он скорее послушает. И дай ему цинаризин».

Я постучался в дверь.

«Ну!» – сказал Эрик.

Я вошел. Эрнест Яковлевич лежал, закатив глаза, казалось, что спал, а может, плохо ему было. Не живой и не мертвый. Я спросил:

«Как вы себя чувствуете? Кларина просила вам лекарство передать».

Не открывая глаз, дед ответил еле слышно: «Скажи спасибо Клариночке, но мне ничего уже не надо. Не живу и не помираю. Уж скорее бы на тот свет, отдохнул бы там».

Эрик сказал охрипшим от водки голосом: «Не боись, отец. Смерть себя ждать не заставит. Но ты еще поживи, завтра придет Толик, друган мой. Хочу пока перевезти тебя в наш подъезд, там за тобой Лидка, жена моя, присмотрит. И обмоет, если что».

Тогда неожиданно жестким голосом я сказал, повторив слова Кларины, но как бы от себя: «Вы, что, тут оба с ума посходили? Ничего особенного у Эрнеста Яковлевича нет, это был обыкновенный гиперкриз. Кларина как медсестра запаса понимает в этом. Она и лекарство прислала. У меня такой был, хуже даже, был десять лет назад микроинсульт, и ничего. С такой болезнью можно еще лет пять, а то и десять прожить».

Реакция у отца и сына была разная. Дед открыл один глаз, потом второй, поводил ими, осматриваясь, потом вытянулся на кровати и вдруг сел. Нащупал ногами тапочки и встал. Подошел к двери и сказал мне:

«Клариночке спасибо! А я пойду на улицу, пройдусь. Подышу свежим воздухом. А то здесь все же запах канализации из подвала прет. Не справилась она. Да наш ЖЭК не шевелится».

Эрик сидел, опустив голову.

«Ну это моих планов не меняет, – он поднялся к двери. – Обожди, отец, вместе выйдем. Я до дому пешком пройдусь».

Друган

Друган Толик появился через пару дней. Это существо было еще крупнее Эрика, одето в драное пальто, от которого пахло немытым телом, а изо рта вонючим перегаром. Сразу вспомнилась Баба Яга, которая всегда спрашивала у спрятавшегося путника: «Кто здесь? Чую русский дух». Наверно, это пахло немытым телом, в дороге ведь не помоешься, а к тому же если и привычки нет…

Первое, что он сказал:

«Что у вас за яма с боковой стороны дома? Чуть туда не бахнулся. А там еще провода торчат из нее».

«А ф… его знает, – мрачно сказал Эрик. – Вот Вова, твой будущий сосед, наверно, в курсе, что за с… яму вырыла. А я и не видал».

Пришлось объяснить: «Это прокуратура, она на первом этаже, решила сауну себе сделать, и все копали, проводку искали».

Из своей комнаты их приветствовал Эрнест Яковлевич. Мне Эрик бросил: «Ну ладно, обожди. Мы вначале к отцу. Толик его жилплощадь хочет осмотреть. А потом с тобой хотим посидеть. Может, Адик подойдет».

Надо сказать, что пустую бутылку из-под водки со змеей, которую из Китая привез Адик, дед поставил себе в угол комнаты, а я как-то оттуда забрал. Сам не знаю зачем. Но тут мне захотелось другана удивить. Пока они сидели у Эрнеста Яковлевича, я налил в змеиную бутылку обычной водки. И поставил в шкаф.

Кларины и Сашки дома не было. Дочка тосковала в детском садике, а жена читала лекции студентам. Я с каким-то тяжелым ощущением некоей гадости, которая вот-вот случится со мной, вошел в свою комнату. Убрал со стола пишущую машинку, отпечатанные листки сложил в стопку и спрятал в ящик комода, туда же, не очень разбирая, сложил и блокноты с записями. Наброски всегда делал в блокнотах, тетради напоминали школу, и это почему-то мешало. Но фотографию Кларины, которая стояла обычно слева от машинки, оставил (как оберег). Потом подошел к фотографии деда, который смотрел на меня из-под надбровных дуг, такой мудрый черепах. «Где же твой золотой ключик? – спросил я тихо. – Из Аргентины тебе не видно, что здесь происходит. Мне надо как-то определиться». И вдруг дед оказался за столом и улыбнулся мне. Я снова вздрогнул. «Ты снова слепой Тиресий? И снова живой? Как учили древние греки?» – спросил я, зная ответ. «Ну конечно!» – рассмеялся он. Потом сказал самым обыкновенным голосом, которым он, наверно, произносил обычно нечто, что близкие должны были усвоить: «Твое право и твоя обязанность защитить жену и дочь. Семью. Посмотри, конечно, на возможного соседа, но решать надо, исходя из твоих приоритетов. Что для тебя в этой ситуации важнее семьи?» Я пожал плечами: «Ничего, конечно!»

Тут дверь открылась, и в комнату ввалились два существа. Эрик и его друган. Оба уже весьма нетрезвые. Они удивились змее в бутылке, пили с наслаждением и хвалили китайцев. «Адик мне тогда еще подарил», – объяснил я Эрику. Друган, с вонючим ртом, в котором зубы были частично повыбиты, сплевывал на пол, долго сморкался в большой сопливый платок. Отрыгивая, сказал, указывая на фото Кларины:

«Твоя баба? Ничего, сладенькая, наверно».

«Перестань гадости говорить», – вдруг произнес мой дед.

Эрик посмотрел на меня, на него и вдруг глупо начал хихикать: «Вов, а это кто с тобой?»

«Дед мой».

«А как он сюда попал?!»

«Зашел просто!»

«Да дверь не хлопала, – улыбнулся длинной пьяной улыбкой Эрик. – Он что, просочился? Как змей. Слышь, как деда зовут? Мы ведь с тобой у его могилы познакомились».

Точно, у могилы деда мы столкнулись когда-то. И опережая деда, я сказал:

«Моисей».

«Из Библии, что ли? Иудей? Да пусть и еврей! А меня зовут Толян, Толик то есть. Ну и выпьем за дружбу между народами», – друган Эрика вытащил из кармана фляжку с каким-то алкогольным напитком. Говорил он, гнусавя.

«Аргентинец он, – мрачно произнес Эрик, вспомнив, видимо, могилу деда. – А это мой кореш Толян. Мой бывший начальник по инженерной части. Уволили его, хороших людей у нас не ценят. Как, Вов, думаешь? Ценят?»

«По-разному бывает», – ответил я, думая, что я бы тоже этого питекантропа уволил.

«Да один хрен! – сказал Эрик. – А ты, Вов, принеси нам закусочки. Вместе небось жить будешь с Толяном-то. Знакомиться надо получше. В холодильнике что-то есть? Колбаски там, огурчика соленого, рыбки».

Дед молчал. Мужики смотрели на него подозрительно.

«Дед, я сейчас приду», – сказал я.

В холодильнике было полбатона копченой колбасы и сыр. Я пошарил по нашей полке, нашел полпачки сливочного масла, взял буханку черного, нож для хлеба и нож для масла, пару тарелок и вернулся в комнату.

Там уже хозяйничал Эрик. Хоть передвигался он нетвердо, но рюмки нашел. Только я вошел, Толян поднял рюмку и полез ко мне целоваться. Он был огромный и вонючий.

«Отойди, – сказал я, – ты не женщина, чтобы с тобой лизаться. Иди на место!»

Он постоял, покачиваясь огромным телом передо мной, примеряясь, а не вмазать ли мне. Но Эрик погрозил ему пальцем, мол, раньше времени натуру не показывай. И тот сел на свое место.

«А ты грубый, но я с твоим дедом выпью. Моисей, давай чокнемся. Ведь пацаны и в старости остаются пацанами. Я прав?»

Дед ответил уклончиво:

«Наверно. Но я не пью!»

«Какой же ты после этого пацан! А я выпью. Думаешь, я не стою твоего внимания, раз работу потерял. А я скажу, что работают одни с… и п…».

Пока он вливал рюмку в свою гнусную глотку, дед исчез. Никто и не заметил как и куда. Я тоже не заметил, но знал куда. Прямо передо мной на стене висел его фотопортрет работы Сима. Казалось, что он смотрит на меня и качает недовольно головой. Но они тут же о нем забыли. Эрик резал большими кусками колбасу и хлеб. Они открывали свои рты и засовывали туда эти куски. Хотя у Толяна был не рот, а скорее пасть. И рыгал он время от времени, брызгая при этом слюной.

«А помнишь, – прогнусавил Толян, – как мы на работе в начале девяностых бомжатиной закусывали? Там баба была, они с мужем бомжей отлавливали, а баба потом мясо их тушила, чтоб запаха не было, и по пьющим мужикам разносила. А нам все равно, чем закусывать. А на закуску мы ее трахали, а муж ее на атасе стоял. Вот и кореш мой, – он ткнул пальцем в Эрика, – без мяса за выпивку не садился. Привык у мамки вкусно есть. Его дядьки известные на всю округу налетчики были. А у бандитов всегда деньги. Их сестра, жена Эрнеста, отца Эрика, мать его, общак держала».

«Ты бы помолчал! – рыкнул Эрик. – Не твое это дело! И не вздумай про бомжатину отцу сказать! Он таких дел терпеть не может».

Пили они долго, почти час. Потом Толян вдруг поднялся и пошел к двери, почти ничего не видя перед собой.

«Отлить надо. Где у вас заведение?»

Я вышел с ним в коридор и ткнул рукой в две двери возле кухни.

«Слева туалет, справа – ванная комната. Смотри не перепутай!»

Он пошел, задевая плечами за стенки, рыгая и матерясь. Я смотрел ему в спину, думая, что делать, если он шагнет в другую комнату. Но он все же вошел в туалет. И дальше услышал я вначале мат, похоже, ширинку не мог расстегнуть спьяну, а потом словно поток полился, так мог мочиться жеребец или матрос, который по приказу своего командира мочился на головы членов Учредительного собрания. Одновременно он испускал громко газы. Потом громко начал отплевываться. Вышел в коридор, но было видно, что ему стало худо. Открыл дверь в ванную комнату, склонился над раковиной, и послышались клекотание и звук рвоты («Слава богу, – вздохнул я, – что не на пол!»).

Я вспомнил рассказ дамы из Третьяковки, как к заместителю директора по науке пришли две тетки из низшего звена обслуги, жившие в коммуналке при музее (общая кухня, общие ванна и туалет) с жалобой друг на друга. Одна кричала, указывая на сослуживицу: «Ты расскажи товарищу заместителю директора, как ты мне в суп нассала!» Вторая отвечала: «А ты скажи товарищу заместителю директора, за что я тебе в суп нассала!» Тогда это меня, жившего в отдельной квартире профессорского дома, поразило, что они не стеснялись своих слов и поступка. Разговор двух человекообразных самок. А теперь вдруг стало ясно, что везде такое, а профессорские дома – чудом уцелевшие островки.

И я думал, что с ним я не смогу оставлять Кларину и Сашку. Ведь он нигде не работает. Как мне из дому уходить? Кончится все, конечно, грандиозной дракой. Или он меня убьет, или я его.

Раздался звонок в дверь. Я стоял в коридоре, а потому и открыл, но нервно, даже не спрашивая, кто пришел. А пришел Адик Жезлов. Одет он был в хороший парчовый пиджак серого цвета, был чисто выбрит, от него пахло хорошим дезодорантом. Вокруг шеи что-то вроде бирюзового шарфика. И сказал он неожиданное:

«Пришел с Эриком проститься. С тобой, Вова, может, еще и пересечемся, все же из одного профессорского дома. Мой дед мне сказал, что моя инициация затянулась, что дети королей часто водились со всяким отребьем, но потом все же понимали свою роль. Начинаю с небольшого, стал членом городской думы, дед помог, конечно, невысоко, но трамплин неплохой, с него поднимусь выше, буду большую политику делать».

Из ванной вышел Толян, увидел Адика, и какая-то гнусная улыбка поплыла по его красной после блевоты физиономии.

«А это что за мудак парчовый?! Ты, гад, не обижайся. Обидишься, мудаком будешь. Прямо поп! Они же в парче ходили», – откуда-то из недр его бессознательного всплыла эта информация.

«Это Адик! Мой старый кореш, – выплыл из моей комнаты, уже тоже весьма отяжелевший от водки Эрик. – Не обижай его! Пойдем, лучше выпьем».

Они пошли в мою комнату, а я на кухню, нейтральную территорию, где стоял телефон. Я был очень напуган. Жить в одном помещении с этим чудовищем, пользоваться вместе туалетом, ванной, дышать его испарениями, вдыхать его запах, даже помыслить это – ужас! И я набрал телефон Инги.

Вопрос был один: «Как мне сделать, чтобы обмен не состоялся?»

И ответ был простой: «Найти квартиру для Эрнеста Яковлевича. Как? Я подумаю и позвоню тебе. Да и в гости к нам зашел бы».

Тем временем Толян вместе с Эриком вышли из комнаты и, поддерживая друг друга, двинулись к входной двери. Следом двигался Адик. Он вышел на площадку вместе с Толяном. Эрик тяжело вздохнул и, спотыкаясь, вернулся не ко мне, а в комнату к отцу. Он спал на ходу. У отца он и остался ночевать.

Я услышал, как Адик сказал алкашу Толяну:

«Только не иди рядом со мной, ты воняешь. Да вообще мне в другую сторону».

Утром Толяна нашли. На обратном пути он попал в яму перед прокуратурой, оголенные провода были под высоким напряжением. Он и не мучился. А когда падал, наверно, и не заметил, что падает. Слишком пьян был. И все забыли о нем, словно и не жил. Только Эрнест Яковлевич ворчал, что, мол, интересно, кто его туда, в яму, подтолкнул. Эрик на эту тему говорить не хотел.

А через день пришли смотреть комнату Эрнеста мужчина и женщина, муж и жена. С ними был маленький плачущий ребенок. Для нормальной жизни это тоже был не вариант. Я улыбался им, но понимал, что жизнь станет воистину коммунальной – с плачущим ребенком и молодой парой, которая тоже претендует на квартирное пространство. Но через день мне позвонила Инга.

Воры и реабилитированный

Она пригласила меня на вечеринку. Сыну ее исполнилось семь лет.

И добавила, что и для меня у нее есть очень важная новость. Уже был конец ноября. Лил противный дождик. Я взял зонтик, сунул в портфель томик Чехова и свою только что вышедшую книгу о соотношении литературы и философии с рассуждениями о большом и малом времени. Пока я ехал, то сам с удовольствием открыл эту свежую книгу, у меня было несколько сигнальных экземпляров, а, как я понял, Инге было лестно, что ее сосед еще и книги пишет. Когда я в самом начале знакомства подарил ей книгу, она спросила:

«Ты сам это написал? Ты что, писатель?»

«Ну да, – ответил я. – Но еще и профессор, это книга научная».

«Вон ты какой, оказывается!»

Потом она это повторяла как само собой разумеющееся, что вот какой у нее сосед!.. И даже хвасталась мной своим приятелям. Вот тогда решила приятность для меня сделать, свою сотрудницу Валю мне подложила. Я оказался, по ее понятиям, человеком почти ее уровня. А может, и выше.

Обыватели любят дружить с учеными и писателями.

Оставив Чехова на обратный путь, я читал свой текст и подчеркивал то, что отвечало сегодняшнему настроению: «Обращаясь к литературе, философ должен требовать от нее этого дыхания большого времени. Иначе невозможен контакт. Тогда нет того, что в старину называлось “стремлением к высокому”, на чем и вырастали великая литература и великая философия. В советское время великими называли А. Фадеева (“Молодая гвардия”), М. Бубеннова (“Белая береза”), С. Бабаевского (“Кавалер Золотой Звезды”), В. Ажаева (“Далеко от Москвы”), за которые эти писатели получали премии, о которых писала критика. Писатели, которые, будучи нежитью, считали себя существующими. О них помнят историки литературы, которым удобно с ними работать. Но в «большом времени» остались Мандельштам, Ахматова, Платонов, Булгаков, Замятин. Кто про них тогда знал? Они не существовали для тогдашнего как бы литературного процесса. Их как бы не было. Но именно они стали в конечном счете предметом философского анализа, потому что философия занимается жизнью и смертью, но не нежитью. Нежить – это не для философов, а для магов. Пушкин (он всегда и везде), Мандельштам, Ахматова, Платонов, Мих. Булгаков и другие мной названные и не названные подлинные писатели были потерпевшими крушение на острове безвременья жители большого времени».

Вот большое время – это и было место, где жили те, кому я хотел следовать.

Гонорара я не получил, книга издавалась по гранту Фонда РГНФ, автору денег не полагалось. Да и зарплату мне на работе не платили, выдали справку, что податель сего имеет право ездить бесплатно в городском транспорте, поскольку уже два месяца не получает зарплату. Я напомню тогдашнюю шутку: Сегодня мы живем хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра. Я ехал и листал книгу, с каждой минутой все больше сомневаясь, что я выбрал правильный презент. Но уже ехал. Воображал, как будут спрашивать: «Много ли получил за книгу?» – «А нисколько!» – «Так не бывает! Зачем же тогда пишешь?» И что на это отвечать? Тем не менее я доехал до их дома, прошел через двор и подошел к подъезду. Дом был одиннадцатиэтажный. В подъезде, кроме домофона, консьержка. И я подумал, как хозяева жизни без проблем решают свои жилищные проблемы. И даже позавидовал им. Что там – большое время, когда жить приходится в малом да еще ощущать себя нежитью. Потому что о быте думать не надо, а я думаю. Я отложил свою книгу, взял томик Чехова, но все же решил, что открою его на обратном пути.

Я сказал консьержке, к кому я. Она позвонила по телефону, проверила, потом махнула рукой в сторону лифта. Я поднялся на шестой этаж. Квартира шестьдесят шесть. Позвонил. Открыла Инга, стройная, разрумянившаяся, с подведенными глазами, обнаженными плечами. Квартира была шестикомнатная, и самая большая комната напоминала гостиную из старых книг. В этой гостиной хозяйка и принимала гостей. По комнате были расставлены столы, на них бутылки с вином, водкой, коньяком и виски. На любой вкус и желание. Вдали, на втором или даже третьем плане, увидел Валю, которая мне улыбнулась, но подойти не решилась. Я надписал книгу и протянул ее хозяйке. Инга подняла книгу над головой и громко сказала, что в гости пришел со своей новой книгой настоящий писатель. И посадила меня за стол рядом с одной из богатых своих подруг, сказав, что ее зовут Ирена. Та моментально налила мне виски, сказав, что такой мужчина, как я, наверняка предпочитает виски. Уж что там Инга про меня наговорила!.. Конечно, писатель, профессор, за рубеж ездит. Внешний рисунок, наверно, впечатлял.

Я с тревогой оглядывался среди чужих людей, непривычных, казалось, от них даже пахло по-другому. В глаза вступил туман, а дальше все увидел сквозь пушкинские строки:

И что же вижу?.. за столомСидят чудовища кругом:Один в рогах с собачьей мордой,Другой с петушьей головой,Здесь ведьма с козьей бородой,Тут остов чопорный и гордый,Там карла с хвостиком, а вотПолужуравль и полукот.Еще страшней, еще чуднее:Вот рак верхом на пауке,Вот череп на гусиной шееВертится в красном колпаке,Вот мельница вприсядку пляшетИ крыльями трещит и машет;Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,Людская молвь и конской топ.

Моя соседка была в черно-белой накидке, типа монашеской, серебристом платье с короткими рукавами, немалым декольте и дорогим ожерельем вокруг шеи, которое, надо сказать, было ей очень к лицу. Но глазки маленькие. Я смотрел на бриллиантовые сережки, дорогое платье, на изящные туфельки, невольно замечая и мужские дорогие полуботинки ее спутника, который чокнулся со мной и больше внимания на меня не обращал. И носили они все свои дорогие шмотки как привычное. Но женщина явно начала тянуться к художнику, то есть писателю, то есть ко мне. Однако что-то свинское было в ее движении.