Записки репортера

«Имейте мужество жить собственным умом», – напутствовал человечество Иммануил Кант. Оказывается, что напутствие актуально и для живущих по определению собственными мозгами – режиссёров и писателей. Собственными ли?..

Если вы абсолютно уверены в правильности закона всемирного тяготения – станете ли вы подписывать в защиту него коллективные воззвания? Мол, руки прочь! А если не до конца убеждены в том, под чем подписываетесь, то станет ли количество голосов в пользу шаткого домысла цементом для его крепления? Может быть –  за воздух?

Коллективные письма всегда напрасны. Всегда – не то. Всегда стыд.

Умер Алексей Баталов. Которого любили все. Которого любил я. Точнее – продолжаю любить всей душой. Успевший сделать в жизни очень многое. Гораздо больше других. Почти – самое-самое  главное. Почти…

К кодексу красоты

Когда сказали, что красота требует жертв,  то, чувствуется, погорячились. Красота не требует жертв, она от них избавляет. Все жертвы как раз то от некрасивости. Вернее – от привычки к ней. Ещё точнее – от смирения перед оной: в домашнем ли быту, в государственном ли управлении…

Красоте не учат, и это зря. Обучают чеще как раз обратному. Опять же –  в домашнем быту, в государственном управлении.  Поэтому многое у нас безвкусно: от телевизора до наколок,  то есть, от "Пусть говорят" до бодиарта, или –  от настенных графити до самодельных клумб из старых вёдер и автомобильных покрышек. Капкан убогости крепок и не выпускает своих жертв. Главная проблема – как в него не попасться…

Один рецепт – воспитание. Родителями? Возможно, если они, конечно, не погружены в сериалы. Школой? Тоже вариант, если, она, конечна, не утонула окончательно в бюрократии. Государством? Что же – на безрыбье может и подойдёт. О чем речь? О том, чтобы красоту узаконить. Скажем, не пачкать стены домов, заборы и вагоны красками под видом авангардных художественных образов, таящихся в умах неких недоумков. Да, многих тянет к творчеству, и это естественно. Неестественно лишь то, что творчество это не всегда стыкуется у нас  с красотою. Несоответствие одного с другим закон должен измерять в рублях. Очень приличных. И даже – в трудоднях на ниве лучшего постижения прекрасного.

Также – с газонами, парками, скамейками, клумбами, короче – всем тем, что непременно должно  наличествовать в контексте нашего стремления к красоте и что не всегда учитывается гражданами, как необходимейшая составляющая бытия. С разбитых скамеек и изрисованнвх стен начинается конец. Поражение. Мы проиграем, мы умрем не от недостатка атомных бомб и ракет, а от дефицита культуры. От непривычки к красоте: к чистым тротуарам, к неразбитым фонарям, к неопошлившимся телеканалам. И наоборот: мы победим, мы выстоим, когда перестанем за красоту принимать ее антиподов.

О поэзии транспорта

Вряд ли кто ожидал, что давно напрашивающееся в переполненной столице решение о снятии медленных и неповоротливых троллейбусов с маршрутов, вызовет такой резонанс в обществе. Москвичи чуть не со слезами расставались со своими старыми и верными друзьями – троллейбусами. Шумел интернет. Волновались жители. Многие даже вышли на улицы – то ли в знак  протеста, то ли просто проводить в последний путь свои любимые машины.

Всем стало ясно, что троллейбус в Москве (да не только в ней, в Калуге, например – тоже, наверняка и в других российских городах) – больше, чем просто городской транспорт.  Больше, чем колеса, двери, окна, сиденья. Больше, чем просто "ехать". Троллейбус, как выяснилось, у нас ещё и часть городской среды. Почти что неотъемлемой. Вполне намоленной. Вошедшей если не в молитвы, то в лирику жилых пространств – в стихах, балладах, песнях, фильмах – уж наверняка.

В троллейбусы, действительно, очень легко влюбиться. Нет транспорта прекрасней! Хотя слово "транспорт" здесь явно не годится. Столь же уместно, скажем, называть бригантину "плавсредством". Это – не "средство", это – "цель", которая это самое "средство" оправдывает. Наделяет устойчивостью и чувством локтя, размыкает объемы и приближает даль. Город из нового троллейбуса видится немножко бархатным, сам же он с городских улиц смотрится настоящим кораблем. Как правило,  корабли приносят в гавань свежий воздух…

 Когда-то Булат Окуджава вдохновенно  пропел:

"Когда мне невмочь пересилить беду,

 когда подступает отчаянье,

 я в синий троллейбус сажусь на ходу,

 в последний,

 в случайный…"

Дай Бог, чтобы с уходом троллейбусов из нашей жизни (а может всё-таки их оставить?) не ушла  и та толика человечности, которой мы неожиданно стали обязаны этим верным и добрым хранителям городской души, творцам уличного пейзажа.

Бабка, живи!

"Скорая" не приехала. Хотя адрес дежурная записала и про недомогания выведала часа полтора назад. Что вы хотите – 8 Марта… Но полночь близится – в обгон нескорой "скорой" отправились за аппендицитом сами. Своим ходом. В приемном грозно: с ковидом не входить! И вообще – не входить! Только для «скорых»! Значит – сюда. Дверь нараспашку. Довольно обшарпано. Никаких скорых. Никакого ковида. За столом у монитора с сериалом – широкая медсестра. В возрасте. В безмолвии. Строгая. Видно, что царствует. Поняли, что мешаем…

– Женщину с подозрением на аппендицит можно ли обследовать? – ломая шапку, кхекаю в адрес властительницы.

В сериале, слышу, клянутся в любви. Может и целуются. По каменному лицу «царицы» приемного покоя понять сложно. Все внимание на монитор. Наша очередь за ним еще, видимо не приспела.

– Заполняйте согласие на осмотр, – зевая за соседним столом, разряжает неловкую паузу уборщица. – Вот ручка, вот листок…

Пишем. «Что дальше?» «Оставьте здесь. Ждите в коридоре…» «Царица» по-прежнему молчит. Кто говорит – не знаем. Кино продолжается. Врача нет.

– Да не беспокойтесь, – видя наше замешательство, отрывается от шариков на смартфоне мужчина лет под 50. – Придет хирург и посмотрит.

Словоохотливый. Мать привез из деревни за 120 километров. С давлением 220. Отчитал, что поздно сказала – вот и катайся тут в 8 Марта, колеса бей… Ближе медпомощи, видимо, нет. Впрочем, до ближайшей – 6 километров по сугробам пехом. Потом – еще полста на электричке…

За стеной, слышим, врач наставляет доставленную из деревни посетительницу: «Сейчас сделаем магнезию. Давление собьем. А завтра обязательно к участковому врачу. Будете наблюдаться и обследоваться».  Интересно, в каком государстве этот врач живет?.. «Да, да», – покорно ответствует женский голос. И верно думает: «Скорей бы уж от этих новых непонятных слов домой, в деревню…»

В коридор вкатывается круглая шуба, с пышной меховой шапкой наверху и жаркими валенками под нею. Внутри всей этой кипы одежды – старушка. Внутри шубы угадываются также длинный вязаный малахай, жилетка и, кажется, еще свитер. Все вместе издает тяжкие стоны, кряхтит, расстегивается, топчется, передвигается и ищет терапевта.

– А это опять вы! – грустно восклицает нечаянно наткнувшийся на посетительницу дежурный терапевт.

Та, расстегнувшись, неожиданно бодро начинает вещать о своих хворях. Давление – 170. А утром было 120. «Так это же не страшно, – ищет повода для отступления доктор. – Для вашего возраста вполне…» Но путей для отступления нет – бабка энергично прижимает дежурного терапевта к стене и минут 15 изливает ему все свои жалобы на жизнь, лекарства, одышку, такси и проч. «В таком наряде, – думаю про себя, – давление будет и все 250».  А может – уже и никакого. Во всяком случае, у меня точно…

Тем временем «меховая» бабка чуть сбавляет напор. Дает врачу вставить несколько фраз насчет возможного приема лекарств. Демонстрирует полное знание всей фармацевтики разом. С чем-то соглашается. Что-то бракует. Доктор терпеливо ожидает убытия беспокойной визитерши. Та явно не спешит расстаться. Сыпет свое. Дабы подбодрить как-то явно приунывшего врача объявляет ему, что он уже в третий раз спасает ей жизнь. «Бедный», – думаю про себя. Бабка требует врача назвать свою фамилию. Тот устало выполняет. Себя величает Гороховской. Вдруг хватает за полы халата своего «спасителя» и бросается ему на шею: «Ну, обнимашки на прощание…»

Пришел хирург – смуглый, молодой, но уже лысоватый мужчина. Жду: подтвердится ли у жены аппендицит или нет?

– Прикурить не будет? – щелкает перед носом пальцами и пошатываясь точно в троллейбусе, спрашивает нечесаная тетка в куртке.

На душе кошки скребут, а тут еще эта.  Делаю губами тпру-у-у… Что это значит – и сам не знаю. Просто слова застряли где-то внутри. Та понимающе отходит. Ищет в больничном коридоре, у кого бы «стрельнуть» еще. Пристально смотрит на санитарку. Изучает. Нет, видно, и тут огонька не добыть. Вновь шатается в мою сторону.

Навстречу другой доктор – и тоже смуглый молодой мужчина.

– Вот они черные, – опять, беря меня в собеседники, пустилась в рассуждения «курилка», – скоро нас всех на тот свет отправят. Вот увидишь потом…