Бухта половины Луны

В здании семьдесят три лифта, но пятого февраля каждого года лестницы заполняют люди, которым на лифты наплевать. В этот день проходят соревнования по скоростному подъёму. Подняться с первого на последний этаж некоторым удаётся за десять минут. Пожарные и полицейские устраивают междусобойчики и бегут наверх в полной выкладке.

Ночная подсветка верхушки зачастую кодирует какое-нибудь событие.

По цветовой гамме, например, можно узнать какая из спортивных команд Нью-Йорка сегодня играет – гамма повторяет цвета эмблемы команды.

Когда умер Фрэнк Синатра, подсветка была выполнена в синих тонах в память о прозвище певца: «Мистер Голубые глаза». А когда умерла актриса Фэй Рэй, освещение вообще выключили на пятнадцать минут.

В каждом уважающем себя фильме-катастрофе несчастный Эмпайр плавят инопланетными лучами, раскурочивают метеоритами, сносят огромной волной или замораживают льдами. Но в умах жителей планеты Эмпайр прежде всего связан с большой уродливой и по-своему несчастной гориллой, которую всегда в конце фильма детям до рыданий жаль. Фэй Рэй как раз и была той красавицей, к которой Кинг-Конг так нежно прикипел. Именно с ней он взобрался в тридцать третьем году на шпиль башни и потерпел за любовь.

Пожалуй, самый удивительный фильм о башне довелось снять известному фрику Энди Уорхолу. В июле шестьдесят четвёртого, набив ноздри кокаином, он с друзьями заперся на сорок четвёртом этаже небоскрёба Таймс-билдинг. Они установили камеру и одним дублем без единой монтажной склейки в течение восьми часов снимали находящийся напротив Эмпайр.

Позже поклонники пытались делать короткие версии фильма, но автор категорически отказывался признавать такое надругательство над искусством. В полной версии все восемь часов камера неподвижна. В кадре не происходит практически ничего. Опускается ночь. Город зажигает огни. Время от времени в оконном стекле мелькает отражение Уорхола. Разок пролетает самолёт. Сорок лет спустя фильм был признан значимым культурным наследием и был помещён в каталог Библиотеки Конгресса.

Сам Уорхолл считал, что он снял: «Восьмичасовую эрекцию. Самый длинный порнофильм в истории человечества». Поклонники определяли смысл в усмешке автора над монотонной тягучестью современного города, над его обезличенностью.

Спустившись с обзорной площадки вниз и добравшись до Сорок второй улицы, я остановился у массивных дверей Публичной библиотеки.

Сорок вторая улица – главная магистраль Мидтауна. На востоке она начинается у Ист-Ривер и от здания ООН бежит мимо Фонда Форда к зданию Крайслера. Она тянется на запад мимо Центрального вокзала. Минует Публичную библиотеку на углу Пятой авеню. Пересекает Бродвей. Проходит мимо Музея Мадам Тюссо. Оставляет позади многочисленные отели, театры, козырьки мюзик-холлов, стрип-клубы, секс-шопы, порно-кинотеатры и упирается в Гудзон в районе 83-го пирса. Манхэттен – остров. Куда ни пойдёшь, придёшь к воде. В центре этого шёлкового пути сияет Таймс-сквер.

Раньше здесь находился главный офис газеты «Нью-Йорк Таймс». Офис перенесли в специально выстроенный небоскрёб – Таймс-билдинг, а название за местом так и прижилось. Теперь, это самая посещаемая площадь Нью-Йорка, символ города и туристический ориентир.

Стремясь поскорей здесь оказаться, потрясённые гости из Старого Света вместо обещанного сквера и старинной брусчатой пьяцца, каковой полагается быть на центральной площади любого уважающего себя города – обнаруживают лишь небольшой пешеходный участок, затёртый между высотками Бродвеея и Седьмой авеню. Клочки неба днём, свет реклам ночью.

«Владелец синего велосипеда в зелёной куртке, который выронил сложенную пополам бумажку под ноги брюнетки в чёрном свитере и скрылся – может забрать её в зале номер пять на втором этаже». Объявление на дубовой двери Публичной библиотеки держалось на честном слове и готово было вот-вот сорваться от ветра.

Мне удалось удержать его и внимательно перечитать.

Цвет велосипеда совпадал. Куртка тоже. Бумажек у меня по карманам вечно целый ворох, может, что-то и выпало. Определённо, на втором этаже меня ждала встреча с брюнеткой в чёрном свитере! Прищёлкнув байк к столбу, я отправился на поиски таинственной незнакомки.

На втором этаже в зале номер пять под сводами гигантского помещения средь стеллажей и ламп, за тяжёлыми столами с витиеватыми ножками, на старинных стульях восседало человек двести.

Из них, возможно, треть была брюнетками.

И какая-то часть была в чёрных свитерах.

Я решил занять выжидательную позицию и, устроившись в одном из глубоких кресел, раскрыл ноутбук. В залах старинной библиотеки витал информационно-насыщенный вай-фай.

Доставая из рюкзака адаптер, я выронил на пол переходник, который увлёк за собой провода, мышку, зарядное устройство и мелочь из кармашка. Серия гулких звуков заставила некоторых вздрогнуть. Мелочь звонко закатилась за кресло. Я, задержав дыхание, замер. Несколько брюнеток подняли очки и, смерив меня строгими взглядами, качнув головами, вернулись к своим ноутбукам.

Что ж, начало положено неплохое – мне уже удалось привлечь внимание! Обратить на себя взоры. Возможно, автор объявления была среди них. Впрочем, пока никаких доказательств на то не имелось. Книг, как я обратил внимание, ни у кого в библиотеке не было. Все просто пользовали бесплатный вай-фай в академической тишине, украдкой лопая пончики.

– Мертвецкая тишина! – раздалось вдруг негромко справа.

Я повернулся.

– Что может быть приятнее – нарушить благоговейную тишину. Заставить вздрогнуть фарисеев! – обратился ко мне из соседнего кресла мужчина с белым околышем на закрытом чёрной тканью горле.

– Не беспокойтесь за это, – пастор поднял переходник и, собрав мелочь, пересыпал её мне в ладонь, прижимая локтём к коленке свой ноутбук. – Так и Спаситель когда-то устроил сильный шум своим появлением.

Он откинулся на спинку и поводил пальцем по тачпэду.

– Мы не должны прозябать в тишине, – сообщил он, переходя на шёпот, потому что две блондинки и два русых шатена за соседним столом оторвали головы от экранов и посмотрели на нас ещё строже.

Брюнеток среди них не было.

– Тишина губительна, – сдавленно зашептал он снова.

Я успел заметить – одна из брюнеток в очках слева вроде была ничего.

– Нация, состоящая из овец, незамедлительно получает правителей, состоящих из волков. Знаете, кто сказал? – приглушённо вопросил он.

Я неопределённо помотал головой, рассеянно распихивая по рюкзаку провода и девайсы. Всё-таки та брюнетка в очках в чёрной роговой оправе слева, мне показалось, смотрела на меня дольше, чем остальные.

– Неважно! – поспешил он продолжить. – Знайте, даже если сюда заявятся пришельцы… И будь они хоть посланцами дьявола. Мы должны уметь сказать! – он горячо сжал кулак. – Подать голос. Услышать друг друга! – он обратил взор к люстрам, вскинув руку. – И да благословит нас Господь!

Вернув взгляд в нормальную плоскость, он уставился на блондинок рядом с шатенами. Спустя секунду, спохватившись, он захлопнул крышку ноутбука и поднялся. Вслед за ним весь зал вдруг зашумел. Захлопывая лэптопы, все потянулись к выходу. Ровно в пять в абонементных залах отрубается вай-фай, и всё закрывается до следующего утра. Распрощавшись со святым отцом, я принялся просачиваться сквозь толпу, пытаясь взглядом отыскать ту брюнетку в очках в чёрной роговой оправе.

Глава 5. Нью-Йорк. Чайна-таун

Утренняя прохладца щекотала тело.

В майке и шортах я выполз с рюкзачком из отеля, чтобы отстегнуть велик и продолжить исследования.

Байк провёл одинокую ночь на пустом тротуаре, прикованный к проржавленному фонарному столбу. Я присел у колеса, взяв в руки замок. Невдалеке в куче мусора что-то зашевелилось и показалась голова.

Со стороны Маленькой Италии на пригорок на перекрёстке въехал поблёскивающий хромом огромный мусоровоз. Солнце прошлось по металлическим поручням. Сдув пронзительным сигналом с пешеходного перехода мальчишку на скейте, исполин совершил манёвр, повернув в нашу сторону. Двое в перчатках и спецовках, ухватившись за поручни, повисли с двух сторон на закорках. Блестящие яркие нити затанцевали на лобовом стекле.

Голова в куче тряпья беспокойно зашевелилась. Меж коробок показалась пара ног.

Большой палец, торчащий из дыры красного вязаного носка, почесал свод голой стопы. На край контейнера, источавшего смрад, села ворона.

Миновав фонарный столб, мусоровоз, ухнув гидравликой, с шумом сел на амортизаторы рядом с переполненным контейнером.

Из коробок высунулась рука и поскребла худую лодыжку под джинсовой рваниной. Затем стала суетливо искать замызганный драный кроссовок.

Мусорщик спрыгнул с подножки возле плесневелых коробок и грязного спальника, в дыре которого уже обе ноги спешно пытались попасть в обувь.

– Сколько же раз говорить… – протянул он, осматриваясь.

Над кучей мусора показалось мятое лицо афро-азиата с жидкой бородёнкой. Красно-жёлто-зелёная шапка размером с дикий улей примялась на голове.

Ворона с интересом подвинулась ближе, прихватив клювом пакет с чипсами из дыры в большом чёрном пластиковом мешке.

Из-за мусоровоза показался второй уборщик.

– Сколько же тебе говорить… – первый стащил перчатки. – Дрыхни, где хочешь, только чтоб к утру я тебя тут не видел!

Светофорная шапка качнулась. Оборванец достал из нагрудного кармана мятую сигарету и воткнул в рот.

– Ты посмотри на него! – присвистнул второй мусорщик. – За кофе не сбегать? – он сложил руки на распирающем спецовку животе и склонил голову набок.

Ворона, бросив чипсы, принялась добывать из мятого картонного пакета попкорн. Я отстегнул велосипед.

Жуя поломанную сигарету и качаясь в попытках разлепить окончательно хотя бы один глаз, Шапка, источая перегар, перевернулся на четвереньки… приподнялся, мотнуло – устоял.

– Ставки делать будем? – первый переложил голову на другой бок и шумно втянул ноздрями воздух, пытаясь сохранять спокойствие.

Ворона, раскидав попкорн, принялась исследовать размер линялого пеньюара в блёклых розочках.

Второй уборщик тронул башмаком мятый газетный ком. Расправил подошвой заголовок:

– За тобой вон уже летят гости, – он пнул ссохшуюся газету в сторону Шапки. Тот уже почти встал.

Заголовок осветило солнце: «Они придут из созвездия Тельца!».

Шапка, сграбастав широким хватом спальник, приподнял его двумя руками и размашисто сунул в корзину из супермаркета, набитую хламьём.

– Надеюсь, чёртовы инопланетяне не будут так мусорить! – первый натянул перчатку и оглядел переполненные контейнеры.

Второй удручённо кивнул, соглашаясь.

Постоялец мусорного отеля, бормоча, тронул свой нехитрый транспорт и заковылял вниз по улице, сплюнув поломанную сигарету под ноги.

Ворона, распираемая гордостью за находку, элегантно красовалась, намотав на голову стильное неглиже.

Я вывел велосипед на проезжую часть и, оттолкнувшись от бордюра, покатил вниз по улице.

Утро воскресного дня сладко потягивалось в окнах, пробуждаясь. Чайна-таун просыпался.

Пожилая китаянка в расшитом золотой нитью красном халате, подняв со скрипом жалюзи, открывала продуктовый магазинчик, зажатый меж архаичных трёхэтажных построек из тёмно-красного кирпича. Ржавые зигзаги пожарных пролётов нависали над тротуарами. Парень на углу возле лавки с бросовой электроникой принялся выгружать из минивэна коробки. Сухой старик в дырявой соломенной панаме орошал водой листья спаржи на лотках у метро. Из окрестных подворотен стекались к станции жители квартала и пропадали в утробе подземки.

Над всем этим витали немыслимые запахи уличных жаровен. На ходу всегда можно перехватить сочных потрошков на тонкой шпажке.

Моё внимание привлекло кафе, над входом которого иероглифы складывались из зелёных стручков фасоли. Неплохо бы и позавтракать наконец.

Внутри на плите вдоль стены в котелках торчали половники. Чаны с едой и закусками на раздаче. Дурманящий пряный аромат. Отвар из акульих плавников. Молочное желе из абрикосов. Лепешки с черемшой и ананасами. Перец, фаршированный мандаринами. Осьминог с ростками бамбука. Разварные трепанги и мидии с сыром. Тефтели из креветок. Тофу и грибы в кунжуте. Всё благоприятствовало лёгкому перекусу! Фруктовый шербет на десерт. Печёные яблоки в карамели. Жареные бананы в сахарной пудре. Пироги с ежевикой и кукурузные печенья. Пирожные. Пышки. Пончики. Мучные рогалики и рисовые бизе. Хрустящие булочки. Диковинные ягоды в сливках. Сладкие соусы и тарталетки с розовым кремом. Умопомрачительные взвары и напитки, названия которых не в состоянии перевести даже хозяин заведения. Всё это возлежало на лотках, дразнило аппетит и за восемь долларов гуртом призывало с лихвой утолить голод. Шведский стол в китайском буфете. Эклектика глобализации.

На подоконнике у широкого окна средь цветов и карликовых сосен молодая китаянка развешивала вдоль карниза красные бумажные фонарики. Я присел неподалёку и оглядел содержимое подноса, не зная с чего начать.

Под потолком в плоском телевизоре мускулистый атлет с квадратной челюстью рекламировал курсы похудания.

Реклама сменилась кулинарной передачей.

Пышный мужчина в поварском фартуке и белом колпаке с эмблемой канала мешал в большой миске листья салата.

– Вы, наверное, уже слышали новости, Пьер? – обратилась к нему ведущая утреннего выпуска. – Что вы обо всём этом думаете?

– Что я действительно думаю, Нэнси? – певуче грассируя французским прононсом, отозвался розовощёкий повар в студии и энергично перемешал пластиковой ложкой содержимое большой прозрачной тарелки.

– Я думаю: а что, чёрт возьми, мы знаем о кухне этих пришельцев, кто бы они ни были! – он добавил майонез, блеснув логотипом.

– Может быть, не так уж и сильно она отличается от нашей. Плоды! Я с удовольствием угостил бы их вот этим лёгким «Сен-жан фин де Клер» с обязательными артишоками! Мы берём немного кунжута и протёртые орехи. Добавляем яичный соус…

За соседним столом китаец в тёмно-синей униформе автобусной компании отхлебнул чай и откинулся на стул, вальяжно свесив руку:

– Что, если они предпочитают мозги жирных французиков? – прокомментировал он и, прихватив из тарелки лепёшку, принялся разглядывать заголившиеся икры официантки на подоконнике.

К ней на помощь полезла вторая официантка. Мест за соседними столиками быстро не осталось. Я уничтожил содержимое подноса и, вернувшись на улицу, отправился в сторону Манхэттенского моста.

Солнце окончательно утвердилось над пригородами за рекой. Понизив скорость на передаче, я стал медленно взбираться на двухкилометровый горбыль. Под ногами на нижнем ярусе прогрохотала электричка. Свежий бриз с залива тонизировал и давал сил. День только начинался.

Глава 6. Нью-Йорк. Бруклин

– Бам! Бам! – раздалось два выстрела, и Доменика подкосило на мостовую.

Лапша в отчаянии выскочил из-за ящиков прямо на Багси и воткнул ему нож в селезёнку!

Да. Так вроде всё и было…

Я мысленно перемотал ещё раз назад и поставил на паузу. Картинка совпадала! Здесь Серджио Леоне и снимал свой шедевр. Арка Манхэттенского моста на западе Бруклина. Пилоны стометровой опоры на просвет.

Леон Моисеефф, уроженец Риги, слушатель Рижского политеха – автор этого проекта. Старый мост весь вибрирует, глотая нижним ярусом четыре ветки метро. Ист-Ривер богата мостами. Фантастический блокбастер не хиляет, если их не разрушить в первую очередь.

А на открытии соседнего Бруклинского моста вдруг паника, слух – мост ненадёжен! Двенадцать человек погибло в давке. Власти, спасая репутацию моста, провели по нему двадцать слонов из местного цирка «Барнум энд Бэйли». Хиляет!

«Я горд

вот этой

стальною милей».

Бедняга Щен был столь погружён в свои губительные чувства, что спутал Гудзон и Ист-Ривер. Не столь важно. Главный герой в итоге бросается с моста.

Говорят, в одной из опор нашёл покой рабочий, свалившийся по пьяни в жидкий бетон.

Острова в бухте: Свобода. Эллис. Говернорс. Торчит одинокий маяк на проходе.

Эйфель был, возможно, эротоманом. Чулок – Парижу. Даму с факелом – в подарок за океан. Американцы в ответ подарили французам точную копию.

Свобода! В детстве в библиотеке – подшивка «Крокодила» за десять лет. Ни одного номера без американской статуи Свободы. В подписях к картинкам она неизменно берётся в кавычки. Тысячи фантасмагорических исполненных ужасом образов «Свободы» сопровождают все выпуски.

Вот зловещая колючка на голове этой отталкивающей истеричной женщины угрожающе нависла над негритянским бедняком, пытающимся спрятать от неё свою перепуганную семью. Кулаки ярости сжимаются от желания защитить их от беспощадной ведьмы. Листаем дальше. Вот своим факелом она поджигает очаг мировой войны и дома простых тружеников села Анголы. Вместо Декларации независимости она нежно прижимает к груди ядерную бомбу, другой рукой безжалостно швыряя в Камбоджу и Вьетнам смертоносные «Першинги» и «Томагавки». Мир горит в пожаре империалистической войны. Вот каменной ступнёю она разбивает в прах на мелкие кусочки: «Права человека»! На её плечах, словно на лошади, восседает пузатый монополист с сигарой. Закусив удила, она издевательски гогочет над непосильно страдающим рабочим классом всего мира! И теперь здесь на берегу Нью-Йоркской бухты довольно сложно избавиться от иррационального лёгкого холодка при виде этой исполинской фигуры – советская пропаганда была крайне убедительна в своих образах.

Остров Эллис в дымке. Первой под звуки фанфар пересекла границу нового иммиграционного центра пятнадцатилетняя ирландка Анни Мур. Официальные поздравления и десять тысяч долларов от властей в подарок. Всем остальным круги ада. Потоки иммигрантов. Депортации. Самоубийства после оглашения решений. Процедура проверки для каждого – до пяти часов. Сначала на второй этаж по длинной лестнице. Запыхавшихся и хромых – домой. А вдруг туберкулёз!

Вша, парша, глаукома? Забракованных метили мелом прямо на одежде. Дальше тест на определение элементарных умственных способностей – сложить из деревянных кусочков кораблик. Некоторым не под силу – ещё тошнит от недельной болтанки. Кишки наружу. Одежда ещё пахнет блевотой. Одиноких женщин – домой! Проституток в Бруклине и так, как грязи.

Далёкий мост Джованни да Верразано на границе с океаном в дымке.