Танге Тингл и туманы

Анче Колла

Танге Тингл и туманы

Врут ли старые сказки про чудовищ из туманов – сами судите. Все, что неясно и мутно, всегда людям – страх троекратный. Паучок в дымке встретится, а глаза такое чудище рассмотрят, что хоть на край и за край беги, спасайся.

Артиланы тоже верили, что доброй душе негоже расхаживать туманными предрассветами и темными ночами. Бог весть, что там запрятано, а все же, не дураки старики, что рассказывают о духах, прячущихся в сумерках. А если старух послушать – так и вовсе на полжизни вперед испугаешься: тролли и ведьмы, мол, только и ждут там, чтобы утащить доброго человека в самое сердце темноты и выпить из него всю радость. Вернется такой домой – если жив останется – да только все равно, что мертвый будет. Ни засмеется никогда, ни слова теплого никому не скажет. А в глазах такой холод застынет, что жуть.

Оттуда и пошел у артиланов обычай до заката по земле ходить, а как солнце за дальней опушкой скроется – к домашнему очагу спешить, огонь разводить, чай заваривать, разговоры разговаривать. А по темноте без особой надобности не бродить.

Но если путник какой постучит в дверь – скорее впустить, только сперва лучину, зажжённую от домашнего очага, к лицу поднести, проверить, не идет ли нечисть какая следом. Видеть же нечисть всякий артилан с детства умел: добрый очажный огонь от нее чадом исходил, да тени жуткие вокруг в пляс пускались. Перед таким гостем не грех и двери захлопнуть. А не прогнать его – беду в дом пустить…

От деревни талей (рыбаков-артиланов) на самом берегу быстротечной речушки до лесного поселения тинглов (охотников) путь неблизкий.

Загостился однажды Раха Тингл у сестры Таль за миской доброй ухи, и домой отправился, когда уже солнце за верхушку самой высокой сосны зацепилось. С закатами оно как: поначалу все кажется, что вечер не близок, светло кругом, лучи золотом листву топят. А потом – раз – и темень. Так вышло и тогда. Пока до опушки добрался Раха, только перевёрнутая краюшка солнца и цеплялась еще за землю, бежать пришлось со всех ног.

Жена, конечно, впустила бы его и из ночи вернувшегося, да больно уж суеверной была она, страшилась, что муж зло за собой принесет. Успел. Едва дверь за ним захлопнулась, провалилось солнце за край леса, и туман опустился на землю, зазмеились дымчатые рукава меж домов, по утоптанным тропинкам и вверх по вековым стволам.

В каждый двор заглянул туман, морось любопытная! Только от костерка во дворе соседа и шарахнулся. А за туманом пришла ночь.

Заснул уж было Раха, как вдруг видит: жена масла в лампу подливает, в пуховый платок кутается. Не иначе, на улицу собралась.

– Ты куда это?, – окликнул ее охотник.

– Путник там, – сказала женщина, махнув рукой в сторону двери.

Прислушался Раха – тишина. Ни звука, ни стука.

– Где ж? Ничего не слышу.

– Плачет кто-то. Поди, ребенок заблудился…

Неспокойно на душе стало охотнику. Всех детей в деревне наперечет знал, не было в соседях таких непутевых родителей, чтобы дитя в ночи забыть. Снова прислушался – однако, и правда, вроде, хныканье доносилось снаружи.

– Дай-ка мне лампу да лучину из очага принеси. Не женское это дело – по темноте ходить. Я посмотрю, что там.

Раха вышел из дома. Туман посторонился огня в его руках, попятился за ворота. Хороший охотник всегда слышит самый неприметный звук, без того добычи в лесу не достать. Вот и сейчас Раха безошибочно спешил на едва различимый то ли писк, то ли стон. По улицам поселения, до самого последнего дома, за которым начиналась чаща. Неужто и впрямь, ребенок у кого сбежал поиграть и в лесу потерялся? Среди деревьев туман был еще гуще, от огня всего неверный круг и оставался.

Долго ли шел человек наперерез темноте, чавкая подошвами по мшистой земле, но вот дошел до самого сердца тумана. Огонь лампы был едва различим, а лучина от очага домашнего и вовсе потухла. Прямо под деревом сидел и плакал мальчишка. Казалось, он даже не боялся внезапно появившегося из ночи бородача.

– Ты что ж это тут? – спросил его Раха. Но мальчик только поднял заплаканные глаза и тут же опустил. Лет девяти от роду, едва ли больше.

– Эй, ты понимаешь меня, малец? Откуда ты? – продолжил выпытывать охотник.

Мальчик молчал, только дрожал. То ли от холода, то ли от страха. Снял с себя Раха меховую куртку, завернул ребенка, на руки поднял. Да видно, как раз вовремя: только попал в тепло, как тут же найденыш то ли заснул крепко, то ли в обморок упал от истощения.

Поспешил охотник обратно к деревне. Уж он-то не заблудится, ему что днем, что наощупь – все одно, дорога прямая, лес за много лет исхожен до последней кочки. Быстро добрался до артиланских домов, а там и свой двор. Запоздало мелькнула мысль, что лучина-то погасла, а надо бы поднести к лицу гостя ночного, а вдруг как чадить станет? Но ребенок гляделся в конец истощенным и слабым, скорей бы в тепло домашнее!

На пороге беспокойно переминалась жена. Как увидела находку – ахнула и совсем про лучину не вспомнила, поспешила на помощь.

До самого утра хлопотали они с Рахой над мальчиком. Согревали, крепким бульоном поили, травы запаривали, ссадины мазью целебной мазали. Весь посечённый был, будто долго бежал через лес, не разбирая дороги. А куда, от кого – и не спросишь. Лишь на рассвете, впервые открыв глаза, посмотрел на них мальчишка благодарно, показал на себя рукой и сказал одно только слово: «Танге».

С тем и провалился обратно в сон.

Утром про найденыша гудели все. Кто-то припомнил за лесом небольшое кочевое поселение, которое давно уж снялось со стоянки. Порешили артиланы, что ребенок от них отбился. Странный был там народ, и в каждой семье по десятку детей – вот и не заметили пропажи.

Что касается Рахи и его жены – им, напротив, не дала судьба наследников. И стал Танге им сыном. Не иначе как боги подарок сделали.

Быстро выучился Танге новому языку, а после – и охотному делу. А когда стар стал отец – заменил его совсем, и не было ему равных ни по скорости, ни по реакции, ни по способности тихо передвигаться. Даже птицы, и те его не слышали – хоть подходи и голыми руками дичь бери, не тратя стрел.

Счастливы были родители, как не гордиться таким сыном!

Но все ж была одна странность, о которой мать только и знала. И, хоть и беспокоилась, а виду не подавала.

По осени и по весне по лесам тинглов протягивались особо плотные туманы. И тогда Танге становился задумчивым. За обедом мог ложку пару раз мимо рта пронести и на том еду закончить, к вечеру все больше молчал. А ночью (только мать и просыпалась) неслышно уходил из дома, чтобы вернуться уже под утро.

И так всякий раз. Только туман прогуляется по лесу – и ночью уходил приемный сын из дому.

А наутро Танге был счастлив. И работа спорилась ладнее обычного, и песни пелись громче. Будто там, посреди липкой мороси, был источник жизни и радости.

Не раз и не два пыталась мать спросить, зачем и куда он уходит по ночам.

– Показалось тебе, сон привиделся. – вот и весь ответ.

Потом наступало долгое лето, когда туманы сторонились поселений, уползали в самые дальние чащи, хоронились до поры. И захочешь отыскать – не дойдёшь! И ночные вылазки Танге забывались.

А затем он и вовсе влюбился! Не говорил, конечно, но Самиша, соседская дочка, теперь стала часто бывать у них дома. То силки поможет Рахе вязать, то с пирогами на кухне полдня проведёт.

До самой поздней летней ночи гуляли они с Танге по окрестностям. На деревьях сидели, глядя на близкие звёзды, до большой воды добегали и, наперегонки с приливом, носились по кромке.

Ближе осень, все счастливее был приёмный сын Тинглов. А как зарядили дожди, потянулись туманы – снова заметила мать: высовывается в окна, вдыхает морось и будто светится радостью изнутри.

На шестой день девятого месяца года, дождавшись ночи, Танге снова ушёл в туман и вернулся лишь с рассветом. И снова только мать и видела. Не счастливый пришёл на этот раз. Задумчивый. Потерянный. Будто радость в лесу позабывший.

И наутро грянуло несчастье. Самиша заболела. Да так, что и самые старые знахарки из тинглов не знали, что же с ней такое творилось. Не лихорадка, не сыпь, не болит ничего. Но будто замёрзла изнутри всегда веселая девчонка. Знай себе – сидит в углу комнаты и смотрит в угол. Молчит, глаза, словно мутное стекло. И растирали, и тормошили, и отварами поили. Все без толку. Старухи шепотом, чтобы родители не услышали, все переговаривались – уж не с ума ли сошла за ночь девка?

– Самиша заболела, ты б сходил, сынок, – сказала мать Танге.

Помолчал сын, вздохнул устало. Взялся стрелу точить и тихо так ответил:

– Не хочу. Незачем.

И будто холоднее стало у жарко растопленной на пирог печи.

Кто в целом свете любит крепче матери? Нет такого зла, что не оправдала бы ее любовь, нет силы, способной поколебать ее веру. А потому, когда заглянул к вечеру отец Самиши да рассказал, что дочку в ночи видели выходящей из дому, мол, не Танге ли позвал? – мать ответила, что у самой кости старые болят, до утра глаз в ту ночь не сомкнула и точно знает: сын был дома и крепко спал.

На том и порешили. Сама девчонка в лес ни с того, ни с сего пошла, в тумане заплутала да несчастье в дом и принесла.

Танге скоро снова повеселел. Но впредь ни мать, ни отец не видели, чтобы он девушек приводил. Все один был, особняком, часто уходил погулять – и тоже без компании. И все так же по ночам норовил выбраться в туманный лес.

А зимой пропала ещё одна девушка. Жила с родителями на самой окраине поселения тинглов, хороводы водила, пела, что заслушаешься!

Снарядились охотники в лес на поиски. Долго ли ходили, нет ли, а нашли насмерть замёрзшей у лесного озера. Знахарки сказали, сердце ее остановилось задолго до того, как мороз сковал кровь.

Танге стал молчаливей прежнего. И матери неспокойно было. Хотя и не видела никогда, чтобы общался сын с погибшей девушкой, но болела душа недобрым предчувствием. Никаких бед не случалось летом в бестуманье. А как поползли белые закатные рукава по лесу – и все странно стало, и несчастья на порог заторопились.

Так, до первоцветов, ещё две девушки «замёрзли», как Самиша. Что есть они, что нет. И стали соседи недобро косится в сторону семьи Танге. Припомнили, как нашли никому не ведомого мальчика посреди туманной ночи, как водился он с Самишей до осени, а как заболела – не навестил ни разу. Детвора истории выдумывала – одна страшнее другой: то оборотнем называли Танге, то самим дьяволом, обманом пробравшимся в человеческую семью… Мать плакала украдкой и молилась о лете…

– Он по ночам ходит в лес. Каждый раз, когда туман…

– Почему ты раньше не говорила? – Раха пытался развести огонь в печи дрожащими руками. – Теперь страшно из дому его выпускать. Соседи, того и гляди, кинутся!

– Но он не мог! Пусть не родной мне, но вырастила его я. Не мог он зла сделать девушкам!

– Ой, женщина! И я люблю сына, но все странно в этой истории… А если ещё и по ночам ходит…