Как ты там?

– Федя, я не могу… Я не знаю, как мне идти… – пролепетал Илья и я понял, что он растерян ещё больше, чем я.

Мне пришлось просунуть свои плечи ему под руку и обхватить за пояс – так я хоть как-то мог его удержать. Это напомнило мне сцены из многочисленных военных фильмов, где красноармеец отказывается оставить в лесу своего раненного товарища и несёт его на себе, спасая от нагоняющих их фашистов.

И тогда я вдруг понял, что надо делать.

– Слушай меня! – гаркнул я ему ухо, отчего он вздрогнул и встрепенулся, – С левой ноги, шагом марш! Раз-два! Раз-два!

И это сработало. В советской школе нас с октябрятского возраста заставляли ходить строевым шагом, всякие гадские «смотры строя» устраивали у нас чуть ли не каждую четверть, два раза моя пятьсот сороковая школа была на «военном положении» – это мы так готовились к войне с Рейганом в Советском Союзе времён Андропова – если кто не помнит; да и уроки по «Начальной Военной Подготовке» были ох как ещё свежи в нашей памяти. Поэтому Илюша сразу откликнулся на заданный мною ритм, пару раз пошатнулся, но потом всё более уверенно зашагал вперёд. Вскоре я перестал считать вслух – в нашем сознании, отбивая такты, уже заработал внутренний метроном, и шли мы так быстро, насколько позволяло наше состояние.

Теперь ноги несли нас сами, но что-то странное происходило со зрением – на его периферии постоянно присутствовало какое-то движение – вся природа казалась ожившей и мы больше не решались оглядываться назад. Незнакомая местность виделась поначалу ровной, а вблизи вдруг становилась бугристой и рыхлой, словно эти преграды вырастали из земли прямо перед тобой. Казалось, что какое-то злое и опасное существо затаилось в ожидании, чтобы понять, когда мы, наконец, ошибёмся, собьёмся с пути и станем его добычей.

Пару раз у меня неожиданно включалась звуковая память недавнего прошлого – шум моря и девичий смех. Я внутренне содрогался, стискивал зубы, но желание вырваться и покинуть эту чуждую для нас нечеловеческую территорию только предавало мне сил.

Наконец мы увидели бликующие на далёких скалах лучи фар едущей на запад машины.

Взяв эту точку за ориентир, мы стали просто двигаться в её сторону и, полностью утратив ощущение времени, в какой-то момент выбрались на шоссе.

Но что было делать дальше – непонятно. Как-то собрав мысли, я вспомнил, что кроме подаренных мамой двадцати пяти рублей других денег у нас нет – мы всё выгребли, расплачиваясь за проезд до страны чудес, из которой едва смогли выбраться.

Ночью на шоссе опасно светить такими деньгами, а бесплатно нас никто отсюда не повезёт. Поэтому есть два варианта: либо попытаться устроиться прямо здесь, чтобы переждать ночь, либо идти по трассе в сторону Симеиза.

– Конечно, идти! – закричал в ответ Илюша так громко, словно получил контузию, – Не надо тут оставаться!

Впрочем, контужены мы были оба. Я пытался себе представить, чтобы произошло, если б мы не сбежали, а валялись сейчас на том уютном пляжике, рядом с обступившими нас четырьмя существами… и от таких мыслей я проваливался тёмную и жаркую невесомость.

Два раза перед нами тормозили машины, но мы сами, видимо, казались другим людям настолько страшными, а речь наша сбивчива и сумбурна, что они сразу же уезжали.

Впрочем, идти по шоссе было даже приятно, оно представлялось мне безопасной транспортировочной лентой, а вот по сторонам от него что-то постоянно двигалось и шуршало, словно выжидая момент, когда мы окончательно расслабимся и сделаем роковой шаг в сторону. Я даже серьёзно задумался о том, способны ли мои мысли материализоваться, но здраво рассудил, что тогда бы любой наркоман мог бы погрузить мир в хаос собственного кошмара.

А потом Илюша молча дотронулся до моего плеча, указывая на что-то слева от себя, я повернулся и заметил широкую полосу света. Казалось, что она проявляется прямо на глазах – линия горизонта над морем, где должно взойти солнце.

И когда мы поняли, что ночь кончилась, то сели прямо у дороги. Попытались что-то сказать друг другу, но не смогли, потому что едва шевелили языками – у нас ведь и воды даже не было!

Мы сидели на камне, и чем светлее становилось вокруг, тем меньше мыслей оставалось у нас в головах, пока все они не исчезли.

Кажется, я уснул, потому что встрепенулся от странных звуков, какого-то стального цоканья и скрипа, этот шум настойчиво приближался из-за поворота, а потом мы увидели запряжённую в повозку лошадь и управлявшего ей бородатого мужика. Это был крымский татарин, ехавший куда-то в сторону Фороса. Он сам вызвался подвести нас и даже угостил яблоками.

Мы поблагодарили его, когда он высадил нас на верхней дороге над заповедником и с трудом добрели оттуда до нашего лагеря. Там мы напились воды и завалились на свои спальники, а друзьям сказали, что просто опоздали на автобус и добирались ночью на перекладных.

И никто из нас никогда никому не рассказывал эту историю.

Эрмитаж

То странное лето девяносто второго года я помню уже совсем смутно.

Мы с Илюшей работали продавцами книг в длинном подземном переходе на Китай-городе и поступали на философский факультет МГУ. Оба понимали, что шансов у нас практически никаких, стоило лишь взглянуть на табуны отличниц, золотых медалисток и упёртых ботанов, которые весь год что-то зубрили, но для себя мы решили, что опыт абитуриентства нам не помешает. Тем более, где ещё знакомится с умными и красивыми девушками, как не при поступлении в Университет?

Тогда мы и подружились с сёстрами-близнецами Любой и Надей, лихими выпускницами гуманитарного лицея, которые читали нам стихи Луи Арагона на языке оригинала и умели пить шампанское прямо из горлышка.

В самом начале лета мы планировали заработать денег и устроить в Симеизе уже настоящий музыкальный фестиваль со своей базой и приглашёнными группами, но новости из Крыма были одна хуже другой: Одного известного организатора концертов кинула на деньги местная мафия, так же в разных местах гопники избивали не только неформалов, но и обычных отдыхающих, а украинская милиция не уступала им по свирепости и вымогала деньги у кого только можно.

Поэтому Илюша решил сделать что-то в Москве, но перед этим съездить в Питер, чтобы посмотреть, как обстоят дела там и набраться опыта.

В Петербурге мы первый раз попробовали кислоту, после чего я вернулся домой, а Илюша встретил девушку и остался там до января.

А самым запомнившимся для меня событием лета стало не знаменитое «Гагарин-пати», про которое я слишком поздно узнал и не попал, а Булгаковский Бал в саду «Эрмитаж» – первая вечеринка, где я увидел по-настоящему богатых людей.

В тот вечер мы гуляли по бульварам и уже тогда заметили, что в окрестностях Каретного Ряда намечается нечто грандиозное – у входа собирались нарядно одетые мужчины и женщины в платьях, а в самом парке надувался настоящий воздушный шар, как в фильмах по Жюлю Верну.

Пройдя по задворкам, мы с Илюшей забрались на старую кирпичную стену, отделявшую сад от жилых домов, дождались темноты, наблюдая за перемещениями охраны, и в нужный момент спрыгнули вниз, сразу смешавшись с толпой.

Так мы, как сироты из святочного рождественского рассказа, оказались на чужом празднике, который журналисты «Московского Комсомольца» окрестили потом «Балом Сатаны».

Впрочем, ничего сатанинского, кроме отсылки к Булгакову, там не происходило. Просто одни люди бесцельно шатались по парку, пытаясь представить это светским променадом, и внимательно сканировали друг друга, прикидывая стоимость чужого внешнего и внутреннего капитала. Иные хохотали, обливаясь шампанским, и веселились, кто как умеет, а некий ценитель красивой жизни блевал прямо из гондолы висящего над парком воздушного шара, но в целом всё происходило относительно прилично. Возможно потому, что это всё-таки была вечеринка для тех, кто позволил себе купить дорогой билет и старался соответствовать своему новому положению в обществе.

Поначалу мы чувствовали себя зажато, но потом встретили знакомых, которые пробрались сюда примерно таким же образом и они показали нам один трюк: подвели к веранде закрытого шторами ресторана, просунули туда руку с пустым пластиковым стаканом и попросили налить чего-нибудь выпить. За шторами раздался смех и вскоре в руках наших товарищей оказался стакан вина, который они распили на четверых.

Затем за дело принялись мы, а точнее я, потому что Илюша сам просить стеснялся, но выпить нам было просто необходимо. И не смотря на то, что какие-то деньги у нас с собой и были, здесь они совсем ничего не стоили.

Я подобрал на лавочке несколько пустых стаканов, выбрал из них самый чистый, прошёл в другой конец веранды, набрался решимости и просунул руку между натянутыми белыми полотнами.

Возможно, я сделал это слишком резко, потому что услышал испуганное женское аханье. Затем кто-то отогнул штору, и передо мной возникло лицо мужчины с аккуратно подстриженной бородкой, которое показалось мне смутно знакомым. А он, в свою очередь, взглянул на меня и увидел перед собой невысокого кудрявого мальчика с виноватой улыбкой.

– Извините, – сказал я, – Пожалуйста, плесните мне немного выпить, а то очень хочется…

Тот удивился, бросил взгляд на стол и налил мне шампанского.

Я сказал «спасибо» и хотел, было, убрать руку, но он жестом попросил меня подождать и неожиданно плеснул в стакан щедрую порцию водки. «Это коктейль Северное Сияние, – объяснил мне мужчина, которого я явно видел по телевизору, – Чтоб уж наверняка!»

Мы с Илюшей выпили этот стакан на двоих и тогда, наконец, ощутили себя участниками представления.

Огни стали ярче, музыка громче и всё происходящее больше не казалось каким-то бредовым.

Мы пообщались с живущей в сквоте у Петлюры Пани Брони – жизнерадостной бабушкой, которая спела нам про попугая, сидящего на плече у шарманщика и вытягивающего билетики счастья.

Красивых девушек здесь хватало, но те из них, что явились сюда без мужчин, сами искали себе солидных спутников и общество таких персонажей, как мы, их не устраивало.

Потом мы опять встретили товарищей, научивших нас этому фокусу. К тому времени они были уже пьяны, а посетители ресторана отдали им примерно третью часть небольшого поросёнка на блюде. У него была полностью цела голова, но выглядел он совсем не страшным, а каким-то усталым.

С этим поросёнком мы принялись ходить по парку, а когда встречали каких-нибудь известных людей – а их там было много – то пытались этим поросёнком их угостить. Все, разумеется, отказывались, а музыкант знаменитой тогда группы «Технология» сказал, что у него изжога и отдал нам бутылку джина, где ещё оставалось грамм сто пятьдесят.

Тогда голова поросёнка была превращена в арт-объект и оставлена на постаменте фонарного столба. В назидание гуляющим мимо людям она – по замыслу авторов, должна была олицетворять человеческую похоть и чревоугодие.

А на самом пике опьянения, в попытке отыскать туалет, я обнаружил на задворках сада странную будку с задёрнутым шторой входом и указал на неё Илюше.

– Смотри, это что, камера обскура?

Мы подошли ближе и увидели хозяина этого аттракциона – человека с набелённым лицом, во фраке и цилиндре, взятом, судя по всему, из костюмерной театра «Сфера».

– Здравствуйте, – сказали мы, – А что вы тут устраиваете? Представление?

Он смерил нас оценивающим взглядом и слегка улыбнулся, но улыбка эта была не данью вежливости, а какого-то сочувствия.

Других людей поблизости не было и вообще мне показалось странным, зачем он поставил свою конуру на самом отшибе, но, возможно, в этом и заключалась часть его замысла.

– Можно сказать и так, – ответил человек, – Но только для одного зрителя.

Возможно, мы его чем-то заинтересовали, потому что после небольшой паузы он продолжил.

– Это машина различий, моё изобретение. Я назвал её так в честь Чарльза Бэббиджа, но считают на ней не математику, а метафизику. Она показывает людям картины – преимущественно те, которые они мечтают увидеть. За это они мне и платят.

– Это как цыганкам с картами, что ли? – усмехнулся я.

Он посмотрел мне в глаза, и я понял, что этот усталый актёр, так же, как и мы, сильно нетрезв, но уверенно держится на ногах благодаря профессиональной привычке.

– Я не гадалка, мальчик, – проговорил он, – Всё гораздо сложнее.

– А можно на неё посмотреть?

– Я дорого беру за вход… Но, знаете, чтобы она правильно работала, надо, чтоб кто-то её подпитывал, а такие молодые люди, как вы, вполне могут подойти мне в качестве аккумулятора…

– А, так вы актёр в роли сумасшедшего изобретателя! – догадался Илюша.

Ряженый усмехнулся.

– Давайте так – вы либо принимаете правила игры, либо нет. Сегодня через неё, – он указал в сторону будки, – Прошло слишком много людей с запоротой кармой, и она от них устала. А вы, я вижу, чистые юноши, пока ещё не успели ничего натворить. Поэтому если вы заплатите мне одним своим воспоминанием, каким-нибудь счастливым детским событием из вашей жизни, просто вспомнив о нём, то я загружу их в машину, а потом включу её для вас поработать.

– Но это действительно того стоит?

Фокусник пожал плечами.

– Если у нас равнозначная сделка, то я вас мурыжить не собираюсь. Вы покажете мне ваше прошлое, а я вам – возможное будущее.

– Ой, только не надо тут волшебника из себя строить! – усмехнулся Илюша.

– Как хотите, – и оператор машины сделал вид, что теряет к нам интерес.

– А я согласен!

Он совсем не удивился и откинул передо мной штору.

– Тогда заходи.

Я пробрался в кабину и заметил, что она очень похожа на фотокомнату конца семидесятых годов – маленькое закрытое пространство с направленным на тебя объективом. У меня осталось воспоминание, что лет в пять в подобном месте делали мой фотопортрет, а моя трёхлетняя подруга испугалась фотографа и «на карточке» – так ещё назывались тогда фотографии, получилась заплаканной.

Сейчас я, в отличие от неё, фотографа не боялся, но немного удивился, когда этот человек протянул мне обычную строительную каску, из макушки которой выходил обмотанный изоляцией провод, ведущий к аппарату, похожему на те, что используются для звукозаписи в музыкальных студиях.

– Надень на голову шлем, он свяжет тебя с машиной.

– И что мне дальше делать? – поинтересовался я, нацепив каску.

– Просто вспоминать.

Он вышел, и свет в кабине погас.

Под мерное гудение механизма я, поначалу, просто сидел на стуле и покачивался на волнах опьянения, а потом вдруг неожиданно ощутил себя в некоем подобие библиотеки, которая, видимо, всегда существовала у меня в сознании. Там, на нижней полке, в виде объёмных голографических открыток, стояли мои детские воспоминания.

И самые первые из них оказались связаны со сквером на Серпуховском Валу.

Когда-то это была насыпь, за которой заканчивалась граница города и по обеим сторонам от неё сторожевыми крепостями стояли Донской и Даниловский монастыри, а позже Вал превратился в подобие бульвара. Ветви деревьев, сходясь наверху, образовывали нечто вроде зелёной арки длинной в километр. С самого глубокого детства я смотрел в её далёкую перспективу, и она приучала меня к ощущению бескрайности мира, поэтому впоследствии я стал называть это место Первосквер.

… И вот мне три года, кажется, стоит лето, потому что на мне только шорты и маечка, мы с бабушкой идём по скверу, но она почему-то всё время держит меня за руку и мне это не нравиться. Гулять так совсем не интересно, ведь я хочу сам всё исследовать, поэтому, выждав подходящий момент, я высвобождаю руку и что есть мочи несусь вперёд.

Бабушка не может меня догнать и что-то кричит вслед, я оборачиваюсь и вижу её далеко позади, она кажется совсем маленькой; я уже ничего не слышу и бегу дальше, под аккомпанемент звенящих трамваев, с их рогов сыпят разноцветные искры, и всё новые и новые арочные своды огромных деревьев расступаются надо мной.

А потом я опять оглядываюсь назад, чего, конечно, не стоило бы делать, но в то время я ещё не знал истории Орфея и жены Лота, поэтому поскальзываюсь и со всего размаха падаю в подсыхающую лужу, состоящую целиком из грязи.

Когда бабушка ведёт меня домой, мне очень стыдно, потому что я весь перемазан какой-то чёрной дрянью со дна лужи, прохожие бросают на меня удивлённые взгляды, а бабушка обещает рассказать о моём позоре не только папе и маме, а ещё и язвительной тёте и ехидному дяде, которые и так постоянно меня подкалывают.

– Готово! – раздался вдруг голос над моим ухом, и я встрепенулся, забыв на мгновение, где нахожусь.

Надо мной загорелась лампочка, а рядом стоял хозяин аттракциона. Он был теперь бодр и доволен, словно сам проглотил моё прошлое, и оно предало ему сил.

– А теперь уступи место своему другу.

– Так, подождите, а как же вторая часть нашего соглашения?

– Ах да,– человек лукаво улыбнулся, – Только имей в виду, что по условиям нашей сделки я не покажу тебе, как всем остальным, то, чего ты желаешь увидеть. Я просто запускаю машину.

– Ну, хорошо,– ответил я, и Ряженый снова задернул штору.

Видимо, он что-то переключил на наружной стороне будки, потому что лампочка начала гаснуть и снова включаться. Сначала через небольшую паузу, а потом ускорилась и замигала, как на дискотеке, не хватало только других звуков, кроме уже привычного шума, а когда её свет вдруг погас, я увидел не просто яркие пятна на сетчатке глаза, а совершенно ясную, составленную из них картину.

На ней я увидел человека, сильно похожего на меня, только не кудрявого, а уже лысого. И он был заперт в тесном помещении, которое отчасти напоминало библиотеку моего прошлого, но всё же сильно от неё отличалось.

Мой повзрослевший и полысевший двойник сидел на полу, прислонившись спиной к каким-то стеллажам, уставленным разными фигурами. Эти стеллажи занимали почти всё пространство комнаты, а стоящие на них объекты хоть и не казались пугающими, но таили в себе некую угрозу. Казалось, что через секунду эти фигуры оживут и набросятся на сидящего на полу, который, судя по всему, пребывал в бессознательном состоянии. Я знал это потому, что хоть и не отождествлял себя с ним, но я всё же ощущал между нами некую связь.

Яркий свет ударил мне по глазам. Я зажмурился и быстро вышел наружу, где по-прежнему была ночь, и я пытался что-то разглядеть в свете далёких фонарей.