Помоги проекту - поделись книгой:
Также во время проповеди инквизитор сообщал «верующим отличительные черты различных ересей, признаки, по которым можно обнаружить еретиков, хитрости, на которые последние пускались, чтобы усыпить бдительность преследователей, наконец, способ или форму доноса» (И. Р. Григулевич). А то, что доносы последуют, сомнений ни у кого не возникало.
От региона к региону политика инквизиции отличалась лишь нюансами. Один инквизитор вызывал у прихожан желание донести на ближнего, апеллируя к их совести и объясняя, какие страшные муки ада уготованы еретикам, а также напоминая, что донос — это дело благое, по сути, попытка доброго христианина спасти заблудшую душу. Другой инквизитор прибегал к запугиванию, обещая за утайку сведений о ереси отлучение от церкви. Третий сулил тем, кто окажет содействие в выявлении и поимке вероотступников, индульгенции, причем особо отличившиеся могли получить прощение еще не совершенных грехов в следующие три года.
Так или иначе, инквизиторы добивались того, чтобы после проповеди к ним выстраивалась целая вереница доносчиков.
Для доносчиков был установлен возрастной ценз. Доносчиками (как и обвиняемыми) могли быть юноши с четырнадцати и девушки с двенадцати лет. Но иногда, в порядке исключения, принимались доносы от совсем еще детей. Вообще же среди доносчиков встречались люди самых разных социальных категорий и возрастов, а к доносу их побуждали самые разные обстоятельства. Одни видели в этом свой христианский долг, другие боялись сами попасть под подозрение и таким путем пытались отвести от себя беду, третьи зарабатывали индульгенцию, четвертые просто расправлялись руками инквизиции со своими врагами. Немало было и тех, кто надеялся прибрать к рукам часть состояния еретика после его ареста в качестве поощрения.
Часть доносов делалась анонимно, и эти доносы инквизиция рассматривала не с меньшим тщанием, чем доносы публичные. Многие доносили во время исповеди.
О тайне исповеди речи не шло — более того, монахи и приходские священники были обязаны доносить инквизиции обо всем услышанном во время исповеди, что хотя бы отдаленно могло быть связано с ересью.
Доносы разделялись на две категории. Для тех, кто с уверенностью заявлял, что кто-то из известных им персон повинен в ереси, действовало правило «доказательства вины». Если обвинение оказывалось клеветой, доносчика обвиняли в лжесвидетельстве, и за это полагалось наказание. Лжесвидетеля, например, могли выставить у позорного столба, приговорить к ношению позорных знаков на одежде, которые нашивались на спину и грудь, конфисковать его имущество или просто отправить в тюрьму на определенный срок. Доносчиков, которые лишь высказывали предположения, что кто-то повинен в ереси, если их донос не оправдывался, никак не наказывали.
Случалось, что обвинитель отказывался от своих показаний. Но инквизиция, как правило, не принимала это во внимание и следствие по доносу не прекращала. Она рассматривала подследственных еретиков как весьма изворотливых и опасных преступников и в таких случаях допускала, что их тайные пособники могли прознать о доносе и под угрозой расправы заставить доносчика отказаться от своих слов.
Были, разумеется, случаи, когда доносы подделывались — в том числе и самими инквизиторами. С такими доносами инквизиция, по понятным причинам, работала даже более тщательно, чем с доносами, поступившими от прихожан.
Как строился следственный процесс
Основные принципы уголовного розыска были заложены начальником парижской тайной полиции Эженом Франсуа Видоком только в XIX веке. Так что не стоит удивляться, что следственный процесс в современном варианте сильно отличается от следственного процесса в Средние века.
Также не следует забывать о специфике преступлений, расследуемых инквизицией. Если человек вынашивает в голове убеждения, осуждаемые доминирующей на территории религией, а также распространяет их через разговоры с другими людьми, не может идти речь, например, о вещественных доказательствах преступления; разве что только у еретика находили соответствующую литературу или религиозную атрибутику[25].
Но коль скоро ересь считалась серьезным преступлением, за которое отвечали по всей строгости, попадали в тюрьму и лишались жизни, то, разумеется, было и следствие.
С чего же оно начиналось?
Получив донос на некое лицо, инквизитор вызывал на допрос свидетелей, способных подтвердить или опровергнуть выдвинутое обвинение. Параллельно он «собирал дополнительные сведения о преступной деятельности подозреваемого и его высказываниях, направлял запросы в другие инквизиционные трибуналы на предмет выявления дополнительных улик» (И. Р. Григулевич). В этом смысле активность инквизиционного следствия ничуть не уступает современному.
Что это были за улики? В основном — свидетельства других людей, которые отличались многообразием и часто не сочетались между собой. В ход шло все, что говорилось о подозреваемом: показания членов семьи или слуг (если таковые имелись), донесения агентов инквизиции, сплетни и даже свидетельства криминальных личностей, словам которых не было доверия в светском суде. К показаниям в пользу подозреваемого, как правило, относились скептически, исходя из того, что они могут быть вызваны ненавистью к церкви и желанием помешать наказанию преступлений, совершенных против веры.
Кто-то из инквизиторов искренне полагал, что собирает улики против подозреваемых ради спасения их душ, кто-то цинично делал собственную карьеру. Но, так или иначе, инквизиторы всеми средствами поддерживали свой образ стражей веры и блюстителей чистоты человеческих помыслов и в этом весьма преуспевали.
Конечно, инквизитор не мог вести все дела в одиночку, поэтому важная роль в добыче доказательств вины еретика отводилась сотрудникам инквизиционного трибунала.
Собранный следствием материал передавался квалификаторам, которые решали, следует ли предъявлять подозреваемому обвинение в ереси. Далее, если квалификаторы выдвигали решение не в пользу подозреваемого — а так обычно и бывало, — инквизитор отдавал приказ об аресте. Нетрудно догадаться, что находящийся на жалованье у инквизитора квалификатор — даже в том случае, когда дело было шито белыми нитками, — не имел никакого желания выступать против своего начальника, который приложил столько стараний, чтобы изобличить еретика.
Но изыскания инквизитора, на основании которых делал свои выводы квалификатор, составляли только первую часть следствия. Дальнейшее следствие велось при непосредственном участии в нем подозреваемого и строилось на допросах, которые делились на две категории: обычные (словесные) и пристрастные (с применением пытки).
После ареста подозреваемого отправляли в тюрьму. Нередко у инквизиции были собственные тюрьмы, но в небольших населенных пунктах или в бедных регионах (тюрьмы инквизиции содержались на местные средства) подозреваемые в ереси содержались отдельно от других заключенных в городской тюрьме.
Задача допроса состояла не только в том, чтобы добиться от арестанта признания в ереси и выдачи своих сообщников, но и, получив его искреннее раскаяние, склонить его к примирению с католической церковью.
Инквизиторы, не имея ни малейшего понятия о термине «психологическое давление», который родился только в XX веке, умело пользовались этим средством, доходя на практике до наиболее эффективных методов воздействия на арестанта. В основе допроса лежало стремление сломать волю человека, и здесь все средства были хороши.
Попавший в руки инквизиции человек понятия не имел, кто на него донес, — такова была своеобразная инквизиционная «программа защиты свидетелей». «Инквизиция не может быть подлинно действенной, если не держит в тайне своих свидетелей. Это было очевидным с самого начала ее деятельности», — пишет испанский иезуит Б. Льорка, оправдывая этот щекотливый момент.
Причем имени доносчика не знал никто, кроме инквизитора, — ни квалификатору, ни обвиняемому, ни его защитнику (если таковой наличествовал) оно не сообщалось. Доносчикам инквизиторы заботливо говорили, что их свидетельства следует держать в строжайшей тайне, чтобы не навлечь на себя гнев родственников еретика или его сообщников. Но, разумеется, дело было не только и не столько в желании уберечь своих информаторов, хотя, конечно, анонимность определенным образом защищала доносчика.
Инквизиция таким образом обеспечивала максимальный комфорт следствию. Анонимность дезориентировала арестанта, повышая вероятность его признания в преступлении, сводила к минимуму его возможности бросить доносчику встречное обвинение и затянуть следствие.
Никаких очных ставок между свидетелями обвинения и арестантами не проводилось. Единственный шанс аннулировать показания против себя у подозреваемого был, если он назовет доносчика в числе своих личных врагов, которые могли из соображений мести оклеветать его. В этом случае обвинение теряло силу. Впрочем, даже если доносчик и оказывался в этом спасительном списке, сразу об этом арестанту не сообщалось. Допрос продолжался еще некоторое время, дабы не упустить потенциального еретика, и некоторые, не зная, что показания против них уже потеряли силу, неосторожными высказываниями давали повод к новым обвинениям.
Доносчики довольно быстро почувствовали себя на особом счету. Инквизиция, как могла, демонстрировала свое положительное отношение к ним. Одни и те же доносчики поставляли (иногда с завидной регулярностью) все новых и новых еретиков — порой накрывая целые секты эффективнее собственных шпионов инквизиции, а иногда и ввергая в ад инквизиционного преследования добропорядочных католиков. Взамен они получали незначительные преференции, что, впрочем, — в случае, если донос следовал на самого доносчика, — мало помогало. Как уже говорилось, благосклонность служителей Святого Официума носила крайне зыбкий характер и могла исчезнуть в один момент, если доносчик сам становился подозреваемым в преступлении против веры.
Характерным для следствия инквизиции было то, что свидетелей обвинения хватало с лихвой, а свидетели защиты почти всегда отсутствовали. И вовсе не потому, что это было запрещено. Просто мало кто, будучи в здравом уме, решался выступить в защиту еретика; это автоматически переводило человека как минимум в разряд подозреваемых в сочувствии ереси.
Длиться следствие могло, сколько угодно, — все зависело от инквизитора, который вел дело. Ограничений по срокам, в течение которых подозреваемый содержался в тюрьме, не существовало. Примечательно, что дела менее состоятельных людей решались быстрее. Причина была в том, что пребывание в тюрьме оплачивалось самим заключенным. Собственно, это была единственная статья, по которой могли расходоваться его деньги после ареста. Все его средства арестовывались вместе с ним, дабы, пока дело дойдет до конфискации, ничто не утекло на сторону.
За этим инквизиция следила особенно тщательно, так как конфискованные у еретиков имущество и деньги были чуть ли не единственным источником дохода для инквизиционных трибуналов — никаких дотаций от папы они не получали.
Особенности инквизиционного допроса
Представьте, что вы добропорядочный католик, и вся ваша жизнь строится вокруг богослужений. Вы исполняете обряды, соблюдаете посты и просите прощения каждый раз, когда вам случается по малости согрешить, — делаете вы это от чистого сердца, ибо всерьез опасаетесь Божьей кары. А если когда-то у вас возникали вопросы, уже факт появления которых можно счесть за сомнения в Божьем Промысле (пусть вы задавали их только себе и только мысленно), то, возможно, с тех пор вы подумываете о том, чтобы купить индульгенцию, которую вовсе не считаете бесполезной бумажкой.
И вдруг мир ваш переворачивается с ног на голову: к вам стучатся представители городских властей и объявляют, что вы арестованы. Все происходит вдруг, несчастье падает на вас как снег на голову. Вы ничего не успеваете осознать, а вас уже выводят из дома. В чем вас обвиняют — вы не знаете. Вы, разумеется, спрашиваете об этом, клянетесь именем Господа и святых, что ничего не совершали, но вас не удостаивают ответом. Тут вы видите, что ведут вас не в городскую тюрьму, а в тюрьму, одно упоминание о которой заставляет вас впадать в панику, — это тюрьма инквизиции. В этот момент вы понимаете, что умудрились совершить что-то страшное. Но что именно — понятия не имеете…
Прежде чем вы узнаете, в чем вас обвиняют, пройдут долгие часы, а может быть, и дни ожидания. Какое-то время вас, скорее всего, подержат в тюремной камере, пребывание в которой уж точно не кажется вам райским в сравнении с вашей привычной жизнью. До этого у вас были какие-то денежные сбережения? Если вы хорошо слушали городские толки, то, вероятно, уже понимаете, что с момента ареста можете о них забыть.
Итак, вы ждете. Возможно, о вас забудут на целую неделю. Вы будете задавать вопросы тюремщику, но это дело гиблое — он ничего не знает, а даже если бы и знал, ничего бы не имел права вам сказать.
Кормят вас плохо, в камере сыро, и главное — вам кажется, что вы останетесь здесь навсегда. В конце концов вас охватывает такой ужас, что вы готовы кричать и биться о решетку, — и вы кричите, и разбиваете руки в кровь, но никто вас не слышит. Потом вы погружаетесь в апатию, потом впадаете в гнев, потом тревога и страх опять овладевают вами — и так много раз. И все это время мысли у вас только об одном: «За что меня арестовали?»
Кстати, кто вы? Простой горожанин из бедных, и за вами не числится прегрешений против католической веры? Тогда, скорее всего, следствие не продлится долго. Из вас вытряхнут все деньги и отпустят на волю, наложив епитимию. Если же вы действительно имеете какое-либо отношение к еретической секте или исповедуете еретическое учение в одиночку (или даже не исповедуете, но вас в этом обвинили), тогда дело обстоит намного хуже — вас будут допрашивать и, возможно, пытать, пока вы не сознаетесь, не сдадите своих сообщников и слезно не попросите о примирении с церковью.
Если же вы человек зажиточный, то будьте готовы к тому, что следствие заметно затянется и из вас будут как можно дольше выкачивать деньги на ваше содержание в тюрьме.
Но вот наконец инквизитор решил поговорить с вами. Где именно будет проходить допрос, зависит исключительно от его решения: он может говорить с вами через решетку камеры, может отвести вас к себе в рабочий кабинет или в допросную комнату, где вашему взгляду будут представлены пыточные орудия, которые могут к вам применить, если вы не согласитесь сотрудничать (или если инквизитор не уловит в ваших словах достаточно искренности — это уж как повезет).
Перед тем, как инквизитор начнет задавать вам вопросы, он заставит вас произнести клятвенное обещание: «Я клянусь и обещаю до тех пор, пока смогу это делать, преследовать, раскрывать, разоблачать, способствовать аресту и доставке инквизиторам еретиков любой осужденной секты, в частности такой-то (здесь следует назвать секту. —
Скорее всего, вы начнете клясться в собственной невиновности, заверять, что ваш арест — чудовищная ошибка. Но не вы первый, не вы последний: инквизитор слышит это каждый раз, все так говорят. «Одни это делали потому, что действительно ни в чем не были виновны, другие — потому, что скрывали свои подлинные взгляды. Инквизиторы пытались выколотить признания из тех и других» (И. Р. Григулевич).
Что примечательно, инквизитор совершенно не заинтересован в том, чтобы отправить вас на костер, но вы больше всего опасаетесь именно этого, поэтому каждый вопрос вызывает у вас нервную дрожь, даже если по сути своей он безобиден. Инквизитор примеряется к вам, изучает, как вы отвечаете. Его учили обращать внимание на все, что вы делаете: как двигаетесь, как часто дышите, дрожит ли ваш голос, бегают ли из стороны в сторону ваши глаза, насколько быстро вы даете ответы, есть ли вопросы, которые отчего-то заставляют вас медлить, противоречите ли вы сами себе и т. д.
Инквизитор проверяет все это в той манере, которую сам считает нужным — он может быть с вами мягок и почти ласков, он может говорить бесстрастно с каменным выражением лица, может смотреть на вас свысока, как смотрит вельможа на прислугу. Он может вдруг крикнуть вам: «Вы нагло лжете! Ваше преступление неопровержимо доказано!» и проследить, как вы будете на это реагировать. В любом случае будьте уверены, что этот человек ничего не делает просто так. Он, поверьте, детально изучил вашу биографию. Пока вы томились в ожидании в тюремной камере, он не сидел сложа руки: он заочно знакомился с вами, все расспросил о вас, изучил каждый эпизод, который показался ему подозрительным. Эти самые эпизоды сейчас, во время допроса, будут его подспорьем, с их помощью он заставит вас повиноваться.
Но вот вы ответили на ряд вопросов и надеетесь, что вам, наконец, скажут, в чем вас обвиняют? Но нет! Никаких конкретных обвинений вы не услышите. Инквизитор еще походит вокруг да около, поскольку вы, на его взгляд, еще не дошли до состояния, в котором будете готовы признаться во всех своих преступлениях. Ведь основная задача инквизитора — это разоблачение еретиков, и пока остается вероятность, что вы скрываете хоть какие-то сведения о вероотступниках, он будет держать вас на крючке. С особенным тщанием он будет это делать, если вы имеете вес в обществе. Покаяние такого человека представляет для инквизиции особую ценность.
Допрос длится уже больше часа, а инквизитор так и не задал вам ни одного вопроса о ереси. Он спрашивает только о вашей жизни. О ваших предках. О роде ваших занятий. Как вы проводите день. О ваших знакомых. О тех, с кем вы состоите во враждебных отношениях. О каких-то совершенно сторонних вещах. Постепенно вы теряете бдительность, поток вопросов, из которых невозможно понять, кто на вас донес и по какому поводу, дезориентирует вас, сбивает с толку, вы устаете. А тем временем допрос только начинается. К этому моменту, очень может быть, вы с перепугу кого-то из друзей зачислили во враги, а про реальных своих неприятелей, один из которых запросто мог быть доносчиком, забыли. В порыве искренности вы, надо думать, признались в каких-то мелких прегрешениях и пороках, и это ваша большая ошибка — инквизитор натаскан на то, чтобы запоминать такие вещи, и позже они могут быть использованы против вас. Особенно, если инквизитор думает, что вы — бессовестный лжец, который делает все, чтобы скрыть свою ересь.
Итак, вы признались, что согрешили — не соблюли супружескую верность или нарушили пост. Теперь инквизитор может повести разговор о делах веры так, словно вы сами начали эту тему, — он станет вгрызаться в каждое ваше слово, дабы подвести вас под обвинение. При этом он пообещает вам: если вы не станете упорствовать, то, вполне может статься, что вас выпустят под надзор приходского священника и в дальнейшем накажут без чрезмерной строгости.
И лучше бы вам, наверное, дать признательные показания, хотя вы по-прежнему не знаете, в чем вас обвиняют. Но если покопаться в себе, вы наверняка вспомните, как хотя бы по малости согрешили, может быть невольно, перед церковью. Надо понимать, что дальше будет еще хуже: пройдет еще полчаса-час, и вы, не без помощи инквизитора, совершенно запутаетесь в религиозных тонкостях — тогда вам уже не отделаться признанием в незначительном, да еще невольном, прегрешении. Еще бы! Вы никогда не были в этом сильны, а инквизитор постигал эту науку в монашеском ордене и ежедневно совершенствует свои навыки на рабочем месте.
Но, допустим, вы человек, которого трудно запутать. Вы держите мысль и не сбиваетесь с нее, даже если вас расспрашивают несколько часов кряду. Что ж, это завидное качество пойдет вам только во вред. Ведь дознаватель Святого Официума, видит Бог, хотел вести дело как можно проще, но вы оказали сопротивление и тем самым усложнили задачу и ему, и себе. А он тоже человек и тоже устал, поскольку напряженно расспрашивал вас несколько часов…
Поэтому начнутся угрозы и запугивания — причем вы вряд ли услышите истерические выкрики. Скорее всего, инквизитор станет расписывать, к чему приведет ваше упрямство, будет скорбно вздыхать, показывая, как ему небезразлична ваша судьба, всерьез опасаться, что из-за своих заблуждений вы довольно скоро закончите свои дни на костре как неисправимый еретик — проклятый Богом и отлученный от церкви.
Мало кто всерьез не испугается за свою жизнь — как земную, так и загробную. Но предположим, что и здесь стойкость духа вам не изменила. Тогда вам предстоит вернуться в камеру и «подумать над своим поведением». А к вам, неровен час, подселят добродушного сокамерника — шпиона инквизиции, который натаскан на то, чтобы втираться в доверие. «Под страшным секретом» он рассказывает вам о том, в чем, по его мнению, обвинили его самого, и вы — утомленный, встревоженный и ничего не знающий о будущем, возможно, тоже поделитесь предположением о том, в чем обвиняют вас, и скажете кое-что, о чем умолчали на допросе.
Не прониклись симпатией к сокамернику? Не беда, есть и другие методы. Вдруг у двери вашей камеры вы увидите своих родных. Они уже проинформированы, что вы подозреваетесь в тяжком преступлении — в каком, им, разумеется, не сказали. Но вас они буквально на коленях умоляют сознаться во всем, облегчить душу, ведь инквизитор до этого с глубокой скорбью рассказывал им, оперируя нужными богословскими терминами, как тяжело запятнана ваша душа, какой тяжкой участью это грозит не только вам, но и всему вашему семейству.
Вы понимаете, что им угрожают, и вместе с праведным гневом в вас просыпается опасение за их судьбу — возможно, даже более сильное, чем опасение за собственную жизнь. Нередко такое воздействие оказывается более эффективным.
Вы на пределе, вы напряженно ждете новой беседы с инквизитором. Пока она состоится, вас, разумеется, хорошенько «помаринуют» в тюремной камере, чтобы вы успели взвесить все «за» и «против». Вы собираете нервы в кулак, вы готовы дать бой инквизитору, к которому уже относитесь, как к врагу, который угрожает вашей семье, и вдруг…
И вдруг вас переводят в помещение, куда более удобное, нежели тюремная камера, и сытно кормят — впервые за все время заключения. Напряженный ваш разум расслабляется, и тут появляется инквизитор, который демонстрирует вам полное свое расположение и всячески пытается уговорить на сотрудничество.
Заставить вас балансировать между надеждой и отчаянием — один из основных рычагов давления. Не сломило и это? Тогда вам запросто могут вынести ложный смертный приговор: нередко отчаяние, когда уже все потеряно, заставляет упорных еретиков заговорить. Прием этот — чистой воды обман, смертный приговор выносится не так, но вам об этом ничего не известно.
Вас не сломило и это?
Вы крепкий орешек, нечего сказать. Теперь инквизитор понимает, что по-простому с вами не получится. А значит, чтобы добиться от вас признания, нужно приступить к пристрастному допросу с пытками…
Пытки инквизиции
Как все начиналось
Как уже упоминалось, в 1252 году папа Иннокентий IV издал буллу «Ad extirpanda», то есть «В искоренении», которая позволяла применять пытки к подозреваемым в ереси. Эту буллу подтверждали и его преемники на папском престоле.
Булла «Ad extirpanda» разрешала инквизиторам «заставлять силой, не нанося членовредительства и не ставя под угрозу жизнь, всех пойманных еретиков как губителей и убийц душ… с предельной ясностью сознаваться в своих ошибках и выдавать известных им других еретиков, верующих и их защитников, так же как воров и грабителей мирских вещей заставляют раскрыть их соучастников и признаться в совершенных ими преступлениях». То есть прямого указания истязать, проявляя максимум жестокости, не было. По боль-тому счету, Иннокентий IV призывал инквизиторов делать что угодно, только бы еретики на допросах сознавались, но при этом оставались при руках-ногах.
Тут же однако возник некий регламент, по которому пытки подразделялись на «допустимые» и «недопустимые». Самое простое условие, которому удовлетворяли «допустимые» пытки, — конечности не ломать и не наносить ран («церковь не должна пятнать себя кровью»), в результате которых арестант может истечь кровью и умереть. Тем не менее при допросах с пристрастием без ран не обходилось, но серьезных кровопотерь и в самом деле по возможности избегали (хотя не все и не всегда). Иногда рану, дабы крови было меньше, прижигали. Это вряд ли помогало допрашиваемому сохранить здоровье, но формальность была соблюдена.
Во время пытки всегда присутствовал врач, который следил за состоянием арестанта и должен был остановить палача, если возникала опасность смерти. Но случалось, что врач опаздывал со своим вмешательством, и несчастный умирал. Это, кстати сказать, в инквизиции не приветствовалось, ибо считалось, что еретик слишком легко отделался, поскольку избежал суда при жизни.
Чем еще папы ограничивали пытки? Например, в 1311–1312 годах Вселенский собор во Вьенне постановил, что разрешение пытать подследственного инквизитору следует испросить у епископа. Но вряд ли это сильно сократило количество пыток. Учитывая, что епископы, как правило, тесно сотрудничали с инквизиционными трибуналами, никаких запретов на этот счет они, за малыми исключениями, не накладывали. А если епископ сохранял полномочия инквизитора и сам руководил допросом, вопросов и вовсе не возникало. В тех же редких случаях, когда епископ все-таки шел наперекор трибуналу, инквизиторы находили выход в том, что допрашивали арестанта как
Важный момент заключался в том, что каждый инквизитор решал сам для себя, что понимать под «допустимой» или «умеренной» пыткой. Чаще всего инквизиторы считали, что пытать арестанта необходимо до тех пор, пока он не выдавит из себя признание. И если во время пытки палача останавливал врач или же арестант сам терял сознание, инквизитор запросто мог приказать продолжить пытку, когда арестант придет в себя, и возобновлять ее по собственному усмотрению сколько угодно раз.
Если же под пыткой давались нужные показания, обязательным условием было получить их подтверждение сутки спустя, — только тогда эти показания считались добровольными и регистрировались в протоколе. Нередко, придя в себя, арестант отказывался подтверждать свое признание без пытки. Но это лишь продлевало его мучения — начинался новый пристрастный допрос, и такой цикл (пытка — признание — отказ подтвердить признание через сутки — снова пытка) мог повторяться, пока арестант окончательно не сдавался на милость следствия.
Гласности подобная практика, разумеется, не придавалась: инквизиция требовала от всех участников допроса держать все, что происходило в застенках, в строжайшем секрете. К тому же обязывался и арестант, если ему выпадало счастье оказаться на свободе. «Если примиренный с церковью и отбывший свое наказание грешник, обретя свободу, начинал утверждать, что раскаяние было получено от него путем насилия, пыток и тому подобными средствами, то его могли объявить еретиком-рецидивистом и на этом основании отлучить от церкви и сжечь на костре» (И. Р. Григулевич).
Как это ни странно, среди тех, кто отбыл наказание и вышел на свободу, было немало тех, кто постфактум верил, что инквизиция действовала в интересах спасения его души. Что те телесные муки, через которые он прошел, послужили необходимым лекарством, без которого нельзя было вырвать его душу у демонов, или, если угодно, очистить его разум от еретических заблуждений. А некоторые получали подтверждение этому прямо во время допроса, когда вдруг инквизитор, только что руководивший истязанием, останавливал палача и проявлял сочувствие к их мучениям, ибо виноват в них был вовсе не сам инквизитор и не палач, а дьявол, который не дает сделать признание. Стоит же признаться — дьявол отступит и мучения прекратятся…
Во время пристрастного допроса инквизитор постоянно напоминал арестанту, что только он сам — победив дьявола — может прекратить пытку. Более того, следователи Святого Официума делали все, чтобы убедить человека сдаться до пытки. Поэтому прежде чем приступить к истязанию, арестанту подробно объясняли, а то и показывали то, через что ему предстоит пройти, и часто именно в этот момент он сдавался.
Для аналогии читателю достаточно представить себя в кресле — зачем далеко ходить — стоматолога. Нередко один вид бормашины выводит пациента из равновесия. А теперь представим вместо чистого стоматологического кабинета темный, сырой подвал без окон, в котором стоят устройства для пыток… Инквизиторы не без основания полагали, что в обвиняемых, стоит им это увидеть, сразу проснется жажда откровения.
Пыточный инструментарий, вопреки фантазиям множества людей, был не так уж богат: плети, дыба, кобыла, жаровня, клещи, тиски[26]. Нередко применялась пытка водой, измор жаждой, голодом, лишением сна. На этих пытках — наиболее распространенных — мы сделаем особый акцент и разберем, как именно это работало и каково было арестанту.
После пытки обвиняемого возвращали в тюремную камеру, и к нему — таковы были правила — направлялся врач, который должен был лечить его раны. Можно расценивать это как своеобразный акт милосердия, можно — как перестраховку от общественного порицания, можно — как саркастическое издевательство. Все здесь зависело от конкретного инквизитора. Так или иначе, подследственного полагалось лечить, и даже возводить еретика на костер в идеале следовало невредимым, дабы не превратить его в мученика и не сделать таким образом рекламу ереси.
Тюремные условия
Необходимо сказать несколько слов об условиях, в которых содержались заключенные. Эти условия в подробностях описывают многие, и описания эти сильно отличаются одно от другого. Вот что пишет современник инквизиции X. А. Льоренте:
«Трудно представить себе что-либо более ужасное, чем эти застенки. Не то чтобы они были теперь таковы, как их описывали, то есть глубокие, сырые, грязные и нездоровые; по этим чертам легче распознать неточные и преувеличенные описания жертв инквизиции, чем изложение подлинной правды. Я не буду говорить, каковы они были некогда[27]. Известно, что теперь эти места представляют хорошие сводчатые камеры, хорошо освещенные, с отсутствием сырости; в них позволяется и немного заниматься. Но пребывание в тюрьме становится действительно страшным потому, что… подсудимый никогда не знает состояния своего процесса; нет здесь утешения в свидании и беседе с защитником. Зимою все погружается здесь ежедневно в пятнадцатичасовой мрак, потому что узнику не дозволяется пользоваться огнем после четырех часов вечера и раньше семи часов утра. В этот довольно длинный промежуток смертельная ипохондрия овладевает заключенным среди охватившего его холода, потому что помещение не отапливается.
Некоторые авторы утверждали также, что узник стонал под тяжестью цепей, ручных кандалов, железных ошейников и других подобных приспособлений. В этих сообщениях не меньше неточности, чем в других. Эти средства употреблялись в редких случаях и по особенным причинам. В 1790 году я видел, как заковали в ручные и ножные кандалы одного француза из Марселя; но к этой мере прибегли лишь для того, чтобы помешать ему лишить себя жизни, что он уже пытался сделать».
Современный российский автор книги об инквизиции Н. Будур дает красочное описание тюрем, делая акцент на тех, в которых содержали ведьм: «В то время места заключения вообще представляли собой отвратительные вонючие дыры, где холод, сырость, мрак, грязь, голод, заразные болезни и полное отсутствие какой бы то ни было заботы о заключенных за короткое время превращали несчастных, попадавших туда, в калек, в психических больных, в гниющие трупы. Иногда к ногам вешали тяжелые куски железа, так что несчастные люди не могли ни вытянуть ног, ни притянуть их к себе. Иногда в стенах были сделаны углубления такого размера, что в них с трудом можно было сидеть, стоять или лежать; заключенные там запирались железными затворами. В некоторых тюрьмах находились глубокие ямы, выложенные камнем, с узкими отверстиями и крепкими дверями сверху. В них узников опускали на веревках и таким же образом их вытягивали наверх. Во многих местах заключенные страшно страдали от холода и отмораживали себе руки и ноги. После этого даже если их и выпускали на свободу, они на всю жизнь оставались калеками. Некоторые узники постоянно содержались в темноте, никогда не видели солнечного света и не могли отличить дня от ночи. Они находились в неподвижности и лежали в собственных нечистотах, получали отвратительного качества еду, не могли спокойно спать, одержимые мрачными мыслями, злыми снами и всякими ужасами. Они страшно страдали от укусов вшей, мышей и крыс. К тому же они постоянно слышали ругань, злые шутки и угрозы тюремщиков и палачей. И так как все это продолжалось не только месяцы, но и целые годы, люди, помещенные в тюрьму бодрыми, сильными, терпеливыми и в трезвом уме, очень быстро становились слабыми, дряхлыми, искалеченными, малодушными и безумными».
Так какими же в действительности были тюрьмы инквизиции? Как оно было на самом деле?
Условия менялись от региона к региону даже в рамках одной страны. Имели место и «отвратительные вонючие дыры», и подвалы, лишенные света, и простые камеры, и даже вполне приличные помещения. То же касается обращения тюремщиков с заключенными. В некоторых тюрьмах были разрешены посещения родственников. Есть свидетельства, что тюремщики играли с заключенными в карты, вели с ними беседы и даже делились с ними съестным.
К слову, об особо тяжких тюремных условиях: предполагалось всего три вида тюремного заключения, и законодательно ни один из них не включал в себя нахождение в «вонючих ямах». При этом известны случаи, когда подследственный, заболевший в тюрьме, отпускался домой вплоть до выздоровления. К милосердию, впрочем, это имело мало отношения. Тут все зависело от того, какой путь к этой цели выберет конкретный инквизитор. Выздоровевшего возвращали в тюрьму и вполне могли подвергнуть пыткам.
Как и во многих делах, связанных с инквизицией, в вопросах тюремного заключения немаловажную роль играл человеческий фактор и воля следователя, который оказывал заметное влияние на условия инквизиционной тюрьмы. Поэтому нам рано или поздно придется свыкнуться с мыслью, что невозможно вывести единую модель работы инквизиционного трибунала даже в рамках одной страны.
Психология пытки
Исследователи инквизиции заостряют особое внимание на пытках как таковых, описывая их, так сказать, техническую сторону, но лишь вскользь говорят о такой важной стороне, как психология. Писатель Брайан Лейн в своей «Энциклопедии пыток и казней» сделал попытку описать психологическую сторону физических истязаний, однако заплутал в терминологии между «психологией пытки» и «этикой пытки».
На что была направлена пытка? (Впрочем, почему же «была»? Пытки, увы, применяются до сих пор, и считать их пережитками Средневековья — это ошибка.) Что лежало в ее психологической основе? Что испытывал истязаемый человек на уровне психики? А что испытывал мучитель? На какие этапы можно разделить психологический процесс при перенесении пытки?
Авторы, пишущие об инквизиции, как правило, оставляют любопытство читателя по этой части неудовлетворенным. Мы же постараемся восполнить этот пробел.
Первый и закономерный вопрос, возникающий при мысли о пытке: «Зачем?» Чего конкретно добиваются мучители? Неужели им просто нравится проявлять непомерную жестокость к совершенно беззащитному человеку?
Если рассматривать дела инквизиции, то, истязая человека, его мучители далеко не всегда желали причинить ему как можно больше боли. Первым делом пытка была направлена на подавление сопротивления упорствующего арестанта. В сущности, она была продолжением словесного допроса, и ее целью было получение признания, но этим дело не ограничивалось.
Инквизиция искала не только признания — лучшим исходом для нее было искреннее сотрудничество арестанта, его желание получить прощение церкви и способствовать борьбе с ересью, его готовность полностью подчиниться воле Святого Официума, назвать свою склонность к ереси заблуждением, отречься от нее. Инквизиция хотела, чтобы арестант сам — искренне! — захотел понести любое наказание, захотел, чтобы его простили и дали ему шанс на искупление, чтобы он проникся сладострастной жаждой спасения, обрел новый смысл жизни и преисполнился ревностного желания — уничтожать ересь по всему миру. Если по-простому, то инквизиции в идеале хотелось получить в конце своих процедур послушную марионетку с промытым сознанием.
Возникал вопрос: как этого добиться?
Запугивание арестантов применялось с завидной вариативностью. Инквизиторы прекрасно знали все приемы, которыми можно заставить подозреваемых в ереси дрожать от страха. Прямые угрозы касались самых разных сфер жизни арестанта. Чаще всего угрожали:
• пытками;
• пожизненным заключением;
• нанесением вреда родным и близким;
• отлучением от церкви;
• муками ада (вспомним, что в Средневековье это была нешуточная угроза, которая заставляла всерьез переживать);
• смертной казнью.
Разумеется, каждый инквизитор мог добавить, изучив биографию подследственного, дополнительные пункты по своему усмотрению. Часто к угрозам примешивались недоказанные обвинения, которые представлялись как непреложная, не требующая доказательств истина.
Поделиться книгой: