Помоги проекту - поделись книгой:
В августе 1312 г. умер хан Тохта{281}. В следующем году, после восшествия на престол нового хана — Узбека, великий князь Михаил отправился в Орду{282} (как это было принято в подобных случаях). Для Юрия появился, казалось бы, шанс оспорить в данной ситуации великое княжение, но московский князь в Орду не поехал{283}; очевидно, он опасался расправы за свое неподчинение прежнему хану.
Михаил вновь задержался в Орде надолго. Трудно судить, было ли это связано с какими-то разногласиями при ханском дворе по поводу того, вручать ли ярлык на великое княжение именно тверскому князю, и если да, то были ли эти разногласия связаны с действиями ордынских вельмож, сочувствовавших московским князьям, но бесспорно то, что задержка «переутверждения» Михаила великим князем оживляла надежды Юрия. И он возобновил борьбу за Новгород Великий (где имел немало сторонников). В 1314 г. Юрий прислал туда своего подручного князя Федора Ржевского (сына погибшего у Брянска в 1310 г. Святослава Глебовича{284}): наместники Михаила были схвачены, а новгородцы с Федором двинулись к Волге. Навстречу им выступил Дмитрий Михайлович. Войска простояли друг против друга «до замороза», после чего был заключен мир, по которому Новгород отходил к Юрию: зимой 1314–1315 гг. московский князь приехал туда «на столь» с братом Афанасием{285}.
Новое покушение Юрия на права великого князя привело к тому, что он был вызван ханом в Орду и 15 марта 1315 г. выехал из Новгорода{286}. С Юрием отправились и его сторонники из числа новгородских бояр{287}, очевидно рассчитывавшие добыть в Орде для московского князя ярлык на новгородское княжение (а может быть, и на владимирский стол). Между Михаилом и Юрием в Орде «бывши прѣ велице»{288}. Узбек принял решение в пользу Михаила: осенью 1315 г. великий князь после двухлетнего пребывания в Орде пришел на Русь в сопровождении посла Таитемера, возглавлявшего сильный татарский отряд. 10 февраля 1316 г. Михаил и Таитемер разбили под Торжком новгородцев, возглавленных Афанасием Даниловичем. Приступив после этого к городу, Михаил потребовал: «Выдайте ми князя Афанасья и Федора Жревьского (Ржевского. —
Победа великого князя казалась полной. Но в том же 1316 г. новгородцы вновь выступили против него. На этот раз поход Михаила окончился неудачей{290}. А на следующий год ситуация коренным образом изменилась: Юрий, женившийся за время пребывания в Орде на сестре Узбека Кончаке (принявшей православие под именем Агафьи), получил ярлык на Великое княжение Владимирское и двинулся на Русь с послом Кавгадыем{291}. Лишение князя владимирского стола при жизни в отсутствие каких-либо признаков неподчинения с его стороны — факт почти исключительный{292}. Можно полагать, что сыграли роль влияние на хана его сестры и поддержка (в первую очередь материальная) Юрия новгородцами. Но главным было, по-видимому, стремление не допустить чрезмерного усиления Михаила, идущее в русле традиционной монгольской политики поддержания «баланса сил» между вассальными правителями{293}.
Михаил встретил Юрия и Кавгадыя у Костромы. Здесь после переговоров он признал переход великого княжения к Юрию («съступися великаго княжениа Михаилъ князь Юрию князю») и уехал в Тверь{294}. Но подобно тому, как в 1308 г. Михаил стремился добить побежденного соперника и ходил на Москву, так и теперь Юрий не удовлетворился достигнутым. В конце 1317 г. он вместе с Кавгадыем стал разорять Тверское княжество{295}. Целью этого мог быть сбор средств на расплату с кредиторами, давшими ссуду для покупки великокняжеского ярлыка; не исключено, что Юрий подумывал и о том, чтобы лишить Михаила тверского стола, вынудить его бежать за пределы Северо-Восточной Руси. Переговоры Михаила с Кавгадыем были безуспешны: послы от последнего приезжали «все съ лестию (неискренне.
Юрий сразу же (в начале 1318 г.) выступил на Михаила вместе с новгородцами. Был заключен мир, по которому князья договорились, что оба пойдут в Орду{299}.
Вскоре жена Юрия Кончака-Агафья умерла в тверском плену, и появилась версия, что она была отравлена{300}. Вряд ли это было так на самом деле{301}: Михаил не стремился создавать себе новые сложности в отношениях с Ордой; хватало и того, что ему пришлось биться с войском, в состав которого входил татарский отряд. В том же 1318 г. Юрий и Кавгадый отправились в Орду. Прибыл туда по требованию хана и Михаил. В Орде ему были предъявлены обвинения в невыплате дани, сопротивлении ханскому послу и смерти Кончаки. 22 ноября 1318 г. Михаил Ярославич с санкции Узбека был казнен{302}. Юрий Данилович выступал одним из обвинителей Михаила, однако не был, по-видимому, самым активным участником трагедии{303}. Даже пространная редакция «Повести о Михаиле Тверском», созданная в Твери вскоре после описываемых событий (скорее всего, духовником Михаила игуменом Александром){304} и изображающая Юрия в исключительно черных красках, называет главным виновником случившегося не его, а Кавгадыя{305}. Казнь Михаила была, скорее всего, предопределена не утайкой дани (о справедливости этого обвинения данных нет{306}), а оскорбительными для Узбека фактами смерти в тверском плену его сестры и пленения ханского посла (последнего, разумеется, не мог простить и сам Кавгадый).
В одной из статей недавно вышедшего сборника, посвященного Михаилу Ярославичу, высказывается мнение, что главной причиной казни был разгром Михаилом крупного татарского войска. В качестве аргумента, что под началом Кавгадыя были многочисленные силы, называется упоминание в Никоновской летописи еще двух предводителей — Астрабала и Острева, трактуемых как начальники туменов — десятитысячных отрядов{307}. Некритическое восприятие известий Никоновской летописи о событиях, далеко отстоящих от времени ее составления (20-е гг. XVI в.), порождало и, к сожалению, продолжает порождать немало необоснованных суждений. Они отпадают, если учесть историю создания текста этого памятника (обстоятельно изученную Б. М. Клоссом). Имя второго, помимо Кавгадыя, предводителя впервые фиксируется (в форме «Астрабыл») в Новгородской IV и Софийской I летописях{308}, следовательно, оно содержалось уже в их общем источнике — своде 20-х гг. XV в. Имя «Острее» ранее Никоновской встречается в Сокращенных сводах 1493 и 1495 гг.: там это также имя
Известие протографа Новгородской IV — Софийской I летописей о наличии второго военачальника, скорее всего, достоверно. Но есть ли основания полагать, что Кавгадый и Астрабыл предводительствовали крупным войском, исходя из самого рассказа о Бортеневской битве? В нем говорится, что после бегства Юрия Кавгадый «повелѣ дружинѣ своей стяги повращи, а сам не любоуя поиде въ станы»{312}. Отдать приказ сложить стяги можно было только в случае, если у татар не был нарушен строй. Между тем русские силы, сражавшиеся на стороне Юрия, в это время находились в состоянии беспорядочного бегства. Такой контраст заставляет полагать, что татарский отряд непосредственного участия в битве не принимал{313}, рассчитывая, что Юрий справится своими силами (после чего можно будет заняться грабежом). Все это говорит об относительно небольшом воинском контингенте. В пользу того же свидетельствует и терминология, употребляемая при упоминании отряда Кавгадыя. Крупные татарские силы, приходившие на Русь, именовались «ратями» — «рать» Туратемира и Алыня 1282 г., «Дюденева рать», «рать» Неврюя 1296 г., «великая рать», посланная на Тверь зимой 1327–1328 гг.{314} Про отряд Кавгадыя этого не сказано, а сам он определен как «посол». Имеющиеся сведения о численности отрядов, сопровождавших ордынских послов, дают цифры в 30, около 1000, 700, 600, 50 человек{315}. Поскольку Кавгадый именуется «сильным» послом{316}, можно полагать, что в его отряде было более тысячи воинов{317}.
После возвращения Юрия из Орды в 1319 г. два года прошли для великого князя относительно спокойно. В 1320 г. умер его брат Борис, находившийся тогда на княжении в Нижнем Новгороде{318}. Очевидно, в связи с этим фактом стоит отъезд в этом году в Орду Ивана Даниловича{319} — необходимо было закрепить Нижегородское княжество за московской династией.
В следующем, 1321 г. вышли из повиновения тверские князья-сыновья Михаила. Юрий двинулся на Тверское княжество походом, и Михайловичи согласились уплатить великому князю «серебро выходное» (то есть дань, предназначенную в Орду) в размере 2000 рублей, а старший из них, тверской князь Дмитрий Михайлович, обязался не оспаривать у Юрия великое княжение{320}. Поскольку еще в предыдущем году Юрий поддерживал с Тверью мирные отношения (его дочь вышла тогда замуж за третьего из сыновей Михаила-Константина), а весной 1321 г. татары взимали какие-то долги со второго по значению города Тверского княжества — Кашина{321}, надо полагать, что тверские платежи за предыдущие годы были собраны и эти 2000 рублей являлись данью за один год, которую тверские князья отказывались отдать Юрию{322}.
Но вместо того, чтобы отправиться навстречу ханскому послу и передать ему собранную дань, Юрий зимой 1321–1322 гг. уехал в Новгород{323}. В историографии нет однозначного мнения о мотивах поступка великого князя. А. Е. Пресняков полагал, что Юрий стремился соблюсти свое право непосредственно выплачивать «выход» Орде{324}. Это мнение разделил А. Н. Насонов{325}. Л. В. Черепнин, напротив, предположил, что Юрий «сделал попытку освободиться от тягостной опеки Орды»{326}. По мнению Э. Клюга, Юрий скрылся в Новгороде от посла, которым был Ахмыл, дружественно настроенный к Твери{327}. Последнее наименее вероятно, так как Ахмыл был послан на Русь позже; имени посла, навстречу которому не поехал Юрий, источники не называют{328} (к тому же кем бы ни был посол, идущий к великому князю за «выходом», угрозы для последнего он не представлял). Что касается самостоятельного сбора дани, то Юрия никто не намеревался лишать этого права: посол должен был только взять уже собранный «выход» и отвезти в Орду. По-видимому, великий князь осознанно пошел на неподчинение Орде, стремясь использовать полученное «серебро» по своему усмотрению.
Поступком Юрия воспользовался Дмитрий Михайлович Тверской. Уже в марте 1322 г.{329} он поехал в Орду{330}. Узбек сначала отправил «по Юриа князя» посла Ахмыла; с ним был вынужден пойти по-прежнему находившийся в Орде брат Юрия Иван. Ахмыл «много створи пакости… много посѣче христьянъ, а иных поведе въ Орду»{331}. Юрий отправился из Новгорода в Северо-Восточную Русь, но по дороге на него напал брат Дмитрия Александр Михайлович: обоз великого князя достался нападавшим, а сам Юрий бежал в Псков, откуда вернулся в Новгород{332}. Целью возвращения Юрия в Северо-Восточную Русь явно была встреча с Ахмылом{333}: очевидно, что он не ожидал столь быстрой негативной реакции и, задерживая у себя «выход», не предполагал полностью разрывать вассальные отношения с ханом. Тверские же князья стремились воспрепятствовать встрече Юрия с послом, в результате которой он мог оправдаться, отдав «выход» (или заверив посла в скорой его передаче). Ахмыл вернулся в Орду, не встретившись с Юрием, и тогда, осенью 1322 г., Узбек отдал великое княжение Дмитрию Михайловичу{334}. Зимой Дмитрий пришел на Русь с послом Севенчбугой и занял владимирский стол{335}.
В 1322–1324 гг. Юрий Данилович пребывал в Новгороде. 12 августа 1323 г. он заключил со Швецией Ореховецкий договор, определивший шведско-новгородскую границу. Примечательно, что в этом договоре Юрий именуется «великим князем»{336}. О передаче великого княжения Дмитрию было, несомненно, уже давно известно. Следовательно, московский князь пошел на то, на что не решился Михаил Ярославич в 1317–1318 гг.: вопреки воле хана он продолжал считать себя великим князем и выступал в этом качестве в международных переговорах. Юрий явно не намеревался расставаться с новгородским столом и тем самым самовольно сохранял за собой часть великокняжеских прерогатив.
В 1324 г. Юрий с новгородцами совершил поход на Устюг. Город был взят, и устюжские князья вынуждены были заключить мир{337}. Мнение, что Юрий действовал в ордынских интересах{338}, основано на словах Никоновской летописи: «и докончаша мир по старинѣ и выходъдавати по старинѣ во Орду»{339}. Согласно ранним летописным источникам, стороны «докончаша миръ по старой пошлине»; об ордынском выходе ничего не говорится{340}. Термин «пошлина» в новгородских памятниках употреблялся для обозначения договорных обязательств, в которых одной из сторон выступал Новгород{341}. Следовательно, речь шла о защите интересов Новгорода, а не Орды. Вызван поход был тем, что в предыдущем году устюжане схватили и ограбили новгородцев, ходивших на Югру{342}.
С Двины Юрий, не возвращаясь в Новгород, по Каме отправился в Орду. Туда же в 1325 г. прибыли Дмитрий и Александр Михайловичи{343}. В том же году «приде изъ Орды князь Олександръ Михаиловичь, а татарове с ним должници, и много бысть тягости на Низовьскои земли»{344} (то есть в Северо-Восточной Руси). Александр, таким образом, выполнял поручение хана, как бы замещая брата, задержанного вместе с Юрием при ханском дворе.
Несмотря на то что вина Юрия перед ханом была очевидной (налицо были невыплата дани и неподчинение ханскому решению о передаче великого княжения Дмитрию), Узбек медлил; возможно, его удерживало то обстоятельство, что Юрий был прежде его зятем. Тогда Дмитрий Михайлович «безъ цесарева слова» убил Юрия. Это случилось 21 ноября 1325 г.{345}, накануне седьмой годовщины гибели Михаила Тверского. Узбек не простил Дмитрию самосуда и 15 сентября 1326 г. (по-видимому, после долгих колебаний) казнил великого князя{346}.
Распространенный взгляд на Юрия Даниловича как пособника Орды{347} критики явно не выдерживает: он является следствием оценки деятельности этого князя сквозь призму одного эпизода — гибели в Орде Михаила Тверского. Рассмотрение же всей политики Юрия в отношении Орды открывает совсем иную картину.
В 1304–1305 гг. Юрий, как и Михаил Тверской, старался добиться милости хана и получить великое княжение, но, потерпев поражение в соперничестве с Михаилом, повел себя отнюдь не как верный слуга Орды. В то время как в период великого княжения Михаила Ярославича Тверского последний не совершил ни одного действия, имевшего прямую или косвенную антиордынскую направленность, Юрий Данилович косвенно постоянно нарушал ханскую волю, ведя борьбу с Михаилом путем оспаривания части его великокняжеских прав: княжения в Новгороде Великом (до 1308 и 1314–1315 гг.) выморочного Нижегородского княжества (1310–1311). Конфронтация с Михаилом повлекла за собой враждебность ханов: в данный период против московских князей были организованы две ордынских военных акции — в 1305 («Таирова рать») и 1315–1316 гг. (поход Таитемера). Московский князь не пытался домогаться в Орде ярлыка на великое княжение: он не поехал туда при воцарении нового хана, а в 1315 г. отправился не по своей воле, а по требованию Узбека. В сложившейся ситуации, однако, Юрий предпринял все, чтобы заслужить ханскую милость. Но данных о поддержке Ордой Москвы до получения Юрием в 1317 г. ярлыка на великое княжение нет (исключая временное оставление за ним Переяславля в 1303 г.). Другое дело, что у Юрия еще до 1317 г. могли быть в Орде благожелатели: согласно «Повести о Михаиле Тверском», во время первого, 1305 г., приезда московского князя в Орду часть ордынских вельмож была склонна поддержать его претензии на великое княжение{348}. Возможно, союзнические отношения Юрия
В 1317–1318 гг. Михаил Ярославич подчинился ханскому решению о передаче Юрию Даниловичу великого княжения, но оказал сопротивление (как и Юрий в 1305 и 1308 гг.) вторжению в свое собственное княжество. «Слишком» решительная победа, одержанная им при этом, унижение, испытанное ордынским послом, и смерть в тверском плену ханской сестры решили судьбу Михаила. Вина Юрия состояла в том, что он поддерживал обвинение. Исходя из нравов княжеской среды того времени, вряд ли можно было ожидать от московского князя иного: Михаил был его злейшим врагом, изменившим союзу
Тот факт, что Юрий способствовал убийству русского князя врагами Руси, в начале XIV в. не имел звучания, свойственного позднейшим представлениям о постоянном непримиримом противостоянии Руси и Орды. Иноземная власть считалась в то время злом, посланным Богом за грехи{350}. Ордынский хан рассматривался как в определенной мере законный сюзерен русских князей; он именовался «царем», то есть более высоким титулом, чем кто-либо из них (подробно об отношении на Руси к власти хана см. в гл. 6). Примечательно, что «Повесть о Михаиле Тверском» осуждает Юрия не за пособничество «поганым», а за то, что он, вопреки традиции, выступил против «старшего» в роду князя, не имея законных, по старшинству, прав на великое княжение{351}.
Говоря об ордынской политике Михаила Ярославича, можно утверждать, что характеристика его как борца с игом{352} ошибочна — тверской князь оказал сопротивление только однажды, когда попал в безвыходную ситуацию, в которой альтернативой была гибель{353}; при этом он сделал все возможное, чтобы не обострять отношений с ханом. Действия Михаила в 1317 г. были не более «антиордынскими», чем действия Даниила Александровича в 1300 г. (когда тот осмелился биться с татарами, не угрожавшими его владениям) и Афанасия Даниловича в 1316 г. Торжок является своего рода аналогом Бортенева: как и год спустя, великий князь Владимирский с «сильным» татарским послом идет на князя-соперника (отличие состояло в том, что ситуация для Москвы в 1316 г. была более драматичной в силу того, что главный московский князь, Юрий, находился в это время при ханском дворе на положении фактического заложника). Мученическая смерть Михаила и панегирическое изображение этого князя в сочинении, написанном его духовником, не должны заслонять того факта, что Михаил не только никогда не помышлял о ликвидации ордынской власти над Русью, но и в течение 12 лет своего великого княжения ни разу не противился ханской воле{354}.
Что касается Юрия Даниловича, то, став великим князем, он вскоре, в 1322–1323 гг., идет сначала на неуплату собранной дани, а затем на непризнание ханского решения о лишении его великокняжеских прав (Михаил Ярославич таких проступков против сюзерена не совершал). Говоря о деятельности Юрия за весь период 1303–1325 гг., следует тем не менее отметить, что в ней не просматривается осознанного стремления сбросить иноземную власть. Ханский сюзеренитет Юрием под сомнение не ставился (в этом отношении политика московских и тверских князей принципиально не отличалась). Борясь в период великого княжения Михаила за первенство среди князей Северо-Восточной Руси, Юрий не пытался самостоятельно полностью овладеть великим княжением, право распоряжения которым принадлежало хану: он старался отнять у великого князя
В целом благодаря твердости и решительности (часто граничившей с безрассудством) Юрия Московское княжество сумело выстоять в неблагоприятных обстоятельствах. Поддержкой ордынских правящих кругов Москва пользовалась при Юрии только в 1317–1322 гг., в остальное же время ситуация была взрывоопасной. Однако судьба до известного времени благоволила к Юрию Даниловичу: в 1305 и 1308 гг. ему удавалось избежать военного поражения и замириться с Михаилом ценой уступок, в 1312 г. разрешение конфликтной ситуации отсрочила смерть хана Тохты, в 1316 г. главный удар приняли на себя новгородцы, а затем Юрий обрел благосклонность хана. Переход к московскому князю Великого княжения Владимирского создал прецедент, после которого потомки Даниила Александровича уже могли с полным основанием претендовать на первенство в Северо-Восточной Руси.
Глава третья
Расчетливый вассал:
Иван Данилович
(1325–1340)
В 1326 г., вскоре после гибели Юрия, Иван Данилович Калита приехал в Орду{355}. Поездка, по-видимому, была связана с получением ярлыка на московское княжение{356}. Возможно, Калита каким-то образом сумел повлиять на решение Узбека о судьбе Дмитрия Михайловича Тверского, хотя никаких данных на этот счет нет. Великое же княжение Владимирское хан отдал брату казненного — Александру Михайловичу{357}. Этот шаг был вполне логичен: если брат Ивана Юрий дважды пошел на неподчинение хану, то брат Александра Дмитрий, будучи великим князем, выполнял свои обязанности перед Ордой, а сам Александр продемонстрировал свою покорность в предыдущем году, собирая дань в Северо-Восточной Руси.
Александр Михайлович вернулся на Русь, а вскоре произошло событие, резко изменившее соотношение сил в пользу Москвы. 15 августа 1327 г. в Твери поднялось восстание против татар, пришедших туда с послом Шевкалом (Чолханом, сыном Тудана-Дюденя, двоюродным братом Узбека); татарский отряд был перебит. Это событие отражено в нескольких разнящихся между собой летописных рассказах (так называемые «Повести о Шевкале») и в фольклорном произведении — «Песни о Щелкане»{358}. Источниковедческие исследования этих памятников{359} показали, что в них наличествуют поздние наслоения. Это касается, во-первых, представления об экстраординарности миссии Чолхана, якобы имевшего целью погубить «князя великаго Александра» и «всѣхъ князей Рускихъ», «разорить христианство» (тверская версия){360}, самому сесть в Твери на княжении, посадить в других русских городах татарских князей, а население обратить в мусульманскую веру (вторая версия, восходящая к своду — протографу Новгородской IV и Софийской I летописей){361}; во-вторых, изображение восстания как регулярного сражения с татарами войска, возглавляемого князем Александром (вторая версия){362}. Ранние достоверные свидетельства о восстании содержат Новгородская первая летопись старшего извода{363} и вторая часть «тверской» версии, дошедшая в составе Рогожского летописца и Тверского сборника{364}.
Прибытие на Русь отряда Чолхана не представляло ничего необычного. Сопоставление даты восстания (15 августа 1327 г.) со временем появления на Руси Александра Михайловича в качестве великого князя (не ранее зимы 1326–1327 гг., так как Дмитрий был казнен 15 сентября 1326 г.) заставляет предполагать, что Чолхан либо был тем послом, который пришел вместе с Александром для утверждения нового великого князя на столе, либо прибыл несколько позже для взимания поборов в счет уплаты за великокняжеский ярлык Александра. Что касается характера восстания, то, согласно тверской версии, оно носило стихийный характер, будучи ответом на чинившиеся татарами притеснения{365}, а по новгородской — инициатива избиения татар исходила от великого князя{366}. Последнее может быть интерпретацией новгородского летописца — современника событий, сделанной в начале 30-х гг. XIV в., когда Александр сел в Пскове в качестве вассала великого князя Литовского Гедимина и Псков, таким образом, вышел из-под влияния Новгорода (признававшего своим сюзереном тогдашнего великого князя Владимирского Ивана Калиту, а следовательно, и ордынского хана){367}. Но не исключено, что данное известие отображает тот факт, что Александр в условиях вспыхнувшего восстания, поняв необратимость случившегося (и так же, как и его подданные, будучи оскорблен поведением ордынцев), поддержал тверичей.
Иван Калита, узнав о случившемся, отправился в Орду. Узбек послал на Тверь зимой 1327–1328 гг. крупное войско; московский князь шел вместе с ним. Тверское княжество подверглось сильному разорению. Александр Михайлович бежал в Новгород; новгородцы его не приняли, и бывший великий князь отправился в Псков{368}. По вопросу о великом княжении Узбек принял неординарное решение: оно было поделено между двумя князьями. Ивану Калите достались Новгород и Кострома, а суздальскому князю Александру Васильевичу — Владимир и Поволжье{369}. Очевидно, имевшие место акты неповиновения великих князей Владимирских (Юрия Даниловича и Александра Михайловича) привели хана к мысли о нежелательности резкого усиления одного князя, которое неизбежно происходило при получении всего великого княжения.
В 1329 г. Иван Калита двинулся походом на Псков против Александра Михайловича{370}. Последний вынужден был бежать в Литву, но спустя два года вернулся оттуда и сел в Пскове «из руки» великого князя Литовского Гедимина{371}. Здесь он княжил шесть лет.
После смерти в 1331 г. Александра Васильевича Иван Калита вновь отправился в Орду{372}. Здесь путем щедрых даров и обещания больших выплат ему удалось получить все великое княжение и вдобавок половину Ростова{373}. В следующем году Иван для выполнения взятых обязательств запросил крупную сумму у Новгорода (что привело к конфликту с новгородцами){374}.
Зимой 1332–1333 гг. Калита был вызван послом Сараем в Орду. В 1333 г. он благополучно вернулся, но о каком-либо «пожаловании» Ивану не говорится{375}. Очевидно, вызов был связан с погашением долга и великий князь выполнил свои обязательства.
Следующая поездка Ивана Даниловича к Узбеку имела место в 1336 г. Зимой 1336–1337 гг. он «прииде изо Орды съ пожалованиемъ въ свою отчину»{376}. Как мы видели, всякий визит князя к ханскому двору имел конкретную причину, и указание на «пожалование», скорее всего, свидетельствует, что результатом было приращение владений Ивана. Поэтому осторожное предположение В. А. Кучкина{377}, что Иван ездил для того, чтобы купить ярлык на Галицкое княжество (одна из так называемых «купель» Калиты), князь которого Федор умер в предыдущем, 1335 г.{378}, выглядит вполне правомерным. Более того, представляется, что тогда же Калите удалось овладеть и Дмитровским княжеством.
Князь Борис Дмитровский умер в 1334 г., находясь в Орде{379}. Его сын Дмитрий в 1360–1362 гг. княжил в Галиче, который тогда вновь был сделан Ордой центром отдельного княжения{380}. В. А. Кучкин посчитал, что Дмитров перешел под власть московских князей в 1360 г., так как в духовной грамоте сына Калиты великого князя Ивана Ивановича (1359) он не упомянут{381}. Но в духовной Ивана Красного оговаривалась судьба земель, входивших в Московское княжество{382}; если Дмитровское княжество было включено в состав Великого княжества Владимирского, оно никак не могло быть упомянуто в этом завещании (московский князь в 1359 г. не передавал Великое княжение Владимирское по наследству). Между тем до слияния при Дмитрии Донском Московского и Владимирского княжеств иного варианта быть не могло: во всех случаях присоединения к владениям московских князей цельных княжеств они включались в состав Великого княжества Владимирского, а не собственно Московского княжества (Переяславское княжество в 1303–1305 гг. и Нижегородское княжество в 1310–1320 гг. оставались отдельными под властью князей московского дома, непосредственно к Московскому княжеству не присоединялись): духовная Ивана Ивановича не упоминает ни Юрьева, ни Галича, ни Переяславля, хотя эти бывшие центры княжений несомненно находились в 1359 г. под властью великого князя. Следовательно, хронологические рамки присоединения Дмитрова расширяются на период от 1334 до 1360 г. и наиболее вероятной датой выглядит именно 1336 г. Если это так, то примечательно, что Калите удалось (впервые) добиться присоединения к великокняжеским владениям княжества, не являвшегося выморочным.
Тем временем у Ивана Даниловича появилась новая забота — на политическую сцену Северо-Восточной Руси вернулся Александр Михайлович Тверской. Еще в 1335 г. он посылал из Пскова в Орду своего сына Федора (а Иван Калита в том же году думал идти походом на Псков, но не смог заручиться согласием новгородцев). На следующий год Александр сам наведался в Тверь и забрал в Псков вернувшегося от Узбека сына. Наконец, в 1337 г. Александр из Пскова приехал в Орду и повинился перед ханом: «Господине царю, аще много зло сътворих ти, во се есмь предъ тобою, готовь есмь на смерть. И отьвѣща ему царь, аще тако еси сотворилъ, то имаши животь полоучити, много бо послы слахъ, не приведоша тя. И приать пожалование отъ царя, въсприимъ отчину свою». В результате Узбек вернул Александру тверской стол{383}.
Под следующим, 6846 г. в Рогожском летописце и Музейском фрагменте упоминается вторая поездка Александра в Орду: «Князь Александръ Михаилович Тфѣрьскыи поиде во Орду. На ту же зимоу прииде князь великий Александръ изъ Орды во Тфѣрь, а съ нимъ послы силны Киндякъ и Авдулъ, бѣяше въ годину осеннюю и много сътворишеться тягости християномъ»{384}. Между тем Троицкая и Симеоновская летописи говорят только об одной поездке, датируемой как раз 6846 г.: «Князь Александр Михаиловичь Тферьскыи поиде въ Орду, а не укончавъ съ князем съ великимъ с Иваном съ Даниловичемъ. На ту же зиму выиде изъ Орды в Тферь князь Александръ, пожалованъ животом отъ царя, а с нимъ прииде посолъ, именемъ Киндыкь, а другыи Авдуля»{385}. Поскольку «пожалование живота» в Рогожском летописце упоминается в известии о поездке 6845 г., следует предположить, что под 6845 и 6846 гг. в этом источнике перед нами два сообщения об одном и том же визите. В пользу этого можно истолковать и известия НIЛ: под 6845 г. там говорится об отъезде Александра в Орду из Пскова, а под 6846 г. — о его возвращении из Орды в Тверь с «пожалованием»{386}.
Явно в связи с возвращением Александра из Орды зимой 1338–1339 гг. туда отправляется Иван Калита с двумя старшими сыновьями Семеном и Иваном; третьего сына, Андрея, он направил в Новгород{387}. В том же году «приде изъ Орды князь великий Иванъ, а въ свою отчину, пожалованъ Богомъ и царемъ»{388}. Можно полагать, что «пожалование» заключалось в подтверждении более высокого статуса Ивана по отношению к Александру.
После визита Ивана последовало резкое изменение отношения Узбека к тверскому князю: он был вызван в Орду, одновременно туда по требованию хана отправились князья Василий Давыдович Ярославский и Роман Михайлович Белозерский (оба, кстати, женатые на дочерях Калиты). Первый из них, видимо, был союзником Александра Михайловича — Калита попытался (безуспешно) «переимать» его по дороге в Орду{389}.
Вслед за ними Иван Данилович послал в Орду всех трех своих сыновей{390}, очевидно, чтобы еще раз подчеркнуть в критической ситуации свою лояльность хану. Согласно сохранившемуся в тверском летописании пространному рассказу о гибели тверских князей, судьба Александра Михайловича во время пребывания в Орде долгое время была неясна: одни татары говорили, что «княжение ти великое даеть царь», а другие, что «оубиту ти быти»{391}. Вероятно, здесь отразилась реальная закулисная борьба группировок ордынской знати, под держивавших тверского и московского князей. «Промосковская» партия пересилила, и 28 октября 1339 г. Александр Михайлович и его сын Федор были казнены{392}. Калитовичи же были отпущены «и приидоша изъ Орды на Русь пожалованы Богомъ и царемъ»{393}. Видимо, и здесь упоминание «пожалования» — не штамп: могло иметься в виду пожалование Семену Нижнего Новгорода (через пять месяцев, в момент смерти Калиты, Семен находился там{394}) или обещание передать ему Великое княжение Владимирское после смерти отца.
Зимой 1339–1340 гг. приближенный Узбека Товлубий, руководивший казнью тверских князей, возглавил поход на Смоленск. Русская часть отправившегося в это предприятие войска была послана Иваном Калитой, с ней шли князья Суздальский, Ростовский, Юрьевский, Друцкий и Фоминский{395}. Поход был связан с признанием смоленским князем Иваном Александровичем сюзеренитета великого князя Литовского Гедимина{396}. Очевидно, и судьбу тверских князей решили литовские связи Александра, подчеркнутые Калитой (с 1338 г. Орда находилась в состоянии войны с Великим княжеством Литовским){397}. Во время смоленского похода Калите, по-видимому, удалось осуществить смещение со стола брянского князя Дмитрия Романовича (двоюродного брата смоленского князя) и посадить на его место Глеба Святославича, также князя из смоленской ветви (владевшего, скорее всего, Вязьмой){398}. Смоленский поход (окончившийся безрезультатно) стал последним политическим деянием, в котором участвовал Иван Калита: 31 марта 1340 г. он скончался{399}.
К последним годам жизни Калиты относятся две его духовные грамоты, составленные «ида въ Ворду»{400}. Скорее всего, первая из них появилась перед поездкой 1336 г., а вторая — 1339 г.{401} В завещаниях упоминается возможность отнятия татарами каких-то волостей: «А по моимъ грѣхомъ, ци имуть искати татарове которых волостии, а отыимуться, вамъ, сыномъ моимъ, и княгини моей поделити вы ся опять тыми волостми на то мѣсто»{402}. Поскольку речь в духовных грамотах идет только о Московском княжестве, имеются в виду, по-видимому, Можайск и Коломна с окрестностями: великий князь допускал возможность, что Орда захочет вернуть их смоленским и рязанским князьям.
Иван Калита в историографии традиционно оценивается как верный вассал Орды. При этом одни авторы смотрят на это с осуждением, другие «оправдывают» такую политику, считая, что она объективно способствовала усилению Москвы (что в перспективе вело к освобождению от ига){403}.
Действительно, Иван Данилович в период своего княжения соблюдал полную лояльность к хану (резко отличаясь в этом отношении от старшего брата). Но следует учитывать, что реальной альтернативы признанию ордынской власти в то время не видел никто. Тверское восстание 1327 г. не было продиктовано сознательным стремлением Александра Михайловича свергнуть власть хана, в 30-е гг. не было даже стихийных проявлений непокорности. Вообще сопротивление иноземной власти в первой половине XIV в. вовсе не шло по нарастающей. Скорее наблюдается обратное: если до 1327 г. сильнейшие князья Северо-Восточной Руси время от времени позволяли себе неподчинение ханской воле, то позже этого не наблюдается. Очевидно, своеволие Даниила и Юрия (как и тверских князей) в какой-то мере было наследием эпохи двоевластия в Орде конца XIII в., когда князья могли выбирать себе сюзерена и оказывались соответственно в конфронтации с его противником. С укреплением единовластия в Орде при Узбеке это своеволие сошло на нет.
Что касается общей оценки эпохи Калиты в московско-ордынских отношениях, то полагать, что именно в его правление была заложена главная основа будущего могущества Москвы (а так традиционно считается в историографии, в том числе и в работах, где ордынская политика Калиты оценивается негативно), — значит впадать в преувеличение{404}. Иван Данилович стал первым московским князем, который до конца своих дней сохранил за собой Великое княжение Владимирское. Но это не означает, что оно уже закрепилось за московскими князьями. Семен Иванович получил в Орде по смерти отца великокняжеский стол, но с утратой Нижнего Новгорода, а в 1360 г. ярлык на Владимир был передан иной княжеской ветви. Нельзя сказать, чтобы территориальный рост владений московских князей при Калите намного превзошел сделанное его предшественниками. Даниил присоединил к собственно Московскому княжеству Можайск и Коломну; Юрий овладел Нижегородским княжеством и (впервые) Великим княжеством Владимирским; Иван закрепил достижения брата и расширил территорию великого княжества за счет Дмитрова, Галича, половины Ростова и, возможно, Углича{405}; но эти приобретения не были прочны: они зиждились на зыбкой основе принадлежности великого княжения московским князьям, основе, которая в любой момент могла рухнуть по воле хана. При Калите усилился приток в Москву служилых людей из других княжеств{406}, но он шел и ранее, и особенно важный прилив такого рода произошел на рубеже XIII–XIV вв. (см. гл. 1).
Родоначальником династии московских великих князей с большим основанием следует считать Даниила Александровича. Юрий Данилович был тем князем, при котором Московское княжество стало одним из двух (наряду с Тверским) сильнейших в Северо-Восточной Руси. При Иване Калите ситуация сложилась благоприятно по отношению к Москве, но нельзя сказать, что за относительно небольшой срок — 12 лет его великого княжения — Московское княжество окончательно вышло на первенствующие позиции. Едва ли меньше было сделано для этого в почти двадцатилетний период правления сыновей Калиты, а окончательное закрепление за Москвой главенствующей роли (когда последняя уже не зависела от воли того или иного ордынского правителя) произошло при Дмитрии Донском.
Глава четвертая
Приращение сил:
Семен Иванович
(1340–1353)
Семен Иванович является «рекордсменом» среди московских князей по частоте поездок в Орду: за тринадцать лет своего княжения он побывал там шесть раз. Цели первых трех визитов ясны: в 1340 г. Семен ездил по смерти отца за ярлыком на Великое княжение Владимирское, в 1342 г. — за подтверждением своих прерогатив после вступления на ордынский престол нового хана Джанибека и в 1343 г. — чтобы оспорить права на нижегородское княжение. В отношении же причин остальных поездок (1344, 1347–1348 и 1350 гг.) единственное предположение было высказано Л. В. Черепниным: «Семен Иванович систематически ездил в Орду, очевидно, для внесения в ханскую казну дани и для выражения своего подданства хану»{407}. Такое объяснение явно неудовлетворительно. Во-первых, для отвоза дани совершенно не обязательно совершать вояж самому великому князю (в противном случае надо было бы допустить, что он должен был ездить в Орду ежегодно). Во-вторых, во всех трех случаях Семен и его братья возвращались «с пожалованием»{408}. Как было видно из изложенного выше (гл. 3), такая летописная формулировка говорит о конкретных приобретениях, которые получал ездивший в Орду князь. Следовательно, целью московских князей были не привоз дани и не некое абстрактное выражение покорности, а определенные владельческие притязания.
В момент смерти отца Семен находился в Нижнем Новгороде. 2 мая 1340 г. он отправился в Орду вместе с обоими братьями, Иваном и Андреем; одновременно и «вси князи тогда въ Орде были» — кончина верховного правителя Северо-Восточной Руси вызвала необходимость переутверждения владельческих прав. В Орде Семен получил ярлык на Великое княжение Владимирское и 1 октября взошел на владимирский стол{409}. Ярлык, очевидно, стоил московскому князю дорого. Вскоре после возвращения он попытался собрать
Передачу Семену Ивановичу великого княжения Узбек сопроводил урезанием подвластной ему территории: в 1341 г. из Великого княжества Владимирского было выделено особое Нижегородское княжество, переданное суздальскому князю Константину Васильевичу{414}. Таким образом хан стремился избежать чрезмерного усиления московских князей; использовать для этого Тверское княжество оказалось опасным ввиду литовских связей его правителей, и тогда был выведен на сцену другой князь.
В конце того же года Узбек умер, и на ордынский престол взошел, устранив двух своих братьев, его сын Джанибек. В мае 1342 г. Семен Иванович отправился в Орду, куда еще ранее выехали суздальско-нижегородский, тверской и ярославский князья. В том же году «выиде из Орды князь великий Семенъ Ивановичь»{415}; о «пожаловании» его не упоминается, следовательно, в Орде лишь был подтвержден status quo.
Но в следующем году Семен предпринял попытку вернуть под свою власть Нижегородское княжество: «Князь великии Семенъ Ивановичь сперъся съ княземъ Костянтиномъ Василиевичемъ Суждальскымъ о княжении Новагорода Нижнего и поидоша во Орду и яшася бояре Новогородскыи и Городечьскыи за князя Семена Ивановича, да съ нимъ и въ Орду поидоша. И бысть имъ въ Ордѣ судъ крѣпокъ и достася княжение Новогородское князю Костянтину и выдаша ему бояръ, и приведени быши въ Новъгородъ въ хомолъстѣхъ и имение ихъ взя, а самѣхъ повелѣ казнити по торгу водя»{416}. Таким образом, попытка Семена полностью провалилась — новый хан не пожелал резко усиливать великого князя.
В 1344 г. «поиде въ Орду князь великии Семенъ Ивановичь, а съ нимъ братья его, князь Иванъ да Андреи, и вси князи тогды въ Ордѣ были… Тое же осени мѣсяца октября въ 26, на память святого мученика Димитриа, выиде изъ Орды князь великии Семенъ Ивановичь, а съ нимъ братья его, князь Иванъ, князь Андреи, пожалованы Богомъ да царемъ»{417}. За каким «пожалованием» мог ездить великий князь? Естественно предположить, что его поездка, подобно поездкам Ивана Калиты 1331 и 1336 гг., стоит в связи с проблемой наследия каких-то умерших князей. В 1344 г. умер князь Ярослав Александрович Пронский, а годом ранее был убит другой представитель рязанской династии — Иван Иванович Коротопол{418}. В 1342 г. между этими князьями имел место конфликт: Ярослав пришел от Джанибека с ярлыком на рязанское княжение в сопровождении посла Киндыка, Иван сначала затворился было в Переяславле-Рязанском, но затем бежал из города{419}. Не вполне ясно, владел ли все последующие два года Ярослав рязанским княжением, так как в сообщении о его смерти этот князь назван «пронским». Может быть, поездка Семена в Орду была связана с приобретением каких-то владений рязанских князей? Такое предположение подкрепляется рядом обстоятельств. В 1350 г. умирает брат Ярослава Василий Александрович, и «тое же весны поиде въ Орду князь великии Семенъ Иванович, а съ нимъ братья его Иванъ, Андрѣи. Того же лѣта выиде изъ Орды на Русь князь великии Семенъ съ своею братьею и съ пожалованиемъ»{420}. В духовной грамоте Ивана Ивановича, младшего брата Семена, сменившего его на великокняжеском столе, упоминаются «отьменьныя мѣста Рязаньская» — территории на левом берегу Оки, находившиеся в составе Московского княжества{421}. Часть этих земель досталась Семену от его тетки княгини Анны{422}. Как убедительно обосновал В. А. Кучкин, Анна была дочерью Даниила Александровича, выданной за одного из рязанских князей{423}. Не были ли поездки Семена в Орду после кончин князей рязанского дома связаны именно с утверждением в какой-то форме его прав на рязанские левобережные земли Поочья, входившие в Московское княжество при его преемниках?
В духовной грамоте Ивана Ивановича «отьменьныя мѣста Рязаньская» упоминаются без конкретизации. Они названы в договоре Дмитрия Донского с Олегом Рязанским (1381). Здесь же упомянуты и бывшие московские владения («что доселе потягло къ Москвѣ») на правом берегу Оки, из чего следует, что именно на них были обменены («отьменьныя» — значит «обмененные») левобережные территории. К этим последним отнесены Новый Городок (в устье Протвы), Лужа, Верея, Боровск, а к бывшим московским владениям за Окой — Лопасня, уезд Мстиславль, Жадень городок, Жадемль, Дубок, Броднич; согласно тексту грамоты, эти земли были уступлены тарусскими князьями Федору Святославичу{424}. Федор Святославич — это князь Вяземский и Дорогобужский, бывший в 1345–1346 гг. тестем Семена Ивановича, покинувший свое княжение, ушедший на службу к великому князю и получивший от него Волок{425}. Очевидно, что получить от тарусских князей указанные территории Федор мог только в бытность свою владетельным князем. После его ухода на службу к Семену контроль над этими землями перешел к великому князю, и они были обменены на рязанские территории на Левобережье. Хотя не все указанные в грамоте 1381 г. заокские территориальные единицы локализуются с уверенностью{426}, не вызывает сомнений, что земли, полученные московскими князьями в обмен на них на левом берегу Оки, были во всех отношениях значительнее. Следовательно, обмен был неравноценным, по сути дела, являлся уступкой рязанских князей Семену и его братьям. Чем могла быть вызвана такая уступка?
Поскольку поездки Семена и его братьев были связаны со смертью рязанских Александровичей, наиболее вероятным кажется, что Анна Даниловна, которой принадлежала часть заокских рязанских земель, была женой их отца Александра Михайловича Пронского, убитого зимой 1339–1340 гг. Иваном Коротополом{427}. Такое предположение хорошо укладывается в контекст отношений Даниила Александровича с рязанскими князьями (см. гл. 1). В результате вмешательства Даниила в 1300 г. в рязанские дела на стороне пронских Ярославичей в Переяславле-Рязанском вокняжился Михаил Ярославич; союз Даниила и Михаила мог быть тогда скреплен браком их детей. Подобно тому как платой Даниилу за помощь против Константина Романовича Рязанского стала Коломна, так платой Семену за помощь против Ивана Ивановича Коротопола могла стать договоренность об обмене заокских владений Рязани, включавших удел тетки великого князя — матери Ярослава и Василия Александровичей — по смерти этих князей на менее значительные земли, входившие в состав Московского княжества. Возможно, при жизни Александровичи управляли двумя частями этого удела, чем и была вызвана двукратность обращения в Орду для утверждения перехода «мест Рязанских» к Москве — после смерти каждого из них{428}.
Остается неясной причина одной поездки Семена в Орду — в 1347–1348 гг. («Того же лета (6855. —
Самая острая ситуация в отношениях Москвы с Ордой при Семене Ивановиче имела место в 1348 г. Тогда великий князь Литовский Ольгерд «послалъ въ Орду ко царю Чанибеку брата своего Корьяда и просилъ рати у царя себе въ помочь. И то слышавъ князь великии Семенъ, погадавъ съ своею братьею и съ бояры, и посла въ Орду Федора Глебовича, да Аминя, да Федора Шубачеева ко царю жаловатися на Олгерда. И слышавъ царь жалобу, оже Олгерд съ своею братьею царевъ улусъ, а князя великаго отчину испустошилъ, и выдалъ царь Корьяда, Михаила и Семена Свислочьскаго, и Аикша киличеемъ князя великаго, и далъ посла своего Тотуя, и посолъ Тотуи выдалъ Корьяда и дружину его князю великому»{432}. На следующий год Ольгерд «прислалъ послы свои къ князю великому Семену Ивановичю бита челомъ за своего брата Корьяда и за бояръ и за его дружину за Литву со многыми дары, просяще мира и живота своей братии. Князь же великы Семенъ Ивановичь многое серебро отложивъ и приз любовь и миръ многь вземъ отпусти Корьяда и его дружину Литву восвояси. Того же лѣта прислал князь Люборть (брат Ольгерда.
Ситуация 1348–1349 гг. связана с событиями 40-х гг. в западной части Восточной Европы. После смерти в 1340 г. галицко-волынского князя Болеслава-Юрия Тройденовича развернулась борьба за юго-западные русские земли между Литвой и Польшей. В 1340 г. войска хана Узбека, призванные галицкими боярами, отразили попытку польского короля Казимира III завладеть Галичиной. В Галицко-Волынской земле стал править брат Ольгерда Люборт Гедиминович{434}. В 1345 г. Ольгерд в союзе с братом Кейстутом захватил литовский великокняжеский стол; свергнутый великий князь Яв-нут Гедиминович бежал через Смоленск в Москву{435}. В 1346 г. Ольгерд с братьями разорил пограничные с Литвой новгородские волости; поводом, по словам великого князя Литовского, послужило то, что новгородский посадник Остафий «лаял» его, назвал его «псом». Новгородцы посчитали Остафия виноватым в разорении их территории и убили на вече{436}. В начале 1348 г. литовцы потерпели поражение от крестоносцев на реке Стреве, а в начале следующего года Казимир III заключил с Ордой антилитовский союз; во второй половине 1349 г. польские войска начали наступление на Волынь и Подолию{437}.
Таким образом, посольство Ольгерда в Орду было направлено в ситуации, когда Литве угрожала опасность как от Ордена, так и от Польши. Ранние летописи не содержат указания, против кого просил Ольгерд у хана «рать»; лишь в сводах второй половины XV в. появляется уточнение — «на князя великого на Семена»{438}. Поэтому в литературе высказывались предположения, что в действительности великий князь Литовский хотел получить помощь против Польши{439} или Ордена{440}. Но в этих случаях проявленное Семеном беспокойство было бы неоправданным: занятость Ольгерда войной на Западе ничем Москве не угрожала. По-видимому, речь шла действительно о провоцировании татарского похода на Северо-Восточную Русь{441}. Но чтобы просить хана начать военные действия против собственного вассала, выполняющего свои вассальные обязательства (напомним, Семен только что вернулся из Орды «с пожалованием», то есть явно пользовался благосклонностью Джанибека), нужны были веские основания. Не исключено, что таковыми могли быть какие-то контакты Семена с Орденом или с Казимиром III, которые литовская сторона представила хану как действия, враждебные Орде. Реальные же опасения Ольгерда были, скорее всего, связаны с пребыванием в Москве Явнута, чьи претензии на возвращение к власти в Литве, вероятно, поддерживались Семеном{442}.
В ответ великий князь использовал факт похода Ольгерда в 1346 г. на новгородские владения (тогда резкой реакции Москвы не вызвавший, возможно, потому, что сами новгородцы оценили действия литовского князя как в определенной мере справедливую реакцию на нанесенное оскорбление): он был представлен как разорение «царева улуса и отчины великого князя», то есть территории, находящейся под юрисдикцией Семена и таким образом опосредованно подвластной хану. Джанибек принял антилитовское решение. После же заключения в начале 1349 г. ордынско-польского союза и обострения конфликта с братом Кейстутом Ольгерду пришлось срочно искать мира с Москвой. То, что Ольгерд и Люборт испрашивали разрешение на браки с княжнами немосковских домов у Семена, показывает, сколь прочным было в этот период положение московского князя.
Новое обострение московско-литовских отношений пришлось на 1352 г. Тогда Семен с братьями и «всеми князьями», «в силѣ тяжцѣ и велицѣ», пошел на Смоленск. На Протве его встретили послы от Ольгерда. Семен заключил с Ольгердом мир, а сам двинулся к Угре, куда к нему приехали уже послы смоленского князя, с которым также было заключено мирное соглашение{443}. Как убедительно показал Б. Н. Флоря, результатом этого похода Семена было признание Литвой сюзеренитета великого князя Владимирского над Смоленским и Брянским княжествами, ранее входившими (с 30-х гг.) в сферу влияния Великого княжества Литовского{444}. Весной 1352 г. польские войска вели военные действия на Волыни, а Орда как раз в это время приняла в литовско-польском конфликте сторону Литвы{445}. Маловероятно, чтобы Семен действовал вопреки целям политики Джанибека; скорее можно предположить обратное: столь быстрое согласие Ольгерда на мир и уступка сюзеренитета над Смоленском и Брянском были обусловлены позицией Орды, став своего рода платой за поддержку против Польши. Орда была заинтересована в возвращении этих земель под верховенство великого князя Владимирского, так как в этом случае они опосредованно оказывались под властью хана{446}.
Оценивая деятельность Семена Ивановича и его отношения с Ордой в целом, следует отметить, что он старался, как и отец, соблюдать полную лояльность к «царю», и под ее прикрытием добился значительных успехов: к Московскому княжеству были присоединены рязанские владения на левом берегу Оки, к Великому княжеству Владимирскому — Юрьевское княжество, под сюзеренитет Великого князя Владимирского перешло Смоленское княжество (вместе с Брянским), наконец, была нейтрализована Литва. Неудача постигла Семена только при попытке вернуть Нижний Новгород.
Глава пятая
Сохранение позиций:
Иван Иванович
(1353–1359)
После смерти Семена Ивановича 26 апреля 1353 г.{447} встал вопрос о его преемнике на владимирском великокняжеском столе. Помимо следующего по старшинству сына Калиты — Ивана, занявшего московский стол, претендентом выступил князь Нижегородский и Суздальский Константин Васильевич. Оба соперника отправились в Орду, причем с целью поддержки Константина туда прибыла делегация от Великого Новгорода{448}. Джанибек принял, однако, решение в пользу московского князя, и 25 марта 1354 г. Иван Иванович взошел на владимирской стол{449}.
В отсутствие Ивана молодой рязанский князь Олег Иванович захватил Лопасню{450}. Лопасня входила в число московских территорий, которые позже признавались отошедшими к Рязани взамен земель по Протве и Луже. Очевидно, после обмена, совершенного Семеном Ивановичем с рязанскими князьями, она по каким-то причинам была удержана Москвой. Иван Иванович, вернувшись из Орды, не стал пытаться вернуть Лопасню. Поскольку военной силы у великого князя для решения такой задачи было, без сомнения, достаточно, следует полагать, что в данном случае имела место благожелательная в отношении возвращения Лопасни в состав Рязанского княжества позиция Орды.
В 1355 г. произошли бурные события в жизни Муромского княжества. Оно, как и Рязанское княжество, не входило в систему княжеств Северо-Восточной Руси, во главе которой стояло Великое княжество Владимирское, а издревле (с XII в.) управлялось особой династией. Муромское княжество было невелико по размерам, но с ним непосредственно граничило на юго-востоке Владимирское великое княжество, и владимирские князья всегда заинтересованно относились к муромским делам. В 1355 г. «князь Феодоръ Глѣбовичь и собравъ воя многы иде ратию къ Мурому на князя Юрья Ярославича и согна его съ города съ Мурома, а самъ князь Феодоръ сѣде на княжении въ Муромъ. А муромци яшася за него и поидоша съ нимъ въ Орду. А князь Юрьи Ярославичь приеха въ Муромъ за недѣлю после князя Феодора и собравъ останочныя люди муромци и поиде за нимъ въ Орду. И бысть имъ судъ великъ предъ князми ординьскыми и досталося княжение Муромьское князю Феодору Глѣбовичю, а князь Юрьи выданъ бысть ему и съ истомы у него оумре»{451}. Дж. Феннелл отождествил князя Федора Глебовича с главой посольства в Орду 1348 г. по поводу Корьяда{452}; высказавший затем аналогичное предположение В. А. Кучкин сделал на основе его вывод о вокняжении Федора как акции, направленной из Москвы{453}. Мне представляется, кроме того, возможным, что князь Федор Глебович не принадлежал к династии муромских князей, а был сыном Глеба Святославича Брянского, союзника Москвы, убитого в 1340 г. Имя Федор было распространено в смоленской княжеской ветви: в частности, так звали родного брата Глеба Федора Святославича, тестя Семена Ивановича. Но такая идентификация Федора Глебовича остается, разумеется, не более чем догадкой: нельзя исключить, что это мог быть и князь муромской ветви, поскольку о представителях этой династии и их именослове мы почти не имеем сведений.
В 1357 г. в Орде вспыхнула междоусобица — «замятия», по выражению русских источников. Джанибек был убит своим сыном Бердибеком, который и занял престол. После этого великий князь Иван «и вси князи Роусьскыи» вынуждены были ехать в Орду к новому хану{454}.
Иван Иванович пришел из Орды в начале следующего года. В Орде к нему вернулись московские бояре, бежавшие в предыдущем году в Рязань{455}. Их бегство было связано с убийством 3 февраля 1357 г. в Москве фаворита великого князя — московского тысяцкого Алексея Петровича Хвоста (Босоволкова), вызванным борьбой московских боярских группировок{456}. Поскольку бояре вернулись к Ивану именно в Орде, вероятно, что они приехали туда с Олегом Рязанским, бывшим у хана в числе «всех князей русских»{457}.
В том же 1358 г. «выиде посолъ из Орды царевъ сынъ именемъ Мамать Хожа на Рязаньскую землю и много въ нихъ зла сотвори и кь великому князю Ивану Ивановичю присылалъ о розъезде (то есть размежевании. —
В целом за время своего короткого правления Ивану Ивановичу удалось, продолжая политику в отношении Орды отца и брата, сохранить приобретенные предшественниками позиции. Утрата Лопасни компенсировалась установлением контроля над Муромским княжеством.
Глава шестая
К победам военным и дипломатическим:
Дмитрий Иванович
(1359–1389)
Кончина Ивана Ивановича 13 ноября 1359 г. совпала с началом новой, теперь продолжительной, «замятии» в Орде{461}. По смерти хана Бердибека сменивший его Кульпа царствовал всего пять месяцев и был убит Наврузом. К последнему и отправились «вси князи Роусьскыи»{462}. К этому их вынуждала как смена хана, так и кончина великого князя Владимирского: требовалось подтвердить свои владельческие права. Главным же вопросом была судьба великого княжения. Новому московскому князю, сыну Ивана Ивановича Дмитрию, было всего девять лет (родился 12 октября 1350 г.), и Навруз предпочел ему нижегородского князя Андрея Константиновича (сына Константина Васильевича). Андрей (не имевший склонности к государственной деятельности) отказался от ярлыка в пользу своего младшего брата Дмитрия, князя Суздальского; 22 июня 1360 г. Дмитрий Константинович занял владимирский стол{463}.
Потеря великого княжения означала, что из-под власти московского князя уходит обширная территория Великого княжества Владимирского (с городами Владимиром, Переяславлем, Костромой, Юрьевом-Польским, Дмитровом, Ярополчем). Одновременно Галицкое княжение было передано ханом Дмитрию Борисовичу, сыну последнего дмитровского князя, а Сретенская половина Ростова, которой завладел еще Иван Калита в 1332 г. (когда к нему отошло все великое княжение), была возвращена ростовским князьям{464}. Фактически владения князей Московского дома вернулись почти к границам 1327 г. — времени до получения Иваном Калитой ярлыка на Великое княжение Владимирское (за исключением юго-запада — «мест рязанских», вошедших в состав именно Московского, а не Великого княжества Владимирского).
Тем временем (еще до прихода Дмитрия Константиновича во Владимир) Навруз был убит другим претендентом на ордынский престол Хызром (Хидырем). В 1361 г. его посетили Дмитрий Московский, Дмитрий Константинович с братом Андреем и Константин Ростовский. Дмитрий Иванович уехал из Орды ранее других князей (о каких-либо пожалованиях летописные известия молчат — очевидно, новый хан только подтвердил существовавшее положение) и тем самым избежал участи быть свидетелем новой вспышки «замятии»: Хызр был убит и появилось сразу несколько претендентов на престол; сильнейшими из них стали Мюрид (Мурат) и Абдулла, от имени которого действовал эмир («князь ординьскыи») Мамай. Кроме того, два представителя ордынской знати, не принадлежавшие к ханскому роду, стали фактически независимы от центральной власти: Болактемир начал править в Волжской Булгарии, а Тагай в Наручади (район современного Наровчата){465}.
В следующем, 1362 г. Дмитрий Иванович и Дмитрий Константинович «сперлися о великом княжении», отправив каждый своих послов к Мурату. На этот раз московское влияние взяло верх «и принесоша ярлыкь княжение великое по отчинѣ и по дединѣ князю великому Дмитрею Ивановичю Московскому»{466}. Суздальский князь, однако, не собирался оставлять великого княжения, видимо надеясь на перемену конъюнктуры в Орде. Но военное превосходство было явно на стороне Москвы — 30-летний период великого княжения Калиты и его сыновей не прошел даром. Дмитрий Константинович вынужден был удалиться в отчинный Суздаль, и в начале января 1363 г. Дмитрий Московский въехал во Владимир{467}. Московское правительство (в котором ведущую роль играли, по-видимому, тысяцкий Василий Вельяминов и митрополит Алексей{468}) подстраховалось, получив ярлык и от другого хана — Абдуллы{469}. Не исключено, что именно факт обращения Москвы к сопернику Мурата привел к перемене настроения последнего — в 1363 г. он выдал ярлык на великое княжение Дмитрию Константиновичу{470}. Тот занял было Владимир в отсутствие там Дмитрия Ивановича, но вновь был вынужден отступить перед военной силой и, будучи осажден в своем Суздале, признать переход великого княжения к московскому князю{471}. Тогда же были возвращены половина Ростова и Галицкое княжество{472}. Таким образом, за три года, используя собственный накопленный потенциал и «неустроение» в Орде, Москва восстановила позиции, существовавшие до смерти Ивана Ивановича.
В Орде к 1363 г. ситуация несколько прояснилась: отныне в ее западной части — от Днепра до Волги правил, используя ханов-марионеток, Мамай. До 1370 г. ханом считался Абдулла, затем его сменил Мухаммед-Булак (Бюлек){473}. В заволжской же части{474} (со столицей Сараем) происходила частая смена ханов (от восьми до тринадцати с 1363 по 1380 г., согласно разным мнениям); Мамаю несколько раз удавалось захватить Сарай (1363, 1367–1368, 1372–1373), но удержать его он не смог{475}.
Зимой 1364–1365 гг. сын Дмитрия Константиновича Василий пришел от сарайского хана Азиза с ярлыком отцу на Великое княжение Владимирское. Суздальский князь, однако, отказался от ярлыка в пользу Дмитрия Московского и попросил за это у последнего военной помощи против своего младшего брата Бориса{476}. Борис взошел на нижегородское княжение после того, как старший Константинович — Андрей — окончательно устранился от политической деятельности{477}. Дмитрий Константинович в это время был великим князем Владимирским. Будучи в 1363 г. вынужден капитулировать перед Москвой, он отправился в Нижний, рассчитывая вступить на нижегородский стол. Но Борис «не съступися ему княжениа». Москва в лице митрополита Алексея выступила было в поддержку Дмитрия Константиновича, но, когда его сын Василий «изнима бояр», посланных Борисом на переговоры в Москву, «мирный процесс» прервался; военной же силой Москва Дмитрия тогда не поддержала{478}. Очевидно, после этого Василий Дмитриевич и был отправлен в Сарай с жалобой на действия Бориса и за ярлыком на Нижний Новгород{479}. Но хан Азиз не захотел лишать Бориса нижегородского княжения и решил, по-видимому, в пику Мамаю выдать собственный ярлык на Великое княжение Владимирское. Дмитрий Константинович не собирался возобновлять борьбу с Москвой за Владимир и предпочел, используя ярлык как козырь, добиться теперь от нее более реальной поддержки в возвращении отчинного нижегородского стола. Такая поддержка была оказана. Борис оказался вынужден под угрозой нападения превосходящих воинских сил капитулировать и удалился на княжение в свой удельный Городец{480}.
В последующие три года контакты Москвы и Орды не засвидетельствованы источниками. Но именно в это время рязанские и нижегородские князья наносят военные поражения ордынским князьям-«сепаратистам», напавшим на их владения: в 1365 г. Олег Рязанский с Владимиром Пронским разбивают Тагая, а в 1367 г. Дмитрий Константинович Нижегородский прогоняет Болактемира{481}. Это первые после 1327 г. случаи разгрома татарских воинских контингентов и первые вообще за все время ордынской власти на Руси факты победы над «чисто татарскими» войсками в открытом сражении{482}.
В 1368 г. обострились московско-тверские отношения. Князь Михаил Александрович, закрепившийся к этому времени на тверском столе, был приглашен в Москву на переговоры и «пойман». Но когда в Москве узнали о предстоящем приезде ордынского посла, с Михаилом было заключено докончание и его отпустили в Тверь{483}. По-видимому, посол шел от Мамая и его ставленника Абдуллы, так как в конце 1367 — начале 1368 г. они овладели Сараем{484} и других реально властвующих правителей в Орде не было. В этой ситуации в Москве не хотели обострять отношения с Ордой. В том же году Дмитрий Иванович «посылал рать» на Михаила Тверского, последний бежал в Литву и инициировал поход Ольгерда (женатого на его сестре) на Москву, окончившийся трехдневной безуспешной осадой только что отстроенного каменного Кремля{485}.
В 1370 г. Дмитрий Константинович Нижегородский совершил поход на княжившего «в Болгарех» Асана. Но это было действие, совершенное с ведома Мамая, — войско сопровождал «царев посол» Ачихожа. Асан капитулировал, и на его место был поставлен ставленник Мамая{486}. Обострение в том же году отношений Москвы с Тверью привело к новому отъезду Михаила Александровича Тверского в Литву (в августе). В его отсутствие ордынские послы привезли в Тверь ярлык Михаилу на тверское княжение{487}. Необходимость обновления ярлыков была связана с тем, что в 1370 г. Мамай посадил на престол нового хана — Мухаммед-Бюлека{488}. В сентябре великий князь Дмитрий повоевал тверские волости, и, узнав об этом, Михаил из Литвы отправился в Орду, «прииде к Мамаю, печалуя и жалуя, и тамо многы оукоры изнесе и многы вины изложи, паче же всего въсхотѣся ему самому княжениа великаго и многы дары раздавъ и многы посулы рассуливъ княземъ ординскымъ и рядцам (сановникам.
Не добившись успеха с литовской помощью, Михаил снова поехал в начале 1371 г. в Орду и 10 апреля пришел в Тверь с ярлыком на Великое княжение Владимирское в сопровождении посла Сарыхожи. Сарыхожа послал Дмитрию Ивановичу требование приехать во Владимир «к ярлыку». На это московский князь ответил: «Къ ярлыку не еду, а въ землю на княжение на великое не пущаю (Михаила. —
Осенью 1371 г. Дмитрий вернулся из Орды «съ многыми длъжникы»{494} — ярлык стоил дорого. Михаил продолжал удерживать за собой часть территории Великого княжества Владимирского, и московско-тверской конфликт продолжался. Весной 1372 г. союзные Михаилу литовские войска повоевали Переяславль и Новоторжскую волость. В конце мая Михаил учинил разгром Торжку (городу, в котором имелись новгородская и великокняжеская половины), а в июле вместе с Ольгердом двинулся на Москву. На сей раз московские войска не пропустили Ольгерда к столице. Войска сошлись у Любутска (на Оке, между Калугой и Алексином), и здесь был заключен мир{495}. Текст перемирной грамоты сохранился{496}. Договор содержит примечательную черту: великое княжение именуется «очиной» Дмитрия Ивановича{497}. Великий князь Литовский признавал права московского князя на Владимирское великое княжество, отказываясь от поддержки претензий своего шурина Михаила Тверского. Таким образом, впервые великое княжение было оценено как политическое образование, статус которого не зависит от воли ордынского хана.
Однако отношения Москвы с Мамаевой Ордой в 1372 г. были вполне дружественными. Послам Дмитрия удалось выкупить находившегося там сына Михаила Тверского Ивана, и его стали держать в Москве «в истоме»{498}. Князь Михаил Васильевич Кашинский, двоюродный брат Михаила Александровича, еще в 1371 г. перешедший на сторону Дмитрия, а в начале 1372 г. в условиях литовского наступления вновь подчинившийся тверскому князю, после Любутского мира приехал в Москву и оттуда отправился в Орду{499}, очевидно, для закрепления своего независимого от Твери статуса.
Таким образом, Дмитрию Ивановичу в конце 60-х — начале 70-х гг. удалось с успехом выйти из сложного положения. Поначалу его наступление на тверского князя едва не привело к тяжелым последствиям: Михаил заручился поддержкой двух могущественных правителей — Ольгерда и Мамая и стал реально претендовать на Великое княжение Владимирское. Правда, Ольгерд и Мамай тогда напрямую не сотрудничали{500}, а Михаил не решился прибегнуть к военной помощи татар, рассчитывая в этом отношении на литовцев. Дмитрию удалось отбить наступление Ольгерда и вновь обрести поддержку со стороны Мамая. Мир с Литвой в последующие годы сохранялся, а вот отношения с Ордой вскоре изменились.
В 1373 г. татары «отъ Мамая» напали на владения Олега Рязанского. Дмитрий в связи с этим стоял на Оке «со всею силою», а его двоюродный брат Владимир Андреевич Серпуховский специально приехал из Новгорода{501}. Олег Иванович был в это время союзником Дмитрия. Ранее, в декабре 1371 г., московские войска разгромили Олега под Скорнищевом, и на рязанский стол был возведен Владимир Пронский{502}. Но вскоре Олег вернул себе власть, а в московско-литовском договоре июля 1372 г. и Олег, и Владимир выступают как союзники Дмитрия Ивановича{503}. Известно, что во время похода Мамая на Русь 1380 г. Олег согласился платить Орде дань{504}; следовательно, ранее он этого не делал. Возможно, как раз междоусобица в Рязанской земле 1371–1372 гг. вызвала приостановку сбора дани в Орду и поход татар Мамая был следствием прекращения выплат.
Зимой 1373–1374 гг. произошло примирение с Михаилом Тверским: в обмен на возвращение из московского плена сына Михаил отказался от претензий на Великое княжение Владимирское; тогда же новый кашинский князь Василий Михайлович признал себя вассалом Твери{505}. А в 1374 г. «князю великому Дмитрию Московскому бышеть розмирие съ татары и съ Мамаемъ»{506}.
Никогда ранее термин «розмирие» не употреблялся при характеристике русско-ордынских отношений — он использовался только при описании конфликтов между русскими князьями. Не вызывает сомнений, что «розмирие» сопровождалось отказом от уплаты выхода{507}. Но следует подчеркнуть, что это явно не было пассивное уклонение от поддержания даннических отношений (что случалось, как увидим, впоследствии): слово «розмирие» указывает на то, что разрыв был открытым. Что могло привести к этому?
В 1374 г. Мамай и Мухаммед-Бюлек потерпели поражение в войне с одним из претендентов на ордынский престол и потеряли Сарай, которым овладели в 1372 г.{508} По вероятному предположению В. Л. Егорова, в связи с этой войной Мамай послал Дмитрию «запрос» — требование экстраординарной выплаты, на что великий князь ответил отказом{509}. Представляется, что факт требования Мамаем, «нелегитимным» правителем, средств для борьбы с Чингисидом мог сыграть роль последней капли, переполнившей чашу. Здесь уместно нарушить хронологическое изложение и обратиться к вопросу, как вообще воспринималась на Руси иноземная власть.
После похода Батыя и установления зависимости русских княжеств от монголо-татар к их правителю в русских источниках начинает применяться титул «царь» («цесарь»). Первоначально так именуется преимущественно великий хан в Каракоруме, а с 60-х гг. XIII в., после утверждения полной самостоятельности западного улуса Монгольской империи — Орды, хан, правящий в этой последней{510}. Факт этот примечателен, поскольку никогда прежде царский титул не применялся на Руси к предводителям кочевников; со времени принятия христианства «царством» в глазах образованных кругов Древней Руси была Византийская империя, именно к византийскому императору в русских источниках последовательно применяется титул «царь» («цесарь»){511}. Только силой монгольского государства и присвоением его правителем верховной власти над Русью перенос царского титула на ордынского хана объяснить трудно: вполне могло бы подойти и тюрко-монгольское слово «хан», тем более что в первые годы ордынского владычества оно встречается в русских источниках (как обозначение великого хана){512}. Очевидно, решающим для присвоения монгольским ханам хорошо известного на Руси титула было другое обстоятельство.
В 1204 г. столица Византии Константинополь — «Царь-град» — была захвачена крестоносцами. На Руси это событие было расценено как «погибель царства»: «И тако погыбе царство богохранимого Костянтиняграда и земля Грачье кая въ свадѣ цесаревъ, ею же обладають фрязи», — завершает свой рассказ автор «Повести о взятии Царырада»{513}. Нет данных, чтобы Никейская империя, наследовавшая Византийской в период, когда Константинополь находился в руках латинян (1204–1261), рассматривалась на Руси как полноценный преемник последней — для русских людей «царствующим градом» был Константинополь. Именно на этот период «отсутствия царства» пришлось монголо-татарское завоевание. Перенос царского титула на правителя Орды, по-видимому, свидетельствует о том, что Орда определенным образом заполнила лакуну в мировосприятии, заняла в общественном сознании место «царства» (на момент завоевания пустующее).
Восстановление Византийской империи в 1261 г. не только не изменило положения, но скорее закрепило сложившуюся ситуацию: императоры и константинопольский патриарх вступили тогда с Ордой в союзнические отношения и тем самым как бы легитимировали положение этого государства в Восточной Европе, в том числе зависимость от него русских земель, подчинявшихся Константинополю в церковном отношении{514}.
С появлением татарского «царства» появляются новые черты в применении термина «царь» к русским князьям. В домонгольский период он не использовался как официальный титул, но употреблялся иногда при прославлении князя (причем не обязательно верховного правителя Руси) с использованием византийских образцов красноречия, для подчеркивания политического престижа умершего князя, в связи с главенством князя в церковных делах и с культом князя — святого{515}. Всего известно десять достоверных случаев употребления термина «царь» непосредственно к русским князьям{516}. После нашествия картина меняется: в период середины XII–XIV в. современные русские князья поименованы «царями» всего три раза{517}. Примечательно употребление термина «царь» галицким летописцем в рассказе об унижениях, которые пришлось испытать Даниилу Романовичу в ставке Батыя: «Данилови Романовичю, князю бывшу велику, обладавшу Рускою землею, Кыевомъ и Володимеромъ и Галичемъ со братом си, инѣми странами, нѣне сѣдить на колену и холопом называеться, и дани хотять, живота не чаеть, и грозы приходять. О злая честь татарская! Его же отець 6ѣ царь в Рускои земли, иже покори Половецькую землю и воева на иные страны всѣ. Сынъ того не прия чести»{518} — то есть Роман Мстиславич, отец Даниила, был «царем», а Даниил, несмотря на все свое могущество, им не является, так как он стал вассалом хана. Утверждается, таким образом, представление о царе как правителе, не имеющем над собой сюзерена, а русские князья теперь не подходят под это определение.
До второй половины XIV столетия сюзеренитет Орды над Северо-Восточной Русью не оспаривался ни политическими деятелями, ни деятелями общественной мысли. Акты сопротивления татарам, как мы видели, были связаны с междукняжескими конфликтами на Руси (князья могли оказываться в конфронтации с ханом, поддерживавшим их соперников), а не с осознанной борьбой за полное уничтожение зависимости. Лишь в «Повести о Михаиле Тверском» (1319–1320) можно усмотреть мысль о временном характере татарского господства над Русью, но проводится она крайне завуалированно, в виде намека, путем использования примеров из истории Древнего Рима и Византии{519}.
В произведениях русской письменности второй половины XIII — первой половины XIV в. почти нет уничижительных эпитетов по отношению к законным правителям Орды — «царям». При этом в литературе Северо-Восточной Руси встречается всего два исключения из этого правила: в «Повести о Михаиле Тверском» хан Узбек именуется «беззаконным», «законопреступным» и «окаянным», а в тверском рассказе о восстании 1327 г. и последующем походе на Тверь — «беззаконным»{520}; два первых эпитета — достаточно мягкие, всего лишь констатирующие, что Узбек (сделавший государственной религией в Орде мусульманство) не знает истинного Закона, то есть не является христианским «царем».
Но с началом в Орде «замятии» сложилась принципиально новая ситуация. Во-первых, обычным стало положение, когда в Орде было два «царя» (а временами и более). Во-вторых, самым могущественным политиком в этом государстве стал (впервые) человек, не принадлежавший к «царскому» роду. «Цари» при нем превратились в марионеток, которых Мамай менял по своему усмотрению. На Руси такая ситуация осознавалась очень четко. Хан, от лица которого правил Мамай, мог быть пренебрежительно назван «Мамаевым царем»{521}, прямо говорилось, что Мамай «у себе въ Ордѣ посадилъ царя другого»{522}. Полновластие Мамая особо подчеркнуто в следующих летописных характеристиках: «…царь ихъ не владѣяше ничимъ же, но всяко старейшинство держаше Мамай»{523}; «Некоему убо у них худу цѣсарюющу, но все дѣющу у них князю Мамаю»{524}.
Таким образом, к 1374 г. уже более десятилетия государственное устройство Орды находилось в «ненормальном» состоянии: цари реальной властью не обладали, она принадлежала узурпатору. После того как к этому факту добавилось стремление Мамая передать великое княжение Михаилу Тверскому и, наконец, потеря им Сарая, в Москве решились, вероятно в ответ на денежный «запрос», пойти на разрыв и не соблюдать с незаконным, ненадежным в плане поддержки великого князя и к тому же не контролирующим всю территорию Орды правителем вассальных отношений.
В том же году Мамай отправил в Нижний Новгород тысячный отряд во главе с Сарыакой (Сарайкой). Очевидно, правитель рассчитывал, что нижегородский князь будет более сговорчив в отношении выделения средств в Орду. Но Дмитрий Константинович проявил солидарность с московским князем (с января 1367 г. являвшимся его зятем): татарский отряд был перебит, а Сарайка и его окружение взяты в плен{525}.
В ноябре 1374 г. в Переяславле состоялся княжеский съезд. Считается, что на нем русские князья договорились о совместной борьбе с татарами{526}. Вероятно, что решения съезда касались все же более широкого круга вопросов, речь шла о совместных действиях вообще, в том числе и против Орды. Отношения с последней при этом, скорее всего, строились так, как это зафиксировано в следующем году в договоре Дмитрия с Михаилом Тверским: «А с татары оже будет нам миръ, по думѣ. А будет нам дати выход, по думѣ же, а будет не дата, по думѣ же. А пойдут на нас татарове или на тебе, битися нам и тобе с одиного всѣмъ противу их. Или мы пойдем на них, и тобѣ с нами с одиного пойти на них»{527}. С одной стороны, здесь допускается возможность мирных отношений с Ордой и уплаты выхода. С другой, это первый дошедший до нас факт договорного закрепления обязательств о совместных военных действиях против Орды, причем как оборонительных, так и наступательных.
В марте 1375 г. состоялся еще один княжеский съезд, место проведения которого неизвестно{528}. Во время него Василий, сын Дмитрия Нижегородского, попытался ужесточить содержание Сарайки и его людей; татары оказали сопротивление (у них не было отнято оружие) и были перебиты. Во время схватки Сарайка выстрелил в епископа Дионисия, но стрела лишь задела мантию{529}.
В ответ на избиение посольства отряды Мамая повоевали нижегородские волости — Киш и Запьянье{530}.
Тем временем к Михаилу Тверскому перебежали Иван Васильевич, сын последнего московского тысяцкого Василия Вельяминова (умершего в 1374 г.), и Некомат Сурожанин. Михаил отправил их в Орду, и вскоре оттуда пришел посол Ачихожа (тот самый, что ходил с Дмитрием Нижегородским на Булгар в 1370 г.) с ярлыком тверскому князю на Великое княжение Владимирское{531}. В ответ на Тверь двинулось невиданное по масштабам войско. Перечень участвовавших в походе князей дает возможность определить круг участников Переяславского съезда, то есть князей, договорившихся о совместных действиях и признававших верховенство Москвы. Это (помимо самого Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского) суздальско-нижегородский князь Дмитрий Константинович, его сын Семен и братья — Борис и Дмитрий Ноготь, ростовские князья Андрей Федорович и Василий и Александр Константановичи, князь Иван Васильевич из смоленской ветви (правившей, в Вязьме{532}), ярославские князья Василий и Роман Васильевичи, белозерский князь Федор Романович, кашинский князь Василий Михайлович (перешедший на сторону Москвы), моложский князь Федор Михайлович, стародубский князь Андрей Федорович, князь Роман Михайлович Брянский (Брянском он тогда уже не владел, тот был в руках Ольгерда), новосильский князь Роман Семенович, Оболенский князь Семен Константинович и его брат тарусский князь Иван{533}. Таким образом, сюзеренитет Дмитрия Ивановича признавали не только все княжества Северо-Восточной Руси (кроме Тверского, за исключением его кашинского удела), но также князья трех верховских княжеств Черниговской земли (Новосильского, Оболенского и Тарусского), Роман Михайлович, считавшийся великим князем Черниговским{534}, и вяземский князь. Последний перешел под руку Дмитрия еще в 1371 г., когда его дядя и сюзерен — великий князь Смоленский Святослав Иванович был союзником Литвы{535}. Но в 1375 г. Святослав уже являлся союзником Дмитрия{536}, поэтому если Иван и терял на некоторое время контроль над Вязьмой, к середине 70-х гг. он его наверняка вернул{537}.
Поделиться книгой: