Средневековый Восток

Леонид Васильев

СРЕДНЕВЕКОВЫЙ ВОСТОК

*

Составитель серии Владислав Петров

Иллюстрации Ирины Тибиловой

© Васильев Л., 2019

© ООО «Издательство «Ломоносовъ», 2019

Глава 1

Средневековье как этап истории Востока

Деление истории на несходные друг с другом хронологические этапы появилось в европейской историографии с началом развития буржуазного общества, причем поводом для этого стала необходимость понятийно-терминологически выделить Новое время, противопоставив его прошлому. Прошлое же в истории Европы отчетливо делилось на античную древность и эпоху феодальной раздробленности, за которой следовал абсолютизм, то есть период преодоления феодальной раздробленности. Блеск Античности с ее высокими культурными стандартами, развитой частнособственнической экономикой, гражданскими правами и демократией, свободомыслием мудрецов импонировал идеологам нарождавшейся европейской буржуазии, а казавшаяся на этом фоне мрачной и убогой эпоха, разделявшая Античность и Новое время с его дефеодализацией, была названа Средневековьем.

Сам термин был призван подчеркнуть преемственно-сущностную связь древности с возродившим ее традиции Новым временем. Позже, когда более четко обозначилась связь Античности с рабовладением, раздробленности с феодализмом, а Нового времени с буржуазным развитием, в европейской историографии утвердилась трехчленная схема: «рабовладение — феодализм — капитализм».

Итак, античное рабовладение, средневековый феодализм и современный капитализм. Все было четко, ясно и до предела понятно любому грамотному европейцу еще два столетия назад. Одно не вписывалось в эту стройную схему — история всего остального, неевропейского мира.

Для истории Европы, где впервые стал применяться термин «Средневековье», смысл этого термина понятен и легко объясним. Европейское Средневековье — это, по сути, синоним феодализма. Семантический же подтекст слова в том, чтобы подчеркнуть, что динамика исторического развития Европы в Средние века шла по линии преодоления феодализма. Логика этой динамики привела после Возрождения к вызреванию капитализма как качественно новой, но сущностно близкой Античности структуры, поднявшей на принципиально новый уровень священный принцип частной собственности.

В истории Востока, где Античности, как и капитализма, в качестве граней для Средневековья нет, дело обстоит иначе. Уже не раз шла речь о том, что Восток в принципе развивался иначе, чем Европа, шел по иному пути, что динамика его истории отличалась от линейно-прогрессивной европейской своей цикличностью. Говорилось и о том, что и в рамках спиральных циклов Восток все же развивался поступательно, причем это развитие проявлялось и в усовершенствовании технологии, и в использовании новых ресурсов, и в развитии новых идей, включая научные, и в распространении накопленных знаний и культурного опыта в сторону первобытной периферии, и в совершенствовании социально-политической структуры общества, и во многом другом. Достаточно напомнить, что к эпохе Великих географических открытий на рубеже XV–XVI веков именно богатый Восток представлялся европейцам сказочным царством роскоши — да и действительно восточные города и резиденции правителей были богаты. А ведь богатство — это объективный показатель развития и процветания структуры.

Восток развивался, временами даже достигал уровня зажиточности, а то и процветания. Хотя, конечно, не стоит преувеличивать: богаты были отнюдь не все. Но не было и чересчур кричащей имущественной разницы вне пределов причастных к власти. Главное же было в том, что каждый имел столько, сколько ему положено, соответствовало его положению в государстве и обществе. Зарвавшиеся собственники, нарушавшие эту неписаную норму, сравнительно легко ставились на место.

Такой стереотип существования сформировался еще в глубокой древности и затем в достаточно устоявшемся виде стал привычной нормой. Норма продолжала существовать на протяжении долгих веков и почти дожила до наших дней, хотя с эпохи колониализма начались ее современные изменения. Смены формаций традиционный Восток не знал, и перед специалистами невольно встает вопрос, что же брать за основу периодизации исторического развития Востока. Что было здесь эквивалентом европейского Средневековья? И вообще, есть ли смысл выделять этот период?

Смысл, даже необходимость, безусловно, есть. История традиционного Востока слишком велика, чтобы обходиться без периодизации. Но что же брать в качестве критерия при вычленении восточного Средневековья? Обратим вначале внимание на то, что единственная структурная ломка, которую пока что пережил Восток, а вместе с ним и весь вообще неевропейский мир, — это переход от традиционной структуры к колониальной или полуколониальной (зависимой), трансформирующейся в сторону капитализма. Отсюда со всей четкостью следует одно: древность и Средневековье для Востока были периодами существования в рамках одной и той же традиционной структуры. Но если нет между древностью и Средневековьем структурной грани — подобной той, что была в истории Европы, — то какую грань следует брать за основу при периодизации исторических этапов? Есть только два возможных выхода: либо оперировать комплексом второстепенных, а то и случайных критериев, либо просто согласиться на некую условную хронологическую грань. Рассмотрим эти варианты.

Если оперировать комплексом критериев, то следует принять во внимание степень централизации власти, скажем, переход ее на уровень «мировых» держав, великих империй. Важно учесть роль великих мировых религий, способствовавших наднациональному общению и создававших определенные условия для существования «мировых» держав. Необходимо принять во внимание темпы освоения первобытной периферии, то есть экстенсивное развитие крупных держав. Наконец, многое значит и возникновение устойчивых зон господства той или иной цивилизации, базирующейся на веками складывавшемся культурном стандарте и освященной какой-либо из великих религий. Все эти и многие близкие к ним критерии в сумме действительно помогают сформировать определенный комплекс важных признаков, который может свидетельствовать о некоем рубеже между старым и новым в истории разных стран и регионов Востока. Но при этом возникает новая практически непреодолимая сложность: комплекс критериев помогает найти логическую грань, но не более того. А как быть с гранью хронологической, если принять во внимание, что у каждого из основных регионов своя логическая грань, хронологически не совпадающая с другими?

Так, например, для ближневосточного региона, родины человеческой цивилизации, столь богато представленного в древности важными историческими событиями, длительными периодами интенсивного развития, великими державами (Двуречье, Египет, Ассирия, Вавилония, Персия), период радикальной внутренней трансформации явственно приходится на промежуток между IV веком до н. э. (походы Александра) с последующим сильным культурным и структурным воздействием со стороны античного мира (эллинизация, романизация и христианизация) и VII веком н. э., отмеченным жесткой печатью ислама. За это тысячелетие многое кардинально изменилось на Ближнем Востоке: исчезли одни народы и им на смену пришли другие; ушли в прошлое древние государства, уступив место Арабскому халифату и его эмиратам и султанатам; решительно изменился образ жизни подавляющего большинства населения, принявшего ислам, вместе с которым пришли новый образ жизни, иные обычаи, нормы взаимоотношений, подчас даже языки. Неизменным осталось одно — то самое, что дает основание отрицать здесь факт смены структуры: как и в глубокой древности, отношения в мире ислама определялись нормами жесткого приоритета государства, причем примат всего государственного, власти как таковой, перед рыночно-частнособственническими отношениями стал проявляться в исламских странах даже более жестко, чем в доисламской древности, — при всем том, что родоначальники ислама, жители торговых арабских оазисов, были весьма сильно вовлечены в частнопредпринимательскую деятельность.

Если обратиться к истории Индии и связанной с ней всей индо-буддийской цивилизационной зоной, то окажется, что рубеж между древностью и Средневековьем определить тут еще сложнее. Как в глубокой древности, так и много позже, вплоть до проникновения ислама, здесь существовали крепкие восходящие к варново-кастовым и общинным связям социальные структуры, тогда как государства были политически неустойчивыми. Шел постепенный процесс индианизации юга полуострова, индуизм и в еще большей степени буддизм проникали на восток от Индии и завоевывали прочные позиции во многих районах, прежде всего в Юго-Восточной Азии. Но ничего более радикального не происходило вплоть до XII–XV веков, когда энергичное проникновение ислама во все или почти все страны региона резко изменило образ жизни этих стран. Таким образом, если руководствоваться комплексным критерием, перед нами возникнет лишь одна логическая грань: XII–XV века.

Обратившись к Китаю и всему Дальнему Востоку, мы обнаружим совершенно иную логическую грань: на рубеже III–II веков до н. э. древнекитайское общество, пережив структурную трансформацию и обретя единую официально санкционированную идеологическую доктрину, в духе которой были реформированы основные социальные институты и сориентированы образ жизни и ментальность населения, стало во многом иным, как иным стало и государство, принявшее форму могущественной империи. Правда, эта империя в первые века своего существования испытала тяжелый кризис, а затем на несколько веков даже распалась на части, причем как раз в это время формировались соседние с Китаем государства (Корея, Вьетнам, Япония), многое заимствовавшие у него и бывшие длительное время, по сути, частью китайской цивилизации. Приняв во внимание упомянутые события и процессы, можно опять-таки растянуть логическую грань между древностью и Средневековьем в этом регионе Востока почти на тысячелетие (III век до н. э. — VI век н. э., когда была воссоздана империя).

Таким образом, ясно, что определяемая комплексом критериев логическая грань, вполне доказательная и приемлемая для каждого региона, только для этого региона и годится. Конечно, есть и определенные совпадения: исламизация была общей и для Ближнего Востока, и для Индии и Юго-Восточной Азии. Но эта общность разрушается хронологическим дисбалансом (VII век в одном случае, XII — в другом, XV — в третьем) и даже сущностной неравнозначностью: исламизация в Индии совсем не похожа на то, что было на Ближнем Востоке, ибо индийская кастовая система оказалась несовместима с исламом; только в Юго-Восточной Азии, где сильной кастовой структуры не было, успех ислама был ощутим, да и то с оговорками. Хронологически близки между собой периоды трансформации от древности к Средневековью на Ближнем и Дальнем Востоке, но в обоих случаях эти периоды протянулись на тысячелетие, которое явно не может претендовать на роль хронологической грани.

Сказанное означает, что первый вариант, то есть попытка опереться на комплекс объективных критериев для выработки общей периодизации, не дает приемлемого результата. Общей для всего Востока грани на этой основе наметить практически невозможно. Остается второй вариант, то есть принятие некоей условной хронологической грани.

Собственно, именно это и делается ныне практически всеми. На этой основе создаются учебники, общие труды, энциклопедии и т. п. Учтя все это и твердо отдавая себе отчет в том, что речь идет не о грани между формациями, а об условной хронологической грани, откровенно ориентированной на реалии европейской истории и взятой именно для удобства периодизации, мы вправе ориентировочно датировать начало восточного Средневековья первыми веками нашей эры. А как быть с концом?

Проблема здесь не менее сложна, поскольку тоже можно говорить лишь о грани условной. Совершенно очевидно, что приводимую обычно в наших учебниках, энциклопедиях и общих трудах периодизацию, прямо опирающуюся на реалии европейской истории (английская революция, например), принимать нет оснований. Здесь все-таки нужна грань, пусть и соотнесенная с европейской историей, но все-таки имеющая смысл для самого Востока как субъекта исторического процесса. Другими словами, здесь необходимо принять во внимание не просто европейские процессы, но прежде всего то, как эти процессы затронули Восток. Речь идет, естественно, о колониализме, об экспансии колониального капитала, о связанной с этой экспансией трансформации Востока, наконец, о превращении ряда восточных стран в колонии.

Какие из этих событий наиболее важны, какие из них можно взять в качестве грани, пусть даже условной?

Начало колониальной экспансии было положено на рубеже XV и XVI веков. Страны южных морей стали энергично осваиваться португальцами и голландцами уже в XVI, тем более в XVII веке. Испанцы, англичане, представители других европейских держав активно осваивали территории Африки, Америки, Юго-Восточной Азии, в форме отдельных небольших анклавов оседали в Индии, Китае, занимали позиции в торговле и мореплавании Ближнего Востока. Все это, безусловно, воздействовало на традиционную структуру неевропейских стран. Тем не менее для традиционного Востока с его древними центрами высокой культуры это было только началом изменений, в то время еще едва заметных, если заметных вообще. Даже в XVIII веке, когда европейские державы начали активное колониальное проникновение на Восток и было начато завоевание англичанами Индии, внутренней структуры восточных стран, даже той же Индии, это коснулось очень слабо. Торговые связи между этими странами и Европой шли практически в одну сторону — в Европу, нуждавшуюся в пряностях и иных «колониальных» товарах, но практически не имевшую того, в чем нуждался в то время Восток (точнее, не имевшую товаров, которыми он заинтересовался бы). И только с XIX века ситуация стала решительно меняться.

Как известно, в Европе XIX век начался с Великой французской революции, давшей энергичный толчок капиталистической трансформации — как политической, так и экономической, основанной на машинной индустрии. Вот эта-то машинная индустрия и совершила подлинную революцию в мировом хозяйстве. Именно она способствовала энергичной трансформации внутренней структуры Востока, прежде всего Индии, наводненной английскими промышленными товарами. Только теперь, с XIX века, начался период ломки и трансформации традиционной внутренней структуры Востока, вынужденного приспосабливаться к новым реалиям колониального капиталистического мирового рынка.

Приняв это во внимание, мы вправе условно установить завершающую грань восточного Средневековья для большинства стран Востока в середине XIX века, когда упомянутые процессы уже повсеместно стали давать о себе знать, вызывая ответную реакцию традиционного восточного общества.

Глава 2

Ближний Восток и Иран:

от эллинизма до ислама

Усиление Рима и превращение его в мировую державу сыграли существенную роль в распаде созданных на развалинах империи Александра эллинистических государств, птолемеевского Египта и царства Селевкидов. Во II–I веках до н. э. значительная часть их территории превратилась в провинции Рима, римский Восток. И хотя римляне не очень-то навязывали чуждым им странам свой образ жизни, ограничиваясь верховным надзором и строгим контролем с конечным правом решающего голоса (вспомним прокуратора Понтия Пилата в Иудее), население завоеванных восточных провинций подвергалось постепенному процессу романизации, а позже и христианизации. Сам феномен христианства своим появлением на свет был обязан тем процессам сложного синтеза, которые протекали на римском Востоке.

Романизация, как и прежде эллинизация, не затрагивала восточные общества слишком глубоко: основное воздействие волны иноземного влияния оказывали на крупные города и заселенные западными переселенцами-колонистами поселения. Периферия римско-эллинистических провинций продолжала жить по своим законам, но какие-то перемены происходили и там.

Бактрия и Парфия

По-иному складывались судьбы тех частей Селевкидского царства, которые были расположены далее к востоку от границ Рима и Византии. Еще в середине III века до н. э. здесь возникли два крупных государства — Бактрия и Парфия. Бактрия, расположенная на территории пригиндукушских районов Индии и Афганистана, а также включавшая в себя часть земель юга Средней Азии, была основана выходцами из греко-македонской знати, потомками воинов Александра (чуть ли не до наших дней среди правителей многочисленных княжеств Пригиндукушья бытовали легенды о том, что они ведут свою родословную от великого Искандера). Социальной и военной опорой греко-бактрийских правителей были греческие колонисты, жители городов, — по некоторым данным, их насчитывалось в Бактрии чуть ли не тысяча («страной тысячи городов» называли ее греческие историки). Однако открытое противостояние греков местной азиатской знати, не говоря уже о простых жителях, обусловило непрочность Бактрии как политического образования. Страдая от междоусобиц и нападений кочевников, Греко-Бактрийское царство уже во II веке до н. э. ослабло и распалось на множество небольших княжеств, часть которых возглавили вожди кочевых племен, быстро усваивавшие, хотя бы частично, культурное наследие эллинизма.

Вскоре на развалинах Бактрии возникла могущественная Кушанская империя, основанная одним из потомков вождей кочевников. На рубеже нашей эры она подчинила себе значительную часть Северной Индии, но, как и ее предшественница Бактрия, просуществовала недолго. В истории она, однако, оставила яркий след. Взаимодействие эллинистической и индийской культур на местной бактро-кушанской основе породило блестящий феномен — знаменитое искусство Гандхары с его выразительными скульптурными изображениями. Как известно, гандхарская скульптура после IV буддийского собора, проведенного примерно в I–II веках н. э. покровителем буддизма и наиболее известным из кушанских царей Канишкой, стала иконографической основой реформированного буддизма.

Гораздо более крепким государством оказалась Парфия, основанная вмешавшимся в политическую борьбу ближневосточных правителей предводителем кочевого иранского племени Аршаком. Располагавшееся вначале на землях к югу от Каспия, это государство стало быстро увеличивать свои владения. Стараниями правителей Митридата I и Митридата II территория Парфии во II веке до н. э. увеличилась за счет Мидии и Месопотамии. И хотя нашествие кочевых племен с востока (тех самых, что привели к крушению Греко-Бактрийского царства) временно приостановило экспансию парфян на западе, к рубежу нашей эры Парфия превратилась не только в самого крупного и сильного, но практически единственного восточного соседа и соперника Рима. Вскоре началась эпоха римско-парфянских войн, тянувшаяся с некоторыми перерывами около трех столетий.

Войны шли с переменным успехом. Они велись на фоне острого соперничества, даже вражды влиятельных внутренних группировок парфянских верхов, одна из которых, эллинская, представлявшая интересы богатых городов страны, занимала откровенно проримские позиции, тогда как другая, представленная стоявшими близ трона представителями иранской знати, потомками воинственных кочевников, мечтавших о наследстве Ахеменидов, стремилась к продолжению войн. Это устойчивое противостояние осложняло политическую обстановку в Парфии и подчас позволяло Риму добиваться успехов с помощью интриг и искусной дипломатии.

В начале нашей эры влияние проримской группировки было ослаблено, а затем и вовсе сведено к нулю. На передний план в политической жизни вышли те, кто боролся за сильную Парфию. Временами парфяне наносили сокрушительные поражения римлянам, как то было в битве при Каррах, в 53 году до н. э. Однако мечтам о наследстве Ахеменидов не было суждено осуществиться: парфянские правители не сумели выработать систему реформ, аналогичную той, которую в свое время осуществил Дарий. Результатом неудачи было не усиление, а постепенное ослабление внутренней стабильности в стране, рост сепаратизма знати в провинциях-сатрапиях, не говоря уже о мелких вассальных государствах, хотя и включенных в состав Парфии, но управлявшихся своими правителями и живших по собственным законам.

Парфия была случайным конгломератом весьма разнородных стран, народов и племен. Северная и северо-восточная ее часть, населенная в основном иранскими племенами, в том числе и вчерашними кочевниками, была более отсталой, но зато являла собой надежную базу воинственной группировки знати. Впрочем, и здесь существовали заметные этносоциальные и иные различия. Тон задавала привилегированная элита кочевников-всадников, из которых состояло ядро армии и которые, видимо, частично были освобождены от налогов и повинностей. Средства на их содержание шли от обложения рентой-налогом и повинностями земледельцев, которые к тому же поставляли в армию отряды легковооруженных пехотинцев.

Южные и юго-западные районы Парфии, и прежде всего эллинистические города-полисы Месопотамии, были в социально-экономическом отношении не просто более развитыми. Они являли собой структуры иного типа, созданные по образцу античных полисов. Правда, не все города юга были именно такими. Значительная доля их, включая уже пришедший в упадок Вавилон, принадлежала к классическому восточному типу (аналогичные им были и на севере, у самих парфян). Тем не менее многочисленные и богатые античного типа полисы, где наряду с большим количеством свободного привилегированного населения (граждан) были неполноправные и рабы, в экономике и особенно транзитной торговле занимали ведущее место и потому обладали немалой силой. Многоукладность усложняла макроструктуру Парфии и затрудняла управление государством.

Запоздалые попытки реформ, ставивших эллинистические полисы, да и всю страну под более жесткий централизованный контроль, были предприняты в начале II века. Но они уже мало что могли изменить. Заключительный этап римско-парфянских войн, в ходе которого влияние Парфии на Армению было ослаблено, а Месопотамия несколько раз становилась ареной жестоких сражений и была в значительной степени разграблена и разорена, поставил в начале II века н. э. Парфию на грань катастрофы. Восстание одного из вассальных князей, правителя Персиды Арташира Сасанида, в условиях внешних трудностей и внутренней неустойчивости привело к падению Аршакидов. Так к власти снова пришли представители персов Сасаниды.

Сасанидский Иран

Правители Персиды были выходцами из мест, которые некогда считались ядром державы Ахеменидов. Расположенный на юго-востоке Парфии Парс принадлежал к числу сравнительно развитых районов; его население, персы, не были наподобие парфянской знати вчерашними кочевниками. Напротив, они имели уходившие в глубокую древность культурные традиции, включая и развитую собственную религию зороастризм — учение о вечном противостоянии сил Света и Добра силам Тьмы и Зла. Короновавшись в 226 году в качестве шаханшаха Эрана (Ирана), Арташир положил начало династии Сасанидов, просуществовавшей свыше четырех веков.

Сасанидский Иран унаследовал от Парфии практически все ее земли, а серия войн с Римом позволила первым правителям новой династии даже расширить ее владения за счет завоеваний, правда, незначительных. Ведшиеся с переменным успехом римско-иранские войны привели в конце IV века к тому, что обе державы поделили сферы влияния в Закавказье. При этом большая часть Армении, Картли и кавказская Албания оказались под властью Ирана, что со временем привело к превращению их в провинции державы Сасанидов.

Как и Парфия, сасанидский Иран, особенно вначале, представлял собой случайный конгломерат объединенных общими политическими судьбами, но весьма различавшихся между собой стран и народов. Однако такое положение быстро менялось. Во-первых, несколько столетий парфянской истории не пропали даром: разные в экономическом, культурном, социальном и этническом плане составные части державы приспособились одна к другой, стали взаимно дополнять друг друга, что постепенно способствовало превращению их в единый социополитический организм. Во-вторых, опиравшиеся на солидную традицию и много более развитые по сравнению с их предшественниками персы, особенно стоявшая у руля правления персидская знать, сумели создать крепкий централизованный государственный аппарат по образцу ахеме-нидского. Была восстановлена и жестко фиксирована система сословий. Официальной религией стал зороастризм, и его культово-обрядовые нормы стали обязательны для всех.

Население страны было официально поделено на четыре большие сословные группы. Переход из одной в другую был крайне затруднен, если вообще возможен. Первые три — жрецов, воинов и писцов-чиновников — имели привилегии. Они не платили налогов и не несли повинностей, кроме своих прямых служебных обязанностей. Четвертую составляли крестьяне и горожане, платившие в казну ренту-налог, включая пошлины, и исполнявшие трудовые повинности. Каждое из сословий подразделялось на разряды и имело внутреннюю иерархическую структуру. Главы всех четырех сословий занимали видное место при дворе; существенно, что главой четвертого сословия обычно назначался кто-либо из числа представителей трех высших, привилегированных. Наместниками в областях и правителями вассальных царств или княжеств были преимущественно знатные аристократы, часто из дома Сасанидов.

Таким образом, жрецы, аристократы, чиновники и воины жили прежде всего за счет избыточного продукта крестьян и ремесленников. При этом в некоторых районах страны продолжали существовать еще не потерявшие окончательно своих прошлых привилегий эллинизированные города, где было много свободных граждан и немало неполноправных и рабов. Однако эти анклавы с точки зрения структуры общества в целом имели второстепенное значение и понемногу отмирали. Основными производителями были податные крестьяне, жившие преимущественно большими домовыми общинами.

Общинные поселения, в которых они жили, уже не были первобытно-примитивными. Расслоение сельской общины привело к появлению ее зажиточного слоя — дехкан (впоследствии так стали называть земледельцев вообще). Вместе с главами семейно-домовых групп, именовавшимися термином «кедхуда», дехкане представляли собой своего рода социально-имущественную верхушку общины, заправляли ее делами. Видимо, достаточно близко к этой верхушке по статусу были воины-азаты. Они являли собой просто военнообязанных крестьян, чем-то напоминающих казаков русского царя. Следует заметить, что постоянного войска сасанидский Иран не имел. Войско комплектовалось лишь по мере надобности и состояло из конницы знати и привилегированной части воинов, ополчения азатов и вспомогательных частей пехоты из крестьян.

Государством управлял аппарат из профессионально подготовленных писцов-чиновников (хотя высшие должности замещались, как правило, представителями знати). Во главе его стояли руководители ведомств, в свою очередь подчинявшиеся вазургу-фраматару, должность которого, правда, появилась не сразу. Видимо, аналогичным был аппарат администрации в провинциях и в вассальных царствах, хотя, возможно, не везде он был одинаков.

Зороастрийские храмы, посвященные божествам Ормузду, Митре, Зурвану, богине Анахите, владели немалыми землями и богатствами, а организованные в иерархическую пирамиду жрецы пользовались большим влиянием. Есть сведения, что в IV–V веках глава жречества мобедан-мобед, бывший одновременно и верховным судьей (совпадение религиозных и судебных функций в руках жрецов обычно для многих восточных обществ), занимал место в государстве сразу после самого шаханшаха.

Сасаниды придавали большое значение религии. Это было необходимо для укрепления внутренней стабильности государства, тем более что в западных и юго-западных районах Ирана с III–IV веков начало распространяться христианство, ставшее официальной государственной религией Рима. Воспринимая ортодоксальное христианство как враждебное (еретические оппозиционные движения — несториан, монофизитов и др. — Сасаниды, напротив, поддерживали и поощряли), правители Ирана делали все, что могли, дабы укрепить позиции собственной религии. И это им удавалось — во всяком случае, на первых порах. Однако оборотной стороной влияния зороастризма в сасанидском Иране оказались возникавшие на его основе массовые еретические движения, разобщавшие и ослаблявшие страну.

Первым из таких движений было манихейство. Его основатель Мани (216–276), родом из Вавилонии, испытал немалое влияние христианства (идеи мессианизма) и буддизма (нравственное очищение, ограничения в пище, стремление к освобождению от всего материального на пути к спасению). Главный тезис Мани сводился к тому, что силы Тьмы и Зла в окружающем нас мире заведомо одолевают силы Света и Добра. Только уменьшение зависимости человека от материального начала может способствовать Свету в его борьбе с Тьмой, для чего и надлежит вести аскетический образ жизни. Манихейство быстро распространилось по всему Ирану и вскоре проникло за его пределы, достигнув Испании на западе и Восточного Туркестана на востоке. Вначале относившиеся к этому учению спокойно, даже доброжелательно, сасанидские правители затем испугались его размаха. В 276 году Мани был казнен, а манихеи стали подвергаться жестоким преследованиям и изгоняться из Ирана.

Вторым был маздакизм. Возникшее двумя с половиной веками позднее манихейства, в конце V века, это еретическое учение, кое-что взявшее у своего предшественника, оказалось более радикальным в социальном плане. Основатель его Маздак, опираясь на все тот же тезис о засилье на земле сил Тьмы и Зла, считал, что очистить от них землю можно, но для этого нужно дать простор разуму и справедливости. Он предложил своим последователям начать с перераспределения собственности: брать излишки у богатых и наделять ими бедных. Социальный пафос идей маздакизма о справедливости восходил к обычным для всех крестьянских массовых движений идеалам, но в сасанидском Иране он питался, в частности, еще и недовольством тех, кто был лишен возможности иметь жену и семью, в то время как в гаремах знати томились сотни и тысячи запертых там женщин. Требования передела имущества, включая и женщин, выдвигавшиеся маздакитами, были направлены против влиятельной иранской знати и отражали недовольство низов.

Вначале шаханшах Кавад, попытавшийся было с помощью маздакитов обуздать строптивую знать и усилить собственную власть, поддержал движение и даже сделал Маздака своим советником. Вскоре, однако, маздакиты забрали слишком большую власть, а происки знати едва не лишили Кавада трона. Шаханшах вынужден был лавировать. Движение маздакитов более не было ему нужно и даже мешало, особенно после смерти его основателя Маздака. В 529 году царевич Хоеров заманил лидеров маздакизма в ловушку и коварно с ними расправился, после чего массовые репрессии на местах довершили дело: маздакизм как влиятельное социально-религиозное течение был сведен на нет.

И манихейство, и особенно маздакизм выявили не столько даже слабости зороастризма как официальной религии, сколько несовершенство социально-политической структуры сасанидского Ирана. Страна нуждалась в энергичной централизации власти. Ослабление наследственной аристократии в годы господства маздакизма создало благоприятную для этого обстановку, чем и воспользовался Хоеров I, когда стал шаханшахом. За долгие годы пребывания на престоле (531–579) он провел ряд важных реформ. Подавляющее большинство земель, включая и отобранные маздакитами у знати, были включены в государственный фонд. Все земли были разбиты на разряды и категории и отданы во владение крестьянам, обязанным платить казне строго определенный налог хараг, который зависел от разряда. Кроме того, все податное сословие — каждый мужчина в возрасте с 20 до 50 лет — облагалось подушной податью гезит, которая в зависимости от достатка составляла от 4 до 12 дирхемов в год. Все остальные центральные и местные подати были отменены. Лишившиеся земли аристократы были взяты Хосровом на государственную службу и получали содержание из казны. Все эти земельно-налоговые реформы способствовали как развитию страны, так и укреплению власти правителя.

В том же направлении были осуществлены и административные реформы. В стране было создано четыре военных округа по четырем странам света, а их командующим соответственно подчинены все размещенные на территории округа войска. В системе высших сановников первое место занял вазург-фраматар, затем шли командующие округами и лишь на шестом месте оказался бывший некогда первым верховный жрец мобедан-мобед. Кроме того, была проведена военная реформа: все войска, находившиеся под командой начальников округов, являли собой теперь постоянную армию.

Получив в результате реформ Хосрова сильный толчок для своего развития, сасанидский Иран в VI веке вступил в полосу процветания. Именно к этому времени относится развитие международной транзитной торговли, которая стала теперь в основном осуществляться через территорию Ирана, а не вдоль Аравийского побережья, как прежде. Шестым веком датируется и знакомство иранцев с рядом новых сельскохозяйственных культур (разведение риса, сахарного тростника) и шелководством. Развилось и ремесло; в городах возникали влиятельные корпорации ремесленников, чье искусство совершенствовалось также и за счет мастеров, вывезенных из захваченных у Византии районов.

Войны Ирана с Византией шли, с некоторыми перерывами, весь VI век и первые десятилетия VII века. Больших успехов персам они не принесли, но в целом преимущество Ирана становилось все заметнее. Сасанидские войска наносили Византии чувствительные удары. Так, победа над союзником Византии Эфиопией в 570 году привела к захвату Ираном южноаравийских торговых путей, а в начале VII века на некоторое время к Ирану были присоединены также значительная часть Малой Азии, Сирия и Египет, являвшиеся провинциями Византии.

20—30-е годы VII века прошли под знаком усиления внутреннего кризиса и междоусобиц при дворе Сасанидов. Вызванное этим кризисом ослабление Ирана, совпавшее по времени с началом победоносного шествия арабо-исламских завоевателей, оказалось для Сасанидов роковым: войны 30—40-х годов привели не только к падению династии, но и к исламизации Ирана, открывшей принципиально новый этап его многотысячелетней истории.

Аравия до ислама

Завоевавшие сасанидский Иран, восточные провинции Византии и множество других стран и народов арабы были выходцами из Аравии. Здесь издревле обитали многочисленные семитские племена, с которыми народы Ближнего Востока были хорошо знакомы еще со времен шумеров. Семитское население Аравийского полуострова в силу географических условий отчетливо подразделялось на две части: кочевников пустынь и полупустынь и земледельческое, к которому можно причислить торговое население оазисов. Оазисы, о которых идет речь, в основном располагались на побережье, преимущественно на юго-западной оконечности Аравийского полуострова.

Кочевые племена семитов — впоследствии их стали именовать бедуинами — с глубокой древности бороздили со своим скотом и немудреным скарбом бескрайние пустыни Аравии. Именно они одомашнили верблюда, игравшего огромную роль в их бродячей жизни: молоко и мясо шли в пищу, шерсть — на одежду и войлок, шкура — на обувь и другие поделки; даже навоз не пропадал — его использовали как топливо. Верхом на верблюдах кочевники воевали, на верблюдах же они перевозили семьи, имущество и многочисленные товары, включая транзитные.

Существовало множество родоплеменных групп аравийских кочевников, образ жизни которых почти не менялся на протяжении веков. Во главе этих племенных образований стояли предводители-шейхи, чаще всего выборные, власть которых была обычно ограничена советом родовой знати. Эти кочевые племена, часть которых в I тысячелетии до н. э. уже превратилась в протогосударства, держали под своим контролем территорию Северной Аравии, что нередко приводило их к столкновениям с войсками могущественных государств — Ассирии, Вавилонии, Персии. Ожесточенное сопротивление оказали бедуины и войскам Александра Македонского.

Нередко погоня за военной добычей в сочетании с некоторыми иными факторами — экологическими, демографическими и др. — приводила к мощным выплескам аравийских семитов в земледельческие долины Двуречья и всей Западной Азии. Так появлялись аккадцы, амореи, арамеи, халдеи. Обычно же семиты Аравии мирно кочевали, возделывали земли оазисов и торговали. Форпостами их торговли были небольшие протогосударственные образования вдоль побережья, состоявшие из центрального богатого торгового города и тяготевшей к нему периферии.

Каждый из таких городов (наиболее древним и известным из них была Саба) был одновременно и центром оазисного орошаемого земледелия. Земля в оазисах ценилась дорого и использовалась интенсивно. Выращивались зерно, виноград, финики, благовония и пряности. Разводили также и скот, прежде всего овец и верблюдов. Основными производителями были члены большесемейных крестьянских общин, имевшие участки земли, за право пользования которыми они платили ренту-налог в казну правителя или храма и исполняли необходимые трудовые повинности. Существовало имущественное неравенство, дополнявшееся неравенством социальным и юридическим. Неполноправные из числа иноземцев и рабов обрабатывали обычно храмовые либо государственные земли на правах условного владения; на тех же правах участки храмовых и государственных земель могли получить и нуждавшиеся в этом общинники.

Возглавляли протогосударства чаще всего избиравшиеся на определенный срок жрецы-эпонимы, а исполнительная власть, в частности в Сабе, принадлежала наследственным министрам-мукаррибам, которые во время войны вместе с титулом малик (царь) обретали чрезвычайные полномочия, что и привело на рубеже нашей эры к превращению их в подлинных правителей, чья власть была, однако, ограничена советом родовой знати.

Во II–I веках до н. э. южноаравийская торговля пришла в упадок, что было вызвано как переводом части торговли на морские пути (корабли шли из Египта в Индию и обратно), так и возникновением сухопутных торговых путей на севере, через Двуречье (Парфию). Правда, с началом активно ведшихся римско-парфянских войн и тем более после превращения птолемеевского Египта в провинцию Рима (30 год до н. э.) южноаравийская торговля вновь стала оживать: Рим, а затем и Византия именно этим, пусть далеким, но безопасным путем предпочитали получать благовония, пряности и драгоценности из Африки и Индии.

На рубеже нашей эры Сабейское протогосударство ослабло, а наибольшей силой стало обладать Химьяритское, владения которого охватили значительную часть территории Йемена. Государство химьяритов просуществовало несколько веков, на протяжении которых оно вело не только успешные торговые операции, но и собственную внешнюю политику, основанную прежде всего на взаимоотношениях с эфиопами.

Эфиопия, наследница древней Нубии, была одним из достаточно развитых районов Восточной Африки еще во времена египетских фараонов. В начале I тысячелетия до н. э. эфиопские правители даже дважды завоевывали Египет. На протяжении первой половины I тысячелетия до н. э. столица эфиопов находилась в городе Напата, откуда и название (Напатское царство), затем она была перенесена в Мероэ, соответственно изменилось и название государства. Мероитское царство, являвшее собой политический конгломерат полувассальных-полунезависимых протогосударств, которые возглавлялись чаще всего племенными вождями, существовало до тех пор, пока римское завоевание Египта на рубеже нашей эры не нанесло по нему сильный удар. На смену мероитам в I веке н. э. пришло государство Аксум, активно вмешивавшееся в споры Сабы и Химьяра. По некоторым данным, само возникновение Аксума было связано с миграцией в Африку пришельцев из Аравии. Как бы то ни было, в лице Аксума Химьяритское царство обрело сильного соперника, особенно если принять во внимание, что в Аксуме кроме хорошо знакомых с торговлей мигрантов из Аравии стали оседать также греческие и римские торговцы, способствовавшие превращению этого государства в еще один центр международной торговли.

Расширившись за счет остатков Мероэ и его соседей, Аксум с III века стал вести активную внешнюю политику, а в царствование аксумского царя Эзаны (середина IV века) быстрыми темпами начал христианизироваться. Христианство довольно тесно связало Аксум с Египтом, а затем и с Византией, причем то и другое способствовало обострению взаимоотношений эфиопов с арабами.

Среди торговцев, ведших дела в оазисах Южной Аравии, были иудеи и христиане, так что обе монотеистические религии были в V–VI веках достаточно хорошо известны южноаравийским арабам, да и кочевникам-бедуинам. Это не мешало ни тем, ни другим исповедовать собственную примитивную религию и поклоняться своим богам в посвященных им храмах, наиболее известным из которых был знаменитый храм Кааба в расположенной на западном побережье Аравии Мекке. В Химьяре влияние иудаизма и христианства в начале VI века стало настолько существенным, что его правители склонялись то к одной, то к другой религии, причем в зависимости от этого менялась их политика.

Когда в 517 году власть перешла к Зу-Нувасу, принявшему иудаизм и начавшему проводить враждебную политику по отношению к Византии и Эфиопии, аксумиты высадились в Южной Аравии и напали на Химьяритское государство. Первая их военная экспедиция была неудачна, но повторная в 525 году завершилась завоеванием химьяритских владений. Окрыленные успехами аксумиты попробовали было двинуться в Хиджаз, на Мекку, но эпидемия оспы нарушила их планы. На протяжении нескольких десятилетий Эфиопия удерживала южнойеменские территории, пока усилившийся Хоеров I в 570 году не присоединил их к сасанидскому Ирану. После этого южноаравийская транзитная торговля была прервана, и основной поток товаров пошел более коротким путем через принадлежавшее Ирану Двуречье.

Это резко ударило по жившим за счет торговли арабам, причем по всем, от простых кочевников-бедуинов до шейхов, которые уже привыкли к роскоши. Особенно сильно экономический и связанный с ним социальный кризис проявился на западном побережье, в Хиджазе, важнейшем торговом районе Аравии. Сердцевиной Хиджаза была Мекка, населенная в основном племенем курейш.

Курейшиты ежегодно снаряжали по меньшей мере два богатых каравана (на юг и на север), каждый из которых состоял из тысячи, а то и двух тысяч верблюдов и оценивался примерно в 50 тысяч золотых монет. Но после фактического прекращения связей с югом для них наступили трудные дни. Это грозило не только благосостоянию Мекки, но и самому ее существованию. Нужно было срочно искать выход. И он был найден.

Как известно, в истории человечества не только отдельные процветавшие города, но и целые большие государства не раз и не два оказывались в состоянии кризиса, искали из него выход, но не находили и гибли, уступая место другим. Мекканским арабам удалось выжить. И не только выжить, но и добиться неслыханной удачи. Можно сказать, что они вытащили у судьбы выигрышный лотерейный билет. Этим билетом оказался ислам — новая монотеистическая религия, сложившаяся на местной арабской основе под сильным влиянием со стороны иудаизма и христианства.

Жители Мекки активно общались с окружавшими их иудеями (большая иудейская колония обращенных в иудаизм арабов была в Ятрибе, будущей Медине) и христианами, и идея новой монотеистической религии буквально висела в мекканском воздухе, особенно если принять во внимание, что племенной бог курейшитов Аллах считался воплощенным в черном камне, который был вделан в стену храма Каабы и по своей ритуальной значимости уже тогда почитался едва ли не первым среди всех арабских святилищ. Отсюда, в сущности, был лишь шаг до того, чтобы прийти к единобожию по примеру иудеев и христиан, а затем и отождествить единого великого бога с властелином Каабы.

Именно это и было сделано одним из жителей Мекки. Правда, успех к нему пришел не сразу. Мухаммед (570–632) был бедняком из рода Хашим племени курейшитов, в котором главенствующую роль играли представители богатого рода Омейя. В юности Мухаммед пас стада своего дяди Абуталиба. Затем поступил на службу к богатой вдове Хадидже и стал вести ее торговые дела. Вскоре он женился на Хадидже, причем, несмотря на разницу в возрасте (вдова была на пятнадцать-шестнадцать лет старше), брак был вполне удачным. В нем была рождена Фатима — единственная из выживших и оставивших потомство детей Мухаммеда. Ухудшение торговой конъюнктуры вынудило Мухаммеда свернуть торговые дела и способствовало его уходу в религиозные поиски.

В начале VII века в Аравии было немало ханифов, то есть пророков-проповедников, пытавшихся найти истину и нового бога. Мухаммед стал одним из них. Он общался с другими ханифами, перенимал их идеи, знакомился с окружавшими их иудеями и христианами. На основе всей собранной таким образом суммы знаний, представлений, верований, обрядов и т. п. Мухаммед сумел синтезировать нечто новое и достаточно цельное, что и было затем положено им в основу ислама.

Проповедь новой религии, призывавшей отдать себя Аллаху, единому и всемилостивейшему, покориться его воле, а также соблюдать завещанные им нормы жизни, к числу которых принадлежали, в частности, призывы выступать против ростовщичества, за соблюдение честности в торговле и вообще явственные акценты в сторону социальной справедливости, вызвали вначале враждебность курейшитской Мекки. В 622 году Мухаммед с группой близких последователей вынужден был уйти из Мекки и поселиться в Ятрибе, откуда родом была его мать. Жители Ятриба, издревле соперничавшие с мекканцами, не только охотно приняли гонимого пророка, но и решительно встали на сторону новой религии, изменив наименование своего города в честь Мухаммеда (Медина — «город пророка»). 622 год — год переселения (хиджры) — стал началом нового летосчисления для всех мусульман, а группа переселившихся в Медину сторонников Мухаммеда получила почетное наименование мухаджиров, то есть совершивших хиджру. Именно они заняли все ключевые позиции в ранней общине мусульман-единоверцев — умме.

Борьба мусульман-мединцев, к которым вскоре примкнуло немало соседних арабских племен, в том числе и кочевников-бедуинов, с Меккой закончилась довольно быстрым успехом. Курейшиты, учтя силу и влияние Мухаммеда и стремительно распространявшегося нового учения, сочли за благо склониться перед ними, выторговав себе за это привилегированное положение: Мекка с Каабой стали религиозным центром ислама, а родственные Мухаммеду курейшиты заняли все важнейшие посты в создававшейся на основе новой доктрины социально-политической структуре. В 630 году Мухаммед торжественно въехал в Мекку; вскоре после этого он умер и был похоронен в Медине.

Глава 3

Арабский халифат

Смерть пророка поставила перед руководителями арабов-мусульман нелегкую задачу: кто теперь будет их главой?

Речь шла не только и не столько о религиозном вожде, сколько о правителе быстро растущего государства — в представлении сподвижников пророка власть религиозная и власть политическая были неотделимы друг от друга. Религия давала не просто санкцию, но право на власть, а власть не просто опиралась на религию (как то было, скажем, с зороастризмом в сасанидском Иране), но была формой воздействия ее на людей. Словом, после смерти Мухаммеда встал вопрос о его заместителе, о новом религиозно-политическом вожде правоверных. После недолгих совещаний наиболее влиятельная часть сподвижников пророка выдвинула в качестве такого заместителя — халифа — Абу Бекра, одного из самых уважаемых мухаджиров. За недолгие годы его правления (632–634) арабы-мусульмане объединили под единой властью почти все арабские племена и начали завоевания соседних территорий, прежде всего Двуречья (Ирака) и Сирии, потеснив соответственно сасанидский Иран и Византию.

Абу Бекра в качестве главы расширившегося Арабского халифата сменил Омар, тоже влиятельный мухаджир, ближайший сподвижник Мухаммеда. При нем (634–644) у Византии были отняты Сирия и Палестина, затем Египет и Ливия, а у Ирана — значительная часть его западных земель, вплоть до Закавказья. При третьем выборном халифе Османе (644–656) завоевания были продолжены — прежде всего в Северной Африке и Иране, где Сасаниды окончательно лишились власти.

Превращение халифата в гигантскую державу резко обострило в нем внутриполитические противоречия, вылившиеся в острую борьбу за власть. При Османе на передний план вышли его сородичи из числа Омейядов, чем были очень недовольны другие группировки влиятельной исламской родовой знати. Сплотившиеся вокруг кузена и зятя пророка Али недовольные образовали политическую партию шиитов (шиа — «партия, группа»), выступивших за наследственное право на власть потомков пророка — алидов. В 656 году Осман был убит одним из шиитов, и четвертым халифом провозгласили Али.

Влиятельная часть Омейядов, бежавшая от расправы в Сирию, где наместником был Муавия, не только отказалась присягнуть Али, но и резко выступила против него, обвинив его в соучастии в убийстве. Небольшое войско Муавии явно не было в состоянии противостоять халифу, но в решающий момент Муавия пошел на хитрость: его воины подняли на своих копьях листы священного Корана, требуя тем самым не военного, а религиозного решения спора. Али пошел на переговоры, назначив двух судей для урегулирования конфликта, и это стоило ему трона и жизни. Несогласные с его решением, 12 тысяч отборных воинов покинули его армию и ушли в Басру; они стали именовать себя хариджитами (вышедшими). Али вынужден был обратить свое основное внимание на борьбу с ними. Борьба на два фронта завершилась для него печально: в 661 году один из хариджитов убил Али в мечети в Куфе. Халифом же стал Муавия, основавший династию Омейядов.

Халифат Омейядов (661–750)

Омейяды энергично взялись за укрепление своей власти и создание сильной политической структуры, призванной эффективно управлять гигантским государством, состоявшим из весьма разнородных частей. Откупившись от претензий на власть старшего сына Али и Фатимы внука пророка Хасана[1] и расправившись затем с поднявшим было мятеж и погибшим близ Кербелы младшим его братом Хусейном[2], омейядские халифы сумели затем покончить и с остальными недовольными. Опираясь прежде всего на военную силу, они вместе с тем сумели выдвинуть на передний план два важных фактора, которые позволили им добиться успеха.

Первым фактором была исламизация завоеванного населения. Распространение ислама среди покоренных народов шло на редкость успешно. Частично это можно объяснить тем, что христиане отвоеванных у Византии земель и зороастрийцы Ирана видели в новой религиозной доктрине нечто не слишком им чуждое: сложившаяся на доктринальной базе иудаизма и христианства, частично также и зороастризма, очень многое взявшая из Библии мусульманская религия была достаточно близка и понятна тем, кто уже привык верить в единого великого Бога, символизирующего собой все светлое, доброе, мудрое, справедливое. Кроме того, этому способствовала экономическая политика первых халифов: принявшие ислам платили в казну халифата только десятину-ушр, тогда как немусульмане были обязаны выплачивать более тяжелый поземельный налог харадж (от одной до двух третей урожая) и подушную подать — джизию. То и другое генетически восходило к реформам сасанидского правителя Хосрова I (хараг и гезит) и явно было заимствовано арабами от иранцев. Результаты не замедлили сказаться: завоеванные территории, от Испании до Средней Азии, энергично исламизировались, причем исламизация шла фактически добровольно, во всяком случае без активного принуждения, без преследования немусульман.

Вторым важным фактором усиления власти халифов была арабизация. По мере завоевания новых территорий вчерашние бедуины расселялись иногда чуть ли не целыми племенами на новых местах, где они, естественно, занимали ключевые позиции и брали себе в жены представительниц местного населения, к тому же и в немалых количествах, что было санкционировано освящающим многоженство Кораном. Исламизированные жены из числа местного населения арабизировались, как, естественно, и их многочисленные дети. Быстрой арабизации способствовало и то, что семитскому, в основном арамейскому, населению Сирии и Ирака были близки арабский язык и культура.

Христианизированное население Египта, Ливии и всего Магриба арабизировалось медленнее, но и здесь этот процесс шел успешно. Это было, в частности, связано и с тем, что арабский язык и письменность превратились в престижное средство общения[3]. Менее успешно шла арабизация в землях Ливана и Палестины, где позиции христиан были особенно сильны. Впрочем, частично это касается и Египта, хотя христиане-копты, живущие там и поныне, по языку все же стали арабами. Только собственно Иран, страна древнейшей культуры и весьма независимой политической традиции, успешно противостоял арабизации, не говоря уже о весьма отдаленных от Аравии Закавказье и Средней Азии, где арабов было очень мало, а местные языковые корни имели мало общего с семитскими. Но и здесь, особенно среди социальных верхов, арабский язык, равно как и арабо-исламская культура, заняли важное место. Знание арабского было не только неизменным залогом процветания, но и важнейшим элементом более или менее благополучного существования.

Собственно, все это неудивительно. Если в период первых четырех халифов управление находилось в руках местных властей и велось в основном на греческом и персидском языках (ведь это были земли, отвоеванные у Византии и Ирана), то с Омейядов, правда не сразу, ситуация начала меняться. Арабский язык повсюду вводился в делопроизводство. Он был единственным в сфере науки, образования, литературы, религии, философии. Быть грамотным и образованным значило говорить, читать и писать по-арабски. Это касалось практически всех жителей халифата, всех мусульман. Исключение делалось только для небольших все еще сохранявшихся анклавов христиан и рассеянных по халифату иудеев — те и другие считались почти родственниками мусульман, уважительно, вначале во всяком случае, именовались «людьми писания» и пользовались определенными правами и признанием.

Важнейшей особенностью халифата и вообще всех исламских стран вплоть до наших дней является неотъемлемая слитность религии и политики. Ислам никогда не был хоть сколько-нибудь отделен от государства и тем более не противостоял ему. Напротив, ислам всегда был идейно-институциональной основой, сутью исламского государства. Это в немалой степени способствовало усилению власти омейядских халифов, как религиозной, так и светской.

Верховным собственником всех земель халифата было государство; формально собственником считался Аллах, но от его имени всем распоряжался халиф. Вновь завоеванные территории были разделены на наместничества, одним из которых стала и Аравия. Пять наместничеств с центрами в Ираке, Аравии, Египте, Закавказье и Западной Африке управлялись всевластными эмирами, которые, хотя и подчинялись центру, были фактическими хозяевами в своих эмиратах, ведали их финансами и армией.

Все земли обрабатывались крестьянами, которые за небольшими исключениями выплачивали государству строго установленную норму ренты-налога. В казну халифа, а затем и эмиров стекались также доходы от пошлин, которые взимались с городского населения; туда же поступала пятая часть от всей военной добычи, за счет чего нередко выплачивались пенсии обедневшим потомкам пророка (сейидам) и его сподвижников.

Важно иметь в виду, что существовавшие в халифате принципы и нормы землепользования и налогообложения не были незыблемыми. Так, например, хозяева условных владений, обычно передававшихся по наследству от отца к сыну (при условии, что сын наследует должность отца и служит, например, в качестве офицера), стремились превратить их в неотчуждаемую собственность. С другой стороны, государство твердо стояло за то, чтобы сохранить за собой право распоряжаться этими условными владениями. Нестабильным было и положение мусульман-неарабов. Вначале всех их освобождали от хараджа и джизии, но со временем то одну, то другую из этих форм выплат заставляли платить вновь. Эти чувствительные для населения халифата колебания нередко служили поводом для народных восстаний.