Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Венецианская художница Розальба Каррьера: жизнь и творчество - Елена Евгеньевна Агратина на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Ко времени пребывания Розальбы в Париже относится весьма интригующий женский портрет из коллекции Терруцци в Милане. Перед нами молодая девушка в воздушных сине-белых стилизованных одеждах и тяжелых жемчугах, которая обрезает себе ножницами изящно завивающийся кончик косы. Подобная тема встречается иногда в творчестве Розальбы, и ее, естественно, хочется связать с литературой античности и Возрождения. Из древних героинь, по тем или иным причинам пожертвовавших своими волосами, вспоминаются в первую очередь две: Арминия и Береника. Арминия – героиня поэмы Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим», дочь царя сарацинов Антиоха, влюбленная в христианского рыцаря Танкреда, – обрезала волосы, чтобы перевязать раны возлюбленного. Береника, супруга Птолемея III Эвергета, посвятила свои великолепные волосы Афродите как благодарственную жертву за победы мужа в Азии. Довольно трудно ассоциировать модель Розальбы с первой из упомянутых героинь. В картине нет и намека на присутствие Танкреда, а сама героиня спокойна и слегка надменна, что делает ее ближе образу Береники. Однако обстоятельства создания этой работы по-прежнему остаются загадкой для исследователей.

В бесконечную череду изображений молодых и привлекательных женщин приятное разнообразие вносит «Портрет пожилой дамы», местонахождение которого на данный момент неизвестно. Здесь нет и намека на мифологию и вообще какую бы то ни было идеализацию, модель обладает характерной и не слишком привлекательной внешностью: из-под критически изогнутых бровей взирают строгие светлые глаза, причем именно брови придают лицу выражение капризной властности и превращают героиню в суровую дуэнью, чуждую любой сентиментальности. Фигура модели весьма внушительна, на массивные плечи накинут коричневый плащ, отороченный мехом, пышный бюст украшен темно-синим бантом. Сочетание коричневого и синего делает фигуру еще более весомой. Темный цвет одежды соответствует и возрасту модели. Есть в костюме дамы и элементы, контрастирующие с ее образом своей легкостью и хрупкостью: в ухе поблескивает ломкими гранями бриллиантовая серьга, на припудренные кудри накинута легчайшая вуаль, тающая нежной белой дымкой за плечами своей обладательницы. Здесь будет вполне уместно заметить, что наиболее характерными у Розальбы получались мужчины или же пожилые женщины, которым уже не к лицу воображать себя Дианами и Венерами, и которые, если уж решаются портретироваться, готовы принять все особенности своей внешности.

Портрет Луи-Армана де Бурбон-Конти (частное собрание, Милан) встречался нам в процитированном недавно отрывке из дневника, в котором мадемуазель де Клермон с матерью и «другие знатные дамы и господа» убеждали Розальбу взяться за это произведение. Художница послушалась совета и приняла заказ; портрет был окончен в один день с изображением принцессы де Клермон – 7 марта. Эта работа является несомненным шедевром мастера. Действительно, образ принца получился живым и экспансивным: очевидно, модели была свойственна горделивая осанка. Благородная посадка головы подчеркнута обрамляющим лицо пышным «торжественным» париком, жесткие белые кудри написаны очень фактурно и вызывают почти тактильные ощущения. Однако дотронуться до них мы бы никогда не осмелились – модель дистанцирована от зрителя прохладно-аристократическим выражением лица, серые глаза смотрят благожелательно, но чуть свысока. Ноздри слегка напряжены, отчего приобретают несколько изломанные очертания, усугубляющие впечатление благородной отстраненности. В одежде использованы насыщенные теплые цвета, красные и коричневые, удачно противостоящие прохладному серо-голубому фону, мастерски передан блеск металлических пуговиц на матовом бархате кафтана. Технически лицо написано так, что от него трудно оторвать взгляд – настолько увлекает разнообразие примененного здесь тонального колорита. Мягкими желтыми и голубыми тенями, розово-белыми переливами света изваян рельеф этого красивого лица. Известно, что пастельные мелки имеют довольно толстый грифель, даже специально заточенный кончик быстро притупляется, поэтому художнику необходимо особенно старательно «прицеливаться», чтобы попасть в нужную точку на бумаге. Шедеврами таких «попаданий» является крошечная красная точка во внутреннем уголке правого глаза и легкий алый штрих на его нижнем веке, несколько маленьких фиолетовых теней, подчеркивающих строение верхних век и губ модели.

Весьма оригинальной и неожиданной является миниатюра, очевидно, также выполненная Розальбой в Париже, – это портрет Людовика XIV, написанный темперой на слоновой кости и хранящийся в Картинной галерее Дрездена. Как на образец для этого портрета можно указать на работы Риго и Ларжильера, ознакомиться с которыми художница, несомненно, имела возможность. Наиболее вероятным оригиналом может считаться большой парадный портрет Людовика XIV в пышном королевском облачении кисти Иасента Риго (1701, Лувр, Париж). В миниатюре Розальбы все указывает, что она смотрела именно на это полотно: черты и выражение пожилого лица, взгляд немного свысока, детали одеяния, такие как накрахмаленное жабо, орденская цепь, пелерина из горностая и завернувшаяся на левом плече мантия. Кто был заказчиком этой миниатюры – неизвестно, но с самим Риго художница была хорошо знакома, о чем свидетельствуют записи в дневнике:

«27 июня. Ездила к господину Ранку, к господину Риго […]

30 июня. Приняла господина Риго, явившегося с визитом […]

26-27 ноября. […] Я осталась в банке, видела Ларжильера, Риго, Булоня и др.

23 декабря. Господин Иасент Риго преподнес мне в подарок гравюры со своих портретов до № 39»75.

В последней записи, возможно, как раз и содержится разгадка возникновения миниатюры с портретом почившего короля. Среди гравюр, подаренных Розальбе, вполне могла быть одна, сделанная с такого значительного произведения, как луврский портрет.

Из других произведений Розальбы, выполненных в Париже и дошедших до наших дней, выделяется портрет Антуана Ватто (Городской музей, Тревизе), художника, также очень близко знакомого с Кроза и жившего в его доме в течение многих лет. Если верить Пьеру Кроза, Розальба выполнила портрет Ватто незадолго до его смерти, то есть в 1721 году и, видимо, как раз в Париже76. Самое ценное в этом портрете – умение не просто запечатлеть черты лица, но характер модели. О Ватто как о человеке известно, что он обладал нелегким характером. Личность, склонная к меланхолии, он в конце жизни еще больше поддался унынию. Можно привести отрывок из заметок друга Ватто и торговца картинами Жерсена, где описывается трудный душевный склад художника: «Ватто был среднего роста, слабого сложения; он отличался беспокойным изменчивым нравом, твердой волей; по умонастроению был вольнодумец, но вел разумный образ жизни; он был нетерпелив, застенчив, в обращении холоден и неловок, с незнакомыми вел себя скромно и сдержанно, был хорошим, но трудным другом, мизантропом, даже придирчивым и язвительным критиком, постоянно не был доволен ни собою, ни окружающими, и нелегко прощал людям их слабости»77.

Лицо на портрете кисти Розальбы замечательно безрадостно: оно худое и бледное, с длинным носом, большими жалобными глазами и розовыми капризными губами. Известно, что когда Розальба приехала в Париж, Ватто был в Англии, где должен был лечиться, здоровье его к этому моменту оказалось сильно подорвано. Но затем, так и не поправившись, художник вернулся в столицу Франции, где имел возможность встретиться с Каррьера, хотя выходил все меньше и меньше. Известно, что когда он писал «Лавку Жерсена» – последнее свое значительное произведение – то мог работать только по утрам, поскольку чувствовал сильную слабость78.

Розальбе удалось удивительно красноречиво показать болезненность и меланхолию, владевшую художником. Этим настроениям отвечает и сдержанная колористическая гамма. Работа выполнена на голубой бумаге, которая кое-где проступает под серо-коричневым фоном. Используется жженая кость, серый, карминно-красный, несколько оттенков розового, желтая охра, сиена натуральная, сиена жженая, умбра натуральная и жженая, сепия. Набор кажется разнообразным, но в целом оказывается не слишком ярким и соответствующим духу модели.

Есть еще два портрета Ватто, начатых Розальбой. На обратной стороне одного из них, находящегося во Франкфурте, располагается надпись Portrait dAntoine Watteau encore jeune («Портрет еще молодого Антуана Ватто». – Е.А.), относящаяся, впрочем, к более недавнему времени, чем само изображение. Очень может быть, что эта пастель писалась не с натуры, лет за десять до приезда художницы в Париж. Возможно, в мастерскую к Розальбе попал один из рисунков самого Ватто, поскольку голова изображена Розальбой в типичном для него ракурсе79. Примерно то же можно сказать и о другом портрете, хранящемся в частном собрании в Париже.

Не совсем понятно, позировал ли Ватто Розальбе, даже тогда, когда они вместе пребывали в столице Франции. В дневниках художницы ничего не сказано о сеансах. Есть лишь следующие записи:

«21 августа. Написала дамам Джустиниани, Реканати и Габриэлли. Видела господина Ватто […]

9 февраля. Утром с визитом ездила к господину Ватто и господину Энену, после обеда в Пале-Рояле меня очень упрашивали остаться в Париже»80.

Однако уже одно то, что Розальба и Ватто виделись, немаловажно. Это должно было дать возможность итальянской художнице лучше понять личность знаменитого живописца, прочувствовать его непростой характер и с большей достоверностью отразить его на бумаге. Становится вероятным и определенный обмен опытом между мастерами, создание друг для друга набросков и рисунков. Очевидно, их заочное знакомство началось задолго до приезда Розальбы в Париж.

С.М. Даниэль в книге, посвященной стилю рококо, приводит письмо Влёйгельса: «Г. Ватто, человек богато одаренный, о котором Вы, конечно, слышали, горячо желает с Вами познакомиться. Он хотел бы иметь хотя бы самое маленькое Ваше произведение, а в обмен он послал бы Вам что-нибудь из своих работ, ибо не в силах уплатить за него сколько следует… Он мне друг, мы живем вместе, и он просит передать Вам его почтительнейший поклон»81. Это звучит лучше любой рекомендации. Будучи в Париже, Розальба встречалась с Ватто и сделала его портрет по заказу Пьера Кроза. Двенадцать лет спустя, отдавая должное памяти великого мастера, она писала другу Ватто Жану де Жюльену из Венеции: «Альбом этюдов неподражаемого г. Ватто, только что переданный мне г. Дзанетти, переполняет меня радостью и смущением. Я всегда была ценительницей созданий столь исключительного таланта, каким был этот художник, и искренне признаюсь, что Вы, Ваше превосходительство, сделали мне прелестный сюрприз, одарив меня этим сокровищем»82. Таким образом, пусть и не очень близкое знакомство Розальбы и Ватто было все же важным для них обоих.

Известные художественные критики братья Гонкуры писали, что образы Ватто обладают особой грацией. Очевидно, эта же грация была присуща и Розальбе. Вот что подразумевалось под этим понятием в XVIII веке: «Грация представляет собой нечто осмысленно-пленительное. Понятию этому присущ широкий смысл, ибо оно распространяется на все явления. Грация – дар небес, но иного рода, нежели красота: он лишь возвещает о предрасположенности к ней. Грация развивается благодаря воспитанию и размышлениям и может стать естественной для приуготованной к ней натуре. Принужденность и деланная живость чужды грации, но для того чтобы возвыситься до надлежащей ступени ее проявления во всех действиях, в соответствии с отпущенным от природы талантом, требуется внимание и усердие. Она проявляется в бесхитростности и спокойствии и затмевается необузданным пылом и раздражением страстей. Поведение и поступки всех людей становятся приятными благодаря грации, и в прекрасном теле она господствует нераздельно. Ксенофонт был одарен ею, Фукидид же к ней не стремился. В ней состояло достоинство Апеллеса, а в новейшие времена – Корреджо, однако Микеланджело не смог обрести ее»83. Симптоматично упоминание Корреджо – художника, которого Розальба нередко брала за образец. Эта грация была, очевидно, не только индивидуальной особенностью таких мастеров, как Розальба и Ватто, но и свойством стиля рококо.

Фигура Ватто вообще является значительной для изучения франко-итальянских связей в области культуры. Ватто не бывал в Италии, но она его привлекала, что особенно проявилось в его интересе к актерам итальянской комедии. Замечательный отрывок, посвященный образу итальянских комедиантов в творчестве этого французского художника, читаем у тех же Гонкуров: «Широкие накрахмаленные воротники и колпаки, пышные рукава и кинжалы, маленькие курточки и короткие плащи кружатся в нескончаемом хороводе. Труппа комедиантов в радужных плащах явилась, чтобы под видом карнавала показать спектакль человеческих страстей. Вот оно – пестрое семейство, одетое в солнечное сияние и полосатый шелк. Они прячут лица под маской ночной тьмы. Лунный свет припудривает их щеки. Вот Арлекин, грациозный, как росчерк пера! Пьеро с опущенными вдоль тела руками, прямой как латинская I. Тарталья, Скапен, Кассандр, Доктор и любимый Меццетен – “высокий брюнет со смеющимся лицом”, который всегда в центре внимания, с пером, спускающимся на лоб, в разноцветных полосках с ног до головы, гордый как бог и пышнотелый как Силен. Вот она, итальянская комедия…»84. Поэтому стоит ли удивляться интересу Ватто к приезжей итальянской художнице?

В приведенной выше дневниковой записи за 9 февраля есть еще одна любопытная фраза, а именно та, где Розальба утверждает, что ее не хотели отпускать из столицы Франции. С.М. Даниэль пишет, что «граф А.-М. Дзанетти, венецианский коллекционер и гравер-любитель, свидетельствовал, каким успехом пользовалась сама Розальба в Париже; по его словам “ни одна женщина не одержала столько побед над сердцами, как Розальба одной силой своих талантов”»85.

Пастелистка и правда очень полюбилась французской публике. Художники встретили ее дружелюбно, приглашали посетить свои мастерские и коллекции, в академических кругах к ней были более чем благосклонны, заказчики боролись за право позировать венецианской знаменитости. Знатоки искусства неизменно выказывали ей свое расположение. Восторг ценителей творчества Розальбы выражался иногда весьма распространенным в то время образом – в виде сонетов. Одно из таких поэтических произведений принадлежит перу Мариэтта. Вот оно:

                              Сонет

Для одареннейшей мадемуазель Розальбы Каррьера,

прославленной в искусстве слова, пении, музыке и

особенно талантливой в живописи.

Скажи мне, Роза, Розовый рассвет,

Тебя прекрасною не небо ль сотворило?

А может быть, в земле могучей сила

Твоя, раз ты цветок? О где найти ответ?!

В мелодии твой гений и в словах;

Земной богинею иль женщиной небесной

Предстанешь ты – тебе повсюду тесно,

И ты навек у всех поэтов на устах.

Когда я ослеплен красой твоих творений,

Поклялся бы я в том, что новый Апеллес

В обличье женственном спустился к нам с небес.

Прими же дань восторгов и любви,

И озаряй бессмертным светом лица,

Что в имени твоем и в красках не затмится!86

С одной стороны, написание подобного сонета было данью моде, но с другой – свидетельствовало о серьезном интересе образованных кругов к приезжей художнице. О том, что личное знакомство Розальбы с Мариэттом также состоялось, свидетельствует запись в дневнике:

«29 августа, четверг. Побывала с матерью и Джованной у господина де Труа, у госпожи Арло, у господина Мариэтта и в галерее Люксембургского дворца. У госпожи Буа, с которой говорила о скрипке»87.

Среди любопытных парижских знакомств Розальбы было семейство Лоу. Джон Лоу был шотландским коммерсантом, явившимся в Париж, чтобы сделать финансовую карьеру. Он организовал «совершенно невиданную банковскую систему. Она – так казалось, во всяком случае, поначалу – сулила невиданный расцвет государственных финансов вкупе с невиданным же ростом частных доходов»88. Банк Лоу лопнул на глазах у Розальбы. Но прежде, чем это случилось, и впавший в немилость банкир вынужден был бежать из страны, Розальба успела стать близкой знакомой его семейства и выполнить портреты почти всех его членов. Записи в дневнике свидетельствуют, что уже в апреле Каррьера начала работу над изображением сына господина Лоу, 11 июня принялась за портрет дочери, 9 августа получила от мадам Лоу рамы для готовых произведений, 3 сентября отдала готовые листы заказчику, 23 сентября начала трудиться над изображением самого Лоу, которое было закончено в ноябре. Мы не упоминаем здесь о многочисленных частных встречах, когда Розальба принимала у себя это семейство или посещала их, дома или в банке. Любопытна запись за 11 декабря, в которой Розальба говорит, что она «видела мадемуазель Лоу, на отца которой в тот же день обрушилось бесчестье»89. Уже 15 декабря Лоу бежал из страны, о чем в дневниках художницы также есть упоминание.

Было бы очень интересно узнать, что представляли собой указанные портреты. К сожалению, они исчезли либо не могут быть идентифицированы. Единственным исключением, и то сомнительным, является портрет мадемуазель Лоу. В Лувре хранится попавшее туда во время Великой Французской революции изображение молодой девушки с обезьянкой, выполненное около 1720 года. Сенсье и некоторые другие исследователи склонны считать, что это и есть портрет дочери печально знаменитого финансиста90. Девушка, а вернее девочка лет двенадцати, показана на темном фоне, из которого, словно воздушное видение, выступает ее легкая фигурка. Личико еще по-детски наивно и округло, огромные глаза широко распахнуты, губы старательно сложены в любезную полуулыбку. На ней платье с глубоким декольте, которое, как и припудренные кудри, украшено цветами, на правое плечо небрежно накинут плащ. Трогательным «аксессуаром» является маленькая обезьянка, которую девочка приобнимает левой рукой. Зверек испуганно озирается, уцепившись лапкой за палец хозяйки. Эта работа, как и многие произведения Розальбы, демонстрирует мастерское владение техникой пастели, умение обозначить основное, приложив более старания к изображению даже небольших деталей, и несколько отдалить второстепенное, трактовав его в более широкой и общей манере.

По истечении 1720 года Розальба решила, что пора возвращаться в Венецию. Ее действительно не хотели отпускать. Еще не все знатные дамы успели заказать у нее портреты, не все балы и спектакли она посетила, не со всеми известными личностями смогла познакомиться. Обстоятельства сыграли на руку художнице, утомившейся жизнью вдали от дома. Пьер Кроза, в особняке которого гостило семейство Каррьера, был вынужден по делам уехать в Голландию. Розальба воспользовалась этим предлогом, чтобы тоже начать готовиться к отъезду. И хотя пребывание художницы во Франции было недолгим, именно этот год лучше всего известен исследователям благодаря подробнейшим дневникам самой Каррьера и французской прессе, которая заслуженно могла считаться самой активной в Европе, а также переписке Розальбы с парижскими друзьями и знакомыми. Они и после отъезда художницы из столицы Франции продолжали заказывать у нее произведения.

В этой связи было бы не лишним сказать несколько слов о собрании Пьера Кроза – гостиприимного хозяина, целый год принимавшего у себя венецианскую художницу. Эта коллекция интересна не только сама по себе, но и тем, что находится ныне в Государственном Эрмитаже. История ее такова: собранная известным меценатом и любителем искусства Кроза, она, хотя и не целиком, в середине XVIII века перешла к его родственнику, Луи-Антуану Кроза барону де Тьеру, который выпустил два каталога с подробным перечислением содержащихся в ней произведений – Catalogue des Tableaux du Cabinet de M. Crozat, Baron de Thiers, Paris 1755 и Catalogue des Tableaux qui composaient la collection du Baron de Thiers acquis par sa Majeste Imperial, tel que j'ai dressé avec mon jugement sur chaque tableau. Второй каталог так и остался в рукописном варианте и находится сейчас в архивах Женевы. Уже в 1773 году коллекция была куплена Екатериной II и перевезена в Санкт-Петербург. Не все вошедшие в это собрание пастели можно успешно датировать, однако некоторые из них весьма интересны и по косвенным признакам могут считаться относящимися к французскому периоду творчества Розальбы Каррьера.

Среди них – два детских портрета. Это пастели одинаковой величины (34х28 см), на каждой из которых изображена головка девочки четырех-пяти лет. Обе работы исключительно изящны; особенно та из них, где девочка показана почти в фас. Замечательно верно передан овал детского пухлого личика, мягкие растушевки передают бархатистость кожи, взгляд больших глаз кажется влажным из-за ярких бликов в уголках зрачков, завитки пушистых волос очерчены шершавыми, ясно различимыми штрихами. Обе головки обладают живостью и непосредственностью; работая над ними, художница точно примерилась к возрасту маленьких моделей и не стала придавать им ни излишней серьезности, ни светской любезности, так же, как не стала перегружать их шелками, кружевами и украшениями. Это чуть ли не самые удачные детские изображения в первой половине XVIII столетия.

В 2003 году в Лувенсьенне прошла выставка французского детского портрета эпохи Просвещения, к которой был выпущен каталог. Вот что читаем в одной из статей, вошедших в него: «К 1715 году появляются изображения детей, не чуждые чувствительности: у Ватто это маленькие девочки в негнущихся взрослых платьях, их мечтательный взгляд словно бы вопрошает зрителя; Буше и Ланкре пишут ребенка как существо, занимающее особое положение в структуре семьи, находящееся, если так можно выразиться, на периферии. На полотнах Шардена в центре внимания оказывается ребенок как символ чистоты […]»91 И заметим от себя, именно Шарден начинает изображать ребенка отдельно, не в семейном кругу, а как главного героя полотна, примером чему служат «Карточный домик» и «Мальчик с волчком». Однако в те времена, когда Розальба жила в Париже, детских портретов было очень мало и самой значительной фигурой из тех, кто ставил подобные опыты, был Ватто. К 1716–1717 годам относится его погрудный портрет маленькой девочки из Музея изящных искусств в Орлеане, написанный сангиной, углем и белым мелом на бумаге. Именно это произведение и заставляет предположить, что детские головки Розальбы относятся ко времени пребывания ее в Париже. Художница также использует в них сангину и уголь, хотя в других случаях редко обращается к этим материалам. Заметим, что рисунок Ватто несколько проигрывает этюдам Розальбы во многом за счет нарушения пропорций: голова девочки слишком велика и кажется очень взрослой, шея массивна, а ручка слишком мала.

По качеству исполнения с работами Розальбы может сравниться головка девочки, которую Ж.-Б. Грёз написал сангиной уже во второй половине XVIII века (Музей изящных искусств, Марсель). Девочка Грёза кажется чуть постарше, но показана она в том же повороте, в котором Розальба написала вторую головку, – в три четверти ближе к профилю, чем к фасу, наклон чуть вниз, и взгляд направлен по нисходящей. И в том и в другом случае это «пойманное мгновение», быстрый этюд, не требующий долгого позирования; и та и другая девочка смотрит на что-то внимательным взглядом заинтересованного ребенка, умеющего лучше, чем взрослые, сосредоточить на каком-нибудь предмете, рисунке или картинке, все свои помыслы. Вполне возможно, что Грёз, берясь за свой этюд, не просто случайно повторил позу и взгляд маленькой модели, но даже видел изображения, принадлежащие Розальбе.

Также из коллекции Кроза–Тьера в Эрмитаж поступили четыре аллегорические пастели, изображающие времена года. Эта тема неоднократно повторялась в творчестве Розальбы, видимо, и потому, что ей самой нравился этот сюжет, и потому, что он пользовался исключительным спросом у заказчиков. Многочисленные дамы на миниатюрах раннего периода творчества художницы нередко желали быть представленными в качестве Весны или Флоры, но это могли быть и просто изящные женские головки. Когда точно делались «Времена года» для Кроза – сказать невозможно. Б. Сани датирует их временем между 1720 годом, когда Розальба была в Париже, и 1730-м, до отъезда в Вену. В дневниках художница об этих пастелях не упоминает, но это ни о чем не говорит, поскольку она больше внимания уделяла портретам, а такие вещи были, вероятно, слишком обычными и многочисленными, чтобы о них писать. Слегка увеличенные копии эрмитажных «Времен года» есть в Национальном музее Стокгольма, а еще одна копия «Весны» хранится в частном собрании.

Все эти вещи невелики. «Весна», «Лето» и «Осень» из собрания Кроза имеют одинаковый размер 24х19 см, «Зима» – 30х27 см. Первые три работы образовывали, несомненно, один ансамбль, последняя могла входить в другой цикл, ныне разобщенный или отчасти утерянный. Из всех четырех упомянутых работ «Зима» единственная имеет надпись на обратной стороне: Fixé par Mr. Loriot le 4 Decembre 1754 en presence du Marquis de Marigny, то есть «Зафиксирована г-ном Лорио 4 декабря 1754 года в присутствии Маркиза де Мариньи», который, заметим, был в это время президентом Парижской академии художеств. О чем же свидетельствует данная надпись? Pastel fixé, или «зафиксированная пастель», стала весьма нашумевшим открытием в художественной жизни столицы Франции. Эта техника обработки готовых произведений, выполненных пастелью, позволяла сделать изображения менее уязвимыми и избежать лишних повреждений. Многие художники пытались обрабатывать свои работы подобным образом. Среди них был и довольно известный в свое время портретист шведского происхождения Александр Рослин. Вот что писал друг художника граф Фредерик Спарре шведскому послу Тессину: «Господин Рослин в высшей степени польщен тем, что Ваше Сиятельство сделал милость указать мне на достоинства его портретов. Он будет иметь честь прислать один из них следующей весной Вашему Сиятельству – выполненный в технике pastel fixé, – чтобы Ваше Сиятельство имел удовольствие самостоятельно судить об этом прекрасном открытии, сделанном в нашей стране г-ном Лорио. Это изобретение уже наделало шума в обществе, а автор довел его до такого совершенства, что не может быть ни одного произведения, которое не стало бы лучше после фиксации»92. Очевидно, обрабатывали и уже готовые пастели, хранящиеся в различных собраниях. Можно предположить, что «Зима» Розальбы была одной из первых, поскольку фиксация происходила в присутствии президента Академии художеств.

Все четыре произведения, так или иначе оказавшиеся в коллекции Кроза, изображают молодых полуобнаженных женщин и по своему характеру вполне соответствуют жанру «головки». Первая из них – «Весна». Это изображение идеализированной женской красоты, спектакль возвышенный, но в то же время эротический. Девушка с огромными глазами, модной прической и жемчужными сережками в ушах, лукаво улыбаясь, подносит к лицу цветок, который держит двумя пальчиками. Остальные сезоны также имеют свои атрибуты: прическа Лета украшена цветами и колосьями, Осень держит тяжелую гроздь спелого винограда, а Зима кутается в горностаевую мантию. Маленький размер пастелей не позволял художнице слишком тщательно прорабатывать детали, поэтому ее штрих кое-где остается небрежным, что делает еще более наглядным мастерство венецианской пастелистки – умение несколькими прикосновениями карандаша обозначить форму предмета и фактуру материалов.

Также из коллекции Кроза в Эрмитаж попали две головки, условно названные «светлой» и «темной» (La Donna bionda и La Donna bruna). Возможно, это некие подготовительные штудии для одной из французских или итальянских работ. Темноволосая головка повернута почти в профиль, выражение личика слегка капризно и надменно. Светловолосая девушка кокетлива и любезна, она демонстрирует более легкий и приятный нрав. Близка этим произведениям женская головка из частного собрания, где подобная героиня показана с возведенными ввысь глазами и, видимо, призвана выражать молитвенное настроение.

Иными словами, Розальба весьма основательно пополнила коллекцию своего друга. Отношения художницы с таким заказчиком, как Кроза, были чрезвычайно удачными и длились много лет после возвращения пастелистки на родину.

Итак, пребывание Розальбы в Париже закончилось. Художница уехала в начале 1721 года. В мартовском номере Mercure Galant была помещена по этому поводу небольшая заметка. Вот она: «Госпожа Розальба, пастелями которой, выполненными во время пребывания ее во Франции, все так восхищались, уехала 15 числа в Рим вместе с мужем своей сестры г-ном Пеллегрини, который расписал Большую галерею в Банке. Эта художница была принята в Академию художеств, куда она должна будет прислать из Италии свое наиболее значительное произведение»93. Действительно Розальба уезжала вместе с Пеллегрини, который работал в Париже по заказу Лоу. Тот, разорившись, был вынужден бежать из страны, и потому художник не получил причитавшегося ему вознаграждения. Ехали они, правда, не в Рим, а в Венецию, на родину, куда особенно стремилась мать Розальбы – Альба-Анджела. Вот что об этом пишет сам Сенсье: «Затем она (Розальба – Е.А.) направилась со своей семьей в Италию, через Тироль. Она приехала в Венецию в первые дни мая и написала оттуда 10 числа этого месяца Пьеру Кроза, что она сама и все ее семейство проделали весьма приятное путешествие и что теперь они все вместе находятся у себя на родине»94.

Год в Париже может считаться апофеозом итальянской художницы. Такого триумфа она больше не испытает, хотя всегда будет пользоваться уважением коллег и расположением заказчиков. Венеция была чрезвычайно любимым европейцами городом и очень привлекательным местом для путешественников, однако ей далеко было до парижских столпотворений, его балов, выставок, его интернациональности, ибо в столице Франции были готовы принять любого талантливого иностранца. В Венеции Розальба вела жизнь более тихую, меньше выезжала и почти перестала вести дневник. Заметим, что парижские знакомые портретистки долго вспоминали ее, хотя Париж и был известен своим непостоянством и умением легко увлекаться то одним гением, то другим. Розальба была не только любима своими современниками, но смогла и оказать влияние на мастеров младшего поколения, в частности на Мориса Кантена де Латура, которому на момент пребывания Розальбы в Париже было пятнадцать лет. Предоставим слово Ю.К. Золотову, так охарактеризовавшему это влияние: «Искусство Розальбы, несомненно, поразило французов своей новизной. О ней много говорили. Ее влияние на Латура заметнее, чем иные. Молодой художник делал копии с произведений итальянки (две копии есть в музее Сен-Кантена). Его приемы напоминают манеру Розальбы: светлая красочная гамма, свобода и нежность мазка. Сопоставляя Латура и Розальбу, французские критики подчеркивали и разницу между ними. Мариэтт говорил о французском пастелисте: “Он никогда не достигал той свежести и той легкости мазка”, которые были у Розальбы, “но он более точен, чем она; он лучше рисует и – что не свойственно итальянке – он почти никогда не пренебрегал сходством”. Главное же в том, что живость и острота восприятия, отличавшие искусство Розальбы, должны были больше импонировать Латуру, чем солидная основательность и тяжеловесность работы Вивьена»95.

Контакты с представителями французской художественной среды были налажены, и пастелистка не теряла прежних связей. Многие из тех, кто не успел получить от нее желаемую работу во Франции, просили прислать им что-нибудь из Венеции. Розальба, хоть и не всегда охотно, но все же принимала подобные предложения. В частности около 1726 года Розальба отослала в Париж новую «Весну» (Музей изящных искусств, Дижон). Эта работа должна была составить часть коллекции графа де Морвиля – по краю листа с обратной стороны идет надпись, свидетельствующая о том, что вещь принадлежит именно ему, кавалеру ордена Золотого руна, и находится в его кабинете рисунков. Мариэтт видел эту пастель и написал о ней Розальбе в письме от 19 сентября 1726 года: «Граф де Морвиль поместил в свой кабинет одно из Ваших произведений. По соседству с ним находятся только работы Рубенса, Паоло Веронезе, Джорджоне, Андреа дель Сарто и Пуссена. Желаете ли Вы узнать всю правду? Живопись Розальбы обладает изяществом, не доступным ни одному мастеру нашего века. Наконец, я должен Вас заверить, что Ваша пастель доставила живейшее удовольствие графу де Морвилю и всем его друзьям»96. На это письмо Розальба ответила 27 ноября 1726 года в следующих выражениях: «Примите мою бесконечную благодарность, я очень обязана Вам, и тем большая для меня честь, что восхваляя мою скромную работу, Вы смогли в нескольких словах дать мне понять, где именно располагается пастель, принадлежащая графу де Морвилю. Если она и хороша, как Вы говорите, то это не моя заслуга, но лишь моя удача, что французская нация оказалась столь ко мне расположена и любит меня значительно больше, чем я того заслуживаю, но все же меньше, чем я люблю ее саму»97.

Работа, сохранившаяся до нашего времени и находящаяся в Музее изящных искусств в Дижоне, действительно превосходит аналогичные опыты художницы, относящиеся к более раннему времени. Перед нами очередная «Весна», но аллегорическое значение образа выражено здесь скорее общим обликом совсем молодой девушки, чем говорящими атрибутами, которые, тем не менее, в картине имеются – краем плаща девушка придерживает пригоршню кудрявых белых цветов, напоминающих вишневый или яблоневый цвет. Героиня очень молода, ей можно дать от 13 до 17 лет, но ее фигура вполне сформировалась, полная рука придерживает ткань под округлой грудью. Однако личико кажется совсем юным, причем идеально красивым его назвать нельзя. «Весна» не похожа на бесчисленные рокайльные головки с огромными миндалевидными глазами, маленькими носиками и губками бантиком. Глаза девушки под изящно очерченными бровями велики, но не чрезмерно, нос слишком длинный и не очень благородной формы, овал лица вытянутый, на подбородке ямочка. По-настоящему хорош лишь высокий округлый лоб. Девушка не смотрит на зрителя, лицо ее повернуто в иную сторону, чем корпус, волосы за спиной слегка развеваются, что создает впечатление порывистого движения. Пастель дополнена четверостишием на французском языке:

L’eclat des fleurs est peu durable,

La beauté s’altère aisement,

Il n’ai qu’un instant favorable

Et cet instant est le present.

Перевести этот замечательный образчик рокайльной философии можно следующим образом:

      Блеск цветов уйдет в забвенье,

      Красоте легко увять,

      Счастье прячется в мгновенье,

      Там ступай его искать.

Здесь можно усматривать указание на быстротечную красоту молодости, но преходящая ее природа понята в духе рококо. Ее признают, но именно поэтому призывают наслаждаться каждой минутой существования прекрасного. В то же время есть и намек на vanitas: «Всякая плоть – трава и вся красота ее как цвет полевой» (Ис 40:6). Разумеется, нельзя считать «Весну» иллюстрацией к этому библейскому изречению, однако некоторое воспоминание о нем работа Розальбы вызвать способна, хотя бы потому, что с ним перекликается приписанное к изображению четверостишие, в котором содержится определенная грусть, пусть и замаскированная бравадой.

Кроме того, стихотворение может быть понято и в чисто художественном смысле. Изобразив свою героиню в легком и стремительном движении, передав единственный в своем роде поворот головы, взгляд, улыбку, художница сумела поймать мгновение, то «настоящее», которое и является не более чем тонкой перегородкой между прошлым и будущим.

Из очередного письма Кроза мы узнаем, что работа была с восторгом принята французской публикой, а Куапель даже делал с нее копию98.

Поступали Розальбе из Франции и другие заказы. Однако сразу выполнить все обещанные пастели она не могла, их исполнение растянулось на несколько лет. Виной тому была и глазная болезнь, которая дала о себе знать уже в 1723 году, сказавшись главным образом на правом глазу. К счастью, в эти годы недуг еще не имел для художницы трагических последствий. Мешали исполнению старых обязательств и новые заказы, поступавшие от весьма знатных и влиятельных итальянских вельмож. В частности, около 1723 года герцог Моденский заказал Розальбе изображения своих дочерей с целью отправить их потенциальным женихам молодых девушек.

Сохранились довольно любопытные сведения о пребывании Розальбы в Модене, куда она отправилась вместе со своей младшей сестрой Джованной. Известно письмо Розальбы другой сестре Анджеле от 23 октября 1723 года: «Да благословит Господь этих принцесс и их отца, они все думают только о том, чтобы доставить мне как можно больше радости и умоляют оставаться у них столько, сколько мне захочется; обо всем, что я делаю, они говорят лишь: “Это великолепно, это прекраснее, чем просто прекрасно”. И добавляют: “Но она работает слишком много; никто не умеет писать с такой же виртуозностью…” Я не сплю уже две ночи, но не могу понять: это от переутомления или от того, что я простужена»99. При моденском дворе Розальба имела возможность встретить и старых знакомых, в частности, дочь Регента мадемуазель де Валуа, выданную замуж за наследного принца Модены. Известно, что принцесса не желала вступать в этот брак. Письма и другие исторические источники говорят о том, что по дороге из Парижа в Модену невеста переживала настоящие взрывы отчаянья и несколько раз была сражена лихорадкой, вызванной, несомненно, нервным срывом. Поэтому принцессе было радостно и в то же время тяжело встретить в Модене человека, которого она хорошо знала по парижской жизни. Старые знакомые Розальбы были, вероятно, и в свите новобрачной.

Таким образом, жизнь при моденском дворе не была неприятной для художницы. В коллекции герцога Моденского находилось немало работ Корреджо, художника, с которым неоднократно сравнивали саму Розальбу, полотна Тициана и Паоло Веронезе. Пастелистке было, наверное, интересно изучить это выдающееся собрание и, возможно, сделать копии или зарисовки с отдельных произведений.

Розальба выполнила по меньшей мере по четыре портрета каждой принцессы: Бенедетты-Эрнестины-Марии (Картинная галерея, Дрезден; Уффици, Флоренция; Княжеское собрание, Монако), Энрикетты-Анны-Софии (Картинная галерея, Дрезден; Уффици, Флоренция; Национальный музей, Бухарест; Княжеское собрание, Монако) и Анны-Амалии-Джузеппы (Картинная галерея, Дрезден; Государственный музей, Карлсруэ; Уффици, Флоренция; Княжеское собрание, Монако). Точные датировки каждого из портретов сейчас неизвестны: какие-то из них художница создала в Модене, иные, может быть, уже по возвращении в Венецию. Нужно отметить, что Розальба, создавая портреты каждой из принцесс, не повторяла в точности несколько раз одну и ту же работу, все варианты различаются, иногда деталями, иногда даже постановкой фигуры, поворотом головы, выражением лица.

Притом задача перед пастелисткой стояла нелегкая. Поскольку портреты предназначались претендентам на руку молодых девушек, изображения не должны были быть сильно приукрашены, дабы не вводить никого в заблуждение относительно внешности невест. В то же время, нужно было передать достоинство, изящество и благородство принцесс из дома д’Эсте, поскольку портреты эти имели не много не мало государственное значение. Чтобы придать изображениям больше официальности, Розальба отказалась от каких бы то ни было жестов, предпочитая погрудный срез и трехчетвертной разворот. Художница облачает принцесс в элегантные рокайльные одежды, украшенные цветами и окружающие фигурки воздушным облаком. В то же время документально передано портретное сходство, включая слегка косящий глаз Бенедетты-Эрнестины-Марии, густые темные брови Энрикетты-Анны-Софии и длинный носик Анны-Амалии-Джузеппы. То, что все это нисколько не смутило и не обидело принцесс, неизменно привечавших Розальбу во время ее пребывания в Модене, делает честь их уму и сердцу.

В Венеции Розальба по-прежнему живет в своем доме, ей все так же помогает сестра Джованна, однако кое-что изменилось. Розальба стала знаменитостью, причем не только в своем городе, но и по всей Италии и даже по всей Европе. К ней едут высокопоставленные, а иногда и коронованные особы. Например, княгиня Рокка-Колонна из Палермо, которая хотела быть не только заказчицей, но и научиться писать в манере Розальбы. По всей видимости, княгиня специально приехала в Венецию, чтобы брать уроки у известной пастелистки.

Появилась у Розальбы в это время и другая ученица, имя которой заслуживает само по себе отдельного исследования – Феличита Сартори. Она была сиротой и рано попала в мастерскую Розальбы. Та стала давать ей уроки, и мало-помалу девочка сделалась любимой ученицей художницы. Второй стала венецианка из бедной семьи Луиза Бергалли.

Около 1727 года Розальба написала последнюю свою миниатюру – для графа де Кейлюса. Этому предшествовала длительная переписка с Мариэттом. Миниатюры все труднее давались Розальбе. Ее зрение ухудшалось, и выписывать крошечные детали на пластинках слоновой кости становилось делом непосильным. Теперь художница окончательно сосредоточила свое внимание на пастели, спрос на которую был по-прежнему велик.

Отдельную группу заказчиков составляли в то время актеры и актрисы театров, весьма многочисленных в Италии. Среди тех, кто обратился к Розальбе, были известнейшая оперная певица Фаустина Бордони и танцовшица Барбара Кампанини. Взаимоотношения Розальбы и Фаустины до конца не исследованы. П.П. Вейнер в статье «Розальба Каррьера и пастели Гатчинского дворца» называет «десятую Музу» Бордони среди учениц венецианской портретистки100. Нам не удалось пока найти сведения, которые бы подтверждали или опровергали эту информацию. Однако известно, что моделью Розальбы Фаустина точно была, причем неоднократно. Первый раз Розальба писала ее в 1724 году, второй – после 1730-го, когда певица уже была замужем за Иоганном-Адольфом Хассе.

Биография Фаустины известна неплохо. Она родилась в 1693-м, по другим источникам – в 1695-м или 1700 году в Венеции. Воспитание получила в одном из аристократических семейств города на лагуне – Рене-Ламбриа, была ученицей Бенедетто Марчелло и Франческо Гаспарини, у которого брала уроки в венецианской консерватории «Пьета», затем пользовалась советами Антонио Бернакки. Дебютировала она в венецианском театре «Сан-Джованни Кризостомо» в 1716 году, где ей очень рано стали доверять ведущие партии. Далее начался период гастролей. В 1718–1724 годах она выступала не только в Венеции, но и во Флоренции, Милане, Мюнхене, Вене и Парме. Очевидно, Розальба написала первый портрет Фаустины, как раз когда та вернулась в Венецию в 1724 году. Уже в 1726-м певица вновь уехала, снова в Вену, а затем в Лондон. В столице Англии царствовала тогда другая примадонна, тоже итальянка Франческа Куццони. Сохранились свидетельства о вспыхнувшем соперничестве между артистками, исполнявшими в опере Генделя «Александр» партии двух любовниц Александра.

В 1728 году Фаустина покинула Лондон ради гастролей в Мюнхене и возвращения в город на лагуне. Венеция всегда оставалась родиной Фаустины. Певица состояла членом венецианского Филармонического общества Св. Цецилии, основанного в 1690 году. Это был своеобразный «профсоюз» музыкантов, куда с удовольствием принимали и женщин. Какое-то время Фаустина руководила в Венеции театром Св. Кассиана. Здесь же она познакомилась с известнейшим композитором Иоганном-Адольфом Хассе и в 1730 году стала его женой. Хассе писал для дрезденской придворной оперы, а Фаустина исполняла главные партии в его произведениях. Чета пользовалась успехом у немецкой благородной публики, их мастерство оценил даже И.-С. Бах, присутствовавший 13 сентября 1731 года на премьере оперы «Клеофида». Затем были новые гастроли, Фаустина вновь посетила родную Венецию. Во время этого визита Розальбой Каррьера мог быть изготовлен второй портрет певицы, хранящийся в Музее Ка–Редзонико в Венеции.

В 1751 году Фаустина ушла со сцены. К тому времени у нее уже было пятеро детей. В 1764 году супруги Хассе переехали из Дрездена в Вену, а в 1775-м – в Венецию, где Фаустина и скончалась 4 ноября 1781 года.

Обратимся теперь к ее портретам, созданным Розальбой. Наиболее ранний из них, относящийся к 1724 году, выполнен в технике пастели и находится в Картинной галерее Дрездена. Сохранилась запись в дневнике художницы: «11 марта 1724 года. Начала Фаустину»101. О том, что портрет был повторен не меньше трех раз, свидетельствует тот же дневник: «16 января 1725 года. Работала над портретом Фаустины»; «25 марта 1725 года. Начала делать копию с портрета Фаустины»; «5 июля 1725 года. Начала маленький портрет Фаустины для господина Бродрика»102. Похоже, что портреты известной певицы пользовались не меньшим спросом, чем изображения коронованных особ.

Рассматриваемая нами пастель является, по сути, аллегорическим портретом, поскольку модель представлена на нем с обнаженной грудью и в одеждах, напоминающих античные. Очевидно, Фаустина должна была олицетворять собой музыку. Из деталей заслуживает внимания букетик белых цветов в волосах, жемчужная сережка и, конечно же, ноты в руках. Будь это изображение большего размера, его вполне можно было бы поставить в один ряд с аллегорическими изображениями «Философии» и «Риторики» из Музея изящных искусств в Бостоне. (Заметим в скобках, что «Философия» чертами лица несколько напоминает Фаустину – не исключена возможность, что известная певица позировала Розальбе и для этой пастели).

Облик Фаустины на портрете из Дрездена весьма аристократичен, поворот головы изящен и благороден, глаза томно полуприкрыты. Сильно идеализированная трактовка образа делает этот портрет похожим на изображения в жанре «головки». Этот жанр, зародившийся в эпоху рококо, отвечал любви ко всему изящному, переменчивому, утонченному. Розальба, которая была, несомненно, рокайльной художницей и непревзойденным мастером «головки», вводила элементы любимого жанра и в портреты, особенно если речь шла об изображениях молодых и красивых женщин.

Другой портрет Фаустины был выполнен через 10–15 лет после первого, также в технике пастели (Музей Ка–Редзонико, Венеция, копия – Картинная галерея, Дрезден). Б. Сани предполагает, что портрет был написан в 1739 году, поскольку есть свидетельства, что певица именно в это время находилась в Венеции. Об этих двух повторениях говорил К. Вёрман – директор Дрезденской галереи: «На нашем (находящемся в Дрездене. – Е.А.) портрете Фаустина Хассе, урожденная Бордони, известнейшая итальянская певица, представлена погрудно и в фас. У нее светлые глаза и темные волосы, украшенные жемчугом и лавровым венком, из-под синего плаща, накинутого на плечи, виднеются кружева. Как кажется, другой портрет, также сделанный Розальбой, находился в доме Хассе и был упомянут в завещании Иоганна-Адольфа Хассе. Этот портрет хранится в Ка–Редзонико в Венеции»103.

Портрет из итальянского собрания действительно отличается от того, что есть в Дрездене. Лавровый венок на изображении из Венеции отсутствует, а конец вплетенного в волосы жемчужного ожерелья свисает на плечо. Лиф украшен алмазной брошью. Однако в ушах остались все те же жемчужные серьги, а на плечи накинут тот же голубой плащ. В обоих вариантах чувствуется индивидуальное выражение лица, характер – сильный, аристократический, не чуждый надменности. Возможно, сыграло свою роль и то, что Фаустина показана здесь в зрелом возрасте. Как известно, портреты не очень молодых людей получались у Розальбы в психологическом отношении рельефнее и глубже.

Фаустина не была единственной представительницей венецианской артистической среды, заказавшей портрет у венецианской пастелистки. Были и другие. В частности, в 1740-х годах Розальба портретировала Барбару Кампанини, прозванную Барбариной, известную танцовщицу. Ее судьба была необычной и наполненной яркими событиями. Барбарина родилась в Парме в 1721 году и дебютировала в пармском «Театре Фарнезе». Ее популярность в Северной Италии сподвигла зарубежные театры на то, чтобы потребовать танцовщицу к себе. Кампанини уехала в Париж, где блистала на сцене, только что покинутой знаменитой Мари Салле. Чуть позже была совершена поездка в Англию, где успех Барбарины был не меньшим. В сущности, он был так велик, что прусский король, приглашение которого Барбарина отказывалась принять, не остановился перед тем, чтобы похитить девушку. В Берлине ее ждала столь же головокружительная карьера. Ей предлагали все ведущие партии, сам король был очарован не только ее танцем, но и ее умом.

В 1748 году Барбарина вышла замуж за венгерского аристократа Карла Людвига фон Кочеги и уехала в Силезию, где жила до самой смерти в 1799 году.

Барбарина позировала Розальбе в 1744 году, приехав в Венецию из Парижа, причем в сопровождении весьма именитого поклонника – сэра Джеймса Стюарта Маккензи, которого на людях нередко называла своим супругом. Возможно, по ходатайству этого высокопоставленного лица пожилая уже Розальба, имеющая, кроме того, проблемы со зрением, взялась за изображение молодой примы. Портрет был изготовлен в двух экземплярах, один из которых находится в Картинной галерее Дрездена, другой – в Галерее Уолпола в Лондоне. Оригиналом традиционно считается первая из названных пастелей. Образ танцовщицы преисполнен грации и изящества. Фигура показана в три четверти, хорошенькая головка смотрит влево, тогда как корпус развернут вправо. Кончиками пальцев девушка придерживает край одежд, что создает впечатление, будто бы она только что приступила к исполнению танцевального па. Изящно-кокетливому облику соответствует и лукавая улыбка, и «быстрый» взгляд. Ощущение движения соседствует здесь с «фарфоровой» эстетикой рококо. Холодная гамма, в которой написан портрет, еще больше приближает образ его героини к хрупкой фарфоровой статуэтке. На Барбарине голубое платье, украшенное белыми лентами и кружевами, жемчужное ожерелье и серьги, в волосах букетик из голубых и белых цветов, такой же прикреплен к поясу. Фон, напротив, решен в теплых коричнево-оливковых тонах, что еще больше оттеняет прозрачность и нематериальность легкой фигурки. «Это настоящая симфония синего, взятого в разнообразных тональностях и оттененного воздушными штрихами белого и розового»104. Предполагается, что повторение портрета, из Галереи Уолпола, отличающееся чуть меньшей артистичностью и чуть большей старательностью, чуть меньшей выразительностью портретной характеристики и чуть большей четкостью линий, принадлежит не самой художнице, а одной из ее учениц, с чем у нас нет причин не соглашаться. Правда, двух любимейших помощниц Розальбы не было тогда в ее мастерской: сестра портретистки Джованна умерла в 1737 году, а Феличита Сартори в 1741 году уехала в Дрезден, где вышла замуж. В ателье оставалось несколько младших учениц – возможно, им и принадлежала копия с портрета Барбарины.

Разумеется, вполне естественно, что знаменитая Барбарина портретировалась неоднократно и не только у Розальбы Каррьера. Во время пребывания «похищенной» танцовщицы в Берлине ее написал немецкий живописец Антуан Пэн (1683-1757). Судьба этого художника имеет немало общего с судьбой Розальбы. Так же, как и венецианская портретистка, он был в 1720 году принят в Парижскую королевскую академию живописи и скульптуры, свел знакомство с Ватто и даже состоял с ним в переписке. Будучи младше Розальбы на несколько лет, Пэн умер с ней в один год – 1757-й. В творчестве этого мастера также были сильны традиции рококо, однако проявились они иначе, чем в пастелях Каррьера. У Пэна Барбарина изображена в полный рост на фоне театральных декораций. У Розальбы присутствовал лишь намек на танцевальное движение, легкий как дуновение ветра, у Пэна это танец, старательное изображение рук и ног в различных положениях. Но легкость его Барбарины – это невесомость марионетки, чьи движения всегда останутся угловатыми и неловкими. Щиколотки ног танцовщицы хорошо видны из-под пышного короткого платья. Одна нога в жесткой туфельке на каблуке зависла в воздухе и кажется слишком короткой, другая стоит на земле. В левой руке Барбарина держит тамбурин, поскольку изображает менаду. Некоторая кукольность движений «спрятана» под множеством изящно прописанных декоративных деталей. Соблазнительно переливается серебристый атлас платья, тяжело лежит на нем бархат, имитирующий шкуру пантеры. Разнообразные цветы, банты, ленты и кружева делают платье похожим на ювелирное изделие. Как и многие другие немецкие художники, Пэн умел прекрасно передать богатый вещественный мир, фактуру самых разнообразных материалов.

Не будем решать, кто вышел победителем в изображении Барбарины – Розальба или Пэн. У Пэна – это танцовщица на сцене, увиденная из зрительного зала во всем блеске своей элегантной роли, своего великолепного костюма, в окружении роскошных декораций. Кампанини у Розальбы – лукавая прелестница, воздушная фея, соблазняющая многозначительной улыбкой и покоряющая неповторимым рисунком движений.

В дневниках художницы за эти годы содержатся записи, свидетельствующие о том, что она работала и на английского заказчика. Эти записи появляются в 1723 году и продолжаются до 1726-го. В них чаще всего говорится о получении заказов и их оплате у английского посла Джозефа Смита. Известно, что художница сделала для него несколько миниатюрных портретов и два цикла аллегорических изображений времен года. Некоторые исследователи предполагают, что именно для него была выполнена «Зима», находящаяся сейчас в Королевской коллекции в Виндзоре. В этом произведении чрезвычайно сильны элементы рокайльной эротики: белый пушистый мех ласкает перламутровую кожу, шейки касается грушевидная жемчужная сережка, по плечу сбегает распустившийся локон. Героиня томно, чуть искоса взирает на зрителя с мерцающей полуулыбкой. И все же из-за чрезвычайной прямолинейности эротического мотива и обобщенной идеализации модели это произведение не достигает высот «Девушки с попугаем» более раннего времени.

В самом начале 1730 года Розальба завязала знакомство еще с одной фамилией, игравшей важную роль в культурной жизни Европы, – семьей Уолпол. Брат знаменитого открывателя предромантизма в английской литературе Ораса Уолпола, Эдвард, посетил Венецию. Розальба написала его портрет, хранящийся теперь в Хотон-холле в Норфолке. Эдвард был старше брата на 11 лет. На портрете представлен элегантный взрослый молодой человек, красивый и благожелательный, в припудренном длинном парике и плаще, накинутом на правое плечо с замечательной небрежностью.

Был написан и портрет спутника Эдварда, которым, возможно, являлся Густав Гамильтон, второй виконт Бойн. Портрет существует в трех экземплярах: две работы хранятся в английских частных коллекциях, одна – в Музее Метрополитен в Нью-Йорке. Сумятицу в идентификацию модели вносит тот факт, что одно из повторений было позже подарено Орасом Уолполом известной актрисе Кити Клайв в качестве собственного изображения105. Так или иначе, на портрете показан молодой человек, которому можно дать и 13, и 20 лет. На нем великолепная украшенная бантом треуголка с серебряным позументом, из-под которой выглядывает сдвинутая набок баута. Шею облегает тонкий шелковый платок, серебристый камзол почти скрыт широкой верхней одеждой из синего бархата, отороченной мехом. Использована любимая прохладная гамма Розальбы – теперь колорит перекликается с туманной влажностью зимней Венеции. К тому же это карнавальный костюм. «XVIII век был веком маски. Но в Венеции маска стала почти что государственным учреждением, одним из последних созданий этого утратившего всякий серьезный смысл государства. С первого воскресенья в октябре и до Рождества, с 6 января и до первого дня поста, в день Св. Марка, в праздник Вознесения, в день выбора дожа и других должностных лиц каждому из венецианцев было позволено носить маску. В эти дни открыты театры, это карнавал, и он длится таким образом полгода. “И пока он длится, все ходят в масках, начиная с дожа и кончая последней служанкой. В маске исполняют свои дела, защищают процессы, покупают рыбу, делают визиты.

В маске можно все сказать и на все осмелиться; разрешенная Республикой, маска находится под ее покровительством. Маскированным можно войти всюду: в салон, в канцелярию, в монастырь, на бал, во дворец, в Ридотто […] Никаких преград, никаких званий. Нет больше ни патриция в длинной мантии, ни носильщика, который целует ее край, ни шпиона, ни монахини, ни сбира, ни благородной дамы, ни инквизитора, ни фигляра, ни бедняка, ни иностранца”»106.

Стоит ли говорить, что многие иностранцы посещали Венецию не только ради ее архитектурного великолепия, но и чтобы принять участие в одном из фантастических празднеств. Прибавить к этому любовь XVIII столетия к переодеваниям, костюмированным изображениям, и желание молодого человека портретироваться с баутой станет нам совершенно понятным.

Сохранился рисунок, сделанный коричневыми чернилами на бумаге (частное собрание, Удине), где изображен похожий персонаж в компании с другим, одетым более традиционно. Под полуфигурой в карнавальной треуголке располагается надпись Walpole, к которой примыкает неразборчивый инициал. Под другой фигурой написано Mylord Cornbury, который действительно был в Венеции одновременно с Эдвардом Уолполом. Таким образом, вопрос о том, кем на самом деле являлся молодой человек с баутой, остается открытым.



Поделиться книгой:

На главную
Назад