Древо незнания добра и зла

Глава 1

Адам Иванович Бубликов, упёршись подбородком в грудь, сложив руки за спину, угрюмо и безостановочно вышагивал по комнате – туда-сюда, туда-сюда. Порой глубоко вздыхал, внезапно останавливался, что-то бормотал, затем безнадёжно махал рукой, и продолжал, словно белка в колесе, этот бесконечный путь. Маялся, наверное. А может и грустил. Хотя называть его чувства грустью – значит покривить против истины. Скорее всего, всё-таки, и маялся, и грустил одновременно. И было ведь от чего! Дёрнула нелёгкая! Прочитал «Книгу Бытия». История Адама и Евы, их детская доверчивость и непослушание, а также происки и гнусная ложь змея-искусителя (У-у-у, гадина!), кого хочешь заставят грустить и маяться. «Натворили, а мы теперь расхлёбывай! – с досадой сокрушался Бубликов. – Столько уже веков мучаемся! Сколько живём, столько и мучаемся! А за что? Вот скажите мне, за что? Где справедливость? Двое натворили, а всем отвечать? А почему двое? Почему не трое? Если он – змей-искуситель, значит с него и взятки гладки? Ну, уж нет! Не должно такого быть!» – решил Адам Иваныч, и погрузился в пучину тягостных размышлений. Надо что-то предпринять! Мирится с такой несправедливостью – не в его правилах! Выход, он всегда найдётся! Надо только хорошенько подумать! Батя-то что говорил? «Не бывает безвыходных ситуаций, сынок!». А батя для него был авторитетом непререкаемым. Вот и стало это наставление для всей дальнейшей жизни нашего героя, не побоимся этого выражения, путеводным звездом. Да! Именно так! Именно так было когда-то написано в одном стародавнем журнале под названием «Крокодил». А что написано пером, не вырубишь и топором. И мы не будем понапрасну ломать инвентарь.

Отцовская наука прочно засела в мозгах молодого, наделённого недюжинной трудоспособностью и ещё более недюжинным упрямством, человека и, образно говоря, навечно запрограммировала весь мыслительный аппарат. Потому и стал известным изобретателем. Ну, пусть не всемирно, но ближайшие-то соседи, те уж точно знали, к кому обратиться, если вдруг возникали какие-то, с первого взгляда, неразрешимые проблемы. К Иванычу, знамо дело. И шли! Не сказать, чтобы нескончаемым потоком, но всё-таки. И Бубликов не подводил. Всегда у него находилось какое-нибудь неординарное решение, эдакий совершенно неожиданный выкрутас, заставлявший просителей восторженно восклицать: «Ну, надо же! И как мы сами до этого не додумались?». Потому и не додумались, что не каждому дано. Не каждый может быть Бубликовым, Эйнштейном и прочее и прочее, господа-товарищи! Да и кому хотелось-то быть этими самыми Бубликовыми и Эйнштейнами? Может и самим Бубликовым и Эйнштейнам такое в тягость было? Человек, он, хочешь не хочешь, а завсегда стремится к диванному состоянию что души, что тела. А эти? У них же как моторчик в заднице. Вечно что-то мудрят, вычисляют, мастерят, исправляют. Ни секунды покоя! Кому ж такое понравится? Да и сил сколько надо? А семья? А дети? Эти заботы на кого переложишь? Может поэтому люди такого склада по большей части одиноки или несчастны в семейной жизни? С нашей точки зрения, конечно. А как сами они себя чувствовали, история почему-то умалчивает.

Адам Иванович в этом плане исключением не был – ни жены, ни детей. Нет? Ну, и не надо! Не обращал он на это никакого внимания. Чур, меня, чур! Не до этого. Столько проблем, столько неразгаданных тайн, столько нерешённых задач. Да о чём вы говорите? Какая семья? Глупости несусветные! Была, правда, что уж тут скрывать, и в его жизни встреча, которая вполне могла закончится созданием первичной ячейки общества, но… . Недавно совсем познакомился с одной, весьма привлекательной наружности, задумавшейся женщиной, чьё имя забыл через пять минут после знакомства, у которой вместо глаз были два громкоговорителя, беспрестанно орущих на всю вселенную: «Замуж хочу!!!! Хоть за чёрта лысого!!!!!». Может именно поэтому её выбор и пал на ничем внешне не примечательного, толстенького коротышку? Никого лучше не нашла? Или просто невтерпёж? Может и поэтому, но всё поначалу складывалось, как нельзя лучше. Складывалось до тех пор, пока однажды, вынырнув по собственному недосмотру из омута ожесточённой мысленной схватки с неизвестным, Адам Иванович, увидев её будто в первый раз, с удивлением не воскликнул: «А ты кто такая?». Не дождавшись ответа, посмотрел на неё как на случайно залетевшую муху, переборол возникшее желание тут же найти мухобойку и треснуть от всей души, благо не было под рукой ничего соблазнительно подходящего, цапнул только что испечённый пирожок с мясом, отхватил больше половины, и тут же нырнул обратно. Опешившая от такого неприкрытого пренебрежения по отношению к своей особе, задумавшаяся женщина вынуждена была задуматься ещё больше и признаться самой себе, что чёрт лысый – партия куда более заманчивая, нежели вечно блуждающий в эмпирических реалиях Бубликов. Ушла по-английски. Могла бы и по-французски или ещё как-нибудь. Ушла и ушла. Скатертью дорожка! Невелика потеря! Адаму Ивановичу было наплевать и на её уход, и на неё саму, поскольку попал он, ещё будучи ребёнком, в рабство к своей ненасытной любознательности, сладострастно растворился в ней, и менять эти оковы на какие-то другие, того же, допустим, Гименея, не имел никакого желания.

Так и проходила его одинокая, но отнюдь не скучная жизнь. Других претенденток на руку и сердце, слава Богу, больше не было. Не родились, что ли? Или сам он был настолько, образно говоря, своеобразной деталью, что создать привычный для всех механизм, известный человечеству под названием семья, не представлялось возможным? Почему нет? В промышленности обычно такое называют некондицией. Вот и Бубликова можно было сравнить с такой некондицией. Потому и не складывалось. Попробуй-ка найди среди бесчисленного множества некондиций тот самый пазл, который сложился бы с Иванычем во что-то единое и приемлемое. И жизни, поди, не хватит.

Знания, позволяющие справляться с возникающими проблемами, Адам получал самостоятельно. Никаких институтов за его плечами не проглядывалось. И сам не желал, и папаня не одобрял. Проработав всю жизнь мастером в механосборочном цехе, и, неоднократно сталкиваясь с бестолковыми выпускниками вузов, сделал родитель соответствующие выводы и однажды, когда пришла сыну пора выбора жизненного пути, припечатал:

– Нечего тебе там делать, Адамушка! Пустая трата времени! Пять лет коту под хвост! Сколько я этих студентов-механиков перевидел! И что? Хоть бы один нормальный был! Все – tabula rasa! Все без исключения! Что значит? Значит чистая доска! То есть, знаний – абсолютный ноль! Понимаешь? Пять лет дурака валяют, а потом командовать приходят! И что ты думаешь? Думаешь балбесы какие-нибудь? Как бы не так! Дураков-то почти и не встречал, но знаний – ноль, а опыта тем более. Как таким доверить чем-нибудь руководить? И правильно делали, что не доверяли. Их ко мне на практику отправляли. Всех без исключения! Всех! И пока годик-другой не поднатореют, даже и думать не моги ни о каких повышениях. Вот так, сынок. А ты у меня практику почитай с рождения проходишь. Не каждому такая удача улыбнётся. Так что цени и пользуйся, а об институте забудь. Дурь это! Что надо, в справочниках написано, а дальше от человека зависит. Работает чугунок, значит всё у него будет получаться, а нет, так тут хоть кол на голове теши. В институт, Ваня, за редким исключением, идут, чтобы занять тёплое место под солнцем, вцепиться в него мёртвой хваткой, и, по возможности, сохранить до конца жизни. Потому и топчемся на месте! А тебе-то зачем, если ты это самое солнце своими руками можешь сделать?

Адам внимал наставлениям отца и противиться им даже не думал, хотя все шансы поступить в какой-нибудь технический вуз у него несомненно были. Учился младший Бубликов прилежно и школу закончил одним из первых учеников выпуска, а о тех премудростях, которыми напитался от родителя, ни в одном самом расфуфыренном вузе даже представления не имели. Потому и послушал батю. А уж поле для претворения этих премудростей во что-то реально осязаемое было необозримое – почитай, вся жизнь.

Батя, всем своим нутром ненавидящий многоквартирные дома (муравейники, мать их за ногу!), благодаря своим талантам, несгибаемой настойчивости и высокому авторитету у начальства, какими уж там правдами и неправдами история умалчивает, но сумел отхватить на окраине города большой участок земли – вдвое больше положенного по закону. В одночасье соорудил просторную домину, засадил больше половины участка плодовыми деревьями, а оставшуюся территорию приспособил под огород. Основные работы были закончены в течение двух лет, а потом начался процесс творчества. И стали появляться на участке такие необычные нововведения, которые только сейчас, по прошествии тридцати лет становятся привычными: тут тебе и капельное орошение, и самооткрывающиеся двери, и свет, включавшийся от движения. Да чего только не было. И всё своими руками, своей головой. И Адамка, понятное дело, хоть и мальцом ещё был, но во всех отцовских делах принимал самое активное участие, во всё вникал и учился, учился и учился.

Глава 2

Освободившись от «назойливой мухи», хотя она, по правде говоря, была ниже травы и тише воды, и даже не жужжала, Иваныч с видимым облегчением предался сладостным мукам творчества. Ему казалось, что само её присутствие и является той преградой к непередаваемо восхитительному чувству, когда снисходит озарение, та самая единственно верная мысль, помогающая решить поставленную задачу, но она почему-то не приходила. То ли очередь не дошла, то ли в тенетах запуталась, то ли заблудилась в бесконечной вселенной, но не было её и всё тут. Но и это не самое страшное. Пугало Иваныча другое – отсутствие всякого понимания, с какого края приступить к решению этой проблемы. Как исправить эту роковую ошибку и вернуть человечество к тому же блаженству, которое несомненно испытывали Адам и Ева в Райском саду? Насадить тот самый сад? А какие деревья там росли? Кто подскажет? «Ну, ладно, – рассуждал Бубликов. – Пойдём проторённым путём. Воссоздадим первоначальные события со всей возможной точностью, чёткостью и последовательностью. Если исходить из такой логики, то прежде всего надо насадить Эдемский сад. Так? Так! Пошли дальше. Надо найти те же деревья, что росли в этом саду. Так? Так. Предположим, что нашёл я эти деревья, и сад посадил. Деревья выросли и что? Ну, хорошо. С садом всё понятно. Здесь даже и думать ничего не надо. И мой сад не хуже Эдемского. Дальше что? Дальше нужны Адам и Ева. Их, понятное дело, не вернуть, значит надо искать замену. Логично? Несомненно! А кто вместо них будет? Я что ли вместо Адама? Ну, хорошо. Пусть даже я! Не зря же меня зовут также, как и первородителя! А Еву где взять?» Эта мысль испугала Бубликова до испарины, поскольку осознал вдруг со всей очевидностью, что вот он, тот самый камень преткновения, о который может споткнуться, и разобьются все его желания и стремления. Отыскал Библию, начал лихорадочно искать место описания сотворения женщины, перечитал один раз, другой, и, схватившись за голову, охнул:

– Это что же получается? Мамочки родные? Да что ж это такое?

Бубликов разволновался до дрожи в руках, вскочил и начал бегать по комнате, предчувствуя, что сделал открытие. Он понял совершенно очевидный факт, на который остальное человечество по какой-то причине до сих пор не обращало внимание:

– Да она же безмозглая была, Ева-то! – в недоумении воскликнул Иваныч. – Это же очевидно! Из чего Бог создал женщину? Из ребра? Из ребра. А где в ребре мозги? Нетути! Понимаете, господа-товарищи? Сколько не ищи, ничего не найдёшь! Вот причина-то в чём! Она потому и послушала змея, что безмозглая была. И Адам её поэтому послушал! Он-то точно не знал, что у неё с наличием мозгов проблема! И какой тогда с неё, с безмозглой, спрос? Да никакого! Кроме того, это ещё более затрудняет задачу, потому как где сейчас безмозглую найти? Образно-то понятно, хоть пруд пруди, а фактически? Вот же незадача! Сам, поди, и не разберусь, – понял Иваныч. – В церковь идти надо. Там-то уж точно подскажут, что и как, – решил изобретатель и стал спешно собираться. Откладывать что-то в долгий ящик был не приучен, потому как по причине нескончаемого рождения новых идей боялся потерять ту, которая была главной на данный конкретный момент времени.

Настоятеля храма, находившегося в двух кварталах от дома, Бубликов знал давно. Познакомился с ним по собственной инициативе. Заинтересовался как-то происхождением жизни и, хочешь не хочешь, пришлось столкнуться с ненаучной точкой зрения. Проштудировал вроде бы труды Энгельса, Шопенгауэра, Канта, Дарвина, но их теориями удовлетворён не был. Не привык он верить догадкам и непроверенным фактам. Да и какая это наука, если все их теории не имеют никакого фактического подтверждения? Болтовня одна! К тому же и батя им совсем не доверял:

– Я уж не говорю о курице и яйце, сынок. Такие все грамотные, такие умные, а на простой вопрос «Что появилось раньше – яйцо или курица?» до сих пор ответить не могут. Как им доверять? Да и теория Дарвина – та ещё лапша! Сам подумай! Согласно этой теории всё должно развиваться эволюционно. То есть, появилась необходимость в каком-то органе, он и начинает будто бы потихоньку зарождаться. Ну, хорошо. Пусть так. А что ты, в таком случае, скажешь о человеческом мозге? А? Для кого секрет, что до сих пор ничего более сложного и эффективного человечество не придумало? Ты понимаешь? Ни один здравомыслящий щелкопёр не решится написать, что человек с первых дней своего существования начал философствовать, писать стихи и романы, изобретать самолёты и так далее. Я уж не говорю о том, что он, как только появился, принялся за глубокие научные исследования. То есть, если следовать логике этой теории, у первобытного человека по какой-то причине могла возникать мысль предельно простая и ограниченная. Следовательно развитие мозга зависело от развития мысли, и первоначально у него в голове должна была бы быть даже не какая-нибудь простая извилина, а одна единственная амёба или что-нибудь вроде этого. Как же тогда можно объяснить то, что наш мозг по своим размерам такой же, как и у первобытных людей, и до сих пор используется лишь на три процента своих возможностей? Как это вот так он вдруг появился такой, каким и остался навсегда? Ты знаешь? Нет? А никто не знает! И я не знаю, но абсолютно уверен, что всё, о чём они трындят, фуфло! Не верь им, сынок!

Адам Иваныч и не верил, потому и отправился в церковь. Некуда больше, потому что! Вот и пошёл. Напялил папашин костюм тридцатилетней давности, водрузил его же старинную шляпу, глаза долу, руки в брюки и почапал, колобком покатился. В глубоком раздумьи пытался горбиться, но, как-то не выходило. Видели хоть раз сгорбившийся шарик? Нет? Вот и у него не выходило. Ещё больше шариком становился, но, да ему-то что? Не до этого.

До храма досеменил минут за десять. Хотел войти, но, приоткрыв входную дверь, как на какую-то преграду натолкнулся на песнопения, отпрянул, поняв, что идёт служба, отошёл и уселся на скамье ждать окончания.

Адам Иванович Бубликов крещённым не был, поскольку родился во времена воинствующего атеизма, поэтому считал непозволительным просто так, от нечего делать, или из любопытства, заходить туда, где ты – гость нежеланный. Вопросов по Священному Писанию у него была масса. На этой почве и познакомился с настоятелем Храма, отцом Николаем, и вот уже года три, как они, нет-нет, да и схватывались в яростных спорах по тем, или иным эпизодам. Поначалу схватывались. Отец Николай быстро поумерил восторженный нигилизм Бубликова, и его же оружием (думать надо, прежде чем говорить) принудил совершенно по-другому взглянуть на Православие. И сломалось его неверие, и внутренне уже вроде бы готов был принять решение креститься, но чего-то не хватало. Какой-то совершенно незначительной мелочи. И сам не знал какой. Может просто нежелание признать себя неправым, а, иными словами, гордыня, и было той мелочью? Как бы там ни было, но на данный момент времени находился он в каком-то подвешенном состоянии, и склонить его в принятии того или иного решения могла любая, пусть даже внешне пустяковая, как дуновение ветерка, причина.

Дождавшись, наконец, когда закончилась служба и люди покинули храм, Бубликов открыл входную дверь, и так и остался стоять на пороге, пытаясь таким образом привлечь внимание отца Николая. Несколько минут батюшка разговаривал с каким-то прихожанином, и, только закончив разговор, обратил внимание на открытую дверь. Увидев Бубликова, тут же направился к нему:

– Креститься пришёл? – с улыбкой вместо приветствия спросил священник.

– Разговор есть, – угрюмо ответил Адам, и пошёл в сторону скамейки, поскольку там, не взирая на время года и погодные условия, и проходили все их беседы.

– Ну, выкладывай, – усаживаясь рядом, потребовал отец Николай.

– Ты вот меня как-то упрекнул, что имя у меня, как у первого человека, а я не крещённый, помнишь? – спросил Адам.

– И что? – не понял священник.

– А то, что он тоже, насколько мне известно, крещённым не был, – ехидно пояснил Адам.

– Не то время было, Адам! Ни Христос ещё не родился, ни Церкви не было, ни Православия. И были они, вместе с Евой, не только прародителями человечества, но и прародителями греха. Вот поэтому и упоминал его.

– Может и так, – нехотя согласился Иваныч, и замолчал.

– Ну, чего молчишь? – не выдержал отец Николай. – Не за этим же ты ко мне пришёл?

– Нет, конечно, – кивнул головой Адам. – Мучает меня последнее время всё это.

– Что это? – не понял священник.

– Всё! – поднял задумчивый взгляд Адам, и принялся перечислять. – И творение первых людей, и Эдемский сад, и змей-искуситель, и запретный плод, и древо познания добра и зла, и их враньё. Натворили, а нам теперь расхлёбывай!

– Нельзя изменить то, что уже произошло, Адам. Или тебе это не ведомо? – с улыбкой спросил отец Николай.

– Я не об этом! То, что было, конечно не изменить, но ведь можно изменить то, что есть, и то, что будет, – не согласился Адам.

– Каким же это образом?

– Воссоздать всё и как бы прожить заново.

– Что воссоздать? И Бога тоже?

– Да нет же, конечно. Я имею в виду воссоздать Эдемский сад, Адама и Еву, а древо познания добра и зла заменить на древо незнания добра и зла. Адам и Ева съедят плод от этого древа и перестанут грешить. Понимаешь? – выпалил Адам.

– Да, уж! – почесал затылок отец Николай. – Всё, вроде, готов был от тебя услышать, но такого, честно говоря, не ожидал.

– Почему? – недоумённо спросил Адам.

– Я вот тебе историю одну расскажу, а ты послушай. Очень поучительная история. Есть у меня один прихожанин. И верующий, вроде, и все правила вычитывает, и службы никогда не пропускает, и исповедуется, и вроде бы искренне кается, но свой главный грех никак победить не может. Блудит налево, и направо, а остановиться не в силах. Сколько раз я уже с ним по этому поводу беседовал, и пересчитать трудно. Вдалбливал ему, вдалбливал, что грех это смертный, что в аду за это мучиться будет, несмотря ни на какие другие заслуги. Вроде бы проняло его. Проняло настолько, что он каждый день, прежде чем лечь в постель, стал у собственной жены требовать паспорт и свидетельство о браке, чтобы, значит, не ошибиться. А потом и она стала требовать у него то же самое. Вот так теперь и живут. Прежде, чем улечься в постель, взаимную проверку проходят. Сплошной дурдом, прости Господи! Понимаешь?

– Нет, – покачал головой Адам.

– Вся беда в том, что устроил он такой цирк, показуху такую, а блудить не перестал. Вот в чём дело. Все внешние условия вроде бы выполняет, а на самом деле, видимость одна. Нет в нём искреннего покаяния, потому и отлучил его от причастия, а это, Адам, самое большое наказание для православного человека. Нет в нём всепоглощающего стремления исправить себя. И ведь не он первый, помешавшийся на этой страсти. Была бы искренность, так на всё был бы готов. Мог бы даже и оскопить себя. Таких тоже в истории было не мало.

– Погоди-погоди, отец Николай! Ты что ж это, сомневаешься в искренности моего желания? Я правильно понимаю?

– В искренности – нет, а вот в правильности пути достижения цели – да! Лёгкие пути выбираете товарищи, как сказал бы небезызвестный Владимир Ильич Ленин.

– Что ж здесь лёгкого?

– Нет в этом мире ничего труднее, Адам, чем борьба с самим собой. Это, во-первых. А, во-вторых, рассчитывать на какой-то успех в таком, образно говоря, глобальном мероприятии можно только лишь в том случае, если тебе поможет Господь, в чём я очень сомневаюсь.

– Почему? – обиделся Адам. -Чем я хуже других?

– А чем ты лучше? Другие, хотя бы думают, что верят, а ты то верующий, то неверующий – до сих пор определиться не можешь! И Библию всю чуть не назубок знаешь, а толку-то что? Как же Он тебе помогать будет? Помнишь, что Господь по этому поводу сказал? Когда Апостол Пётр, увидев Его идущим по воде, тоже решил пойти, но стал тонуть? Христос тогда объяснил, почему это произошло. Напомню: «Из-за маловерия вашего. Ибо истинно говорю вам: будь у вас вера с горчичное зерно, то вы сказали бы этой горе: «Передвинься отсюда туда, и она бы передвинулась, и не было бы для вас ничего невозможного.».

– Что ты сказал? – прервал его Адам. – Горчичное зерно?

– Ну, да. А что тебя так удивило?

Адам хотел ответить, но тут раздался женский крик:

– Отец Николай! Отец Николай!

– Что тебе, Ева? – спросил священник, обернувшись к женщине, стоявшей на паперти.

Посмотрел и Адам. Посмотрел и опешил. Там, прикрыв ладошкой глаза от слепящего солнца, стояла та самая задумавшаяся женщина, которая совсем недавно, по неведомой Адаму причине, сбежала от него. И звали, оказывается, эту женщину Евой. Такого сокрушительного удара он явно не ожидал, поэтому охнул, в глазах поплыли радужные круги, и стал заваливаться прямо на испуганного священника.

Первое, что, очнувшись увидел Адам, это испуганные глаза Евы.

– Почему ты ушла? – тихо спросил Бубликов.

– Я тебе не была нужна! – ответила Ева.

– Кто тебе это сказал?

– Сама видела. Ты ведь меня и не замечал. Будто и не было меня вовсе, – грустно прошептала Ева, и совсем уж тихо добавила, – даже ночью.

– Да? – неожиданно для присутствующих виновато-растерянно спросил Адам, тут же спохватился и стал лихорадочно оправдываться:

– Я больше не буду, Ева! Это же как помрачение! Это же как в омуте! Понимаешь? Попробуй выберись оттуда! Я больше не буду! Обещаю! Никогда! Я сейчас же крещусь, и мы обвенчаемся! Возвращайся, а!?

Увидевшие этот неожиданный взрыв эмоций обычно сдержанного Бубликова, отец Николай и Ева онемели и с выпученными от удивления глазами, открыв рты, смотрели на это из ряда вон выходящее событие.

– Неисповедимы пути Господни! – прошептал, наконец, отец Николай.

– Я согласна! – тут же поспешила вмешаться Ева, опасаясь водимо, что Бубликов может и передумать!

– Я тоже не против, но есть одна закавыка! – не замедлил и отец Николай.

– Какая? – спросил Адам.

– Покрестить-то я тебя покрещу, давно пора, а вот обвенчать не смогу!

– Почему?

– Прежде в ЗАГСе надо расписаться, а потом венчаться! Порядок такой!

– Удивляешь ты меня порой, отец Николай! Вот ты мне скажи, что важней – бумажка какая-то или венчание пред лицом Господа?

– Венчание, конечно, но живём мы в светском государстве, поэтому обязаны выполнять его законы. От этого никуда не денешься!

– А, если мы сначала повенчаемся, а потом распишемся? Так можно? Можно без крючкотворства?

– Если дадите слово, что распишитесь, – согласился священник.

– Даём! – за двоих пообещал Адам.

– В таком случае сейчас мы тебя и покрестим, а, заодно, и повенчаем! Согласны? –

обратился он к новоиспечённым жениху и невесте, которые только и смогли, что радостно кивнуть в знак согласия.

Церемонии крещения и венчания, а затем, и торжественного обеда, посвящённые этому событию, заняли несколько часов. И не было конца радости и веселья всех участников. Всех без исключения.

Глава 3

Так и начался новый этап жизни Адама Ивановича Бубликова. Новый во всех отношениях. Никогда ещё не было у него верного помощника или друга, разделявшего не только его убеждения, но и несущего вместе с ним все тяготы такой очень непростой, но интересной жизни, а тут – появилось вторая половина, и Адам радостно осознал, что это именно то, что ему так всегда не хватало. Так бывает. Что-то не даёт полноты жизни, а ты и не понимаешь, что, хотя находится этот недостающий элемент прямо перед твоими глазами. Слепота какая-то. У кого-то до конца жизни, а кто-то, как, например, Адам прозревает и жизнь начинает сверкать новыми красками, и обретает эту самую полноту во всей её законченности.

Присутствие Евы между тем, нисколько не повлияло на планы Бубликова изменить мир. Более того, именно Ева и казалась тем самым недостающим звеном в эксперименте, который задумал неугомонный изобретатель. Но, кроме появления спутницы жизни, в его голову при последней встрече с отцом Николаем пришла знаменательная мысль, которую он посчитал пророческой. Ему показалось, что он открыл тайну древа незнания добра и зла. Зря, что ли, Господь в своих словах о маловерии упоминает именно горчичное зерно? Ничего в Библии просто так, для красного словца, быть не может. Именно в этом уверял его отец Николай. Следовательно, и упоминание о горчичном зерне может иметь не только смысл сравнения с маловерием, но и для чего-то другого. Так? Так. Для чего? А вдруг именно для того, чтобы когда-нибудь какой-нибудь Бубликов додумался до сокровенного смысла того, что говорил Господь, и, вырастив древо незнания добра и зла, уничтожил последнее? Напрочь! Навсегда! Уничтожил и наступило бы всеобщее хорошо! Эта мысль настолько прочно засела в его голове, что выкорчевать её оттуда можно было только вместе с самим драгоценным сосудом, в котором она сейчас мариновалась. Вот так! Постой-постой! Так, да не так! А что же тогда будет с добром? Если до конца быть логичным, то добра-то ведь тоже не будет. Так? Так. А что же тогда будет? Во, незадача! Во, влип-то! «Что будет, то и будет! Главное, зла не будет!» – отмахнулся от явно провокационной мысли испуганный Адам.

Посвятив новоиспечённую половину во все радужные перспективы задуманного предприятия, Адам, к своему облегчению, нашёл в её лице абсолютное понимание и поддержку, что ещё более убедило его в решимости во чтобы-то ни стало реализовать свой эпический план. А что ей оставалась? Столько лет была задумавшейся, а тут на тебе – не ждала, не гадала и замуж выскочила. Сейчас главное не спугнуть своего счастья. Мужу ни в коем разе не перечить, во всём помогать, а там, глядишь, как бы невзначай, и детки пойдут. Вот оно немудрённое счастье-то!

Так и началась их совместная жизнь. Можно было бы и продолжить наше повествование, упомянуть о первой брачной ночи, но не она представляет для нас интерес, а то, что произошло на следующее утро. Проснулся Адам очень поздно, около полудня. Такого с ним ещё не случалось за всю жизнь, но Ева о привычках мужа ничего не знала, потому и не стала будить. Тем более, что он её об этом не просил. Проснулся взъерошенный и изрядно испуганный. Долго не мог прийти в себя, сидел на постели, выпучив глаза, и о чём-то молчал. Затем очнулся, позвал жену, усадил рядом с собой на постель и начал, как на исповеди рассказывать приснившийся сон:

– Только не перебивай! – предупредил Еву и начал свой рассказ:

– Приснилось мне, что проснулся я от какого-то шума. Сел на постели и вижу за столом трёх бесов, один огромный, а двое поменьше. Разговаривают о чём-то. На меня ноль внимания, будто меня и нет вовсе. Сначала почему-то слов не слышал, хотя сидели рядом, но потом глухота прошла.

– Ну, что? – говорит тот, что побольше. – Нежданно-негаданно, а придётся нам съезжать с насиженного места. Но-о-о! Не будем отчаиваться, товарищи! Такова уж судьба всех работников невидимого фронта, и мы, как видите, не исключение. Многим из нас посчастливилось довести дело до конца, и препроводить своих подопечных в последний путь. Уверенной поступью вели мы их по дороге в преисподнюю, но так бывает, увы, не всегда. И на старуху, как говорится, бывает проруха. Вроде всё у тебя распрекрасно, всё у тебя чики-пуки, а тут раз, и провал! Обидно, конечно, но не стоит предаваться унынию. Ни в коем случае! И вот, что я вам скажу – время мы здесь провели не зря, и труды наши не напрасны. Запомните это! Скажу без всякого самолюбования, поэтому есть предложение отметить это дело. Кто за? – спросил старшой и, не дождавшись согласия, приговорил, – единогласно!

– А как же младшие товарищи? – спросил самый маленький из бесов. – Тоже ведь трудились-старались?

– Не доросли! – отрезал старшой. – Нехай потрудятся с наше, попотеют, а потом уж, если заслужат, и пригласим…. может быть. Вы поймите, братва! Нельзя с ними в панибратство играть. Чуть расслабишься, и не заметишь, как он на твоём месте окажется. А место это трудами надо заслужить, потом и кровью наших подопечных. Такого, как у людей, чтобы взятку дал, и на тебе – кум королю, и сват министру, у нас быть не может. Почему многих из них называют балбесами, не думали? Нет? А вы разделите слово-то, и получите – бал бесов. Как только кто-то из них сел в руководящее кресло подобным или каким-то другим неправедным способом, так у нас и праздник, потому что нашими стараниями это случилось. То есть, наш это праздник на самом деле, а им-то, слепым, глухим и неразумным, возомнившим о себе невесть что, и невдомёк. На всю их жизнь! Понимаете? Они-то думают, что сами добились чего-то, а это наша заслуга, потому нам это и праздновать, и точка! – грохнул кулаком по столу старшой и тут же появилась четверть какой-то светлой жидкости.

– Неужели формальдегид? – с восхищением воскликнули младшие.

– Он самый! – удовлетворённый реакцией, криво улыбнулся старшой.

– А не много будет? – засомневался тот, что сидел слева.

– Да мы по стакашке. Больше ни к чему. Остальное для дезинфекции, так сказать, – успокоил старшой. Тут же и стаканы появились. Разлили, выпили и, закрыв глаза, минуту-другую сидели молча. Наслаждались, наверное. Затем старшой встал и говорит:

– Ну, что ж! Приступим к заключительной фазе!

Подошёл ко мне, провёл своим огромным когтем на указательном пальце вокруг моей головы, взялся обеими руками за череп, оторвал от головы и поставил на край стола. Затем вернулся, вытащил мозг и осторожно положил на середину.

– А тебе не больно было? – участливо спросила Ева, прервав рассказ суженного.

– Да, нет! Сон же! Да к тому же в мозгах нервов-то нет. Не больно, в общем. Но я же просил не перебивать! – с укором посмотрел Адам на избранницу.

– Молчу-молчу! – прикрыла в знак покорности рот ладошкой Ева, и Адам продолжил:

– Положил мозг на середину стола, взял четверть, разлил формальдегид вокруг, и стал ждать. Поначалу ничего не происходило.

– Для чего это? – не вытерпел один из помощников старшого.

– Учись, деревня! На будущее пригодится! Они сейчас, как кошки на валерьянку попрут, никуда не денутся!