Барракуда

– А как же! Конечно, пойду! – успокоила Мария Ивановна.

На улицу вышли, взявшись за руки. Так, как и должны выходить бабушка и внучка. Открыв входную дверь, услышали громкие крики ссоры, раздававшиеся со стороны спортивной площадки. У Марии Ивановны почему-то ёкнуло сердце. Посмотрев в сторону доносившихся криков, увидела дерущихся мальчишек. Дрались трое – один против двоих. Поняв, что этот один – Валерка, оставила Катю и бросилась к спортивной площадке. Это заметили и дети, наблюдавшие за дерущимися:

– Атас! – закричал кто-то из них. – Барракуда!

Этого крика оказалось достаточно, чтобы драка немедленно прекратилась, и мальчишки стали разбегаться в разные стороны, оставив одного недоумевающего Валерку. Мальчик часто и шумно дышал, продолжая сжимать кулаки.

– Что происходит Валера? – подбежав, спросила Мария Ивановна.

– Ну зачем вы помешали? – с досадой выкрикнул Валерка. – Теперь будут дразниться, что без вас я бы с ними не справился.

– Ты не ответил на вопрос, – не обращая внимания на возмущение, спросила Мария Ивановна.

– Они первые начали, – стал оправдываться Валерка.

– Что начали?

– Я по мячу промазал и попал Кольке по ноге, а он начал кричать, что я нарочно. А я не специально. Я случайно. А тут ещё Сёмка, брат его, начал орать, что я такой же бандит, как и папа, и меня, как и папу, надо посадить в тюрьму. Я ему и врезал, – отчитался Валерка.

– А извиниться не пробовал? – спросила Мария Ивановна.

– Не успел. Я хотел. Честное слово. А тут Колька как начал орать, а потом и Сёмка, и я забыл, что надо извиниться. А теперь ни за что извиняться не буду!

– Почему?

– Они про папу такое говорят, а мой папа лучше всех! – с ожесточением произнёс Валерка, ещё крепче сжав кулаки.

– Ну, хорошо. А что мы скажем маме? – спросила Мария Ивановна.

– Ничего, – моментально отреагировал Валерка. – Зачем ей говорить? Она и так работает день и ночь. Если вы ничего не скажете, она и не узнает.

– Похвально, конечно, что ты заботишься о маме, но, мне почему-то кажется, что она и сама обо всём узнает, – беря за руку подошедшую Катю, сказала Мария Ивановна и спросила:

– Как ты думаешь, Катя, узнает мама или нет, что Валера сегодня подрался?

– У-у-у, фингал какой, – удивилась Катя, показывая указательным пальчиком на Валеркино лицо.

Воинственность Валерки моментально сменилась испугом:

– Где фингал? – забеспокоился мальчик, ощупывая лицо. Дотронулся до уже синеющего глаза, ойкнул и опустил голову.

– Чего пригорюнился? – усмехнулась Мария Ивановна.

– Мама ругать будет, – угрюмо ответил Валерка.

– Случай, конечно, неприятный, но каждый мужчина, если он настоящий мужчина, должен защищать честь семьи. Вот, если бы ты просто так подрался, от нечего делать, или слабого обидел, то это действительно было бы нехорошо. А когда мы расскажем маме всю правду, она поймёт, что ты вынужден был так поступить, и, может быть, даже гордиться тобой будет, – положив руку на голову Валерке, успокоила Мария Ивановна.

– Правда? – оживился мальчик.

– Да ты у сестрёнки спроси, – посоветовала Мария Ивановна.

– А вот и неправда, – не согласилась Катюша. – Он каждый день дерётся, и мама говорит, что его без присмотра оставить нельзя. А ещё говорит, что он совсем хулиганом стал.

– Неужели так и есть? – удивилась Мария Ивановна.

– А ещё мама говорит…, – начала снова обличать брата Катя, но Валерка возмутился и перебил:

– Да хватит тебе болтать, балаболка!

– И никакая я не балаболка, а мама говорит…, – продолжила Катя, которую на этот раз перебила Мария Ивановна:

– Ну, всё, Катюша! Достаточно. Жаль, конечно, что наша прогулка закончилась, так и не начавшись, но что поделаешь? – с сожалением произнесла Мария Ивановна.

– Почему закончилась? – спросила Катя, явно намереваясь расплакаться.

– А раненного кто лечить будет? – спросила в свою очередь Мария Ивановна, наклонясь к девочке.

– А кто раненный? – не поняла Катя.

– Не задавай глупых вопросов, – на правах старшего брата вмешался Валерка.

– Всё маме расскажу, – рассердилась сестрёнка. – И как ты дрался, и как из-за тебя я не гуляла, и как…

– Успокойся, Катя, – остановила Мария Ивановна угрозы девочки. – Мама и сама всё узнает. Пошли домой.

– Откуда? – испуганно спросил Валерка.

– Сам расскажешь, – спокойно отреагировала Мария Ивановна.

– Сам? – не поверив услышанному, переспросил мальчик.

– Конечно, сам, – всё также спокойно подтвердила Мария Ивановна, и пояснила:

– Стыдно должно быть тогда, когда ты совершаешь какие-то неправильные поступки, а не тогда, когда признаёшься в них. Если ты в них признаёшься, значит сам понимаешь, что поступил неправильно, и постараешься больше так не поступать. А если скрываешь, значит оправдываешь себя, и можешь ещё раз повторить свой плохой поступок. Понимаете, о чём я говорю? – спросила Мария Ивановна, открывая дверь в квартиру.

– Понимаем, – ответила Катя, снимая сандалии в прихожей, и заходя в квартиру, как к себе домой. Валерка молчал, хотя слова предназначались именно ему.

– Ну, что молчишь, Валера? – спросила Мария Ивановна, доставая из серванта большую шкатулку, которая тотчас заинтересовала Катю.

– Думаю, – ответил мальчик, садясь в кресло.

– Ну, что ж, думай-думай, – сказала Мария Ивановна, ставя шкатулку на журнальный столик. Открыла её и стала выкладывать содержимое. Тут же подбежала Катя, с любопытством заглядывая в шкатулку:

– А что вы ищите?

– Таблетку от синяков, – ответила Мария Ивановна.

– А разве такие бывают? – удивился Валерка.

– «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», – ответила Мария Ивановна цитатой из Шекспира, доставая из шкатулки большой медный пятак. Услышав, как Мария Ивановна назвала брата, Катя залилась счастливым смехом, протянула указательный пальчик в сторону Валерки, и, коверкая услышанное слово, радостно повторила:

– Акация!

– Сама ты акация, – огрызнулся Валерка, и с недоверием обратился к Марии Ивановне:

– Какая же это таблетка?

– Ты знаешь, почему на теле человека появляются синяки? – спросила Мария Ивановна.

– Нет, – признался Валерка.

– Синяк – это внутреннее кровоизлияние. Оно возникает тогда, когда кровь из повреждённого по каким-то причинам кровеносного сосуда не может выйти на поверхность тела, а разливается внутри. Так вот, старый пятак сделан из меди, а медь помогает крови быстрее рассасываться. Народный метод. Понятно? Держи, -объяснила Мария Ивановна, протягивая пятак.

– Угу, – кивнул Валерка, прижимая пятак к глазу. – А к маминому приезду пройдёт? – с надеждой в голосе спросил мальчик.

– Вряд ли, – честно ответила Мария Ивановна, – но то, что пройдёт гораздо быстрее, это точно. Да и боль снимет.

Безвыходность ситуации повергла Валерку в уныние, которое, впрочем, как и у всякого ребёнка, продлилось совсем недолго. Прижимая пятак к синяку, мальчик снова заинтересовался фотоальбомом, лицо просветлело, и он принялся рассматривать фотографии. Катя присоединилась к брату, устроившись рядом, а Мария Ивановна пошла в кухню разогревать ужин.

Глава 5

Поужинали в начале восьмого. Совместными усилиями убрали со стола, вымыли посуду, и вернулись к фотоальбому. Теперь к ребятам присоединилась и Мария Ивановна, рассказывая о людях, военных кораблях и местах, изображённых на фотографиях. В начале девятого позвонила Ольга. Сообщив, что выехала и в половине десятого будет дома, попросила Марию Ивановну уложить Катю спать. Узнав о просьбе матери, Катя принялась было капризничать, но вспомнив о своём обещании слушаться, нехотя подчинилась. Мария Ивановна вместе с детьми поднялась в квартиру Брагиных, помогла Кате приготовиться ко сну и уложила девочку в постель. Время близилось к десяти, а Ольги всё не было. Женщина забеспокоилась и попросила Валерку позвонить маме. Не успел набрать номер, как открылась входная дверь. Первой отреагировала Катя. С радостным криком «Мама пришла» выскочила босая из своей комнаты, бросилась к Ольге и запрыгнула на руки. За ней, ничуть не смущаясь присутствием постороннего человека, последовал и Валерка. Ольга смеялась вместе с детьми, целовала дочь и прижимала к себе сына. Мария Ивановна растерянно смотрела на это торжество любви, болезненно остро чувствуя себя лишней и сильно смутилась. Хотела уйти, но не могла – не пройти. Натужно улыбалась, переминаясь с ноги на ногу, не зная, куда девать руки. Заметив это, Ольга широко улыбнулась, отстранила детей, подошла и неожиданно обняла женщину. Растерянность Марии Ивановны достигла предела. Наконец, Ольга отстранилась и, с благодарной улыбкой произнесла:

– Вы даже представить себе не можете, как вы меня выручили! – ещё раз обняла Марию Ивановну и поцеловала в щёку.

Пожилая женщина, известная всем в округе злобная грубиянка и матершиница, вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которую за что-то поблагодарила мама, и это воспоминание, почти стёршейся в памяти материнской любви, вызвало невольные слёзы.

Растерялась и Ольга, увидев такую реакцию:

– Ну, что вы, Мария Ивановна? Ну, зачем же так? – смущённо спросила она

и чтобы дать женщине опомниться и успокоиться, принялась с воодушевлением рассказывать:

– Вы представить себе не можете, как я забеспокоилась после звонка. Думала оставить всё как есть, и ехать домой. Думала, пусть заплатит меньше, как-нибудь переживём, но Бережкова… вы знаете Бережкова, нашего олигарха? – прервала свой рассказ Ольга, и, получив утвердительный ответ, продолжила:

– Так вот, она заявила, что за незаконченную работу ничего платить не будет. Представляете? Ну и что делать? И не обидишься ведь! Её тоже понять можно. Для неё главное – результат. Муж сказал, что помогать дочери не будет. Есть знания – поступит, а нет – пусть в посудомойки идёт! А что? Правильная позиция! Обещала заплатить ещё столько же, если дочь поступит. Пришлось остаться. Две зарплаты за два дня, представляете? Мы, конечно, с голоду не умираем, но экономить приходится на всём. А тут… Переживала только очень. Первый раз в жизни детей одних оставила. Да что ж мы тут стоим, Мария Ивановна? – спохватилась Ольга. – Пойдёмте на кухню, чайку попьём, поговорим. А? Меня Бережкова домашним пирогом угостила. Ещё тёплый, да и на вид аппетитный. Пойдёмте! – повторила Ольга, увлекая Марию Ивановну за собой.

– А мы? – раздался обиженный голос Кати.

– А вы – спать! – не терпящим возражения тоном скомандовала Ольга. – Пирог – на завтрак.

– Ну, мам… – заканючила Катя, но, встретившись взглядом с Марией Ивановной, нехотя подчинилась и пошла в свою комнату. Пожелав всем «спокойной ночи», ушёл и Валерка.

– Не слишком строго? – спросила Мария Ивановна, когда за Валеркой закрылась дверь.

– Приходится, – вздохнула Ольга. – Вы же знаете – я теперь и за маму, и за папу. Совмещаю, так сказать, хотя, конечно, мама частенько побеждает.

– Поэтому и не обратила внимания на синяк? – спросила Мария Ивановна, усаживаясь за стол.

– Только отчасти, – ответила Ольга, включая электрический чайник. – Стараюсь приучить детей самостоятельно оценивать свои поступки. Вмешиваюсь только тогда, когда очевидно не понимают, что делают. Вряд ли они этому научатся, если по каждому поводу устраивать «разбор полётов», – резюмировала Ольга, разливая чай. Достала, завёрнутый в полотенце пирог, и стала разрезать.

Сильнейший аромат рыбника мгновенно заполнил всё пространство кухни. Закрыла кухонную дверь, чтобы аппетитный запах не достиг носиков детей, уселась за стол, замолчала, и только тогда, по тому, как опустились плечи и тяжело выдохнула, стало понятно, насколько она устала. Мария Ивановна, с интересом наблюдавшая за Ольгой, поняла, сколько сил требуется этой ещё совсем не старой женщине, чтобы не опустить руки. Поняла, и внутренне восхитилась. И ещё поняла, что жалоб от неё на свою нелёгкую женскую долю не услышит. Никогда! И невольно всплыли в памяти знаменитые слова о русской женщине, которая и «в горящую избу войдёт», и «коня на скаку остановит». А как же эта, и волею судьбы, и по собственному желанию, взвалившая на свои хрупкие плечи весь ворох нескончаемых повседневных забот, женщина? Почему её повседневный подвиг не воспевается поэтами? Потому что привыкли? Или потому, что она и сама не знает, как жить по-другому, и не умеет, а главное, и не хочет. Откуда это самоотречение? Откуда эти нескончаемые силы? Где берёт их и восполняет? А в любви и берёт! Любовью и восполняет! Неиссякаемый источник! И нет в её покорности своей доле ничего униженного, ибо самопожертвование и есть любовь! А разве любовь может унижать? И ещё поняла, что обманывала себя всю жизнь, превратив свою любовь, по сути, в ненависть. Чего ради? Для сохранения любви? А на деле-то что вышло? А на деле вышло, и сама не заметила, что любовь стала просто ненавистью. К кому? К чему? И ответ у неё был только один – к любви! Поняла как-то в одночасье, без всяких тягостных дум и сомнений. Поняла и ужаснулась. Ужаснулась простоте и очевидности этой мысли, хотела тут же поделиться с Ольгой сделанным открытием, но сдержалась. Отвыкла от откровений. Заметив, как вдруг изменилось выражение лица Марии Ивановны, Ольга неожиданно предложила:

– Мария Ивановна! А может по маленькой?

– Чего вдруг? – удивилась Мария Ивановна.

– Ну, почему же вдруг? Во-первых, работа закончена, а, во-вторых, вы первый раз в гости пришли. А? Домашняя настойка. На рябине. А есть ещё на бруснике. Мама готовила. Большая искусница была. Мы редко когда в магазине спиртное покупали. Только шампанское, пожалуй, на Новый год. А так, только маминым и пользовались,– стала уговаривать Ольга, открывая маленький бар. Достала полулитровую бутылку, наполненную ярко малиновой жидкостью, и радостно улыбнулась:

– Вот! На малине, кажется. Или на бруснике. Ну, да какая разница! – махнула рукой, ставя бутылку на стол, и озабочено спросила:

– А муж ваш беспокоиться не будет? Может стоит предупредить?

– Не будет, Оля, не будет. Отбеспокоился мой Николушка. Месяц как похоронила, – совершенно спокойно, как будто речь шла о каком-то заурядном, не стоявшем внимания событии, ответила Мария Ивановна.

– Да как же так? – удивилась Ольга. – Вроде в одном подъезде живём, а похорон никто и не видел.

– Он в Питере умер. В больнице, – опустив взгляд, стала рассказывать Мария Ивановна. – Я его оттуда забрала, да сразу и на кладбище. Заранее всё приготовила. Потому и не знает никто.

– Простите, Мария Ивановна, не знала. Ну, тогда уж выпить просто необходимо. За упокой души. И маму помянем, – сказала Ольга, разливая настойку по небольшим бокалам. Подняла левой рукой свой бокал, истово перекрестилась, произнесла: «Упокой Господи души усопших раб твоих Марии и Николая и даруй им Царствие Небесное» и, не чокаясь, выпила. За ней последовала и Мария Ивановна. Сели и стали закусывать рыбником. Наступившее молчание прервала Ольга:

– Давайте ещё по одной, – предложила она, и, не услышав возражений, наполнила бокалы. Выпили молча, без произнесения тостов, и снова принялись за рыбник. Первой утолила голод Ольга. Выпитая настойка приятно согревала тело, и, расслабившись, она откинулась на спинку стула.

– Хоть не пей, – грустно сказала и замолчала.

– Почему? – не поняла Мария Ивановна, доедая пирог.

– Маму вспоминать начинаю, – призналась Ольга. – А как только маму начинаю вспоминать, так и всё это несчастье вспоминается.

– Ты о чём?

– Помните, как вы весной ночью отчитывали нас за шум в подъезде? – без всякого осуждения спросила Ольга.

– Это когда вы с Виктором в грязи и крови были и еле держались на ногах?

– Ну, да. Только мы трезвые тогда были, а вы подумали, что пьяные. Трезвые мы были, – повторила Ольга, опустила голову и замолчала. Мария Ивановна понимала, что продолжение последует, поэтому никаких вопросов задавать не стала, а просто ждала. Через какое-то время Ольга подняла голову, наполнила бокал настойкой, выпила и продолжила:

– Я тогда решила попробовать поставить в школе детский спектакль на английском языке. Текст запоминался с трудом, да ещё и сценическому искусству надо было хоть в какой-то степени обучить, поэтому репетировали очень много. Никому не хотелось ударить в грязь лицом. В тот день тоже репетировали, пока сторож не выгнал. Около десяти, по-моему, закончили. Пока суть да дело, вышли около половины одиннадцатого. На проводы девочек, полчаса, наверное, ушло. Только затем отправилась домой. Подошла к перелеску, который отделяет автобусную остановку от наших домов и остановилась. Страшно вдруг стало. Сотни раз по нему вечером ходила и ничего, а тут, страх какой-то животный. И пути другого нет. И на помощь никого не позвать. Знаете ведь – после десяти на улице как в пустыне. Можно и до утра без толку прождать. Виктор в тот вечер на тренировке был. Он с детства занимался боевым самбо. Отец, офицер-десантник, приучил. У него тренировка в десять заканчивалась. На автобусе полчаса. Значит ждать его на остановке бесполезно. Постояла я постояла, набралась духу, да и пошла. Как в омут нырнула. Не успела и десяти шагов сделать, как из-за кустов вдруг выскакивает мужик, хватает меня и молча тащит в перелесок. До сих пор не могу передать, что чувствовала. Паника и страх были такие, что даже голос потеряла. Пыталась сопротивляться, но, когда услышала ещё один мужской голос, попросту обессилила. В общем, повалили меня на мокрую траву, дождливо в тот день было, одежду срывать начали. Я хорошо запомнила, что всё задавала и задавала себе один и тот же дурацкий вопрос: «Да что же им от меня нужно?». Задавала даже тогда, когда они меня насиловать начали. Опомнилась от звука открывающейся автобусной двери. А как приехал сам автобус почему-то не слышала. Вы ведь знаете, что этот лязг, он же как выстрел, за квартал услышать можно. Поняла, что, если открылась дверца, значит кто-то приехал, и стала звать на помощь. А тот, который насиловал, рот мне начал ладонью затыкать, чтоб не кричала. Укусила его, что есть силы. До сих пор помню вкус крови. А потом как в яму провалилась. Ударил меня чем-то по голове. Может и просто кулаком. В общем, потеряла сознание, очнулась, а надо мной Виктор склонился. «Оля! Оленька! Да что же они с тобой сделали?» – слышу, а сама понять не могу: «Чего это он причитает? Что со мной вообще происходит?». От холода стала приходить в сознание. Отстранила его, хотела подняться и увидела, что голая. Совсем. Тогда только и вспомнила, что произошло. Вспомнила и начало со мной происходить что-то странное. Только что были какие-то силы, вроде бы и думать о чём-то могла, а тут разом всё ушло. Страх ушёл. Ушёл и силы все забрал, и разум. А может и душу в придачу. И опять какой-то провал. Как меня Виктор одевал, как шли домой, совсем не помню. В сознание пришла от вашего крика: «Пьянь подзаборная!». Будто свет кто-то во мне включил. Очнулась, и сразу же нахлынули и стыд, и боль, и обида. Под душ захотелось. Очень. Отмыться. Почему-то думала, что вместе с телом, можно от этой грязи очистить и душу, но я, конечно же, ошибалась. Тело отмыла, а душа болела всё сильнее и сильнее. Заснуть до утра так и не смогла. Лежала в каком-то оцепенении. Думать о чём-то вообще не могла. Казалось, вся боль мира собралась во мне. Как выдержала, до сих пор не понимаю, – тихо сказала Ольга, и на секунду задумалась. Мария Ивановна, боясь как-то помешать этому внезапному откровению, не смела поднять взгляд, и напряжённо смотрела в пол, ожидая продолжения, и оно последовало:

– Утром встала, как обычно. Допустить, чтобы узнали об изнасиловании, не могла. Договорились и с мужем, и с мамой, что об этом никто не узнает, потому что тогда придётся забыть о любимой работе. Этого я себе позволить не могла. Сами знаете – скрыть что-то в нашем городе невозможно. Меня до сих пор поражает несправедливость общественного мнения по отношению к изнасилованным женщинам. Никак понять этого не могу. Изобьют женщину, ограбят или, не дай Бог, убьют – потерпевшая. Все жалеют, соболезнуют, стараются помочь, кто чем может, а, если изнасилуют, то тут же эта жалость как будто растворяется. Ну, не то, чтобы растворяется. Другой какой-то становится. Вместе с жалостью и осуждение появляется, мол, сама виновата. Не крутила бы хвостом, так ничего бы и не случилось. А ещё нездоровый интерес. Похабно – липкий какой-то. Это пугало больше всего. Из дома боялась выйти. Думала, почему-то, что все уже давно всё знают. Как в школе появляться после такого? Как детям в глаза смотреть? Словно пружина вся сжалась. Собираемся мы, а тут звонок в дверь. Открываю – полиция. «Ну, вот и конец, – думаю. – Всё уже известно.» А они, оказывается, за Витей пришли. Прямо при детях и маме набросились на него, хотя он совсем не сопротивлялся. Ударили несколько раз, на пол повалили, наручники надели. И всё с криком, угрозами, матом. Мы как остолбенели. А они его подняли и повели. И, главное, никто и не удосужился объяснить, за что забирают, что он натворил. Если бы не успела спросить, что всё это значит, так бы и не сказали. Но я успела, и офицер ответил, что забирают за убийство. Час от часу не легче! Маме, сразу после их ухода, плохо с сердцем стало. Уложила на диван, скорую вызвала, но бесполезно, хотя врачи быстро приехали. Приехали, а она уже мёртвая. Инфаркт. Увезли в морг. Вот так, Мария Ивановна, в одночасье всё и рухнуло. Вчера ещё и дружная семья, и радости, и планы, и мечты какие-то. Хоть и не задумывалась, конечно, об этом, но всё казалось вечным и незыблемым. А тут раз и нет ничего. Как ветром сдуло. И муж любимый был и мама, а тут… . Села я на стул, и сижу. И не вижу ничего, и не слышу. Говорят, что существует болевой шок, когда человек вроде бы должен кричать от непереносимой боли, а он её не чувствует совсем. Вот и у меня, наверное, наступил этот самый шок. Что делать? Почему это всё? За что? Поди разберись. Вроде бы и жили, как все, и зла никому не делали, а тут на тебе. Воистину говорят: «Пришла беда – отворяй ворота!». Кто-то в таких ситуациях напивается, кто-то рыдает, кто-то даже и руки на себя наложить готов, а я – нет. Я просто опустошённая какая-то стала. Оболочка одна. И дети. Я только потом вспомнила, что дети почему-то не плакали. Совсем. Будто всё мимо них прошло. Но то, что они совсем другими стали, я почувствовала. Ну, так вот. Сидела я так, не знаю сколько, пока не услышала: «Хлебушка хочу!». Катюша хлеб любит почему-то больше всяких сладостей. Вот её-то голосок, как будильник, и пробудил сознание, – сказала Ольга и остановилась, увидев, как при последних словах вздрогнула Лидия Ивановна.

– Простите, Мария Ивановна. Не знаю, что вдруг на меня накатило, – стала извиняться Ольга. – У вас, поди, и своих забот хватает, а тут я …

– Ну, что ты, Оля? Ну, что ты? – взволнованно перебила Мария Ивановна. – Продолжай. Для меня очень важно то, что ты рассказываешь. Очень! Очень близко, понятно и важно! Ты даже не представляешь, как! Я тебе потом всё объясню. Хорошо? – попросила Мария Ивановна.

Ольга кивнула в знак согласия и продолжила: