Помоги проекту - поделись книгой:
Вылез поверх мешка, стараясь не наступить на Алексея, недовольно принюхался и сдернул с ног носки. Фуу… Вчера как-то было не до этого, а сегодня, раз есть время и туалет с раковиной, он пойдет и постирает. А потом зацепит их за резинки своего рюкзака сзади, пусть развеваются флажками и сушатся. Одернул термик, вылез из палатки, натягивая синтепоновую жилетку (хорошо, что не оставил с коробками в лишних вещах в Тель-Авиве, как планшет и электронную книжку!), осмотрелся… И замер.
Он словно вернулся в свой сон – в оливковом саду, где они встали вчера на ночлег, было молочно-туманно. Палатка Богомилы, что стояла в трех метрах от его палатки, была почти не видна, а уж Фарковские, поставившие свою, как и в прошлый раз, в стороне, не были видны вовсе. Он опасливо потер левое колено и сделал шажок к столу с лавками, где стояла его барсетка с умывальными вещами. Ничего. Еще шаг. Нормально. Мистические настроения схлынули, смытые иронией. Ну, туман, ну, колено… Как там, в песенке одной? «Не ссы, степняк, ты умер не зря…» Насвистывая мелодию и помахивая барсеткой, он пошел в направлении к туалету.
В «Эм», как он помнил, не работало электричество, но сейчас утренний белый свет проникал в щель над приподнятой крышей, и он, отворив скрипучую дверь, вошел и бросил барсетку на умывальник. Умывание, чистка зубов и бритье (как обычно, щеки и шея, усы и бороду чуть подровнять) принесло привычную успокоенность, настроив его на рабочий лад. Прихлопнув щеки экстрактом календулы («Освежить?» – вспомнилось вдруг ему из посещения парикмахерской в глубоком советском детстве), он вытянул из кармана грязные носки, намылил их, прополоскал, еще намылил, пошоркал, смыл, опасливо понюхал… Пахло мылом, и он, удовлетворенно отжав их, сунул в край кармана. Дверь скрипнула двойным скрипом, и он вышел в туман одновременно с Богомилой – она шла из своего «Же».
«Олександре Iвановичу! Чу! Доброго ранку вам! Налякали дiвчину з ранку, день зроблений?»
«Наля… – что? Что сделал?» – он был обескуражен эти внезапным столкновением. «Шо, шо… Напугали, вот шо». Она улыбалась ему, а потом дернула за руку: «Идем уже!» Пошли сквозь туман и деревья, как в его сне. Он хотел было, повинуясь порыву, рассказать ей об этом своем мистическо-метеорологическом видении, но сдержался. Спросил вместо этого: «Как спалось?» – «Та нормально. Прохладно пiд ранок, и Регина весь час пiд бiк попадается, а так все годно». Скосила глаза на него: «А вы, Олександру Iванович, як ви спали?». Он рассмеялся: «А так же. Алексей дюже длинный попался. А вот мерзнуть – не мерз. Спальник у меня теплый, хороший!»
Они подошли к палаткам. У столика уже возился со своим «керогазом» Алексей, не пожелавший покидать свой спальник. Теперь он был накинут ему на плечи, теплым плащом. Рядом шуршала продуктами Регина, ярко отсвечивая красной курткой. Повернулась на подошедших, уперла руки в боки. «Пришла? Ну, Богомилка, ты и беспокойная, как… Как… ну, как змеюка как
Он растерялся от такого поворота разговора, развел руками: «Так мы ж там уже с Алексеем… Тесновато будет втроем…»
«Так, Богомила, давай, не стой, собирайся!» – Регина снова отвлеклась на воспитательный процесс, и он отошел, немного ошеломленный. Принялся собираться сам, потом подоспел Алексей, поставивший вариться утреннюю кашу «з волоським горiхом i родзинками», в которых он определил, заглянув в котелок, грецкий орех и изюм. Алексей помог свернуть палатку, потом убежал снимать кашу и умываться, а он, достав камеру, решил поснимать. Оператор из него, конечно, никакой, но все-таки…
Пока возились, туман соскользнул с утренним ветерком и пропал. Показался Леонид, стремительно шагающий на своих коротких кавалерийских ногах, обтянутых трико, к велосипедам. Поднял вверх руку с чем-то в ней зажатым, обнажил в экран ровный ряд белых зубов: «Всем доброго утра! Вторая ночь на этой земле, сегодня уже третий день похода! Сейчас замеряем давление в шинах вот этим манометром, подкачаем, поедим – и поедем!»
Камера скользнула на Регину, затягивающую под подбородком красный шлем, превратила плотно сжатые губы в сладкую улыбку: «Ой, Сашко… Снимаешь? Ну, Саша, сегодня ты войдешь в историю. Нам надо пройти пятьдесят километров, из которых половина – сплошного подъёма, и ты войдешь в Иерусалим. Так что сегодня запасайся силами!» Он хмыкнул, продолжая снимать: «Вот уж точно – войду! Вряд ли въеду…»
Наезд на кроны деревьев и небо, потом соскользнул вниз, к соседнему столику, где на лавочке лежала уже готовая к отъезду Богомила. Подошел: «Ну, несколько слов?» – «Шо, сказать надо? А шо говорить?» – «Ну чего ты ожидаешь от этого дня?» – «Чтобы он закончился… Ну, закончился нормально, чтоб мы все дошли в Иерусалим… Чтоб проколов не было! Самое ужасное, когда ты устал, в горочку путь, а тут – на тебе! – прокол. – Она помолчала, потом ее глаза блеснули: И сегодня нас ждет ведь хостель! Я так чекаю этой возможности – залiзти под горячий душ! И намазать, наконец, руки и лицо. А то меня тут с утра только и делают, что гоняют, как муху». Она стрельнула глазами в сторону Регины.
Появился Алексей, свежеумытый, бодрый, заглянул в камеру. «Идем сегодня в Иерусалим! То, что раньше люди делали годами, мы должны сделать за день. И это будет нелегко, двадцать пять километров сплошного почти подъема – это хорошее испытание. Но, зато там нас ждет отдых. Кушаем и идем?»
По трассе двигались уже установившейся колонной, которая сбивалась только в населенке – впереди Алексей в патриотичных «жовто-блакитних» шортах и майке, потом красненькая Регина, верхом на своем незагруженном красненьком «Тошике» (у нее велосипед имел имя, и она с ним иногда разговаривала, вызывая гримасу на лице Богомилы), потом шли Фарковские – облегченная Татьяна и загруженный Леонид, похожий на краба, припавшего к рулю-барану, потом крутила педали Богомила, а он – замыкал.
Шли парковыми дорожками, по проселку, немного крутнулись, когда Алексей потерял сигнал GPS, но потом выехали к границам парка, встали «на передых» на смотровой площадке, где открывалась панорама с видами, от которых захватывало дух. На западе виднелась черепаха Модиина, который они обогнули вчера, внизу раскинулся большой сельскохозяйственный пруд (не покупаешься, все заграждено, сказал Алексей, предупредив все вопросы), а за прудом, на северо-восток, в холмы уходила их дорога. «Вон, туда – в Иерусалим…» – «Что, вон те подъемы? Это уже двадцать пять кэмэ нашего кошмара?» – «Та ни, это так, разминка…»
Спускались по каменистой крутой дороге в обратном порядке – он ушел вперед, на развилках ждал Алексея, тот рукой показывал направление, и он уходил в спуск. Ему это нравилось – лететь вниз на загруженном велосипеде, проверяя себя на устойчивость, способность к остановкам и притормаживанию, огибать колеи и камни…
У пруда перед подъемом вновь встали обычным строем. Прошли холмы, где он периодически толкал велосипед пешком, а потом несся вниз, всех догоняя. Вышли на асфальт: «Ура, цивилизация!»
Проскочили городок, где Алексей прикупил еще литр бензина для горелки, а они, стоя на заправке, пытались поймать местный вай-фай, чтобы отзвониться или отписаться по вайберу или скайпу. Фарковские пили местный кофе, Регина, поглядывая на их стаканчики, ругала местные цены, Богомила улыбалась в небо.
В мошаве, маленьком поселке с названием Месилат Цион встали на обед на детской площадке. Алексей колдовал у своей горелки над борщом, Регина деловито резала здоровенный шматок сала, шелушила чеснок, разворачивала серый хлеб-нарезку, Фарковские набирали воду в местном фонтанчике, Богомила бродила по площадке, заглядывая во все углы – на горку, спиралью спускавшуюся к мягкому обрезиненному полу, на трубу с окнами-иллюминаторами, качала зайцев на упругих пружинах с сиденьями на спинах и ручками-держалками на ушах. Заметив, что он наблюдает за ней, улыбнулась, стряхнув с лица задумчивость и пропела почти: «Что, Олександр Ивановичу, нравится дитячья площадка?» – «Хорошо здесь», – кивнул он. «Да, и нам хорошо, и деткам дуже гарно… – она оживилась, кивнула в сторону Алексея и Регины: А борщик украиньский будете кушать? З сальцем, з часником…» – «Борщик-то да, это тема. А вот сальца – ни, не ем я сала вообще» – «Як жеж так? – удивилась Богомила. – Почему? С хохлами поехалы, а сало не едите?»
«Ну-ка, Богомилка, прекрати оскорблять свою страну! – оторвалась от нарезки сала Регина, свела брови. – Ишь, хохлов она нашла тут!» – «Так я ж жидовка по бабушке!» – Богомила насмешливо повернулась к Регине. Та дернула головой: «Ну вот и оставайся тут, на своей родине. Исторической…»
Он среагировал снова, интуитивно встав между ними: «Регина, а можно мне з вашего сала трошки мясца срезать? На бутерброд только?» – «Да какое оно мое, сало это, Сашенька! На мне столько сала не будет никогда! – запела, отвлеклась Регина. – Да режь на здоровье!»
Он накромсал мяса с кусочков копченого сала, придавил двумя кусочками хлеба, хрустнул чесноком… В ожидании борща импровизированный сэндвич пошел неплохо, под местную воду из фонтанчика.
«А знаете, – обратился он ко всем, уже подтянувшимся к котелку с борщом, – как у нас на телевидении Украину представляют?» Все воззрились на него с удивлением. «Вот, ходят у вас по улицам Киева правосеки в нацистской форме и зигуют везде. Всех заставляют на мове говорить. А еще образ появился в среде наших «патриотов» такой, очень для этих мест актуальный – «жидобандеровцы». Слыхали?»
Регина аж поперхнулась от неожиданности: «Шо? Жидо…бандеровцы? Это как?» – «Не слыхали… – засмеялся он. – А вот так. Такой вот гибрид слепили в нашей с вами гибридной войне».
«Ну, жидов-то у нас хватает, как и везде, – кивнула Регина, отправляя в рот бутерброд. – Особенно во власти. То майдан мутить, то деньги делить, это они мастера…»
Регина была абсолютно незамутненной бытовой антисемиткой, и ее простота его даже восхищала. Он, слушая периодически ее сентенции, поражался способности этого ума так сочетать в себе всё: резко пахнущий квасом патриотизм, антизападничество, способность видеть во всем еврейский заговор, радушие и гостеприимство на уровне группы и вполне себе русский язык вместо мовы. «Прям классика «авторитарной личности» по Адорно, – думал он. –Хоть сейчас экспонатом на лекцию по социологии».
Алексей, доедая свою порцию, предложил: «А шо, любi друзi, давайте соответствовать образу? Теперь, каждое утро начинаем с того, что зигуем, а потом заставляем Александра кричать «Слава Украине!» – «Угу, – кивнул он, дуя на горячий борщ, – а еще скакать будем, с криками: «Хто не скаче, тот москаль!».
Все засмеялись, представив себе это утро нового дня, лишь Регина наставительно подняла палец, глянув на него: «Разве ж москаля этим исправишь?»
«Это кто это москаль тут? – притворно обиделся он. – Сибиряки москалями никогда не бывали!»
«Сибирь… Большая такая она, – Богомила вытирала хлебом тарелку, потом отправила кусочек в рот. Взгляд ее был задумчив. – А я хотела бы жить в России. Може, и в Сибири навіть. Втомилася від нашої бідності. Від чехарди цієї. А у вас там стабільно …» Он с интересом посмотрел на нее, усмехнулся: «Ага, стабильно. Как в морге после отбоя. Все лежат по своим полочкам, коченеют, ждут, кто вскрытия, кто похорон. Иногда разговаривают, критикуют врачей» – «Ну, не знаю. Пожили б ви в нашому бардаку і з нашими зарплатами …» Регина отставила тарелку, уперла руки в боки, набрала воздуха: «Ох, Богомилка! Всё тебе не так! И страна не нравится, и бардак наш не люб… Езжай уже в Рашу, там тебя ждут с распростертыми объятьями! А мы в Украине как-нибудь сами разберемся, повыгоняем олигархов еврейских, наведем порядок!» Он примирительно поднял руки, смеясь: «Всё, всё, брейк! Ну хотите, я попрыгаю?» Богомила обожгла его взглядом, махнула косой, усмехнулась: «А шо? Полезно після обіду пострибати, укласти все…»
После чая все поразбрелись по площадке полежать полчасика в тени. Он подошел к Регине, доверительно тронул ее за плечо. «Регина… Как бы это… В общем, вы бы еврейскую тему не эксплуатировали так откровенно? А то, мне кажется, что Фарковские они тоже… не очень украинские украинцы. А вы – «жиды, жиды».
Регина растерялась: «Ну… А чего я такого говорю? Все жеж правда! Есть евреи, а есть жиды…» Он засмеялся: «Так что ж вы сюда, в самое сердце жидовское поехали?» – «Так надо же посмотреть, как они живут. Ну, и тут не только евреи, тут же и наше православие, и вся история…» Он отошел, привалился на лавочке неподалеку от Богомилы, поморщился: да, горбатого могила… И вообще, зря он столько чеснока слопал с бутербродом, теперь припекает не только сверху, но и изнутри.
Богомила приподняла голову, неожиданно подмигнула: «Что, Александр Иваныч, пытаетесь воспитать весь мир?» Эта неожиданная очень русская речь обескуражила его: «Да куда мне! Мне бы себя воспитать…» – «Не поздно?» – «Та ни, трошки есть запас, лет на пять-десять». – «Да вы оптимист, Александр Иваныч. И романтик…» – «Есть маленько», – сказал он, укладываясь. – «Ну, вы тогда водички попейте. А то чесночок – тяжелая пища для подъема в двадцать пять кэмэ», – она тоже легла, опустив свой козырек на глаза.
«Да кто она такая, эта Богомила? – думал он, прикрыв глаза и пытаясь расслабиться. – Странная какая-то, право слово. Все остальные – понятны, более-менее. Алексей – начинающий гид, пытается поймать свою струю в линии поведения с клиентами, с лидерством у него, правда, так себе, заявка по факту есть, а решительность… ну, может, тут я ошибаюсь. Регина – типичная продавщица сельмага, вдруг разбогатевшая слегка на каком-то своем бизнесе. Отсюда все эти внутренние стычки повадок и амбиций. И в Марокко она была, и на Кипре, не говоря уже о Таиланде, и шуба у нее дома песцовая, а сама копейку считает, кофе на заправках и хочет взять – и не берет. А может еще и держит линию с Алексеем, тот, похоже, в очень экономичном режиме решил путешествовать. Фарковские – сами по себе, сразу дистанцировались, бизнесмены, типа повыше классом, чем Регина, видно, как ее вульгарность их дергает. Хотя – точно самоучки, не аристократы, «из разночинцев», как раньше говорили. А Богомила…». Он заметил, что ему приятно думать о ней. Приоткрыл глаз, глянул на соседнюю лавочку. Красивая, стройная, молодая, да, наверное, около тридцати. Молодая, а когда говорит серьезно, то будто и ровесница его. Говорит… Эти мягкие интонации, переход на украинский, улыбка – все это словно что-то прятало, скрывало какую-то тайну. «Романтик!» – фыркнул он про себя. Вот уж точно заметила. Он – романтик. А еще – кто он? Вот о всех он уже составил мнение, а о себе? Кто он, Александр Иванович, пятидесяти одного года, священник, турист, женат уже больше тридцати лет, четверо детей, трое из которых выросли уже, а четвертая вошла в тот «нежный возраст», когда критичность к родителям превышает всякую критическую массу авторитета… Он подумал о жене. «Брак без брака». Ну, почти… Он никогда ей не изменял, кроме одного раза, тогда, в самом начале их жизни, когда он пришел из армии, откуда писал каждую неделю романтические письма – ей и их маленькому сыну, а вернулся и «любовная лодка разбилась о быт». Было трудно, она уходила, потом он, потом опять она. Соня вплыла в его воспоминания немым укором, черт, черт, как все это пошло и глупо было… Как в песенке: «Подруга друга…» Соня тогда просто подвернулась ему в тяжелый период, когда он остро чувствовал свое одиночество, она просто вошла в его эти полгода блужданий вне дома, ничего не требуя, никак не заявляя прав, как там, в песне? «Она была робка и молчалива…», и это его начинало бесить и тяготить, ну, он же не Раскольников, а она, хоть и Соня, но не Мармеладова… Кончилось все так же внезапно, как и началось, он вернулся домой, в семью, а потом, спустя год, Соню накрыло лавиной на Алтае, всех спасли, всю группу, а она задохнулась, и он тоже задохнулся вдруг, будто лишился воздуха, будто сверху – тонна плотного снега. Ее привезли хоронить в Энск, и он был там, на службе, когда ее отпевали, смотрел в гроб и не мог поверить, и только один вопрос по кругу в голове ходил: «Зачем? Зачем? Зачем? Зачем?…» А когда на кладбище все разошлись, он остался один на один с этим вопросом, к нему подошел отец Василий. И нет, не сразу всё это так сложилось, но уже сейчас он понимал – отсюда всё и пошло, от закрытых глаз Сони, в которых он видел снег, от этого проклятого вопроса… Два года его ломало и корёжило, но рядом был отец Василий, и жена всё приняла покорно, что было на неё не очень похоже, и этот путь, от купели крещения до рукоположения, сначала в диаконы, а потом и в священники, мелькнул одним днём, десять лет, как один день, как отпустительная молитва…
И он, конечно, не мог остаться в Энске. Тогда ему предложили поехать в маленький городок Сонск, моногород с умирающим заводом, за тысячу километров от Энска. Там всё нужно было делать почти с нуля, он согласился, и они, всей семьей, тремя тогда еще детьми, снялись и уехали из города, уехали чтобы начать всё с чистого листа, как и хотел. И – почти двадцать лет. Целая жизнь. Разная. Старшие, трое, выросли и разъехались, кто куда – учиться, работать, замуж… А он вдруг опять затосковал, почувствовал – если они не снимутся отсюда в ближайшее время, если он не начнет сначала – все, ему конец. Он выйдет в тираж. Еще лет пять, от силы – десять. И – что? Приходской священник в трех маленьких стагнирующих приходах? И горы уже не радовали так, как раньше, не радовали бесконечные походы с детьми уже тех, кто когда-то подростком ходил в горы с ним. Он чувствовал – надо рвать этот круг, что-то менять. Но не веру, конечно, и, наверное, не служение, не так радикально. А что? Город? Страну? Планету? Кто и куда его отправит? В миссию на Марс?
Он усмехнулся. Кто они все, люди в этой группе – это, конечно, интересно. Но пока он не поймет кто он сам – он ничего не изменит. И да, Богомила – тоже загадка. И имя у нее странное. Надо спросить ее как-то об этом ее странном имени. Соскользнув с неприятных мыслей о себе на приятные о Богомиле и осознав это, он хлопнул себя ладошкой по лбу и сел. Пора вьючить велосипед…
Подъемы начались сразу после обеденного перерыва. Затяжные, многокилометровые, которые он преодолевал в основном пешком, ртом хватая воздух и проклиная себя за чеснок. На одном из редких спусков, обогнав колонну, он встал у автобусной остановки, напился и достал батончик мюсли. Подрулила Богомила, скрипнула тормозами. «Хочешь? – он протянул ей батончик. –У меня есть еще» – «Дякую…». Богомила взяла батончик без церемоний, он достал себе еще. Съели. «Ммм… Вкусно! Я такого не ела». – «Хочешь еще?» – «Та ни, потом!»
Мимо них, не останавливаясь, пронеслись Татьяна с Региной. «А где Леонид и Алексей?» – он тревожно всматривался в поворот, откуда они шли. «Да, кажется, у Леонида с животом что-то, а Леша его ждет. Догонят». Богомила сдернула очки со шлема, надела, став похожей на диковинную стрекозу, и хлопнула его по плечу: «Ну что, Раша, летс гоу?»
Потом, уже почти в сумерках, были узкие «торчки» подъема в каком-то ущелье, где «полоса отчуждения» пошла уже по самому краю, и машины опасливо объезжали его, толкающего велосипед в гору, как Сизиф толкал свой камень.
У самого города, когда уже только луна и его фонарик освещали путь, он понял, что остался один на один с этим треклятым подъемом, вечным, как этот город, нескончаемым подъемом. Обогнал его Алексей, крикнув, что дорога одна и они ждут наверху, отстала Татьяна ждать мужа, а он шел, сначала по краю дороги, а потом по какому-то тротуару, вдоль огромного каньона, который заливала темнота, как река, дышал ненасыщающей свежестью, плещущей из темноты, смотрел на отблескивающие в свете луны купола какой-то церкви, шел на ногах, которые уже не хотели никуда идти, шел вверх, упрямо толкая свой тяжелый велосипед, шел и репетировал свою последнюю речь. «Алексей, ребята! Вы меня простите, но я, кажется, не очень рассчитал свои силы. Я оттягиваю группу, а впереди еще так много всего, пустыни и километры. Наверное, и вам и мне будет проще, если я останусь тут, в хостеле, поживу, посмотрю Иерусалим, а потом, к концу похода, подъеду к вам в аэропорт. Давайте договоримся о месте и времени встречи?»
Город начался там, где закончился этот подъем, начался фонарями, гонящими тьму прочь, веселым треньканьем трамвая и площадкой, на которой три фигуры с велосипедами махали ему рукой. Он дошел…
…Фарковский действительно заболел, это стало ясно, когда они вошли в комнату в хостеле, и тот мешком со стоном упал на ближайшую кровать. Комната была прокурена, кровати стояли «вертолетами» в два яруса, и он занял угловую нижнюю, Алексей кинул вещи наверх.
Леонид буркнул: «Отлежусь», сдернул кроссовки и залез под одеяло, Татьяна хлопотала рядом, копаясь в аптечке.
Он распаковал рюкзак, кинул вещи на верхнюю кровать рядом, кивнул Богомиле: «Занимай половину. Будет твой шкафчик». Она благодарно кивнула, начала дербанить сумку.
«Тут душ есть в номере, а еще – два в коридоре, в конце, – сказал Алексей. – Я пошел мыться». Когда он вышел, повисла тишина. Потом Татьяна напряженно сказала: «В номере… Это, что ли, номер? Прокурено все, окон нет, не проветришь…» Регина судорожно сглотнула, но промолчала. Богомила скрутила что-то в полотенце, пропела: «Я в дуууш!» и хлопнула дверью. Отвернувшись от всех, тяжело дышал Фарковский.
«Так, – сказал он, понимая, что надо что-то сказать, но не очень себе представляя, как все это напряжение разрядить. – Я так понимаю, что за все уже уплачено, и ничего мы тут не изменим. Примем, как есть. А есть – что? Чистая простыня, крыша и горячая вода. И еще в кухне, говорят есть горячий чай и кофе – бесплатно и с сахаром. Ну, немало уже. И еще – завтра день отдыха». Он встал, подхватил полотенце и сумочку: «Я тоже пошел мыться».
Потом все пили дармовой чай в ожидании ужина, сидя в маленькой уютной комнатке с широким угловым диваном. Кто-то юзал вай-фай, кто-то блаженно дремал, прикрыв глаза. Разложив по тарелкам чечевицу с тушенкой, Алексей предложил обсудить завтрашний день. «Есть экскурсовод за двести баксов, на весь день. Она сказала, что часов восемь гарантирует по старому городу и окрестностям. Берем?» – «А шо, Леша, сами мы не сможем походить?» – Регина просительно вскинула глаза. – «Дак шо ж мы сами-то увидим? – сказал Алексей. –В прошлый раз мы вот так сэкономили и ничего не нашли толком. Ничего не увидели. Не, я готов выложиться на экскурсию, кто еще?» – «Ну раз так, то и я» – кивнула Регина. «Я – за» – просто сказала Богомила и глянула на него. «Ну да,– он кивнул, – конечно. Как тут разбираться без Вергилия?»
«Мы не идем, – Татьяна развела руками. – Отлежимся, сами погуляем»
«Значит на четверых – по полтиннику. На том и порешили», – прихлопнул по столу Алексей.
День четвертый: Иерусалим, день отдыха.
Утро в Иерусалиме встретило их дождиком, мелким и противным. Окно на кухне-столовой, где они завтракали, было, оказывается, выбито и теперь покрывало, прикрывавшее дыру, пузырилось от порывов сквозняка. Пахло сыростью, плесенью, подгнившими фруктами и еще какими-то странными запахами дешевого хостела. Они ели молочный суп-лапшу и молчали. Не хотелось ни на какую экскурсию.
«Внизу можно поменять деньги, кому надо. Доллары на шекели, курс тут нормальный, – сказал Алексей, облизывая ложку. – Еще кому добавки надо?»
Было восемь утра, экскурсия начиналась в десять. Он откопал в местной библиотеке (в коридоре стояла буккроссинговая полка) какую-то русскоязычную книжку для новичков в исламе и с увлечением листал этот своеобразный катехизис, Богомила устроилась рядом и пила чай, подобрав под себя ноги. «Интересно?» – «Ну… так, занимательно. В общем, все это известно, но вот чтобы так… инструктивно, что ли, я встречаю впервые». – «Вчера в коридоре на диванчике видели девушек, Александр Иваныч? – Богомила приподняла брови и придвинулась заговорщицки. – Я вот думаю, не жены ли это хозяина нашего хостеля? Что там, в этой книжке про жен говорится?» Он хмыкнул, глядя в ее смеющиеся глаза, заодно припоминая двух молодых, лет по шестнадцать, девчонок в хиджабах, весь вечер вчера сидевших в коридоре на диване и щелкавших пультом от телевизора: «Все бы вам, Богомила Олегiвна, весь ислам к многожёнству сводить… А вообще-то я уже просил перейти на «ты», а? Уже три дня знакомы, а все выкаем». – «Какой вы быстрый Александр Иванович, – в тон ему парировала Богомила. – Все бы вам с девушками на «ты» всего на третий день знакомства!»
Чай пили долго, он принес всю изломанную плитку темного шоколада «Российский», неожиданно всем понравившегося. «А я три плитки выложил в Энске, когда вес облегчал», – сознался он сокрушенно. «Вот, Саша, не тот вы вес облегчали, лучше бы одежды набирали поменьше, а шоколад взяли! – наставительно отчитала его Регина. – А то тут местный шоколад какой-то невкусный, говорят». – «Да ничего, Регина, – утешил он ее. –Еще плитка есть в заначке».
Дождь кончился, и они засобирались – поменять деньги, проведать велосипеды, мокшие на балконе, переодеться. Через полчаса вышли вчетвером, попрощавшись с Фарковскими. Леонид спал, отвернувшись к стене, Татьяна махнула рукой: «Пока!»
Хостел был зажат между лавочками в арабском квартале в сотне метров от стены Старого города. Прыгая через лужи, они пересекли площадь и вышли к воротам. Там у мостика, перекрытого археологами, их ждала худенькая, даже, казалось, миниатюрная Инна, их экскурсовод.
Познакомились. Инна уехала из России лет семь назад, по образованию филолог, экскурсии по Израилю водит уже много лет. Живет с семьей в Иерусалиме. Алексей нашел ее по интернету, она надеется, что не разочарует их рассказом и показом.
«Инна, вы вчера Алексею про восемь часов говорили? Не надо восемь, это многовато для нас. Давайте часов в пять уложимся?» – сразу вступила в переговоры Регина.
У Инны на лице мелькнула гамма чувств, которые она быстренько сгладила деловитой улыбкой из разряда «клиент всегда прав». Столковались на том, что попытаемся уложиться покороче, «ну, а там решим». Вышли к ближайшим воротам Старого города, Дамасским, где Инна начала свой рассказ. Он слушал… да нет, он просто впитывал в себя этот неторопливый, журчащий, как ручеек, голос, и вся история этого города, уходящего вглубь, под стену, складывалась в нем, как здание из кубиков, как камни этой стены – ровные сверху, в относительно недавнем мусульманском периоде, немного потертые и помеченные мальтийскими крестами в эпоху крестоносцев, и грубоватые и не очень ровные грани античного периода, выглядывающие откуда-то снизу. Они шли по узким улочкам, вышли на Виа Долороса, «Путь Скорби», по которому вели Христа на казнь. Его оттерли от Инны дружные плечи Алексея и Регины, он оказался во втором ряду, рядом с Богомилой, которая тоже, как завороженная, тянула шею вперед, ловя тихий голос Инны, и он вдруг впервые с удивлением поймал себя на мысли, что они двое словно отражаются друг в друге, когда слушают Инну, а с Инной – слушают сам город.
Шли они по местам стояний Иисуса – традиционный паломнический маршрут, который Инна рассказывала весьма нетрадиционно. Она не давила на эмоции, не говорила: «Вот, здесь…» или «В этом месте…». «Все, что мы с вами видим сейчас, – это остатки, в лучшем случае, Элия Капитолина, города, построенного на месте Иерусалима Иисуса. Когда римляне разрушили Иерусалим, они возвели здесь другой город, с другой сеткой дорог, с главной улицей, ориентированной на Рим. И Виа Долороса – это явление скорее культурное, чем историческое. Будем помнить, что мы идем с вами по Элия Капитолина, а под нами, на глубине от трех до девяти метров, находится евангельский культурный слой. Ради исторической честности не стоит забывать об этом…»
«…На Виа Долороса мы, более-менее, можем, быть уверены только в начальной точке, где был суд над Иисусом, и в конечной, куда мы придем с вами в завершение нашего пути, на Голгофу, где, считается, находилась и гробница Иисуса. Но даже это проблематично. Вопросов больше, чем ответов: кресты тогда частоколом окружали Иерусалим…»
«…Сами остановки, по которым мы пройдем, это тоже смесь евангельских событий, легенд, преданий времен крестоносцев… Сейчас их четырнадцать, но раньше число этих остановок менялось на протяжении веков от семи до двадцати одной. То, что принято сейчас – это канон, установившийся в шестнадцатом веке».
«…Что было точно – так это постановка спектакля казни, как римские режиссеры обставляли распятие, как вели преступников к месту казни. Нужно было унизить приговоренного, вывалять его в ненависти толпы ко вчерашнему лидеру. Люди ведь всегда срывают злость на тех, кому они доверяли, но кто, в итоге, оказался бессилен им помочь.
Все было продумано: крест привязывали к спине, и, чтобы не задохнуться, чтобы веревка не раздробила гортань, нужно было очень низко согнуться и держать вторую перекладину креста двумя руками, заведенными за спину. Унизительная поза, нет возможности защитить лицо, в которое летят плевки и несутся оскорбления…»
Они шли от стояния к стоянию, и храмы, возведенные на каждой остановке, сливались в один сплошной храм. Он всматривался в иконы и статуи, в следы на камне, в оставленные на стенах и на полу поля для игры в кости, в мальтийские кресты освободителей Святой земли. Иногда он соскакивал с гипнотического голоса Инны и пытался услышать эти камни, эти толстые уродливые оливковые деревья, росшие здесь не одну сотню лет, он трогал руками стены церквей, но они молчали. И он подумал тогда: «Кого оставил Бог без внимания: эти камни… или меня? Если Он не в этих камнях и деревьях, не в этой мостовой, то что делают здесь все эти люди, приехавшие ото всюду? Что делаем здесь мы?»
Они миновали триумфальную арку императора Адриана, камень со следом, напоминающим ладонь, – место, где Симон Киринеянин взял на себя крест Иисуса, место, где святая Вероника утерла Спасителю лицо своим платком.
Кругом толпились люди, молились, пели, торговались, и он снова задумался о тех, кто ехал сюда специально, чтобы услышать Бога, ибо где Его слышать, как не здесь? И где Он лучше услышит нас? Как все это… по-детски, что ли. Целый город детей. А он? Чем он лучше? Для чего он приехал сюда, разве втайне он не думал, что именно здесь он получит ответы на все свои вопросы, которые возникали в его голове при чтении всяких умных книжек? Разве он не чувствовал себя здесь немножко посетителем Зоны из «Сталкера»? Он представил Инну в роли Рэдрика Шухарта и рассмеялся. На него недоуменно обернулась Регина, и все философическое настроение сползло, как кожура с банана. «Будем лопать пустоту! – бодро сказал он, заставив регинины светлые брови взлететь еще выше. – Так, вспомнил одного забытого поэта…» Инна странно взглянула на него: «Вы филолог? Знаете Бурлюка?» Он пожал плечами, она кивнула и повела их к Львиным воротам…
Тормознули у купальни Вифезда. Алексей и Регина не пожелали платить за вход на территорию раскопок, и пошли они с Богомилой. Инну пропустили бесплатно. Заглянули в католическую базилику святой Анны, матери Девы Марии, здание, сохранившееся со времени крестоносцев («Построено в 1142 году при поддержке королевы Мелисанды» – услышали они за спиной Иннин голос), а вот на купальне зависли. Разглядывали все этим многоуровневые сооружения, слушали Инну, потом пробежались по всем этим лестницам, заглядывая в закутки, где когда-то стояла вода, находились крытые ходы, лежали больные, ждущие «возмущения воды». «Представляешь, – говорил он задумчиво, спускаясь на самый нижний ярус, – где-то тут Иисус сказал бедному паралитику, лежащему тридцать восемь лет: что же ты не спускаешься в воду, когда туда сходит ангел? А тот: да я бы и рад, а только кто-то всегда раньше меня успевает…» – «Да-да! – засмеялась Богомила. – Возьми свою постель и ходи!» Она ткнула палочкой, что вертела в руках, ему в грудь, и он поднял руки: «Все, сдаюсь! Беру свою постель и хожу! А ты неплохо знаешь евангелие…» – «Были учителя, – поскучнела она лицом, отвернулась. – Идем наверх?»
Догнали всех, вышли за ворота, к Гефсимании. Там их встречала помпезная «Церковь всех наций», с камнем, где Иисус молился перед арестом. Он погладил молчаливый камень, вышел из сумеречного зала, вдохнул свежего воздуха. Вечные темы – вот что привлекает сюда людей, подумал он. Не только поиск чудес и откровений, но и вечные темы. Предательство, оставленность, одиночество, страдание… Все мы проходим через это и всем нам хочется какого-то эталона. Чтобы сравнить. Чтобы хоть так переложить их на кого-то еще.
Шли мимо старого кладбища, где до сих пор хоронили тех, кто мог себе это позволить («Иосиф Кобзон, по сплетням таблоидов, купил себе здесь участочек за три миллиона долларов» – услышал он Инну), часть оскверненных в последнюю интифаду могил до сих пор восстанавливали, потом пошло старое кладбище с гробницей Авессалома, сына Давида («Между нами, археологи говорят, что этому склепу немного меньше лет, чем приписывается»), где-то тут же были гробницы пророков Аггея, Малахии и Захарии. Наверху, над частью кладбища, нависал арабский квартал. («Во время интифады Аль-Акса, в двухтысячном, тут был грандиозный погром. Потом плиты с этого кладбища собирали чуть ли не со всего Иерусалима, арабы мостили ими дворы…»)
Прошли в еврейскую часть Старого города, разделились на два ручейка – женский и мужской, текущие через рамки металлодетектора. Он выгреб из кармана всю мелочь, снял часы, положил телефон, прошел мимо неулыбчивого то ли полицейского, то ли военного. На площади перед Стеной Плача соединились, правда, ненадолго. Инна говорила об истории Стены, махала рукой наверх, где спрятался купол мечети, занимавшей место разрушенного иерусалимского храма, он не особо слушал, это были вещи ему известные. Словил волну Инниного рассказа только когда она сказала, чтобы они были осторожны в выборе просьб: «Можете относиться к этому как хотите, но считается, что это такое особое место, где Бог слышит наше сердце». И рассказала им классическую историю про женщину, пожелавшую чаще видеть внучку, а через некоторое время – раз! – и ее дочка умерла, пришлось забрать внучку к себе, теперь видит ее каждый день. Он ухмыльнулся, кивая зачётной байке-страшилке, сам такие же рассказывает у себя в походах, Инна пожала плечами и развела руки в стороны, мол, за что купила… «Я не пойду, – сказал Алексей просто. – Вы идите, а я здесь погуляю». – «Я тоже, – сказала Инна. – Находилась уже».
Стена тоже делилась на «женскую» и «мужскую», он махнул рукой Регине и Богомиле и пошел в свою сторону. Шел и думал: неужели он и тут купится на возможность чуда? Ха, как смешно! Вокруг него бурлили водовороты молитвенной жизни, какой-то, явно с похмелюги, молодой еврей неортодоксальной наружности, в светлых пиджаке и шляпе, хрипло и надрывно пел под гармонику, закатывая глаза, вокруг него хлопала толпа, ближе к стене раскачивались в молитвах уже классические хасиды – шляпы, пейсы, молитвенные платки…
Он подходил к стене, и его саркастическая решимость падала, как столбик термометра на морозе, внутрь словно заползал страх быть услышанным, узнанным. Он вглядывался в камни, утыканные молитвенными записками, словно пытался там разглядеть горящее «текел»: «ты взвешен на весах и найден очень легким», но камни были серыми, неровными и молчаливыми. Он закрыл глаза, тронул поверхность стены, как и до этого трогал стены, камни, колонны. Молитва вдруг всплыла в его сознании спонтанно, будто поднялась откуда-то снизу: «Да будет воля Твоя…» Как удобно, подумал он, как благочестиво-то! А что там, в твоем сердце на самом деле? Что прячет оно даже от тебя? Он снова вспомнил «Пикник на обочине», усмехнулся с закрытыми глазами, продолжая гладить стену. «Стена исполнения желаний»! Стругацким бы понравилось. Но снизу все шла и шла эта фраза, как мантра: «Да будет воля Твоя, да будет воля Твоя, да бу…»
Он развернулся и пошел влево, в арочный проход, где стена исчезала под крышей синагоги и книжного хранилища. Там тоже шумели, читали, раскачивались, кто-то громко проповедовал, с верхнего яруса, с балкона кидали маленькие конфеты, которые собирала детвора. Он дошел до конца, стукнул в торец стены кулаком: «А твоя воля какая, Александр Иваныч? Что там прячется у тебя внутри?», развернулся и пошел к выходу, огибая молящихся. Он чувствовал себя усталым и выпотрошенным.
«А не съесть ли нам по шаурме? Уже пора, мне кажется…» – Алексей разрушил Иннину магию, и все вдруг стали принюхиваться к ароматным запахам города, понимаю, что проголодались, начали вращать головами в поисках подходящей забегаловки. После третьей все решили, что хватит искать и устроились за столиками, куда молниеносно хозяин, толстый араб, наметал кучу маленьких тарелочек с салатами, принес чай, лепешки, а в конце – по тарелке с наструганным мясом и жареной картошкой. Инну опять-таки бесплатно напоили чаем, от еды она отказалась («Пост»). «Любят вас тут» – заметил Алексей, фотографируя стол для Инстаграмма. – «Так не вы первые, кто сюда заходит со мной»,– улыбаясь, сказала она, попивая зеленый чай из большой фарфоровой чашки.
Оставался Храм Гроба Господня («Мне больше нравится его основное название – «Храм Воскресения», – сказала Инна), его проходили уже на выдохе, все устали, были невнимательны, терялись в толпах народа. В приделе «Трёх Марий» он присел на лавочку рядом с Богомилой, коротко глянул на нее: устала, но слушает внимательно, словно что-то пытается уловить в Инниной экскурсии. Посмотрел на модернистскую скульптуру встречи Марии и Елисаветы, заскучал, когда услышал краем уха про возможные семейные отношения Иисуса и Магдалины («Инна-Инна! Давайте только без Дэна Брауна?»), закрыл глаза, впуская в себя вновь ставшие уже привычными тут пустоту и молчание.
Все пошли, Богомила тронула его: «Что, спите, Александр Иваныч? Идем!». Он стряхнул с себя оцепенение, покорно встал, пошел дальше…
Когда Инна подвела их к небольшому окошку, за которым виднелась скала с трещиной и сказала обыденно: «Ну, а это, по преданию, трещина, возникшая в Голгофе сразу после смерти Сына Божьего на кресте. Видите, даже эта красная прожилка в разломе напоминает сбегавшую кровь. В евангелиях сказано, что после смерти Иисуса произошло землетрясение, вот, полагают, что это – следствие той катастрофы… – Она помолчала и добавила: Считают, что второе пришествие Христа будет сопровождаться таким же землетрясением, и именно в этом месте оно будет зафиксировано в первую очередь. Поэтому здесь стоят вот эти сейсмодатчики…»
Он почувствовал, как его руку вдруг обхватили чьи-то горячие пальцы, сдавили… Богомила. Она сжимала его руку и смотрела в окошко таким странным взглядом… нет, не фанатичным, отнюдь. В этом взгляде была какая-то жадность, жажда чуда, как у девочки, которой обещали настоящего Деда Мороза, а еще там была надежда, надежда на то, что всё не зря. Что – «всё», он не знал, но понимал, что видит то, чего видеть не должен был бы, проникает туда, где ему нельзя находиться. Он с трудом отвел взгляд, усмехнулся про себя: «Ну и Богомила! Какая она… эсхатологичная штучка!» Та, вдруг, словно очнулась, отпустила его руку, немного виновато улыбнулась, мол, прости… Он кивнул: все нормально. Бросил взгляд вправо-влево. На них никто не обращал внимания.
…С Инной попрощались тепло, поблагодарили за экскурсию и расстались. Через площадь виднелся их хостел, но идти туда вдруг расхотелось, несмотря на усталость. «А знаете что? – сказал он всем. – А давайте я куплю бутылку вина, и мы выпьем? Отметим начало нашего похода наконец».
Вино, по случаю праздников, нашли только у бутлегеров, в арабском квартале. Он взял бутылку, явно переплачивая, сунул в карман, подождал Алексея, покупавшего бензин на заправке неподалеку.
В хостеле, вдавив пробку внутрь, разлил вино по стаканчикам, взятым с кухни, раздал всем, кроме махнувшего отрицательно Леонида: «Ну? Как-тут говорят по этому поводу? «Лехаим»?»
…Когда все занялись душем и укладыванием, он вышел на кухню, налил себе чаю, взял в руки телефон. Звонить не стал, дома было уже поздно, решил написать. Значок скайпа горел, значит жена не выключила комп. Задумался, стал набирать: «Привет, дорогая! Весь день бродил по Иерусалиму, экскурсия была отличная. У меня все ок. Завтра трогаемся дальше, позвоню тебе по скайпу, когда будет устойчивый интернет. Напиши, как у вас? Все норм? Я тут совсем потерялся во днях, не отличаю дни друг от друга, сплошные понедельники…» Он отправил, задумался, не написать ли еще чего, ах, да, про дочку младшую не спросил! Хлопнула дверь, скрипнул диван в коридоре.
«Сёмушка, привет! Как ты? Скучаешь? Я тоже. Дюже устала, замучилась тут. Да нет, с едой нормально». Певучий голос Богомилы резал слух. Он замер, боясь выдать себя. Как-то неприятно стало ему вдвойне, словно он специально тут подслушивал, это, во-первых. А, во-вторых, ему было неприятно, что этот голос так ласково говорит сейчас с другим мужчиной. Он взял себя за запястье, там, где она сегодня сжала его руку. Вот черт!
«Убежала Богомилка со своим Сёмушкой поболтать? – Регина шла из душа, не удержалась. – Пожалься, пожалься Семену своему, может он тебе поможет?» Он хрустнул пальцами, встал, спустился вниз. Похоже, это его работа тут – разряжать заряженное…
…Ночью ему приснился Старый город. Он шел по нему, мимо лавочек с сувенирами и благовониями, по узким улочкам и внезапным поворотам, шел по абсолютно пустому городу целеустремленно, словно пытался догнать кого-то. Кого? Кто там мелькал впереди, то возле угла какой-то старинной церкви, то у спуска, каменными ступенями уводящего вниз, к раскопкам старинной купальни? Никого не было в городе, только он и этот призрак, легкий, неуловимый, только-только отмечаемый краем глаза. Он бросался вперед, но, как бывает во сне, ноги вязко тормозили, как в воде, и он не успевал. Он протискивался в какие-то «игольные уши» узких каменных проходов, всматривался в сумрак подземных тюрем, бродил среди склепов старого кладбища, а фигурка впереди мелькала и исчезала, иногда оставляя за собой, как облачко пара, легкий смешок, такой знакомый, ужасно знакомый, что, казалось, нужно только чуть напрячься – и он вспомнит, кто это. Оставалось догонять, приняв эти правила игры, и он догонял. И когда он оказался возле Стены Плача, он остановился. Стена смотрела на него тысячами записок, воткнутых в щели между камнями, словно тысячами чужих глаз, и он, казалось, слышал все эти желания, они жужжащим роем текли в него, и стена дрожала, как под напряжением, и он зажмурился и заткнул уши… и наступила тишина. И в этой тишине, куда не проникало даже это его «Да будет воля Твоя», он почувствовал, что рядом с ним стоит кто-то, тот, кого он догонял всю эту дорогу по городу, стоит, смотрит на него, сдерживая улыбку, и вот-вот его рука коснется его плеча, а ухо защекочет такой знакомый шепот: «Олександр Iвановичу, ну що ви таке повільне і нерозторопний?»
…Алексей скрипнул двухъярусным «вертолетом», спускаясь, и он открыл глаза, сел и стукнулся головой о верхнюю перекладину. «Доброе утро! Встаем, собираемся и – на завтрак. Выезжаем через два часа!»
Начался новый день.
День пятый: Иерусалим – Вифлеем – монастырь Мар Саба – Иудейская пустыня – Мертвое море, дистанция 67 км
…Граница встала перед ними неожиданно и во всем своем пугающем величии – здоровенные, до восьми метров металлические параллелепипеды, состыкованные не в размер, вились бесконечной змеей вправо и влево. Вдоль забора тянулась «линия отчуждения», как и положено, с опашкой и проволокой. Они остановились у бордюра дороги, собрались вместе.
«Проезжаем сейчас КПП, будьте готовы, если решат проверить вещи, – сказал Алексей немного напряженно. – В прошлый раз пропустили спокойно».
Поделиться книгой: