Каланы возвращаются на берег

В середине 50-х годов партия выделанных шкурок выхухоли была продана на аукционе в среднем по 2 доллара 6 центов. Это немного, если принять во внимание нашу монополию и редкость товара.

На выхухоли, в сущности, можно закончить описание шкурок полуводных зверей.

Шкурки водяной крысы идут у нас для домашнего потребления; спроса на внешнем рынке на этот товар нет. Из них делают дешевые дамские манто и пальто для детей. Ну, а сивуч и морж к пушным зверям даже и не относятся.

Не мехом единым…

Кроме шкурок, околоводные звери дают много другой ценной продукции. Стоит ли напоминать о том значении, которые имел (да еще и имеет) промысел моржа и сивуча для народов Севера?

Употреблялись кожа, жир, зубы моржей. Из кожи делали ремни, канаты, крыши для жилищ. Мясо шло в пищу, жир — для приправы к пище. Жиром также отапливали и освещали жилье. В конце прошлого века за добычу одного взрослого моржа скандинавские промышленники получали до сотни марок.

Моржовые клыки называли «рыбьей костью». Они ценились в зависимости от веса и размеров. «Самые дорогие те, коих два в пуд, но такие бывают весьма редко…» — писал С. П. Крашенинников. В XVIII веке на европейском Севере ежегодно в продажу поступало до 30 тонн «рыбьей кости». За килограмм клыков платили по 5–7 марок.

И в наше время моржовые клыки не утратили своей ценности. На Аляске и севере Канады резчики по кости делают из них сувениры и сбывают их многочисленным туристам. На Чукотке работает известная артель костерезов.

О продукции, которую дают сивучи, писал еще А. Брем: «Жители Аляски, Алеутских и Прибыловых островов умеют гораздо лучше использовать убитых сивучей, чем европейские промышленники. Добывают этих животных не только на пищу, но и для получения различных хозяйственных материалов… Полсотни лет назад на одних только берегах Калифорнии убивали каждый год столько морских львов, что наполняли тысячи бочек ворванью, вытопленной из их жира…»

Особенно много различной побочной продукции давали речные бобры. Пух этих зверей — прекрасное ценное сырье. В прошлом веке во многих странах, особенно во Франции, из него получали касторофетр, который применялся для изготовления мужских шляп. Пятьдесят граммов пуха — и шляпа готова, красивая, легкая. Из пуха можно также делать самые разнообразные вязаные изделия. В чистом виде он коротковат, пряжа из него непрочная, поэтому бобровый пух идет вместе с более длинным пухом других животных.

Широко известна так называемая бобровая струя. В средние века ее считали лекарством от самых различных болезней — чумы, лихорадки и др. К концу XIX — началу XX века наступило разочарование в целебных свойствах струи. Однако в тех районах, где бобр сохранился, ее стоимость не только не упала, но даже возросла. Объясняется это тем, что у некоторых малых народностей Западной Сибири (а именно там, в бассейнах рек Сосьвы и Конды, уцелела одна из коренных колоний этих зверей) «бобровая струя» имела важное культовое значение. Без этого вещества невозможно было нормальное отправление некоторых обрядов, замирал веками выработавшийся порядок жизни семьи, племени. Поэтому в начале нынешнего столетия на Северном Урале цена одной пары бобровых мешочков со «струей» достигала почти 70 рублей, в три с лишним раза превышая цену бобровой шкуры. А лет сорок назад на Колыме пару мешочков обменивали на десяток оленей или на двадцать с лишним шкурок песцов!

И сейчас «струя» в большой цене, но уже по иной причине. Это вещество — прекрасный фиксатор запахов. Во Франции его издавна добавляли в самые лучшие сорта духов. Используется «бобровая струя» и в нашей парфюмерной промышленности. До недавнего времени ее приходилось импортировать. С открытием промысла бобра у нас появилось собственное сырье. Ценится оно очень высоко: за 1 килограмм сухой «бобровой струи» промышленность платит 250 рублей. Это значит, что охотник, который добыл бобра (по специальному разрешению госохотинспекции), может получить за «струю» дополнительно 10–20 рублей, кроме 35–40 рублей, выплаченных ему за шкурку.

В 1640 году немецкий врач Мариус написал специальную книгу о возможностях применения различных органов бобра в медицинских целях. Через сорок с лишним лет другой автор дополнил этот труд. Оказалось, что «кожа, жир, кровь, шерсть, зубы и главным образом «бобровая струя» представляют собой превосходные лекарственные средства. Из шерсти делают шляпы, которые предохраняют от болезни; зубы вешают на шею детям, так как они облегчают прорезывание зубов».

Немного статистики

Нам трудно удержаться от соблазна привести несколько цифр о размерах добычи полуводных зверей, о торговле их шкурками. Они еще раз показывают ту большую роль, которую играла и еще играет пушнина в экономике разных народов и стран.

Сказать, сколько всего было получено шкурок того или иного зверя хотя бы на протяжении двух-трех последних столетий, — задача непосильная. Статистика охотничьего промысла и пушной торговли стала достоверной сравнительно недавно. Но трудности в учете добычи остались: как определить, сколько пушнины «оседает» на руках у охотников и населения для собственного потребления?

Итак, вновь о котике. На Командорских островах с 1746 по 1911 год, то есть за 165 лет, добыто легально 1,5 миллиона котиков. Браконьеры уничтожили, вероятно, не меньше 0,5 миллиона зверей, почти 2 миллиона морских котиков — таков объем добычи этих зверей на Командорах и в их окрестностях. Известный русский ученый и мореплаватель Ф. П. Литке подсчитал, что с Прибыловых островов с момента их открытия до 20-х годов XIX века было вывезено около 3 миллионов котиковых шкурок. За следующие сто лет получено еще много сотен тысяч шкур.

Наконец, остров Тюлений дал еще несколько сот тысяч шкурок. Больше 8 миллионов котиковых шкурок получило человечество с середины XVIII до начала XX века в бассейне Тихого океана! Если к этому прибавить не менее 1,5 миллиона южных антарктических котиков, то общий итог будет близким к 10 миллионам…

Несколько слов о торговле шкурками этого ценного зверя. На лондонских пушных аукционах с 1892 по 1910 год их ежегодно продавалось от 47 до 211 тысяч; больше всего было продано котика в 1894 году — 211297 штук.

Данных по добыче калана меньше. В период открытия Командор, как мы уже знаем, с них некоторое время вывозили по 700–1000 шкур морской выдры ежегодно. За первую половину XIX века добыто 118 тысяч каланов, примерно по 2 тысячи за каждый год. Во второй половине прошлого века мы встречаемся уже с такими цифрами: 1870 год—11 штук, 1910 год— 90 штук и т. д. Начиная с 1900 года продажа этих дорогих шкурок на лондонских аукционах не превышала 564 штуки в год.

На Курильских островах с 1872 по 1909 год добыто около 12,5 тысячи каланов. Во время открытия Прибыловых островов на двух из них за год было добыто 5 тысяч каланов, но через шесть лет они здесь уже исчезли.

На калифорнийском побережье США в 1801 году калана промышляли 16 английских и 15 американских судов; в этом году только для китайского рынка они взяли 18 тысяч каланьих шкур. В заливе Сан-Франциско в 1785 году добыли около 50 тысяч каланов, а в 1831 году — не более 2 тысяч.

Добыча выдры никогда не была очень большой. Хотя этот зверь распространен широко и занимает самые различные водоемы, плотность его нигде не бывает высокой. Компания Гудзонова залива за 1821–1905 годы продала 890 901 шкурку (максимум в 1830 году — 18100); остальные компании за 1821–1891 годы реализовали 444 372 шкурки.

В России до революции ежегодно добывали по 5—10 тысяч выдр. Примерно на таком же уровне промысел этого хищника оставался и в 20–30-е годы нашего столетия.

В 1930 году во всем мире добыли 80–100 тысяч особей, из которых на СССР приходилось 5—10 процентов, на Западную Европу и Северную Америку — по 25 процентов.

Сейчас в США ежегодно заготавливают 15–17 тысяч выдр, в Канаде — столько же, в Советском Союзе заготавливают 8–9 тысяч шкурок выдр в год.

Говоря о норке, конечно, надо различать шкурки диких зверьков и норок, выращиваемых на зверофермах, — так называемых клеточных. В СССР промысел норки стал развиваться сравнительно недавно; в 20-е годы добывали ежегодно по 30–40 тысяч зверьков (в сезоне 1927/28 года — 75 тысяч). Мировая добыча 30–35 лет назад составляла 640 тысяч норок, из них на долю Советского Союза приходилась примерно одна десятая часть.

В XIX — начале XX века в Северной Америке ежегодно заготавливали 350–400 тысяч норочьих шкурок. Компания Гудзонова залива за 1821–1905 годы продала более 3,5 миллиона шкурок этого хищника, другие американские пушные компании продали за 1821–1891 годы почти 8 миллионов шкурок. В конце 60-х годов нынешнего столетия в Северной Америке ежегодно добывали от 475 до 717 тысяч диких норок; в Советском Союзе охотники промышляют по 40–50 тысяч зверьков в год.

Ондатра добывалась прежде в Северной Америке в огромном количестве — до 20 миллионов в год, из них на долю США приходилось 10–18, а Канады — 2–3 миллиона.

С увеличением численности ондатры, завезенной в Европу, включились в ее промысел и европейские государства. В Финляндии, например, в лучшие годы охотники добывали свыше 700 тысяч зверьков. В Советском Союзе больше всего шкурок закуплено в 1956 году — 6 миллионов. Этот зверек начал конкурировать за первое место в пушных заготовках с прежней царицей русской пушнины — белкой. Современные заготовки ондатровых шкурок находятся в Северной Америке на уровне 6,5–7 миллионов, у нас за последний период они не превышают 5 миллионов шкурок в год.

Бобров в Европе истребили еще до того времени, когда был налажен учет количества добытых и проданных шкурок. Известно только, что на крупных пушных ярмарках в Сибири (Ирбитской, Иркутской) в XVII–XVIII веках выставлялись десятки тысяч бобровых шкурок.

В последней четверти XVIII века пушные компании Северной Америки вывозили ежегодно с континента в среднем по 150 тысяч бобров. Компания Гудзонова залива с 1859 по 1875 год продала в Лондоне 2 965 389 шкур.

Когда бобры были многочисленными, американские трапперы добывали их в большом количестве. В 1825 году за две недели группа трапперов добыла на реке Сан-Франциско 250 зверей. В эти же годы 20 охотников отловили за один сезон 5 тысяч бобров, причем они занимались одновременно промыслом и других зверей. Но в 1913 году во всем мире было закуплено только 81 тысяча бобровых шкурок, из них 80 тысяч — в Северной Америке.

Промысел нутрии в Южной Америке достиг расцвета в середине XIX века, когда ежегодно добывалось до 3 миллионов зверьков. В начале XX века эта цифра понизилась до 1 миллиона, к 20-м годам — до 200 тысяч. Появились новые районы промысла нутрии. На юге США, в Луизиане, в сезон 1962/63 года объем добычи этого грызуна достиг 1357 806 тысяч зверьков в год; нутрия потеснила в этом штате на второе место ондатру, на третье — норку. Некоторое количество нутрий дают и другие страны.

В Советском Союзе шкурок дикой нутрии заготавливается немного. Основную продукцию мы получаем от нутриеводческих хозяйств.

На выхухоль 100–150 лет назад специально почти никто не охотился. Большой спрос на шкурки этого зверька появился в конце^прошлого — начале нынешнего столетия, и это сразу же привело к усилению ее добычи. В 1913 году на Нижегородской ярмарке продано наибольшее за историю нашей пушной торговли количество выхухолевых шкурок — 60 тысяч! Некоторые авторы, правда, говорят, что в этот период ежегодно добывалось до 100 тысяч зверьков, но их сведения недостаточно подтверждены. Самые большие заготовки выхухоли в советское время были в 1954 году — 23,3 тысячи шкурок. Шкурки водяной крысы в нашей стране начали заготавливать только с середины 20-х годов. В 1958 году их закуплено почти 22 миллиона, в 1964 году — только 3,5 миллиона шкурок.

Каковы же итоги многолетнего промысла полуводных пушных зверей? Грубо, ориентировочно это сотни тысяч шкурок калана, выхухоли, миллионы выдровых, десятки миллионов морского котика, норки, бобра, нутрии, сотни миллионов ондатровых шкурок… Огромное количество шкур моржа и сивуча, мясо и жир этих животных, моржовые клыки («рыбья кость»)…

С чем же мы остались?

Пиршество не могло длиться вечно. Поток мехов должен был когда-то иссякнуть, ибо люди в слепом азарте почти подрубили сук, на котором они сидели. Запасы большинства околоводных млекопитающих резко уменьшились. На лесных речках стали реже встречаться норки и выдры. В бассейнах южноамериканских рек значительно поредели стада нутрий. Ондатра в США и Канаде сильно пострадала от неумеренного промысла; ее положение усугубилось в связи с массовым развитием эпизоотий туляремии, к которой этот грызун так чувствителен, и осушением некоторых водоемов. Выхухоль в водоемах Европейской части Союза из года в год теряла позиции под натиском охотников, рыболовов, в чьих сетях запутывались и гибли тысячи зверьков вследствие ухудшения режима водоемов. Но особенно пострадали калан, котик и бобр. От некогда огромных и цветущих популяций этих зверей сохранились жалкие остатки.

Опустели, затихли шумные прежде лежбища котиков; в мелководных прибрежных водах морей Тихого океана не стало видно морских выдр — каланов; высохли сотни тысяч бобровых прудов, плотины, сооруженные этими трудолюбивыми зверьками, заросли травами, осели, развалились бобровые хатки…

«Индейцы, обладающие тонким пониманием значительных явлений природы, признали бобров своими четвероногими братьями и убийство их считали преступлением. Они называли бобров созданиями с разумом человека и характером ребенка.

Потом пришел белый человек. Он принес в северные леса свою энергию, беспощадность и алчность. Бобровый мех был нужен Европе, так как он подчеркивал красоту женщин и поднимал престиж мужчин. Когда бобры вошли в моду, в канадских лесах началась резня: за море ежегодно отправлялось до полумиллиона шкурок. Белый человек убивал сам и заставлял убивать индейцев».

«После нескольких лет разнузданной резни канадские леса опустели, бобры почти повсеместно были уничтожены. Можно было проплыть сотни километров и не встретить ни одного зверя — лишь вымершие бобровые селища и опустевшие водоемы».

Так писал известный польский писатель и путешественник Аркадий Фидлер, совершивший в 1935 году длительный поход по Канаде, пешком и на каноэ, и хорошо познакомившийся с настоящим и прошлым этой «пахнущей смолой» страны.

Но бобров истребляли не только в Канаде. Прежде всего они исчезли в Европе. В начале XX века их небольшие колонии сохранились только на реке Эльбе, в дельте Роны, в бассейне Верхнего Днепра и на мелких левобережных притоках реки Воронежа. Лишь на юге Норвегии уцелела колония из нескольких тысяч особей. В Азиатской части СССР бобры жили в бассейне Оби (системы Конды и Сосьвы) и верхних притоках Енисея в Тувинской АССР. Несколько десятков аборигенных зверей населяли реку Булгун в Монголии. Во всех русских колониях было не больше 1,5 тысячи бобров.

В Северной Америке бобров сохранилось больше. В период самого глубокого упадка численности этих зверей их все же насчитывалось несколько десятков тысяч. Почти ничто по сравнению с прежней численностью «бобрового народца», определявшейся Эрнстом Сетоном-Томпсоном в 60 миллионов голов, но все же достаточно для того, чтобы попытаться «начать все сначала».

Стадо котиков острова Тюленьего было уничтожено почти полностью. На Командорских островах к моменту заключения Международной конвенции осталось 9 тысяч зверей. Лишь американское стадо котиков, лежбище которых находится на островах Прибылова, можно было считать относительно крупным: к концу XIX века в нем было около 100 тысяч зверей. Южный морской котик был «похоронен» — ученые думали, что он уничтожен. Его вторично открыл Ларсен на острове Буве в 1929 году.

Калана оставалось совсем мало, буквально считанное количество. Многие поспешили объявить его исчезающим видом, и он действительно одно время был на грани полного истребления. Человечество оказалось перед дилеммой: уничтожить последних каланов, бобров, котиков и потерять навсегда этих ценных интереснейших зверей или предпринять решительные меры для их спасения.

ГЛАВА 8

ЛУЧШЕ ПОЗДНО,

ЧЕМ НИКОГДА

Люди долгое время были не очень рачительными хозяевами природных богатств планеты. Многое уже безвозвратно потеряно. Сведены миллионы гектаров ценнейших лесов. Рваные трещины оврагов прорезали поверхность земли и всасывают в себя ее плодородный почвенный слой. Пересохли тысячи речек, многие оставшиеся реки мелеют, зарастают травами.

Тяжелый урон нанесен животному миру планеты. За несколько сот лет, на памяти человечества, истреблены стеллерова морская корова, дикая лошадь-тарпан, квагга, странствующий голубь, бескрылая гагарка, дронты и т. д.

При Международном союзе охраны природы имеется комиссия по сохранению редких видов. Эта комиссия определила, что в настоящее время 214 видам и подвидам млекопитающих угрожает полное исчезновение.

Все живые существа, населяющие нашу планету, уникальны, ценны своей неповторимостью. Допустив их гибель, мы никогда уже не сможем вернуть их. Исчезновение каждого вида зверя или птицы должно рассматриваться как чрезвычайное происшествие для всего человечества.

Как было сказано в предыдущей главе, некоторые из наших героев также очутились в критическом положении: европейский бобр, калан, в меньшей мере морской котик. Специалисты, работники охотничьего хозяйства некоторых стран спохватились. Ограничение промысла, его полный запрет, охрана редких зверей, содержание в зоопарках и зоосадах, искусственное переселение в другие районы — все способы были использованы для достижения желанной цели. А чтобы увеличить получение продукции от некоторых зверей, численность которых в природе была недостаточной для удовлетворения потребностей человечества, люди начали разводить их в неволе…

Одна из первых

Отдельные попытки охраны охотничьих животных, ограничение их промысла предпринимались уже в глубокой древности. Они имели разобщенный характер, были более или менее случайными. Мы знаем, что истребление бобров в России началось в XVII–XVIII веках. Особенно большая угроза будущему этих зверей появилась с изобретением капканов. Не надо думать, что эта угроза осталась совершенно незамеченной.

В 1635 году московское правительство отправило воеводе в Пермь великую грамоту с предписанием ограничить вылов бобров. Это одна из первых известных попыток регулирования промысла пушных зверей, предпринятая в России. В грамоте говорилось:

«Ведомо нам учинилося… что… в реках и запольных речках и в откупных и оброчных ухожьях и во всяких угодьях ловят и бьют бобры и выдры капканы, и тем капканы во многих местах бобры и выдры выбиты и выловлены, и вперед бобров по ловлям добывати не мочно… И как к тебе ся наша грамота придет ты бы в Перми Великой, в Чердыне на посаде и в уезде, по все торгам, и по малым торжкам, велел бирючем проклинать не по один день, чтобы всякие люди по ловлям бобров и выдр вперед капканами не ловили и не побивали, а ловили б бобры и выдры по-прежнему, без капканов».

В этом же царском указе предписывалось всем охотникам капканы принести и сдать, а кузнецам перестать делать их. За нарушение указа полагалось строгое наказание: в первый раз бить виновников кнутами и штрафовать на 2 рубля, второй раз бить кнутами и штрафовать на 5 рублей, за третий проступок браконьеры были биты кнутами «нещадно» и посажены в тюрьму «до указу»[11].

Но одних указов в охотничьем деле мало. Надо проверять, как они выполняются на месте, то есть в охотничьих угодьях. Для этого требуется специальная егерская служба, которой в России прежде не было. Поэтому усилия как-то предотвратить истребление бобра на русской земле, предпринимаемые в разных местах страны, не привели к успеху. Нужны были другие условия, для того чтобы организовать настоящую охрану бобров и прочих охотничьих животных.

Воронежский бобровый

Во второй половине прошлого века в России жила принцесса Ольденбургская. Она занималась благотворительной деятельностью, поощрением художеств; имение ее находилось в очень живописном месте, на высоком берегу реки Воронежа, на окраине поселка Рамонь. Замок, построенный принцессой, до сих пор высится у края широкой и раздольной поймы Воронежа.

На левобережье реки, около тихого пойменного озера, окруженного с трех сторон густым смешанным лесом, принцесса устроила небольшой зверинец. Она была страстной охотницей и держала целый штат конной охраны. Принцесса увлекалась передовыми идеями, получившими в то время распространение в охотничьем хозяйстве некоторых стран. Она организовала истребление четвероногих и пернатых хищников, пыталась акклиматизировать в окрестностях Рамони отсутствовавших в этих местах зверей. Привезенные из далеких краев звери вначале помещались в вольерах. С ее «легкой руки» в воронежских лесах прижились благородные европейские олени, которыми справедливо гордится сейчас Воронежский заповедник. Невольно принцессе «повезло» и с бобрами.

В 1886 году в небольшом огороженном пруду, расположенном на территории зверинца (пруд этот можно видеть и сейчас по дороге от станции Рамонь к Веневитинскому кордону), появились 5 бобров. По приказу принцессы их привезли из Белоруссии. Мы не знаем, что хотела делать с этими зверями впоследствии хозяйка зверинца: собиралась она их выпустить на волю или нет… Бобры не стали дожидаться ее решения, сделали подкоп под ограду и были таковы. Сбежали они в пойму реки Воронежа, благо роскошные, с точки зрения этих животных, озера и затоны были тут же, почти рядом.

Уже спустя 40–50 лет после этого события между учеными-зоологами возник спор: можно ли считать белорусских бобров, убежавших из зверинца, родоначальниками воронежской бобровой колонии? Или где-то в лесной глухомани сохранились местные звери, которым подоспевшее подкрепление лишь помогло увеличиться в числе? Сторонники первой точки зрения ссылались на авторитет известного русского ученого А. Н. Северцова. Он исследовал фауну позвоночных среднего Придонья в середине XIX века и в своей книге «Периодические явления в жизни зверей, птиц и гад Воронежской губернии» о речном бобре написал коротко и ясно: «Истреблен». Их оппоненты возражали: разве не мог Северцов пропустить труднодоступные болотистые участки поймы реки Воронежа и ее небольшого притока — Ивницы? Ведь и сейчас забраться в эти дебри не очень просто, а раньше было почти невозможно…

Мы не станем рассказывать подробности этой дискуссии. Внимательно сопоставив даты обнаружения бобров в конце XIX — начале XX века в различных пунктах бассейна Дона, большинство зоологов сделали вывод: современное воронежское стадо не могло вырасти только от белорусских пришельцев, оно имеет «смешанное происхождение». В пойме реки Ивницы и, возможно, в болотах Якиманского лесничества, к северу от Усманских лесов, должны были сохраниться в небольшом количестве бобры-аборигены, ускользнувшие из поля зрения А. Н. Северцова.

До начала XX века научная общественность России ничего не знала о том, что в самом центре страны обитают редкие, ценные, интересные звери, которых считают близкими к полному истреблению в Европе.

В 1905 году лесничий Е. Коренев опубликовал в «Лесопромышленном вестнике» заметку и оповестил о сделанном им открытии: бобры живут в болотистых дебрях реки Ивницы: он сам видел сгрызенные ими недавно деревья. Надо организовать охрану редких зверей, начать их изучение…

Заметка осталась незамеченной.

В 1910 году Е. Коренев повторил свой призыв: он пишет о расселении бобров по территории лесничества. Лишь в 1915 году в Усманский бор приехал зоолог профессор И. К. Тарнани. Обследовав поселения бобров, ученый признал большую научную ценность этой колонии, обнаружил, что кое-кто из местных привилегированных охотников начал истреблять этих зверей. И. К. Тарнани первым из крупных ученых поддержал предложение Коренева об организации в графских лесах заповедника…

Но началась империалистическая война, затем — Октябрьская социалистическая революция, гражданская война… Было не до бобров…

На берегу лесной реки Усмани, в пяти километрах от станции Графская, находился монастырь для ссыльного духовенства. С ним связана история Воронежского бобрового заповедника.

Основан он был в 1646 году среди густых лесов, где высокие стройные сосны чередовались с толстыми многовековыми дубами. Отсюда и пошло название обители — Толши, Толшевский монастырь. Уже в более позднее время он получил название более длинное и неудобное — Толшевский Спасо-Преображенский Константиновский мужской монастырь.

Во время революции монастырь прекратил свое существование. Остались церковь, кельи, просторный дом настоятеля да толстая каменная ограда, окружавшая монастырский двор.

С 1924 года начинается новая история бывшего Толшевского монастыря. Годом раньше профессор С. И. Огнев побывал в экспедиции в приворонежских лесах, увидел бобровые поселения и оценил их исключительную научную и культурную ценность.

Постановлением Совнаркома поймы речек Ивницы и Усмани были объявлены заповедными. Несколько позже заповедной стала вся северная часть Усманского бора. Управление заповедником разместилось в бывшей монастырской усадьбе. Так возник Воронежский государственный заповедник, долгие годы известный под названием Воронежского бобрового.

Для того чтобы осветить деятельность этого природоохранительного учреждения, широко известного у нас и во многих других странах, понадобилась бы специальная книга. Упомянем только о том, что сделано заповедником для охраны и восстановления численности бобров в Советском Союзе. Итак, просто факты.

Благодаря установлению охраны, бобров перестали истреблять. Они заселили все водоемы заповедника, вышли за его пределы. Появилась возможность «поделиться» богатством с другим заповедником — Лапландским, где этих зверей истребили в конце XIX века.

В 1934 году первая партия воронежских бобров была переселена на Кольский полуостров, в реки Нявка и Чуна. Руководил переселением известный советский зоолог О. И. Семенов-Тян-Шанский…

С тех пор прошло больше 30 лет. За эти годы из заповедника вывезен не один десяток партий бобров во многие-многие области страны; всего отправлено для расселения около четырех тысяч бобров. «Воронежцы» очутились и за пределами нашей Родины: их вывозили в ГДР, Польшу, Чехословакию, Монголию.

Выросли, окрепли «дочерние» колонии и, в свою очередь, стали поставлять племенных зверей для расселения по Советскому Союзу. Многие тысячи бобров «воронежского происхождения» совершили путешествия по железным дорогам, на автомашинах, самолетах, по речным путям и нашли себе новое пристанище. Их потомство исчисляется ныне десятками тысяч.

За этими делами большой труд ученых-зоологов, егерей, всего коллектива Воронежского заповедника.

Серая Сова спасает бобров

Несколько десятилетий назад судьба канадских бобров висела на волоске. После принятия кое-каких шагов по охране этих зверей численность их увеличилась. Правительство Канады пришло к заключению, что оно сделало все необходимое, и разрешило свободный промысел бобров. Вновь, как и в пору освоения белыми колонистами девственных лесов этой страны, началось их массовое истребление. Численность бобров стала катастрофически снижаться. Канадская общественность, ученые-зоологи, наиболее сознательные трапперы встревожились. Если так будет продолжаться и дальше, говорили они, то страна лишится чудесных зверей, которым она во многом обязана своим благополучием. Все чаще раздавались требования вновь взять под строгую охрану этих животных.

Неизвестно, как долго власти откладывали бы решение этого наболевшего вопроса, если бы на сцену активно не вступил уже упоминавшийся нами Вэша Куоннезин. Этот замечательный человек хорошо известен нашему читателю. М. М. Пришвин написал по мотивам его книги повесть, которая называется «Серая Сова». В критический для бобров Канады момент Ваша Куоннезин поднял свой голос в их защиту, и этот голос был услышан. Видя повсеместное истребление бобров, которых он успел так хорошо узнать и полюбить, Серая Сова решил бороться за них.

«…В своей лесной хижине он написал с помощью жены пламенную статью в защиту бобров и послал ее в газету. Затем приготовил лекцию и стал знакомить с ней публику. Эффект превзошел все ожидания. Грея Оула слушали, затаив дыхание, его статьями зачитывались… Оул умел убеждать. Он всколыхнул сердца и общественное мнение страны»[12].

Правительство Канады запретило добычу бобров. За нарушения этого запрета были предусмотрены суровые наказания. Создали несколько больших бобровых резерватов, в том числе заповедник на побережье залива Джемса. Его площадь превышала 40 тысяч квадратных километров.

Итак, в первые десятилетия XX столетия в судьбах беспощадно истребляемого до этого времени бобрового народца наступил перелом. В Советском Союзе он произошел в результате запрета на добычу бобров и создания государственных заповедников для охраны этих зверей (кроме Воронежского были созданы Березинский и Кондо-Сосьвинский бобровые заповедники). В Канаде промысел бобров также запретили и, кроме того, организовали целую систему специальных бобровых резерватов-заказников. Аналогичные меры предпринимались в США.

Ну, а что было сделано для охраны морских котиков и каланов?

«Высокие договаривающиеся стороны…»

В 1911 году после многолетних споров было заключено очень важное международное соглашение между Россией, США, Великобританией и Японией. Можно смело сказать, что это соглашение спасло котиков от грозившего им уничтожения.

Вот основное положение «Вашингтонской конвенции о международной охране котиков»:

«Высокие договаривающиеся стороны пришли между собой к соглашению, чтобы подданным и всем лицам, которые обязаны подчиняться законам и договорам указанных сторон, равно как и их судам, была воспрещена морская охота на котиков на время действия означенной конвенций, в северных водах Тихого океана, к северу от 3-й параллели северной широты, включая моря Берингово, Камчатское, Охотское и Японское…»

Участники конвенции не просто договорились об охране котиков, но и оговорили долю каждой страны при добыче зверей в будущем. Это определило, как сейчас говорится, «материальную заинтересованность» договаривающихся сторон. При эксплуатации американского стада котиков (если его численность была выше определенного уровня) Канада и Япония получали по 15 процентов трофеев от общего годового улова (в шкурках или в деньгах). Россия также обязывалась отдавать по 15 процентов добычи Канаде и Японии. Япония должна была отчислить по 10 процентов годичного улова котиков на острове Тюленьем России, Канаде, Соединенным Штатам…

Первоначальный срок действия конвенции был установлен в 15 лет. Впоследствии его продлили.

В 40-е и 50-е годы охрана котиков ослабла, вновь подняли головы морские браконьеры. Поэтому в 1957 году была заключена новая Международная конвенция между СССР, США, Канадой и Японией. На этот раз Канада и Япония за обязательство не производить морского боя должны получать от США и СССР определенный процент шкурок котиков, добытых на берегу.

Вето, вето, вето…

Запрет, полный запрет промысла — вот что может спасти некоторые виды исчезающих зверей и птиц. Такие запреты устанавливались не только на котика. Охоту на калана прекращали в XIX веке неоднократно. В 1911 году было наложено полное вето на его промысел, не снятое до настоящего времени. Запрещение коснулось не только командорских каланов, их промысел был прекращен и на Курилах и на Аляске с прилежащими к ней островами.

В 1920 году Советское правительство издало специальный декрет о полном запрете промысла и прекращении заготовок шкурок выхухоли. Этот запрет фактически не соблюдался. В 1933 году он был отменен, но через год выхухоль снова взяли под охрану. Так повторялось несколько раз.

В 40-х годах выхухоль добывали по специальным разрешениям-лицензиям. В 1961 году после полного пятилетнего запрета добычу выхухоли разрешили, но затем последовало новое вето.