Помоги проекту - поделись книгой:
В действительности «половецкое поле» уходило на восток до предгорий Тянь-Шаня и Алтая и озера Балхаша, то есть до естественных пределов степей. «Половецкая земля простирается на восток до Хорезмийского государства и частью до большой пустыни (под которой надо подразумевать среднеазиатские степи.
«Половецкое поле» простиралось и далее на север и северо-восток, то есть в области, которые были местом древнейшего обитания половцев — тогда еще слывших под именем кимаков — и где они оставались затем во все последующие века своей истории. Так, например, известно, что хорезмшах Мухаммед около 1215/16 года предпринял поход против половцев на север, в казахские степи; где-то на северо-востоке от Туркестана — следовательно, в тех же казахских степях — была у половцев область Югур, где Субудай[76] разбил меркитов, бежавших от монголов к половцам. В центре этих степей, близ озера Денгиз сохранились до сих пор названия речки Кыпчак и озера Кыпчак. На восточной окраине половецкого мира, в степях между озером Иссык-Куль и средним течением Иртыша, жили канглы, племя половцев[77]. Иртыш был пределом половецкого мира на востоке, так как дальше уже жило монгольское племя найманов.
Северная граница «половецкого поля» была, очевидно, та же, что и в эпоху кимаков, — это граница лесостепи по 56–57-й параллелям, за которой, в лесах, начинался иной этнический мир. Плано Карпини сообщает, что «с севера к Комании, непосредственно за Руссией, Мордвинами и Билерами, то есть Великой Болгарией, прилегают Баскарты (Башкиры), то есть Великая Венгрия».
Все по той же лесостепной линии граница половецких владений, идя на запад, переваливала через Урал и, обходя с юга лесистую область течения реки Белой, выходила к нижнему, степному течению Камы. В предыдущей главе нами уже приводились арабские свидетельства Истахри и Аль-Бакри о кочевании половцев в X–XI веках у Нижней Камы. Сюда же, вероятно, во время летних кочевий, доходили половцы в XII и XIII веках. В доказательство этого приведем два свидетельства: арабское и русское. Арабский путешественник Абу-аль-Андалуси аль-Гарнати[78], посетивший в 20–30-х годах XII века Великие Болгары, пишет о городе Болгаре следующее: «…он, город, выстроенный из соснового дерева, а стена его из дубового дерева; вокруг него (живут) тюркские племена, не сосчитать их». Никакое другое тюркское племя, кроме половцев, в это время здесь кочевать не могло. Это подтверждается другим источником — русской летописью. Под 1184 годом суздальская летопись сообщает, что владимирский князь Всеволод Юрьевич вместе с муромскими и рязанскими князьями предпринял большой поход на Болгарскую землю. Русские плыли Волгой до устья Камы, где высадились и пошли к «великому городу», то есть Бюлару, стоявшему на Малом Черемшане. Здесь, не доходя Черемшана, русские неожиданно встретились с половцами (половцы «емякове»), которые также пришли «воевать болгар»[79].
Характерно, что половцы, встретившиеся князю Всеволоду Владимирскому, были «емякове», то есть принадлежали к племени емек, известному нам из арабских источников IX–X веков как одно из двух основных племен половецкого народа, жившего в северных пределах среднеазиатских степей и уже тогда перекочевывавших на лето за Урал, к низовьям Камы[80]. Что емеки и в XI веке жили все на тех же местах, можно заключить из перечня тюркских племен у Махмуда Кашгарского, который помещает емеков рядом с башкирами, издавна жившими в Приуралье. Прослеживая таким образом непрерывность пребывания емеков в Приуралье в IX–XI веках, мы и в летописных емеках 1184 года должны признать не придонских или приволжских половцев, на лето откочевывавших на север, к Каме, но половцев уральско-среднеазиатских, потомков емеков IX–XI столетий, подобно своим предкам совершавших регулярные перекочевки налетовища из среднеазиатских степей в прикамские.
Итак, в северной и восточной частях половецкого мира между Камой и Туркестаном условия кочевания оставались неизменными на всем протяжении IX–XIII веков.
Память о кочевании половцев в летнее время где-то у Урала сохранилась у Аль-Омари, который сообщает, что «ханы кыпчаков проводят зиму в Сарае; летовища же их, как некогда и летовища царей Турана, находятся в области Уральских гор». По-видимому, под царями Турана здесь надо разуметь половецких ханов.
Течение Волги от низовьев Камы до древнего города Укека (около нынешнего Саратова) было в руках Болгарского каганата. Укек, находившийся на правом берегу Волги и известный своим расцветом в XIV веке, был крайним южным городом болгар. Ниже его начиналось «половецкое поле»: на левом берегу Волги, у города Покровска[81] археологические раскопки обнаруживают кочевнические стоянки, относимые к половцам; на правом берегу Волги, по течению реки Латрыка (приток Карамыша, впадающий в Медведицу), искони жили кочевники: кочевнические погребения скифо-сарматской поры находятся здесь около села Большая Дмитровка.
Подобно тому как в X веке торки и печенеги соприкасались с южной и юго-восточной границей Болгарского каганата, так в XI–XIII веках сменившие их половцы стали соседями болгар на Средней Волге. Об этом говорят и Плано Карпини, и русские летописи; последние сообщают нам о столкновениях, которые происходили между половцами и болгарами в XII веке.
Особенно трудно определить северные пределы половецких кочевий на запад от Волги, так как половцы, подобно всем кочевникам, если им благоприятствовали географические условия, глубоко вклинялись в области с оседлым населением — в данном случае русским и финским; при разреженности этого населения кочевники без труда проникали даже много севернее крайних южных пунктов финнов и русских.
Нет сомнения, что на рязанской окраине русские поселения в XII веке простирались далеко вниз по Дону, до устья Воронежа, имея за собой такие оплоты, как города Елец и Воронеж. Существование этих крепостей дало основание исследователям считать, что Рязанское княжество простиралось на юг до низовьев Воронежа и даже Хопра[82]. Но также бесспорно, что половцы проникали много севернее этих мест и располагались на летовища в тех степных областях, которых было немало между Доном и Волгой и которые простирались на север до границы сплошных хвойных лесов. Мы знаем здесь и реку Польный Воронеж, и «Великое дикое поле» к югу от мордовских лесов, и «половецкое поле» под самым Пронском, на правом берегу Прони.
Где же в таком случае проходила рязано-половецкая граница? Есть все основания считать, что действительной границей Рязанского княжества было течение Прони, Оки и низовья Мокши и что никогда в домонгольский период рязанская земля не простиралась так далеко на юг, как предполагал Голубовский. Что отдельные рязанские форпосты по Дону и Воронежу не рассматривались современниками как территория Рязанского княжества, показывает «Повесть о приходе Батыевой рати на Рязань»: пришел, говорится в этой повести, «безбожный царь Батый на Рускую землю с многими вой татарскыми и ста на реце на Воронеже близ Резанския земли»; судя по направлению похода Батыя «из болгар» на Рязань, остановка его «близ Резанския земли» должна была быть у самого верховья Воронежа. Следовательно, все пространство на юг и на восток от этой реки, то есть течение Цны и все течение Вороны и Хопра, не считалось за Рязанским княжеством. Даже севернее, среди мордвы, по течению реки Мокши, русские поселенцы не были в своей земле, а считались подданными мордовских князей. Об этом говорит суздальская летопись под 1228 годом, упоминая «Русь Пургасову», то есть русских поселенцев на земле мордовского князя Пургаса[83].
Целый ряд фактов свидетельствует, что половцы во время своих кочеваний проникали много севернее южных поселений рязанцев. Так, в 1199 году князь Всеволод Юрьевич Суздальский со своим сыном Константином предпринял поход на половцев. Он выступил — очевидно, из своего стольного города Владимира — 30 апреля и шел, по предположению С. М. Соловьева[84], от верховьев Дона вниз по этой реке. Половцы, услышав о приближении русских, бежали с вежами «к морю» (то есть на юг, по направлению к Азовскому морю), а Всеволод дошел до половецких зимовищ у Дона, разорил их и 5 июня вернулся во Владимир. Если считать переходы в двадцать верст, то, оказывается, Всеволод не успел бы проникнуть южнее города Воронежа; если же класть по тридцать верст ежедневных переходов, то и в таком случае расстояние, пройденное русскими войсками, не будет более 540 верст (считая от Владимира), и, следовательно, Всеволод не заходил южнее низовьев Черной Калитвы — Битюга — Хопра[85]. Из этого можно заключить, что летовища половцев были значительно севернее, то есть в области южнорязанских поселений.
Мы неоднократно встречаем в летописях сообщения о столкновениях рязанцев с половцами, но, к сожалению, большинство известий подобного рода находится лишь в Никоновском своде — источнике, в отношении половецких событий, особенно ненадежном, так как составитель свода или его источник часто прикреплял к какой-нибудь определенной дате материал явно эпического характера. Но вот сообщение Лаврентьевской летописи под 1206 годом: «…тогож лета, ходиша князи Рязаньскыя на половци, и взяша вежи их». Вряд ли немногочисленная рязанская рать рискнула бы ходить в далекий поход в глубь степей; это было под силу только таким могущественным князьям, как Киевскому или Суздальскому, или целой коалиции князей; очевидно, в 1206 году мы имеем дело с недалеким, коротким походом налетовища половцев, близко подошедших к рязанским пределам. В таком свете сообщение той же Лаврентьевской летописи о том, что под Пронском, на юг от реки Прони, было «поле половецкое», принимает вполне реальный смысл, и вряд ли справедливо объяснение Голубовского, что это лишь «случайное название», потому что, дескать, половцы когда-то стояли здесь станом во время набега. На реке Ранове, притоке Прони, до сих пор существует село Кипчаково, подтверждающее неслучайность названия «поля половецкаго».
Если обратиться для сравнения к другим эпохам, то увидим, что на широтах, куда заходили половцы, всегда, и до и после них, жили кочевники. Так, в XIV веке в районе города Наровчата (по среднему течению реки Мокши) был центр одной из татарских орд (Тогая). Это как раз есть область «Великого дикого поля», и находится она на той же широте, что и «половецкое поле» у Пронска. А летовища хана Сартака в XIII веке были в трех днях пути от Волги, в месте, где пространство между Волгой и Доном достигает десятидневного перехода, — это указывает на линию Воронеж — Укек, три же дня пути на запад от Волги приводят нас к среднему течению Медведицы и Хопра. Рубрук, дающий эти сведения, добавляет, что «в этих местах прежде жили половцы». Вспомним также, что в районе устья Воронежа и близ него, на правом берегу Дона, некогда кочевали скифы, а по реке Латрыку находим следы сарматов. Все это показывает, что номады здесь кочевали искони: от скифских до татарских времен.
Итак, приведенные факты позволяют сделать вывод, что половцы на летовища между Волгою и Доном заходили много севернее, чем это обычно считалось, подходя к Прони, низовьям Цны и среднему течению Мокши; здесь кочевники находили для себя вполне пригодные места в степных пространствах у границы сплошных хвойных лесов.
Признавая проникновение половцев так далеко на север и не отрицая наличия рязанских поселений много южнее тех мест, куда заходили половцы, то есть в низовьях Воронежа и по Дону, можно положить конец безвыходным противоречиям во взглядах исследователей о южных границах Рязанского княжества. Иловайский считал, что «во второй половине XI и в начале XII века все пространство к югу от Прони было занято кочевьями половцев», и таким образом западной рязанской границей считал течение реки Прони (во второй половине XII века эта граница, по Иловайскому, уже выдвинулась до низовьев Воронежа). Голубовский, наоборот, отрицал «возможность существования в какое бы то ни было время» половецких кочевий к северу от низовьев Вороны и Хопра. Спор велся некорректно, так как оба ученых рисовали себе некую постоянную непереходимую линию, служившую границей между русским и половецким миром, тогда как в действительности можно говорить лишь о южных пунктах русской колонизации за пределами сплошного населения русских и о северных пределах проникновения половцев во время их летовищ, оказывавшихся далеко в тылу у отдельных поселений русских колонистов. Оба эти явления отнюдь не исключали друг друга.
Половцы на рассматриваемых широтах между Волгою и Доном встречали во время своих перекочевок не только русских. На границе лесостепи исконно жила финская мордва, а южнее ее — сильное и воинственное племя буртас, в IX веке с успехом сражавшееся даже с печенегами. Буртасы занимали огромное пространство по течению Медведицы, Хопра и Вороны до низовьев Дона. Однако с занятием степей половцами буртасы частью были оттеснены на север, к лесам, частью же подчинились половцам, остались жить среди них и подверглись половецкому языковому влиянию. О подчинении буртас половцам и об эксплуатации последними пушных богатств бургасского края сообщает Ибн аль-Атир: бургасские меха, продававшиеся в первой половине XIII века в Судаке, рассматривались арабским историком как продукт половецкой земли.
Ф. Чекалин[86] еще в 1890-х годах высказал предположение, поддержанное затем Вестбергом и принятое Л. Нидерле[87], что буртасы этнически являются не финнами-мордвою, а тюрками-мишари. Для нас в этом спорном филологическом вопросе интересно то обстоятельство, что, по наблюдению Радлова[88], язык современных мишари ближе всего к языку половцев. Это показывает, что мишари-буртасы еще в XI–XIII веках жили вместе с половцами и переняли половецкий язык.
Ту же картину проникновения половцев значительно севернее южных пределов русских поселений находим и к западу от Дона. Здесь степные пространства, так же как между Волгой и Доном, далеко вклинивались в лесные области: так, «поле» простиралось между верховьями Псела и Сейма[89], «полем» было и все пространство на северо-запад отсюда до рязанских пределов, то есть по бассейну Быстрой Сосны и верховьям Дона, с Куликовым полем по правому побережью Дона и местностью у пронско-рязанского пограничья — по левому. На юго-западе между Доном и Днепром степи подходили к границам Переяславского княжества по среднему и нижнему течению Ворсклы, по Пселу и Хоролу.
В пределах этих степных пространств мы и встречаем половецкие кочевья, причем критерием наличия здесь кочевий должны служить летописные упоминания о вежах, иначе легко будет впасть в ту ошибку, в какую часто впадали исследователи, принимавшие за места половецких кочевий все те пункты, в которых происходили встречи половецких войск с русскими; факт таких встреч еще не может служить указанием на наличие в данной области кочевий половцев: степняки обычно предпринимали свои набеги без веж, оставляя последние далеко позади себя.
Для определения мест кочевий можно пользоваться одним вспомогательным фактом, на который до сих пор не обращалось внимания: это — время года, в какое летопись упоминает о вежах в том или ином месте. Если упоминание относится к зимним месяцам, то априори можно считать, что летовища будут находиться севернее.
Главные зимовища половцев, как увидим ниже, были по побережью Азовского моря, низовьям Дона, по Днепру у его порогов; однако иногда некоторые орды располагались зимой и севернее. Так, например, зимой 1191 года упоминаются половецкие вежи где-то по Осколу, всего вероятнее, по его среднему течению[90]. Поэтому естественно, что летовища половцев будем находить еще севернее.
Несмотря на то, что главные летовища половцев, живших между Доном и Днепром, оставались все же в значительном отдалении от русских пределов, находясь между реками Самарой и Орелью (Углом) и на Дону на высоте устья Оскола, — некоторые орды, заходили много севернее, к лесной границе, в те степные области близ русских княжеств, о которых была речь выше. Так, летопись сохранила нам сведение о кочевании половцев между Ворсклой и Пселом у Голтова, близ Переяславского княжества[91] и даже у Варина на Среднем Удае[92]. Что половцы кочевали между Ворсклой и Пселом, подтверждает еврейский путешественник XII века рабби Петахия[93], рассказывающий, как, спустившись по Днепру из Киева, он через шесть дней достиг земли половцев[94]; а за шесть дней плавания можно было быть как раз между устьями Псела и Ворсклы, ближе к первому[95]. Есть основания считать, что половцы кочевали и на левом берегу Сейма, между Курском и Вырем. По всей вероятности, кочевали они и на Среднем или даже Верхнем Осколе, судя по тому, как быстро они пришли в 1147 году на помощь князю Святославу Ольговичу на верховья Оки, к Мценску[96].
Память о пребывании здесь половцев находим в названии «половецких лесков» по реке Зуше (приток Оки), около Новосиля. Все это свидетельствует, что половцы проникали севернее Курска и Ельца, этих оплотов Руси со стороны степей. Вероятно, именно сюда, на верховья Дона, собирался в 1185 году великий князь Святослав Всеволодович «ити на половци к Донови на все лето», «летовати на Дон», то есть стеречь, чтобы половцы, во время своих летних кочевий, не подходили близко к северским пределам и не беспокоили приграничных областей[97]. К тому же через Курск и Елец проходил древний торговый путь на Рязань и Муром, в Северо-Восточную Русь, также, очевидно, нуждавшийся в охране от половцев.
Итак, северными пределами кочевания половцев между Доном и Днепром были верховья Дона, Оки, бассейн Быстрой Сосны, далее на юго-запад между верховьями Сейма и Псела до реки Лохни (притока Сейма); еще дальше на юго-запад половцы были хозяевами течения Ворсклы и Псела, а иногда заходили со своими вежами даже за Хорол и Сулу (впрочем, так далеко на запад удавалось проникать половцам лишь в годы наибольшего их натиска на Русь — в конце XI и начале XII века). Все пространство от Псела и Ворсклы на восток, все течение Оскола, до его впадения в Дон, было «половецким полем»[98].
Большинство русских историков отрицали существование половецких кочевий на запад от Днепра, и в особенности в придунайской равнине. Те же из исследователей, которые признавали кочевание половцев у Дуная, считали, что они здесь появились лишь в начале XIII столетия.
Противники взгляда на пребывание половцев к западу от Днепра считали, что на днепровское побережье и к Дунаю половцы заходили лишь во время набегов на Киевскую Русь или Византию и что затем они снова возвращались к своим приазовским вежам. В доказательство этого М. Грушевский приводил слова летописи под 1152 годом: «…вся Половецькая земля… межи Волгою и Днепром» Однако эта фраза еще не исключает возможности, что «половецкая земля» была и вне этих пределов. Ведь простирались же половецкие кочевья на восток за Волгу, до среднеазиатских степей. Молчание киевской летописи до конца XII века о половцах дунайских и правого берега Днепра еще не может служить доказательством тому, что половцев здесь не было вовсе: киевская летопись XII века интересуется событиями, разыгрывавшимися преимущественно вокруг Киева, и почти совсем не следит за жизнью Галицкого и Волынского княжеств, которые должны были иметь дело именно с половцами дунайскими и правого берега Днепра. Но галийко-волынские летописи этого времени до нас не дошли. О том, что половцы разбивали свои станы и на правом берегу Днепра, у нас есть целый ряд летописных известий конца XII века. В 1190 году князь Ростислав Рюрикович напал с черными клобуками на половецкие зимовища у Протолчи (рукав Днепра около острова Хортицы). В 1193 году тот же Ростислав снова берет «вежа и стада» половецкие «по сеи стороне Днепра, по Рускои» (то есть на киевской, правобережной). Что князья считали себя здесь в половецкой земле, видно из слов летописи, что одна из стычек с половцами произошла «на Ивле на реце на Половецкой»; а Ивля находилась в трех днях пути к западу от острова Хортицы[99]. В 1183 году русские князья застигли половцев у реки Хырии (Хирии), в имени которой видят половецкую переделку реки Хортицы, правого притока Днепра.
О кочевании половцев к западу от Буга сообщает киевская летопись под 1173 годом. В этом году они совершили набег на Киевское княжество с правобережной стороны Днепра и ушли, преследуемые русскими, в юго-западном направлении; лишь за Бугом половцы были настигнуты и разбиты русскими. Около 1182 года волынские и бельские князья в усобице за город Берестье (Брест) призвали себе на помощь большое количество половцев. Вряд ли это были половцы с левого берега Днепра. Естественнее видеть в них более близких соседей Волынского и Галицкого княжеств, кочевавших по Бугу, Днестру или Пруту. Наконец, правобережными половцами были половцы «лукоморские», кочевавшие у Черного моря и по правому берегу Днепра. О них речь будет ниже.
В 70-х и 80-х годах XI столетия половцы впервые начинают появляться на дунайской границе Византии. Хозяевами при-дунайских степей были тогда печенеги, поэтому половцы не могли здесь кочевать постоянно, но являлись сюда из придонских степей лишь изредка, по призыву — то своих собратьев печенегов, то их врагов — ромеев. О том, что половцы в XI веке были лишь случайными гостями на Дунае, наглядно свидетельствуют события 1088 года: половцы в этом году были позваны печенегами вместе повоевать против Византии, но пришли слишком поздно, уже после того, как печенеги разбили византийцев и захватили огромную добычу. Печенеги отказали половцам из-за их опоздания в части этой добычи; тогда последние, по словам Анны Комниной[100], так возразили печенегам: «Мы оставили свои вежи, совершили далекий путь, чтобы поспешить вам на помощь. Мы готовы были разделить все опасности, следовательно, имеем право рассчитывать на все выгоды счастливой победы…»
После сокрушения печенегов императором Алексеем Комнином в 1091 году половцы не сразу заняли придунайские степи. На дунайской границе империи водворилось относительное спокойствие, что дало возможность — именно в это время, то есть в конце XI века и в первой половине XII века, — усилиться здесь русскому элементу. Это время как раз совпадает с последними десятилетия ми мощи Киевского великого княжества, когда русскими в причерноморских степях были разгромлены половцы и даже на время изгнаны из степей за дарьяльские Железные ворота. Но со смертью Мстислава Великого (1132 год) и с началом усобиц между Ольговичами и Мономаховичами Русь теряет свое преобладание в степях; половцы из-за Железных ворот Кавказа возвращаются в Причерноморье, и киевская летопись с 1146 года отмечает появление каких-то новых «диких половцев»[101].
Именно в это время, с середины XII столетия, половцы проникают к Дунаю и начинают все чаще тревожить соседние оседлые государства. В 1148, 1154, 1160 годах они нападают на дунайское пограничье Византийской империи[102]; в это же время Угрия приступает к укреплению своей трансильванской границы со специальною целью обороны государства от половцев. Из грамоты (211 года короля Андрея узнаем, что из-за половецких нападений даже в самой Трансильвании, на верховьях Ольты, страна была превращена в пустыню. В 1211–1212 годах угорские короли в грамотах немецким рыцарям, поселяемым на трансильванской границе, прямо указывают на цель их поселения: «…для ограждения королевства… от куман», совершавших на Угрию «беспрестанные набеги». Писавший в середине XII века Оттон Фризингенский[103] указывает, что на восток от Угрии, за Трансильванией, кочуют половцы и печенеги. То же можно заключить и из рассказа русской летописи под 1159 годом: когда галицкий князь-изгой Иван Ростиславич бежал «в поле к половцем», то вокруг него тотчас же образовался многотысячный отряд из русских и половцев, с которым он стал грабить подунайские города, принадлежавшие галицкому князю Ярославу. Это показывает, что половцы были собраны Иваном где-то здесь же, в придунайской области. Тридцатью одним годом позже та же летопись еще более определенно сообщает о существовании подунайских половцев: в 1190 году «лепшии мужи в черных клобуцех» жаловались князю Ростиславу Рюриковичу: «…се половце сен зимы воюют ны часто, а не ведаем, подунаици ли есмь что ли?». На кочевание половцев вблизи дунайского побережья указывают и обстоятельства восстания Асеней в 1186 году[104]: в июне или июле Асени бегут за Дунай, к половцам, и Никита Хониат[105] рассказывает, как Петр Асень уговаривал половцев прийти к нему на помощь против византийцев еще до жатвы, то есть в том же июле месяце. Из этих слов мы видим, что у Асеней не оставалось времени на далекое путешествие к половцам заднепровским (тем более что в летнее время половцы откочевывали от Причерноморья еще дальше на север) и, следовательно, половцы, с которыми сговаривался Асень, были где-то совсем недалеко от Дуная. Наконец, на соседство болгар с половцами указывает тот же Никита Хониат, говоря о «сопредельных» с болгарами «скифах», как он называет половцев. Робер де Клари[106] в начале XIII века еще более определенно говорит, что за Болгарией начинается Кумания. Итак, к середине XII века половцы окончательно обосновываются в придунайской области[107]. Как далеко они распространились на запад — мы не знаем, но, вероятно, — до самых дунайских Железных ворот. Известно только, что в 1114 году они уже достигали Видина[108]. Что же касается южных пределов кочевания половцев, то, в силу общекочевнической тенденции, они стремились предельно расширить диапазон кочевания с севера на юг так, чтобы в жаркое время года уйти возможно севернее, в холодное же время — возможно южнее; вот почему мы видим, что половцы охотно переходили в осенние, зимние и весенние месяцы за Дунай, в болгаро-византийские пределы, и почти никогда не встречаем их здесь летом; на летовища кочевники уходили в южнокарпатские предгорья. Вероятно, именно в эти летние месяцы половцы особенно беспокоили мадьяр, даже проникая за горы, в Трансильванию. Очевидно, сюда, в эти предгорья, приходили Асени летом 1186 года подымать половцев против византийского императора.
Далее на север, вдоль предгорий Карпат, половцы доходили до нынешней Буковины. Как далеко доходили их кочевья в направлении к Руси, мы не знаем; знаем только, что русские пределы простирались здесь приблизительно до той же широты, что и на левом берегу Днепра. По-видимому, все пространство на юг от Галицкого и Киевского княжеств было уже «половецким полем».
К западу от Дуная, южными пределами половецких кочевий было северное побережье Черного и Азовского морей. Киевская летопись и «Слово о полку Игореве» не раз упоминают половцев «лукоморских», то есть кочевавших у «луки моря», как называли русские вообще всякий залив, а здесь, в частности, днепровский лиман или северный берег Азовского моря[109].
Кочевали половцы и на Крымском полуострове, в его северной, степной части. Рубрук пишет, что «на этой равнине («…которая тянется [от южного, горного Крыма] на пять дневных переходов до конца этой области к северу») до прихода татар, обычно жили команы». Арабский же географ Идриси (середины XII века) сообщает, что и путь из Херсона в Ялту пролегал по стране команов, из чего следовало бы, что половцам принадлежал и Южный Крым. Однако достоверность этого свидетельства была заподозрена еще Бурачковым, справедливо указавшим, что южный, горный Крым, совершенно не пригоден для жизни кочевников. Тот же Рубрук, отличавшийся несравненно большей точностью в своих показаниях, чем Идриси, говорит лишь о том, что сорок городов и крепостей, расположенных в горном Крыму между Херсонесом и Судаком и населенных различными народностями, в том числе и готами, — платили дань половцам[110]. Такое сообщение гораздо правдоподобнее; оно указывает лишь на «сферу влияния» половцев в областях, прилегавших к степям; это «влияние» выражалось в платеже крымскими городами дани половцам. Последним было очень важно держать в зависимости прибрежные города Крыма, так как эти города были местом сбыта половецкрго сырья и местом покупки городских изделий. Ибн аль-Атир говорит о Судаке: «Это город кыпчаков, из которого они получают свои товары, потому что он лежит на берегу Хазарского (Черного) моря и к нему пристают корабли с одеждами; последние продаются, а на них покупаются (мусульманскими купцами) девушки и невольники, буртасские меха, бобры, белки и другие предметы, находящиеся в земле их (то есть кыпчаков)»[111]. Очевидно, Судак, находившийся только в «сфере влияния» половцев, куда они являлись по своим торговым делам, был принят арабским историком за собственно половецкий город.
Характерно, что Рубрук, выехав из Судака на север, лишь на третий день своего пути встретил в крымских степях татар и только с этого времени считал, что он попал «в какой-то другой мир». Вероятно, нечто подобное было и при половецком господстве, то есть что и половцы кочевали много севернее Судака, в степях, а не жили возле самого города. Иосафат Барбаро[112], проведший шестнадцать лет в Крыму (в 1436–1452 годах), сообщает, что половцы жили лишь в северо-восточной его части.
Впрочем, Ибн Саид, писавший в середине XIII века, знал, хотя и смутно, о какой-то высокой горе у Азовского моря, где находился замок Мания, который «некогда» «служил хранилищем для сокровищ султана Туманиев. Ныне же в нем хранятся сокровища преемников Берке». Под именами «Мании» и «Тумании» нетрудно узнать латинское наименование половцев куманами, а их страну — Куманией. Но где надо искать эту высокую гору — остается неясным.
Наконец, на пребывании половцев в Крымском полуострове и на значительное влияние их на местное население может указывать то обстоятельство, что армяне и караимы, жившие некогда в Крыму и в XIV столетии выселившиеся в Галицию, Волынь, Литву и Польшу, переняли половецкий язык, на котором кое-где говорят еще и поныне. О том, что в половецкой земле жили караимы, сообщает еврейский путешественник XII века рабби Петахия.
Остается неясным, жили ли половцы по восточному побережью Азовского моря, то есть между устьем Дона и Керченским проливом. Идриси определенно говорит о зависимости от половцев именно восточного побережья Азовского моря. Однако рабби Петахия, лично посетивший эти места в середине XII века, сообщает, что «на расстоянии одного дня (пути) за землей Кедар (половцев) есть залив между страной Кедар и страной Хазарией». Если под страной хазар здесь подразумевается не Крым, а область на восток от Азовского моря, то из этого свидетельства вытекает, что хазары жили где-то у самого Азовского моря, отделенные от земли половцев одним из лиманов восточного побережья (Ейским? Бейсугским?). Доминиканец Юлиан[113], проезжавший в 1237 году по этим же местам, ничего не сообщает о половцах: он, приплыв из Константинополя в город Матрику (Матарка, Керчь), который находился, по его словам, в стране Зихии, нашел там население, по описанию ничем не напоминающее половцев, а затем степью отправился далее, пока не попал на тринадцатый день пути в страну Алан. Описание Юлиана оставляет впечатление, что на юго-восточном берегу Азовского моря половцев не было[114].
Далее на восток от Азовского моря граница «поля половецкого» шла предкавказскими степями к низовьям Волги и северному побережью Каспийского моря. Из-за полного отсутствия источников нет возможности точнее обозначить пределы половецких кочевий между Азовским и Каспийским морями. Можно лишь утверждать, что половцы не достигали ни предгорий Кавказа, ни устья Волги: предкавказские степи занимали аланы и ряд других мелких кавказских народов, а также остатки хазар, которые, впрочем, были сосредоточены главным образом в низовье Волги, где у них был город Саксин.
Плано Карпини пишет: «…с юга же к Комании прилегают аланы, чиркассы, хозары, Греция и Константинополь, также земля иберов, кахи, брутахии, которые слывут иудеями, — они бреют голову, — также земля цикков, георгианов и арменов и земля тюрок»[115]. Ибн аль-Атир также свидетельствует, что в эпоху татарского нашествия у северных кавказских предгорий жило «много народов, в том числа аланы, лезгины и [разные] тюркские племена» (не включая в число последних половцев, о которых он говорит затем отдельно). Аланы были здесь настолько сильны, что половцы не могли проходить сквозь их землю, чтобы достичь Дарьяльского ущелья: это явствует из рассказа грузинской летописи «Картлис Цховреба» под 1118 годом. В этом году грузинский царь Давид II принял к себе на службу большое количество половцев из причерноморских степей. Половцы, прежде чем прийти в Грузию, попросили у Давида обеспечить им возможность пройти сквозь землю предкавказских алан. Давиду пришлось лично выйти навстречу половцам, взять заложников и от половцев, и от алан и только после этого провести половцев Дарьяльским ущельем в Грузию. То, что половцы в предкавказских степях жили отдельно от алан и севернее последних, видно из рассказа Ибн аль-Атира о нашествии татар: татары, придя из Закавказья в землю алан, смогли одолеть их лишь после того, как половцы, соединившиеся было с аланами против татар, под влиянием татарской дипломатии оставили алан: следовательно, оба народа не жили здесь вместе; а то обстоятельство, что, только разбив алан, татары вторглись в землю половцев, показывает, что половцы жили севернее алан[116].
Как уже упоминалось выше, устье Волги не принадлежало половцам, так как там продолжали жить хазары, имевшие свой центр в городе Саксине[117]. Однако половцы кочевали вблизи этого города и севернее его, вверх по течению Волги. В Лаврентьевской летописи под 1229 годом находим такое известие: «…тогож лета саксини и половци възбегоша из низу к болгаром перед татары и сторожеве болгарьскыи прибегоша, бьени от татар близь рекы, ей же имя Яик»; мусульманский писатель Ахмед Тусский[118], писавший в последней четверти XII века, сообщает, что саксинцы «много терпят от кыпчакских орд».
Таким образом, в своем обзоре пределов «поля половецкого» мы возвращаемся к Туркестану, откуда начали этот обзор. С востока на запад, от среднеазиатских степей до степей придунайских оно простиралось на 3,5 тысячи километров; с юга на север, от черноморского побережья до границы лесостепи диапазон половецких кочевий мог достигать 700 километров. Вот почему армянский царевич Гетум был поражен размерами половецкой земли и был прав, считая, что «Комания — одно из величайших государств, существовавших на земле».
Исследователи, писавшие о половцах, обычно считали, что «центром» половцев было северное побережье Азовского моря и низовья Дона. Прежде всего необходимо отказаться от выражения «центр», которое более подходит в применении к оседлому миру, чем к кочевническому, потому что таких центров у всякой кочевой орды будет два: зимний и летний, в месте ее зимовий и в месте ее летовищ. Но кроме того, можно утверждать, что половцы не концентрировались только между Днепром и Доном и что одновременно существовала не одна, а целый ряд половецких групп с самостоятельными летовищами и зимовьями. Из-за того что наши сведения о различных группах половцев очень неравномерны, мы до сих пор находимся в некотором обмане: большинство источников сообщает нам лишь о приазовской группе (вернее называть ее — донецко-донской), об остальных же у нас неизмеримо меньше сведений, почему эти группы и не выступают так же рельефно, как первая. Всего же можно насчитать до пяти таких групп.
Первой и самой древней группой половцев была среднеазиатская, которая в XI–XIII веках оставалась на тех же местах, откуда пошло расселения половцев в Европу.
В эту группу входили: одно из древнейших половецких объединений — емек и половцы-канглы, более новое образование XII века. Зимовья и тех и других, как и у среднеазиатских половцев XI века, были, вероятно, у предгорий Тянь-Шаня и Алтая и у низовьев Сырдарьи, а летовища — намного сотен километров севернее и северо-западнее: у лесостепного пограничья Западной Сибири и за Уралом, у низовьев Камы.
Остальные группы жили в прикаспийских и причерноморских степях. Здесь условия кочевания были почти те же, что и в Азии: большая жара и выгорание травы в южных частях степей в летние месяцы вынуждали половцев откочевывать на это время на север, к границе лесостепи или в предгорья. В зимние месяцы, наоборот, морозы и обильные снега на севере вынуждали кочевников держаться южных пределов степей. Об этих перекочевках половцев сообщают нам современники. Арабский историк Ибн аль-Атир, описывая половцев эпохи татарского нашествия, определенно говорит о двух различных областях пастбищ в земле Кыпчак: «Это земля, обильная пастбищами зимою и летом; есть в ней места прохладные летом со множеством пастбищ и [есть в ней] места теплые зимою [также] со множеством пастбищ, то есть низменных мест на берегу моря». Плано Карпини, который видел татар в первые годы завоевания ими половецких степей и в тех же условиях кочевания, что и во времена половцев, пишет: «…все они (кочующие татары) зимою спускаются к морю, а летом по берегу этих самых рек (речь идет о Днепре, Доне, Волге и Яике) поднимаются в горы»[119] (очевидно, Карпаты, Приволжские возвышенности, Общий Сырт и Урал). Ан-Нувайри[120], живший в конце XIII и начале XIV века, говорит о половцах: «Это обитатели шатров, которые не живут в домах и не селятся в строениях, но проводят лето в одной земле, а зиму в другой».
Перейдем к обозрению отдельных половецких групп в каспийско-черноморских степях.
На границе Европы и Азии, вероятно, существовала небольшая, самостоятельная волжско-яицкая группа, занимавшая пространство между хазарским Саксином и Болгарским каганатом по Волге и Яику и кочевавшая от низовьев этих рек до Общего Сырта и Южного Урала. Мусульманские писатели, зная преимущественно лишь восточную часть половецкой земли, этой частью ее и ограничивали свои представления о протяженности всей территории половцев: Рашид ад-Дин[121], например, знал племя кыпчаков только «между страною ит-бараков (под которой подразумевают Волжскую Болгарию) и Яиком», где и находилось, по его словам, «летнее и зимнее кочевье кыпчаков». В действительности же это можно сказать, очевидно, лишь к волжско-яицкой группе. В «Юань-ши», китайской истории монгольских завоеваний, а также у Рашид ад-Дина рассказывается о том, как татары в 1237 году в приволжских степях разбили половецкого хана Бачмана и как этот хан тщетно пытался спастись от татар на «морском острове», то есть на одном из островов волжской дельты. Это известие, следовательно, также относится к волжско-яицкой группе половцев. К половцам этой же группы относится приводимое выше место русской летописи о кочевании половцев «по низу», то есть по Нижнему Поволжью, откуда в 1229 году они «взбегоша» перед татарами, а также упоминавшееся известие Ахмеда Тусского о набегах «кыпчакских орд» на саксинцев и, наконец, — воспоминание Аль-Омари о том, что до татар летовища «царей Турана» (в которых надо видеть половцев) были у Уральских гор[122].
Степные пространства от низовьев Волги и Яика, вверх по течению этих рек, до широт Укека, Общего Сырта и Южного Урала издревле известны как места пребывания кочевников. Здесь жили скифы и сарматы, печенеги и торки, это было место ханских кочевий татар с зимовками в знаменитом Сарае, и, наконец, здесь жили калмыки, уже сильно ограниченные русским правительством в диапазоне своего кочевания.
Третьей группой половцев была донецко-донская, кочевавшая между Волгой и Днепром, в бассейне Дона и Донца и по левым притокам Нижнего Днепра. Это была наиболее сильная группа, с которой больше всего приходилось иметь дело южнорусским княжествам. Она делилась на целый ряд родов, из которых такие, как токсоба и бурджоглы, были хорошо известны не только русским (токсобичи, бурчевичи), но и мусульманским писателям. Среди этих родов был и тот, который дал знаменитую династию половецких ханов: Шаруканя, Отрока, Кончака, Юрия Кончаковича. Донецко-донская группа лучше других освещена и русскими и мусульманскими источниками, поэтому на ней мы можем остановиться подробнее, чем на остальных половецких группах.
Зимовья этой группы были как по низовью Дона и по побережью Азовского моря, так и севернее, по Днепру, у острова Хортицы, в затонах Днепра — «в лузе в Днепреском», по выражению летописи; затем — на Среднем Осколе; и, наконец, — по среднему течению Дона, на той же широте, что и Оскол, между устьями Калитвы и Хопра.
Свои большие зимние походы в степи в эпоху Мономаха и его сына Мстислава русские совершали к низовьям Дона против приазовских половцев. Хотя летопись часто смешивала Дон с Донцом и обе реки называла Доном, тем не менее поход под начальством Димитрия Иворовича, посланного Мономахом 2 декабря 1109 года «к Дону», где он захватил до тысячи половецких веж, скорее можно относить к действительному Дону, а не Донцу[123]; то же надо сказать и о другом походе, 1116 года, под начальством сына Мономаха — Яро-полка, который по приказу отца «ходи на Половечьскую землю к реце зовомеи Дон»[124]; тот же Ярополк ходил еще раз «за Дон» в 1120 году и сюда же посылал своих воинов Мстислав Владимирович (умер в 1132 году), о котором летописец говорит, что он «загна половци за Дон и за Волгу за Гиик (Яик)»[125]. К низовьям Дона, к берегу Азовского моря, на «конец поля половецкого» стремился и Игорь Святославич Новгород-Северский, но, выйдя в поход слишком поздно, в мае месяце, когда половцы уже вышли из мест своих зимовок и шли «от Дона и от моря» на север, Игорь встретился с половцами почти у самых их летовищ — на реках Сальнице и Суюрлии.
На пребывание половцев у Азовского моря нам намекает то же «Слово о полку Игореве»: «…се бо Готьскыя красныя девы воспеша на брезе синему морю, звонячи рускым златом: поють время Бусово, лелеють месть Шароканю…» Сопоставление этого места «Слова» с другими, где упоминается тоже «синее море», привело еще Куника к заключению, что под «синим морем» надо понимать Азовское. О жизни половцев у Азовского моря говорит и другое место «Слова»: Святослав Киевский «поганого Кобяка из луку моря от железных великых плъков половецких яко вихрь выторже». А мы знаем, что Кобяк был ханом одной из донецко-донских орд; следовательно, под «лукою моря» в данном случае надо подразумевать именно северный берег Азовского моря, а не днепровский лиман, который, как мы видели выше, носил, по-видимому, то же название «луки моря». Заметим, что как раз у устья Дона, на правом его берегу, несколько севернее города Ростова находится Кобяково городище со следами поселений XI — ХIII веков. Очень возможно, что в названии этого городища сохранилась память о половецком хане Кобяке. Как ни неясны сведения о половцах у Идриси и Ибн Саида, все же несомненно, что их «Кумания» или «Тумания» находилась у Азовского моря. Где-то здесь же, вблизи этого моря, надо искать и Черную и Белую Кумании[126].
Севернее зимовья рассматриваемой группы половцев известны по Днепру, у острова Хортицы. Сюда зимой «на вежа половецькия» ходил в 1190 году князь Ростислав Рюрикович, там же три года спустя тот же Ростислав опять захватывает половецкие вежи; в обоих случаях они находились на правом («русском») берегу Днепра[127]. Сюда же, только глубже в степи, на левый берег Днепра, был направлен и знаменитый поход 1103 года Святополка II и Владимира Мономаха. Ополчения русских спешили застигнуть половцев еще в их зимовьях, для чего вышли раннею весной, в начале марта. Русские шли берегом Днепра до острова Хортицы, а отсюда четыре дня — степью, пока не встретили половцев у реки Су-тень, где и одержали над ними полную победу. Что здесь находились и вежи половцев, поясняет нам летопись: «…взяша бо тогда скоты и овце и коне и вельблуды и веже с добытком и с челядью». Река же Сутень, вероятно, русское искажение тюркского названия реки Молочной — Суть-су.
Зимовали половцы и еще севернее, между Орелью и Самарою (об этом — ниже) и, по-видимому, даже по Среднему Осколу, судя по походу к Осколу черниговских и новгород-северских князей зимой 1191 года.
Наконец, зимовья половцев были и по Среднему Дону, по нашему расчету — несколько южнее города Воронежа, между устьями Калитвы и Хопра. В 1199 году князь Всеволод Юрьевич Суздальский «ходив по зимовищем (вариант: становищем) их (половцев)… возле Дон».
Вероятно, в соответствии с разными географическими широтами зимовищ у донецко-донской группы были и разные широты для летовищ. Главные летовища, протяженностью километров в триста с востока на запад, были между Донцом и Днепром на широте устьев Торца и Оскола и западнее в пространстве между течениями рек Самары и Оре-ли. Это было исконное место летовищ всех кочевников причерноморских степей от скифов до татар, оставивших здесь огромное количество курганов. Исследователь степных древностей Д. И. Эварницкий[128] так характеризует эту местность: «Стоит только бегло взглянуть на обширнейшие, необозримые и цветущие долины все^с трех рек (Эварницкий включает в свой обзор кроме Самары и Орели еще и реку Конские Воды, или Конскую. —
Обратимся к известиям о летних кочеваниях половцев в этой области.
В тридцати верстах южнее устья Оскола, на реках Сальнице и Суюрлии, которые отождествляются с Сухим Торцом и Тором, 3–5 мая 1185 года произошла встреча половцев с русскими во время знаменитого похода Игоря Святославича. Половцы в это время подходили к месту своих летних кочевий. Именно здесь оставался Игорь в течение последующих летних месяцев в плену у половцев; отсюда, с берегов Тора, он и бежал осенью на Русь. В этих же местах семьюдесятью годами раньше, 24–27 марта 1111 года, встретились с половцами русские войска во главе со Святополком II Киевским и Владимиром Мономахом: летопись упоминает ту же реку Сальницу и поток Дегей, в котором видят приток Сальницы — Дегель. Хотя о вежах при этом в летописи не говорится, но богатый полон, захваченный русскими, красноречиво указывает на то, что они встретились здесь не только с войском половцев, но и с их вежами. Археологи отмечают в этом районе большое число кочевнических курганов — по низовьям Бахмута, Тора (правые притоки Донца), по Сухому и Черному Жеребцу (левые притоки Донца) и по течению самого Донца между устьями этих рек. Это типичные кочевнические курганы (с погребением с конем), из которых археологи еще не могут выделить безусловно половецких.
Таким же излюбленным местом летовищ кочевников было междуречье Орели и Самары. О кочевании здесь больших сил половцев летом говорит летописная запись 1183 года, когда «на месте нарецаемем Ерель его же русь зовет Угол» было иссечено и взято в плен огромное количество половцев и их ханов. Это случилось 30 июля. И хотя летописец не говорит ничего о вежах, но из самого летописного рассказа мы можем заключить, что русские напали на половецкие кочевья, которые они долго разыскивали: «…перебродися на ратьную (левобережную) сторону Днепра и 5 дни искаша их (половцев)».
Междуречье Орели и Самары представляло для кочевников столько удобств, что, по-видимому, некоторые орды, быть может те, что на лето уходили еще севернее, проводили здесь и зиму. На это указывает зимний поход 1187 года Святослава и Рюрика Киевских к Снопороду и Голубому лесу и два других похода русских в эти же места на самой границе зимы и весны — в феврале — марте, когда половцы вряд ли успели бы прикочевать сюда с юга. В 1152 году еще до 1 марта[129], но когда «уже бе к весне», князь Мстислав Изяславич разбил половцев «на Угле и на Самаре, а полон мног взял, самех прогна а веже их пойма, коне и скоты их зая…», а в 1170 году коалиция русских князей, по инициативе того же Мстислава Изяславича, 2 марта выступила из Киева и произвела страшный погром половецких веж на Орели, Снопороду и преследовала половцев до самого Оскола[130].
Кроме главных летовищ в области Самары, Орели и Среднего Донца у половцев донецко-донской группы были летовища и много севернее, близ Псела, на Среднем и, может быть, Верхнем Осколе, в бассейне Быстрой Сосны, по верховьям Дона, по Воронежу, Цне, Вороне и Хопру — докуда позволяли леса и русское и финское сплошное население. Выше мы уже определяли подробнее предел проникновения половцев на север, служивший вместе с тем и границей их крайних северных летовищ[131].
Четвертой половецкой группой была лукоморская, кочевавшая на правом берегу Днепра. Это была, видимо, небольшая группа — быть может, только обособившаяся часть рода бурджоглы, одного из сильнейших родов донецко-донской группы половцев. Лукоморской называлась она, очевидно, по своим зимовищам у днепровского лимана, слывшего, подобно Азовскому морю, под названием Лукоморья. Лукоморские половцы самими летописцами выделялись как бы в особую группу и даже противопоставлялись левобережным половцам.
«В лето 6701 (1193), — сообщает киевская летопись, — посла Святослав (сидевший тогда в Киеве) к Рюрикови (державшему все киевские пригороды) река ему се ты снимался с половци с лукоморские, а ныне послем по половци по вся по Бурчевича». Далее рассказывается, как лукоморские половцы пришли правым берегом Днепра в Канев на свидание с русскими князьями, а Бурчевичи пришли левым берегом и не захотели переходить на правый, в Канев. Упоминающихся при этом лукоморских ханов мы встречаем в это же время именно на Правобережье, вблизи киевского пограничья[132]. Очевидно, кочевание лукоморских половцев простиралось от черноморского побережья до границ Киевской Руси, то есть до верховьев Буга и водораздела Выси и Роси.
Наконец, последней группой половцев была дунайская, кочевавшая от низовьев Дуная до Южных Карпат и русского, галицкого, пограничья.
Таковы пять групп половцев, которые мы можем наметить на основании наших источников. Не надо думать, что это были совсем изолированные друг от друга группы. При подвижности кочевого мира они легко объединялись для общих целей. Так, хан донецко-донских половцев умирает где-то на Волге, в Болгарском каганате, отравленный болгарами вместе с рядом других ханов. Лукоморские, а может быть, и донецко-донские половцы отправляются на помощь дунайским и т. п. Однако отдельные группы вели и самостоятельную политику, и, не учитывая самостоятельности этих групп, мы многого не поймем в русско-половецких отношениях XI–XIII веков и в истории завоевания половецких степей татарами. Кажущиеся нам сейчас противоречивыми известия мусульманских писателей о различных причинах проникновения татар в Причерноморье будут легко объяснены, когда мы будем знать, что эти противоречивые известия просто относятся к различным группам половцев.
В заключение для полноты обзора «поля половецкого» надо отметить, что как в другие периоды, так и во времена господства в причерноморских и среднеазиатских степях половцев последние отнюдь не были единственными обитателями этого огромного пространства. Наряду с ними искони жили в степях и другие, как кочевые, так и оседлые народности, находясь в подчиненном состоянии у главенствовавшей орды. Так было при скифах в VI–IV веках до н. э., так было и при татарах в XIII–XV веках н. э. То же было и в XI–XIII веках при половцах.
Мы видим в причерноморских степях в первые полвека господства половцев осколки прежних властителей этих степей — печенегов, торков, берендеев, которые оказались в положении зависимых, ограбленных и обнищавших. Так было при торках с печенегами на Волге и Яике, это же произошло и с самими половцами при татарах[133]. В 1116 году печенеги, торки и берендеи подняли против половцев восстание, и часть их после его разгрома ушла из степей на Русь; остальные же, очевидно, постепенно ассимилировались. Кроме них, жили в «половецком поле» аланы; вероятно, оставались в степях (главным образом в приволжских и крымских) кочевники-хазары; наконец, кочевниками стали и во все время господства половцев жили с ними вместе часть прежнего русского населения степей — так называемые «бродники»[134].
Кроме этого подвижного кочевого населения, жило в «половецком поле» и оседлое население. Это были прежде всего русские, вернее — потомки тех восточных славян, которые в короткий период роздыха от нашествий кочевников между уходом гуннов и авар и до прихода печенегов, в VII–IX веках колонизировали степи до самого черноморского берега. Не прекращался приток русских и в XI–XII веках, главным образом в Дунайскую область; также всегда жило в степях огромное количество русских пленных, приводимых половцами после их набегов на Русь. Часть этих пленных продавалась в причерноморских портах, часть же навсегда оставалась при вежах в качестве рабов. В Придунайской области, кроме русских, жили также болгары и валахи, удержавшиеся на своих местах и при половцах. На другой периферии «половецкого поля», в Крыму и у берегов Азовского моря, жили армяне, караимы и аланы[135], а на лесостепной границе между Доном и Волгой — буртасы и, может быть, часть мордвы.
Существование оседлых поселений в зоне кочевников — явление обычное в истории. Мы наблюдаем его также в Туркестане при Сельджукидах и Караханидах, где под властью тюрок оставалось на прежних местах старое иранское население; то же, по-видимому, было в Камской Болгарии, где кочевники-болгары жили среди оседлых аборигенов края — финнов; известны, наконец, многочисленные поселения русских, алан и других народностей в Причерноморских степях под властью татар.
Глава 4. Военная история половцев
Да лучше есть на своей земле костью лечи, нежели на чюжеи славну быти…
История половцев не может считаться столь же интересной, столь же творческой, как история других тюркских народов, например южноогузского (сельджукского) или османского, которые, будучи кочевниками, выходили из своих степей, пробивали себе путь в страны с оседлым населением, покоряли эти страны и создавали там новую государственность, сперва полукочевую, затем переходившую в чисто оседлую. Половцы в этом отношении походили на своих ближайших собратьев — печенегов, которые также за всю свою историческую жизнь не выходили за пределы степей и вне их не создали никакого государства. Половцы с печенегами как бы следовали заветам великих тюркских каганов Срединной Азии, заклинавших в VII–VIII веках тюрок не изменять родным степям и не поддаваться соблазну более близкого соприкосновения с заманчивой, роскошной, но и изнеживающей культурой оседлых народов.
Не раз половецким ханам представлялась возможность радикально изменить ход истории в причерноморском бассейне. В 1091 году они держали в своих руках судьбы Византийской империи; но после того, как они помогли византийцам разбить своих сородичей печенегов, половецкие ханы и не подумали использовать свое положение победителей; удовлетворившись византийскими подарками, они вернулись в свои степи. С силами, значительно превышавшими в численности своих союзников — русских, половцы не раз вступали в столицу Южной Руси Киев; однако они никогда не пытались воспользоваться своим преобладающим положением, чтобы создать здесь свою государственность. Будучи главной опорой в армии грузинского царя Давида Строителя, половцы всегда оставались послушным вспомогательным войском, не стремясь создать на Кавказе независимое тюркское ханство. С Кавказа и из-за Балканских гор, из Киева и из еще более далекого Владимира-на-Клязьме половцы неизменно возвращались в причерноморские степи. Вошедшие в эпос слова одного из виднейших половецких ханов Отрока, что «лучше на своей земле лечь костьми, нежели на чужой славным быть», могут действительно служить эпиграфом ко всей двухвековой истории половцев.
Сколько византийцы ни стремились расселить на пограничье империи своих беспокойных степных соседей, из этого, по их собственному свидетельству, ничего не получалось. Никита Хониат во второй половине XII века должен был признать, что только половцев, убитых в сражениях, византийцы смогли навсегда прикрепить к своей земле: «По частям, по отрядам, по целым ордам и легионам они падают от оружия императора, покрывая землю, на которую они сделали набег: только этим путем они прикрепляются к земле…» В степях половцы и нашли свой конец. Когда «полем половецким» завладели татары, то большинство половцев или осталось на своих прежних местах, но уже в положении невольников у новых завоевателей, или ушло в другие степи, паннонские, чтобы там променять татарское рабство на службу венгерским королям.
Такой степной консерватизм половцев обуславливался двумя причинами: безусловным предпочтением кочевнического строя жизни перед оседлым и особо благоприятными условиями, сложившимися для половцев в причерноморских и среднеазиатских степях в те два столетия, в которые они занимали эти степи: в продолжение XI–XII веков, до самого нашествия татар, у половцев не было побудительных причин к выселению из степей под давлением каких-либо врагов. Соседние же лесостепные или сплошь лесные области, занятые оседлыми народами, для кочевой орды не представляли интереса[136].
Если мы отметим эту чрезвычайную привязанность половцев к степям и равнодушие к другим географическим зонам, нам станет понятна и вся история половцев, в основе своей лишенная какой-либо серьезной большой агрессии, стремлений к завоеваниям вне степей. Но половцам, которые сознавали себя хозяевами всех степей от Средней Азии до Дуная, было трудно отказаться от тех небольших степных пространств, которые еще до их прихода были колонизованы оседлыми народами. Половцы, занимая степи, сразу завязали борьбу
Половцам, которые не имели возможности захватить эти степные пространства, оставалось лишь «изгоном» нападать на них и грабить. Таково возникновение тех чрезвычайно беспокойных, хаотических пограничных войн, которые половцы вели на протяжении всей своей двухвековой истории с Хорезмом, Волжской Болгарией, с русскими княжествами от Рязанского до Переяславского и Киевского, с Византией на ее дунайском пограничье.
Из этих пограничных степных областей половцы иногда проникали в лесостепные или сплошь лесные области. Но цели подобных наездов оставались примитивными: они сводились к грабежам городов, захвату пленных (для получения рабской рабочей силы и для продажи на иностранные рынки), уводу скота. Все это было далеко от попыток настоящего завоевания. В некоторых случаях, как, например, в отношениях с Русью или городами Крымской Готии, половцы стремились получать систематические откупы — золотом, драгоценными материями, но и это им не всегда удавалось. Единственно, кого они полностью подчинили себе экономически, заставив платить дань мехами, — были буртасы, жившие в глухих лесах между Волгой и Доном. Но область буртасов скорее не соседствовала с «полем половецким», а входила в его территорию, так как летовища половцев обходили с севера буртасские леса.
Борьба половцев с Киевской Русью, разыгравшаяся на рубеже XI и XII веков и повторившаяся во второй половине XII века, сводилась, со стороны половцев все к тому же грабежу и к попыткам захватить некоторые пограничные русские пастбища в Киевском и Переяславском княжествах. Русь же, втянутая половцами в эту борьбу, стала стремиться совершенно вытеснить кочевников из степей и снова укрепиться на черноморском побережье. В этой двухвековой борьбе «леса и степи», несмотря на временные успехи той и другой стороны, ни одна из них ничего не достигла. При этом мы можем наблюдать совсем разные способы борьбы, причем оценка этих способов будет не в пользу кочевников. Русь действовала и более организованно, и более дальновидно; мы можем, хотя и смутно, различить у нее определенную политику, чего совсем не видим у половцев (вот почему я воздержался от того, чтобы назвать настоящую главу «Политическая история половцев»). Русь дважды осуществляла большие объединенные походы в степь, явно давшие положительные результаты. Кроме чисто военных мер, Русь, по-видимому, устраивала и политические союзы против степняков с теми оседлыми христианскими народами, которые жили у южных окраин «половецкого поля», — аланами и грузинами. Чем иным объяснить это настойчивое желание русских князей родниться с грузинскими и аланскими династами? Было бы трудно найти объяснение этому факту только в общности христианской веры, так как известно, насколько плохими христианами были, например, аланы, почти забывшие к этому времени и веру, и обряд христиан. Роднились же с аланами и грузинами как раз те из русских князей, которые принимали деятельное участие в борьбе с половцами. Политика окружения кочевников одновременно и с севера и с юга была традиционной политикой русских, начало которой лежит еще в деятельности киевского Святослава против печенегов. Против этой политики Руси половцы ничего не противопоставляли, и в этом, на наш взгляд, заключается примитивность кочевников и их беспомощность организовать борьбу с соседним оседлым миром.
Русская историография несколько преувеличила значение военных столкновений Руси и половцев; в бесплодных и, в сущности, безопасных для существования Руси войнах с половцами она видела серьезный натиск азиатского Востока на форпост европейской цивилизации, на европейскую украйну, как называла она Южную Русь; эти войны русские историки (Соловьев, Ключевский, Пресняков, Виппер, Шмурло[137]) ставили в связь с крестовыми походами, считая Южную Русь левым флангом общеевропейской борьбы христианской Европы с мусульмано-языческим Востоком.
Взгляд этот ошибочен. Если в Византии или на Ближнем Востоке велась со стороны кочевников действительно борьба наступательная, борьба за целые области, то этого вовсе не было на «левом фланге». За мелкими пограничными войнами не видно настоящего наступательного движения на Русь половцев; этого никогда не было и, добавим, быть не могло из-за нежелания половцев, как мы только что упомянули, выходить из степей и расширять свою территорию за счет лесостепной или лесной областей. Половецкие войны были статическими, а потому и не могли серьезно угрожать Руси, которая в эти века почти вся находилась в лесной полосе.
Страдать могли лишь те сравнительно незначительные части Руси, которые вклинивались в степи и оставались открытыми для половецких нападений. Но такие земли составляли не более одной пятнадцатой всего пространства, занимаемого тогда Русью.
Когда говорят об опустошительных нападениях половцев, указывают на их набеги на соседние оседлые государства. Однако при этом упускается из вида, что эти набеги в большинстве случаев совершались половцами не по собственной инициативе, а по призыву других оседлых государств, без помощи которых вряд ли были бы возможны далекие походы половецкой конницы через горы и леса. Все далекие экспедиции половцев внутрь Руси всегда совершались ими с помощью какого-нибудь из русских князей, приглашавших половецких ханов поучаствовать в грабеже соседнего княжества то как своих родственников, то как просто платных наемников. То же относится и к проникновению половцев на Балканский полуостров, где их проводниками были претенденты на византийский престол или болгарские Асени.
Единственно, в чем можно видеть более или менее систематическую половецкую политику, — это нападения половцев на черных клобуков Киевской Руси, которых половцы домогались угнать обратно в степи, так как продолжали считать их своими рабами. Это обще кочевническая тенденция, характерная не только для половцев; особенно же настойчиво проводили ее жизнь, между прочим, татары. Но половцам не удалось достигнуть и этой цели: несмотря на временный разгром ими русских черноклобуцких поселений на рубеже XI и XII веков, эти поселения все же остались за Русью, которая сумела отстоять своих черных клобуков и в течение всего XII и первой половины XIII века, вплоть до татарского нашествия, они продолжали быть оплотом южнорусского степного пограничья.
За два столетия независимой жизни половцы только раз, в самом начале XII века, испытали серьезный удар, так что даже возможность дальнейшего существования их в причерноморских степях оказалась под сомнением: это было в те годы, когда киевским князьям Святополку II (ум. 1113), Владимиру Мономаху (1113–1125) и Мстиславу Великому (1125–1132) удалось вытеснить из причерноморских степей донецко-донскую группу половцев. Но, вернувшись сюда после того, как Русь, занятая внутренними усобицами, перестала им быть страшна, половцы оставались уже в степях без перерыва до прихода татар; во все это время, то есть с середины XII и до середины XIII века, военная мощь орды оставалась неизменной. Я подчеркиваю это потому, что в русской историографии по этому поводу существует два диаметрально противоположных взгляда: Ключевский считал, что силы половцев, сила их напора на Русь со второй половины XII века неуклонно возрастали; Грушевский же утверждал обратное — что соседство с более культурной оседлой Русью разлагало орду, что с середины XII века сила половцев шла на убыль и что отдельные роды их даже начали переходить на оседлый образ жизни, расселяясь на границах Приднепровской Руси.
Невозможно согласиться ни с одним из этих взглядов. Если половцы порой отнимали у Руси «и Греческий путь и Соляной и Залозный», то это было явлением временным, не изменявшим испокон веков нагаженного товарообмена между степью и причерноморскими портами с одной стороны и Русью — с другой; северные пределы половецких кочевий и южные границы приднепровских русских княжеств оставались неизменными со второй половины XII века и до конца существования половецкой независимости; если половцы захватывали южнорусские степные города и села, то у них никогда не хватало сил включить их в круг жизни «половецкого поля»; подобные завоевания не длились более нескольких лет, после чего все возвращалось к исходному положению. Но если нельзя видеть какого-либо усиления половцев в отношении своего главного противника — Руси, то также нельзя подметить и какого-либо ослабления и разложения половецкой орды в это время. В войнах с Русью в 70–80-е годы XII столетия половцы обнаруживают еще много сил и большую сопротивляемость. Утверждение же, что под воздействием оседлой русской культуры половцы с середины XII столетия стали поселяться в русских приграничных областях, есть, как увидим ниже, просто недоразумение, основанное на недостаточно внимательном чтении источников. Верные своему степному быту, половцы до конца своей независимости оставались настоящими кочевниками и не выходили за пределы «поля». Лучшим примером равенства сил половцев и Приднепровской Руси во второй половине XII века может служить предложение представителей одного половецкого рода, пришедших в 1169 году договариваться о мире с киевским князем: они хотели заключить мир, «чтобы ни ты не боялся нас, ни мы не боялись тебя».
После этой общей характеристики военной истории половцев перейдем к последовательному и более детальному рассмотрению военных отношений половцев с их оседлыми соседями.
Наши сведения об этом далеко не равномерны. Мы чрезвычайно мало знаем об отношениях половцев с волжскими болгарами, Хорезмом, Крымом, Иконией; немного больше сохранилось известий об их отношениях с Византией, Грузией, Угрией; лучше же всего мы знаем, благодаря русским летописям, об отношениях половцев и Руси, и то главным образом Руси Приднепровской, но не Галицко-Волынской, Суздальской или Рязанской.
1. Начало войн с соседями
(30—80-е годы XI века)
Половцы, став господами степей от Иртыша до Дуная, прежде всего попытались полностью освоить все степное пространство, до его естественной границы, то есть до лесной полосы. Поэтому они сразу же вступили в конфликты с оседлыми народами, которые соседствовали со степями и владения которых вклинивались в самые степи.
Первыми, кого встретили половцы на пути своего расселения, были хорезмийцы, владевшие нижним течением Сырдарьи. До нас дошли лишь отрывочные сведения о том, как уже в 30-х годов XI века половцы начали совершать набеги на Хорезм. Однако это полуоседлое мусульманское государство было достаточно крепко и с успехом отражало нападения. О преобладании его над кочевниками свидетельствует еще и то, что хорезмийские шахи стали принимать к себе на службу целые отряды половцев — вероятно, после серьезного разгрома кочевников. Аналогичные случаи отказа от самостоятельной жизни известны и в истории причерноморских половцев (например, служба у грузин); явление это всегда было связано с тяжелыми моментами в жизни половецкого народа.
Вторым государством на пути из Азии в Европу, с которым половцы вошли в столкновение, был Болгарский каганат на Волге. К сожалению, об этом конфликте мы знаем так же мало, как и об отношениях половцев и Хорезма. Южные пределы Болгарского каганата вклинивались в приволжские степи; во время летних кочеваний половцы подходили к самым границам каганата. Очевидно, из-за вторжений половцев в болгарские области и начались у них конфликты с болгарами.
Поделиться книгой: