Русская демонология

Виктор Калашников

РУССКАЯ ДЕМОНОЛОГИЯ

*

Составитель серии Владислав Петров

Иллюстрации Ирины Тибиловой

© Виктор Калашников, 2014

© ООО «Издательство «Ломоносовъ», 2014

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЕРОИ РУССКИХ СКАЗОК

О русских сказках

Каждый народ с глубокой древности имел своих легендарных сказителей. Может быть, самым известным из них был, да и по сей день остается греческий слепой аэд Гомер. Он бродил от одного города к другому и на пирах правителей, за еду и кров, распевал под аккомпанемент арфы эпические песни о Троянской войне, которые, понятное дело, знал наизусть. Как же иначе? Ведь Гомер был слеп, ну а слепому, как считали, открывается то, что остается незримым для зрячих.

Сказителей и странствующих музыкантов у кельтских народов называли бардами, на Украине — кобзарями, в Древней Руси — гуслярами, а то и скоморохами. Кстати сказать, Александр Сергеевич Пушкин в одном из вариантов драмы «Борис Годунов» устами своего предка Гавриила Пушкина поясняет занятие стихотворца: «Пиит… Как бы сказать? По-русски — виршеписец. Иль скоморох».

Да только слава греческим аэдам и русским сказителям досталась разная. Считается, что Гомер стал родоначальником греческой, а через нее и всей западноевропейской литературы. Греческие мифы мы знаем только потому, что о них нам рассказали античные поэты: Гомер, Гесиод, Аполлодор, Овидий, Вергилий и другие. Ну а что же наши, русские «гомеры»? Знаем ли мы их хотя бы по именам? Два имени из разных эпох, нам хорошо известны: это Боян, о котором упоминается в «Слове о полку Игореве», и скромная болдинская крестьянка Арина Родионовна, няня Пушкина. Поэмы Бояна до нас не дошли. А вот без Арины Родионовны не было бы знаменитых сказок Пушкина: ни «Сказки о попе и работнике его Балде», ни «Сказки о царе Салтане», ни «Сказки о рыбаке и рыбке», ни «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях», ни «Сказки о золотом петушке», ни поэмы «Руслан и Людмила». Няня Пушкина — далеко не единственная русская сказительница. Было и множество других, не менее известных русских «гомеров». Может быть, речь о невежественных крестьянах, которые от скуки сочиняли какие-то небылицы?

Что ж, всем известна пословица — «сказка — ложь, да в ней намек». А на что намек — об этом дальше.

Золотая рыбка и невод

Наш рассказ о мифических рыбах начнем с такой, казалось бы, простой и понятной сказки Пушкина:

…В третий раз закинул он невод, Пришел невод с одною рыбкой, С непростою рыбкой, — золотою. Как взмолится золотая рыбка! Голосом молвит человечьим: «Отпусти ты, старче, меня в море! Дорогой за себя дам откуп: Откуплюсь чем только пожелаешь». Удивился старик, испугался: Он рыбачил тридцать лет и три года. И не слыхивал, чтоб рыба говорила.

Если старик удивился, то нам и подавно следовало бы, поразившись, призадуматься о том, почему рыбка разговаривает и к тому же наделена волшебной способностью исполнять желания просителя. Причем не только она, но и щука в известной русской сказке: «Слез Емеля с печки, обулся, оделся, взял ведра да топор и пошел на речку. Прорубил лед, зачерпнул ведра и поставил их, а сам глядит в прорубь. И увидел Емеля в проруби щуку. Изловчился и ухватил щуку в руку:

— Вот уха будет сладка!

Вдруг щука говорит ему человечьим голосом:

— Емеля, отпусти меня в воду, я тебе пригожусь.

А Емеля смеется:

— На что ты мне пригодишься? Нет, понесу тебя домой, велю невесткам уху сварить. Будет уха сладка.

Щука взмолилась опять:

— Емеля, Емеля, отпусти меня в воду, я тебе сделаю все, что ни пожелаешь».

Нет, неспроста рыбы разговаривают и исполняют желания людей. Это отмечал писатель Владимир Иванович Щербаков: «В сказках бывает все, и герои их под стать сюжетам: чудовища и великаны, оборотни и феи, говорящие звери. Так я и относился некогда к известной пушкинской сказке о золотой рыбке, рыбаке и его жадной, властолюбивой жене. Казалось бы, чего проще — поэт создал эту историю в стихах, соблюдая законы волшебного жанра, в назидание иным читателям». И далее автор пишет о том, как был найден портрет владычицы морской и золотой рыбки, ее воплощения: «Болгарский археолог Т. Иванов опубликовал снимки бронзовой пластины, найденной среди других древностей в Западном Причерноморье. На пластине — женщина с рыбой. Одета она в хитон, на голове у нее корона. Все это свидетельствует о том, что она богиня, пришедшая из древности. Когда я узнал об этом, меня смутило имя богини, названное Т. Ивановым, — Анахита. Ведь Анахита хорошо известна в Древнем Иране, Средней Азии, ее портрет описан в «Авесте», древнейшем памятнике письменности ариев! Она богиня священных вод, и с ней рядом изображена, естественно, рыба, до некоторой степени ее второй образ. Разумеется, для богини вод не составляет труда обернуться рыбой в случае необходимости. Позднее увидели свет и отечественные находки того же рода.

Очень важна деталь: старуха заставляет своего старика передать рыбке, что она хочет быть владычицей морской, причем сама золотая рыбка должна служить ей на посылках. После этого старуха оказалась у разбитого корыта. Это не просто реакция рыбки — это ответ богини, место которой хотела занять старуха, к тому же — превратив богиню в свою служанку».

Ну что ж, у арийских народов, к которым, возможно, принадлежим и мы с вами, была богиня вод — морская владычица, а рыба была ее посланницей и воплощением, аватарой. Но все же это очень давняя история, а не сохранились ли воспоминания о священной рыбе в более близкие к нам времена?

Известный русский этнограф, основатель отечественной этнолингвистики Никита Ильич Толстой, заинтересовавшись выражением, знакомым всем славянским народам, — «здоров как рыба», сделал вывод о том, что источники этого выражения исконно славянские и достаточно древние, и не исключил их индоевропейское происхождение. Все же странно: говорят, например, «здоров как бык», а — рыба? Скользкая, пучеглазая… какое уж тут здоровье? Тем не менее рыба всегда была у наших предков символом не столько огромной физической силы, как бык, а — воплощением чистоты, резвости, а значит, телесного и духовного здоровья (в этом значении рыба была одним из первых символов христианства). Старинные обряды, связанные с рыбой, исполняются по сей день. Например, в Болгарии, в Добрудже, приговаривают: «Хотя бы рыбьей костью поковырять в зубах, чтобы быть здоровым».

Этот обычай широко известен другим славянским народам. В Сербии, на Большой Мораве (река с таким же названием есть и в Чехии, в Моравии, — так что не путать!) гадают на только что отловленной рыбе — поворожат и тут же отпустят обратно в реку. В Славонии (историческая область в северо-восточной части Хорватии) в конце XIX века существовал обряд, когда перед тем, как надеть ребенку первую рубашку, через нее пропускали живую рыбу — чтобы ребенок был чистым и резвым, как рыба.

Живущие в Карпатах русины уверены, что увидеть во сне живую рыбу — к здоровью, дохлую (уснувшую) — к болезни. А у нас, в Поволжье, считают, что если рыба приснится, то это к деньгам, а вот, если ты ее съешь, то не видать тебе денег вообще: разоришься подчистую!

Пожелания «рыбьей» чистоты и здоровья запечатлено на сербских пасхальных яичках — «писанках». На них часто изображают рыб.

Рыбы стали частью изображения зодиакального знака «Рыбы». Там их две: одна живая, а другая — мертвая. Первая предвещает удачу и здоровье, вторая — разорение или даже смерть.

Но если бы только знаки-предвестники! Можно ведь… и оказаться живьем проглоченным огромной рыбиной. Китом, например. Тут уж не до здоровья, остаться бы просто в живых. Кроме библейского мифа об Ионе существует еще множество легенд разных народов, в которых рассказывается о героях, переживших временную смерть в чреве огромной рыбы. Там они встречают своих умерших родичей и, нанося вред проглотившей их рыбе (отрезают по кусочкам ее печень или сердце), убивают ее. Труп рыбины прибивает к берегу, и чудом спасенные люди выбираются из чрева. Выбравшись на сушу, они смеются, радуясь избавлению. Но пребывание в желудке кита подчас имеет и свои неприятные последствия: желудочный сок разъедает кожу и герои лысеют — они появляются на свет (как бы рождаются вновь) без волос, точно младенцы.

Мы уже разобрались в том, что сказочная золотая рыбка является посланницей морской владычицы. И как таковая она несет пожелание удачи, денег и здоровья. Но в сказке есть и другой символ — невод, который, как и все в сказках, не случаен.

Сохранились древние русские рукописи, в которых повествуется о ритуалах, связанных с неводом. Например, написано: «Воздадим и поклонимся колодцам, и рекам, и сетям, чтобы получить то, чего желаем». В другом месте: «Иной воздаст и поклонится неводу своему, много выловившему». Здесь под «поклонится» понимаются не просто поклоны или слова благодарности, а совершение ритуала благодарения с принесением жертв.

Невод — не только приспособление для ловли рыбы, он имел и более глубокий смысл. Скажем, орловские крестьяне говорили: «Когда едешь венчаться, то опояшься рыболовной сетью и тогда поезжай себе с Богом: никто тебя не испортит, колдун не подступится».

По этому поводу Толстой пишет: «Обратившись к славянской «живой старине», то есть к еще бытующим или недавно бытовавшим обрядам, можно увидеть, что сеть (невод) у восточных славян, у русских часто использовалась в свадебном обряде, а у южных и западных славян, македонцев и кашубов — в обряде погребальном, у хорватов — при масленичном ряжении. Во многих северных русских губерниях (Новгородской, Онежской, Вологодской, Архангельской) жених и невеста перед венцом опоясывались по голому телу поясом из невода, сеткою, снятой с рыбачьих вентерей, или мережкою и так ехали к венцу. Аналогичные действия производились и в южных губерниях — Воронежской, Орловской, Саратовской… Можно с большой долей вероятности предположить, что опоясывание сетью в брачном обряде не только предохраняло брачующихся от порчи, но и, по дохристианским верованиям, способствовало деторождению, стимулировало беременность молодой».

Сеть — защита от колдуна и от кровососов-упырей. Поэтому в Македонии на умершего, который может встать из могилы и начать сосать кровь из живых людей, кладут невод: пускай сначала этот вампир попробует развязать все узелки и освободиться, а это заведомо сделать очень непросто.

В русской книге XIV века «Правила святых апостолов и святых отцов» написано: «Если кто ходит к колдунам для того, чтобы ему ворожили, и берет колдовские узлы, пусть не ест мяса и молока сорок дней…» То есть узлы имели магический смысл. Об этом говорится в сказке Афанасьева «Мудрая дева». Там речь идет о смышленой девочке-семилетке, разрешавшей сложные царские задачи. Последней и самой трудной задачей была следующая. Царь сказал мужику: «Когда дочь твоя мудра, пусть наутро сама ко мне явится ни пешком, ни на лошади, ни голая, ни одетая, ни с гостинцем, ни без подарочка».

Ну и как же исполнить эту задачу? Многим она оказалась бы не по силам, а девочка сделала вот как: «на другой день поутру сбросила семилетка всю одежду, надела на себя сетку, в руки взяла перепелку, села верхом на зайца и поехала во дворец. Царь ее у ворот встречает. Поклонилась она царю: «Вот тебе, государь, подарочек!» — и подает ему перепелку. Царь протянул было руку: перепелка порх — и улетела!»

Главной в этом, явно магическом ритуале была одежда из рыбацкой сети — она вроде бы и прикрывала тело, но одеждой ее назвать трудно — одни дырки, и все!

Известно, что узлами составляли тайные письмена, а волшебники острова Руяна (в русских сказках его называют островом Буяном) умели завязывать попутные ветры в узлы и передавали их в таком виде мореходам. При безветрии те узлы распускали, ветер вырывался на волю, и те благополучно прибывали к месту назначения.

Следует также сказать о том, что морскую владычицу на острове Руяне звали Ран (ее имя было созвучно с названием острова и его обитателями — ранами, или руянами). Возможно, что в этом краю, ныне входящем в состав Германии, и родилась легенда о золотой рыбке, посланнице морской богини Ран. Ничего удивительного и невероятного в таком предположении нет, если вспомнить стихи Пушкина об острове Буяне, древнем Руяне:

Ветер весело шумит, Судно весело бежит Мимо острова Буяна К царству славного Салтана. И желанная страна Вот уж издали видна.

А ветер так весело шумит, может быть, оттого, что купцы развязали узлы с попутным ветром — даром волшебников острова Буяна. Их судно весело бежит, и вскоре они поведают царю Салтану об увиденных на Буяне чудеса. Золотую рыбку они, конечно, не встретили — она из другой сказки, зато повстречают ее хозяйку, владычицу морскую, невесту царя Гвидона.

Царевна Лебедь

В предыдущей главе мы начали рассказ о хозяйке золотой рыбки, владычице морской, которая приходится сестрой тридцати трем морским витязям и, стало быть, племянницей дядьке Черномору:

Лебедь тут, вздохнув глубоко, Молвила: «Зачем далеко? Знай, близка судьба твоя, Ведь царевна эта — я».

Но племянница и сестра обладает несомненной властью над своими родичами, а они не вправе ослушаться велений владычицы морской.

Дядька князю говорит:

Лебедь нас к тебе послала И наказом наказала Славный город твой хранить И дозором обходить…

Лебедь — волшебница, в ее силах не только самой превращаться и говорить человеческим языком, но и превращать — обрызгав морской водой — князя Гвидона в то или иное насекомое, например в комара:

«…Будь же, князь, ты комаром». И крылами замахала, Воду с шумом расплескала И обрызгала его С головы до ног — всего. Тут он в точку уменьшился, Комаром оборотился, Полетел и запищал, Судно на море догнал, Потихоньку опустился На корабль — и в щель забился.

Вообще, князь (как и многие читатели) так до конца и не понимает, с кем его свела судьба, приходится Лебеди ему все разъяснять:

Но как раз стрела запела, В шею коршуна задела — Коршун в море кровь пролил, Лук царевич опустил; Смотрит: коршун в море тонет И не птичьим криком стонет, Лебедь около плывет, Злого коршуна клюет, Гибель близкую торопит, Бьет крылом и в море топит — И царевичу потом Молвит русским языком: «Ты, царевич, мой спаситель, Мой могучий избавитель, Не тужи, что за меня Есть не будешь ты три дня, Что стрела пропала в море; Это горе — все не горе. Отплачу тебе добром, Сослужу тебе потом: Ты не лебедь ведь избавил, Девицу в живых оставил; Ты не коршуна убил, Чародея подстрелил. Ввек тебя я не забуду…»

Многое так и остается неясным: кто этот злой чародей, преследовавший морскую царевну, да и отчего она сама оборачивается лебедушкой, ведь владычице вод пристало бы быть, скорее, русалкой, нереидой или, наконец, какой-нибудь невиданной рыбой? Возможно, здесь не один, а два разных образа — морская царевна и царевна Лебедь? Во всяком случае, лебедушкой, лебедкой называли красивую девицу или женщину: «грудь лебедина, походка павлина, очи сокольи, брови собольи». А у красавицы свой путь в жизни: «лебедь по поднебесью, мотылем над землей». Красивого мужчину также срав-14 Русская демонология нивали с этой птицей и называли лебедином, была даже такая песня: «Лебедин мой, Лебедин…»

Иными словами, лебедь — это символ почти божественной, неземной красоты и любви. Значит ли это, что Лебедь — имя забытой древней богини любви и красоты? На этот вопрос мы ответим в конце главы. А пока обратимся к «Слову о полку Игореве» для того, чтобы понять, что эта птица зна чила для наших предков. Понятнее станет и загадочный колдун-коршун.

Тут нужна осторожность: существует множество переводов древнерусского текста «Слова» на современный язык и практически все они в угоду красоте слога искажают изначальный смысл поэмы. Поэтому обратимся к изначальному тексту «Слова». Уже в первых строках поэмы лебедь уподобляется поэтическому вдохновению: «Помняшеть бо, рече, първых времен усобице. Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедей: который дотечаше, та преди песнь пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зареза Редедю пред пълкы касожьскыми, красному Романови Святъславличю. Боян же братие, не 10 соколовь на стадо лебедей пущаше, и своя ве-щиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами кня зем славу рокотаху».

Объясним непонятные слова и имена: «рече» — говорят; «усобицы» — войны; «который дотечаше» — который дого нял. Ярослав — великий Киевский князь Ярослав Мудрый (980—1054 годы), Мстислав — брат Ярослава Мудрого, Мсти слав Владимирович, князь Тьмутараканский и Чернигов ский (умер в 1036 году), Редедя — князь касогов, богатырь; в 1022 году Редедя был побежден в поединке Мстиславом Владимировичем; «касоги» — адыги (в прошлом так называ ли родственные между собой северокавказские племена ады гейцев, кабардинцев и черкесов), Роман Святославич — внук Ярослава Мудрого, князь Тьмутараканский (умер в 1079 го ду); красным автор «Слова» прозывает его за храбрость.

Буквальный перевод на современный язык будет таков: «Помнил он, как говорил, первоначальных времен войны и тогда напускал десять соколов (пальцев) на стадо лебедей (струн): который (из соколов) догонял какую (лебедь), та пер вая и пела песнь («славу») старому Ярославу (Мудрому), храб рому Мстиславу (Владимировичу), который зарезал Редедю (касожского князя) перед полками касожскими (в Тьмуторокани), прекрасному Роману Святославичу (сыну Святослава Ярославича, князя Тьмутороканского). То, братья, Боян не десять соколов на стадо лебедей напускал, но свои вещие персты на живые струны возлагал; они же сами собой (без всяких усилий, в привычных старых выражениях, («старыми словесы») князьям славу рокотали».

В поэтическом переводе Николая Заболоцкого эти же строки звучат иначе:

Жил он в громе дедовских побед, Знал немало подвигов и схваток, И на стадо лебедей чуть свет Выпускал он соколов десяток. И, встречая в воздухе врага, Начинали соколы расправу, И взлетала лебедь в облака И трубила славу Ярославу. Пела древний киевский престол, Поединок славила старинный, Где Мстислав Редедю заколол Перед всей касожскою дружиной, И Роману Красному хвалу Пела лебедь, падая во мглу. Но не десять соколов пускал Наш Боян, но, вспомнив дни былые, Вещие персты он подымал И на струны возлагал живые, — Вздрагивали струны, трепетали, Сами князям славу рокотали.

Казалось бы, поэт пересказал то же самое, но разница, весьма существенная. На самом деле в «Слове» соколы вовсе не терзают лебедей и те не поют предсмертную песню, «падая во мглу». Речь идет скорее о ритуальной игре: соколы догоняли лебедушек и тогда те пели радостную песню — «славу». Точно так же и певец Боян, который не рвал пальцами струны, а лишь слегка прикасался к ним, а они сами «рокотали».

Намного точнее это и звучит в переводе Василия Ивановича Жуковского:

Вам памятно, как пели о бранях первых времен: Тогда пускались десять соколов на стадо лебедей; Чей сокол долетал, тот первую песнь пел: Старому ли Ярославу, храброму ли Мстиславу, Сразившему Редедю перед полками касожскими, Красному ли Роману Святославичу. Боян же, братия, не десять соколов на стадо лебедей пускал, Он вещие персты свои на живые струны вскладывал, И сами они славу князьям рокотали.

Лишь небольшое уточнение: чей сокол достигал первым лебедушки, тот и начинал петь первым. Это был старинный ритуал в соревновании певцов, а не охота на лебедей.

Эту же ошибку допустил и Пушкин, правда заменив сокола коршуном. Так было правдоподобнее, ведь коршун — злой, а сокол, наоборот, если не добрый, то — светлый образ. Все равно получилась охота, а не единение двух символов: мужского — сокола и женского — лебеди. Мужественный сокол и прекрасная лебедь — это символ любви, который позже заменили другим — двумя целующимися голубками, а древние песни — новыми и довольно слащавыми: «Голубок и горлица никогда не ссорятся…»

Но вернемся к «Слову о полку Игореве». Читаем дальше: «Уже бо, братие, не веселая година въстала; уже пустыни силу прикрыла! Въстала обида в силах Дажьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, въс плескал а лебедиными крылы на синем море; уДону плещучи, упуди жирня времена».

Поясним: «убуди» — это значит «прогнала», а «жирня времена» — «обильные, счастливые времена». Этот отрывок следует понимать так: «Уже ведь, братья, невеселое время настало, уже пустыня (нежилое, чужое, пространство — степь) войско прикрыла (трупы убитых покрыла трава). Встала обида в (этих полегших) войсках Дажьбожья внука (то есть русских), вступила девою на землю Трояню (на Русь), всплеснула лебедиными крылами на синем море у Дона; плеская, прогнала времена изобилия».

Здесь речь уже идет не о лирической поэзии и не о любви и красоте. Тут имеется в виду предсмертная, лебединая песня, или, как говорится в «Слове», — обида.

Но такие вестницы печали хорошо известны. Это девы-птицы Алконост и Сирин. Первая из них пела радостные песни, заслушавшись которых человек мог забыть все на свете: дом родной, семью, да и кто он сам таков. И конечно, мало было для слушателя в том радости. Вторая дева-птица, Сирин, предвещала грядущие бедствия. При этом она так стенала, что впору было наложить на себя руки. Возможно, что другим именем Сирин была дева Обида: «Встала Обида в силах Дажьбожа внука, вступила девою на землю…»

Хотя птица Сирин — любимый персонаж в русских народных росписях (ее запечатлевали на прялках, сундуках, на мебели и ставнях), все же она — не богиня. А где же богиня Лебедь? О ней очень интересно пишет в книге «Тайны эры Водолея» В. И. Щербаков: «Лебедь — птица божественная. Связь белокрылого создания с богами отмечена во всех мифологических словарях. Афродита, Аполлон, Брахма, Зевс, Посейдон, Сарасвати — к этим и ко многим другим именам имеет прямое отношение поэтическое существо, которому одинаково близки стихия воздуха и воды… Небесный путь белоснежной птицы указывает и на имя древнеиндийской богини Сарасвати, другой ипостаси Афродиты. Тем же именем называлась священная река древних ариев, пришедших в Индию. Почти то же написание обнаруживается в «Авесте». В арийском памятнике «Ригведе» ей посвящены три гимна. Она стремительна и величава, превосходит другие реки. Вода ее чиста, поток неудержим и разрушает горные пики. Великая река ариев семичленна, у нее семь сестер. Это мать потоков и одновременно — лучшая из богинь и матерей, несущая дары, силу, здоровье и бессмертие. В ее ведении — священная речь, поэзия, мудрость, искусства. Такой великая богиня вошла в память народа… Она жена Брамы. Именно Сарасвати изобрела санскрит. Веды называют ее также супругой божественных близнецов Ашвинов. Мне не удастся рассказать и о сотой доле божественной жизни Сарасвати. Ее воплощения, ипостаси так многочисленны, что даже просто перечислить их затруднительно».

Щербаков перечисляет арийские народы — греков, индоариев и иранцев, которые поклонялись богине Лебеди, называя ее, конечно же, по-своему. Ну а как другой арийский народ — русы? Как они величали лебяжью богиню? Для того чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к языку еще одного арийского народа — германцев, наших давних соседей, а подчас врагов. На немецком лебедь — «сван». Сестру антского князя Буса, отданную в жены готскому королю Германариху, историк Иордан в своих хрониках называет — Сванхильд. То есть это буквальный перевод с русского — Лебедушка. Очевидно, эта княжна (так же, как и ее тезка, сестра основателя Киева) получила божественное имя как залог покровительства. Кроме того, в германском слове есть и указание на национальную принадлежность этой богини — «ван». Ванами германцы называли наших предков, отличая их от скандинавов-асов: и те, и другие позже были обожествлены, хотя знаменитый исландский историк Снорри Стурлусон пишет об асах и ванах как о реальных людях, а не всемогущих небожителях. Ваны и асы, совершив долгий переход из Азии (названной в честь асов) в Европу, отправились на север и остановились сначала на острове Оденсе (до сих пор сохранившем в своем названии имя главного аса, Одина), а затем перебрались на Скандинавский полуостров и дали начало роду будущих правителей Швеции и Норвегии.

Имя древних ванов сохранилось не только в хронике исландского историка Снорри Стурлусона, но и в наименовании вятичей (и в самом распространенном русском имени Ваня, которое, конечно же, происходит не от библейского Йоханнана), да и во многих географических названиях. В этих же местах найдены статуэтки с изображением крылатой богини — девы-птицы, богини Лебеди.

В «Слове о полку Игореве» лебеди поют славу. Возможно, последнее слово нужно писать с большой буквы, как имя собственное — Слава.

Кому-то это предположение покажется надуманным. Как убедиться в его правильности? Да очень просто: надо вслушаться в народные песни. Например, в величальную молодым, в которой пелось:

Летит сокол из улицы, Слава! Голубушка из другой, Слава! Сизыми крыльями обнималися, Слава! Уж и им добрые люди дивовалися, Слава! Как сокол с голубкой уживалися, Слава! Кому мы спели, тому добро, Кому вынется, тому сбудется, Тому сбудется, не минуется.

Слава — богиня любви, красоты, всего прекрасного, что символизировала птица лебедь. Она же — богиня гнева. Что ж. настало время назвать ее общеизвестное имя — Лада. Ее изображали то вечно юной девой, то зрелой женщиной — праматерью мира.

В завершение нужно отметить еще одну интересную деталь в сказке Пушкина. У богини Лебеди «месяц под косой блестит…». Казалось бы, странное украшение, ведь не кокошник, а рогатый полумесяц. Но именно рогатый месяц — постоянный спутник и украшение самых древних женских изображений, неолитических «венер». Луна всегда задавала ритм жизни женского тела. Ночь — время Луны — традиционно считается женщиной. В рогатой короне изображались едва ли не все древние богини, начиная с «первой волшебницы» Изиды…

Каковы же итоги наших экскурсов в древнюю историю? А вот какие: какими бы именами ни называли богиню вечной женственности, она всегда была и остается богиней любви.

Мужчины — лебеди и соколы

Странно выглядит греческий миф о том, как Зевс, превратившись в лебедя, соблазнил понравившуюся ему жену спартанского царя Тиндарея — Леду. Так это свидание и описано Александром Сергеевичем Пушкиным в кантате «Леда»:

Но что-то меж кустов прибрежных восшумело, И чувство робости прекрасной овладело; Невольно вздрогнула, не в силах воздохнуть. И вот пернатых царь из-под склоненной ивы, Расправя крылья горделивы, К красавице плывет — веселья полна грудь; С шумящей пеною отважно волны гонит, Крылами воздух бьет, То в кольцы шею вьет, То гордую главу смирясь пред Ледой клонит. Леда смеется. Вдруг раздается Радости клик. Вид сладострастный! К Леде прекрасной Лебедь приник… Опомнясь наконец красавица младая Открыла тихий взор, в томленьях воздыхая, И что ж увидела? — На ложе из цветов Она покоится в объятиях Зевеса; Меж ними юная любовь, — И пала таинства прелестного завеса.

От противоестественного союза родилось четверо детей: два мальчика — Кастор и Поллукс и две девочки — Клитемнестра и Елена Прекрасная. Причем вылупились они из яиц, которые снесла Леда. Леонардо да Винчи, спрессовав время, изобразил на картине, как Леда, стыдливо отвернувшись, обнимает за шею лебедя, а рядом на земле уже лежат только вылупившиеся младенцы.

Миф о мужчине-лебеде повторился в средневековой Западной Европе. Речь идет о Лоэнгрине — рыцаре Лебедя, который прибыл по реке в лодке, запряженной лебедями. Рыцарь был ранен, но поправился благодаря заботам местной девушки. Конечно, они полюбили друг друга: где лебеди, там и любовь. Но через положенный срок рыцарь вынужден был вернуться на родину: его уже ждала лодка с впряженными в нее прекрасными белыми птицами.

И конечно же, всем известна сказка датского писателя Ханса Кристиана Андерсена «Дикие лебеди» о двенадцати братьях, превращенных в лебедей. В основу этого литературного произведения положена старинная шведская легенда о шести братьях-сиротах и их сестре, которых мачеха-колдунья превратила в лебедей. Вот как это произошло: «Легкой рысцой конь проскакал через дворцовые ворота. Соскочив на землю, женщина бросила поводья груму и кивнула приветствующему ее слуге. Дети окружили ее. Задержав на них свой взгляд, она сказала: «Итак, дети, я новая графиня и хочу посмотреть, как вы живете». С этими словами она направилась во дворец. Обрадованные дети последовали за ней. Они прошли через комнаты и поднялись по лестнице в башню. На самом верху они остановились, глядя на цветущий парк, на темный еловый лес. Затем женщина подозвала мальчиков. Они охотно подошли. Она коснулась их волос, потом прошептала какие-то слова — и мальчики бросились к окну башни. Один за другим они спрыгнули вниз и исчезли. Вскоре шесть больших птиц сделали круг у стен дворца, они были белые, как и облака, проплывающие над ними. Женщина крикнула им что-то на каком-то непонятном языке, лебеди сбились в стаю и полетели на север. Проводив их взглядом, графиня пристально посмотрела на девочку: «Как тебя зовут?» — «Сигурни». — «Хорошо. Я приказываю тебе, Сигурни, уйти в лес. Твои братья покинули тебя. Здесь тебя никто уже не защитит». И, усмехнувшись, графиня шагнула мимо девочки. Раздались шаги графини по лестнице и стук копыт ее коня. Наконец все стихло. Больше никогда девочка не видела свою мачеху и ничего не слышала о своем отце».

Жуткая история! И вовсе не похожая на сказку: король, за которого вышла замуж сестра, даже послал ее на плаху; лишь чудом она не лишилась головы. Это скорее мистическая история, от которой за версту веет потусторонним холодом и ужасом черной магии. Все же наши «Гуси-лебеди» куда теплее и, конечно же, сказочнее: «Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крыльях. Вернулась девочка, глядь — братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда — нету! Она его кликала, слезами заливалась, причитывала, что худо будет от отца с матерью, — братец не откликнулся. Выбежала она в чистое поле и только видела: метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за темным лесом. Тут она догадалась, что они унесли ее братца: про гусей-лебедей давно шла дурная слава — что они пошаливали, маленьких детей уносили».

Действительно, «гуси-лебеди», как и все птицы, улетавшие на юг (по представлениям наших предков — в Рай-Ирий), могли унести с собой ребенка в потусторонний мир. Но могли и принести оттуда ребенка, как это проделывают аисты. А в сказке они уносят братца в избушку Бабы Яги. Но птицы не рабы лесной старухи, могут и выйти из повиновения да и улететь от нее прочь.

Ну а как же с лебяжьими мужами, были ли они на Руси? С большой степенью уверенности можно предположить, что были, ведь все боги и духи имели пары: скажем, у Перуна была Перуница, у леших — лесунки, у домовых — домовухи, а у матери природы и красоты Ладо был возлюбленный — Ладо. Так же и некоторые птицы — пернатые хищники и лебеди, не могут они жить в одиночку, без любви. Если была богиня Лебедь, то был и Лебедян. В древних памятниках есть упоминания о стране Лебедии, а археологи находят навершия древних знамен, выполненных в виде лебеди, поднявшей к небу крылья.

Но давно это было, и теперь лебедь воспринимается только как символ женской красоты. В самом деле, негоже молодцу ходить с длинной лебяжьей шеей: что хорошо для женщины, то не годится для мужчины (и наоборот). Вот потому-то наш сказочный герой — сокол. Точнее, Финист — ясный сокол. Собственно, «финист» — это переиначенное русскими средневековыми книжниками название птицы феникс, обладающей, согласно греческим легендам, способностью сжигать себя и затем возрождаться. Само слово «феникс» говорит о финикийском происхождении этого мифа. Египтяне называли эту птицу иначе — бенну и считали птицей бога потустороннего мира, Осириса. Но ведь точно такую же роль, как египетская птица бенну, выполняли русские «гуси-лебеди» — уносили души в потусторонний мир.

Вообще-то точно, что за птица Финист, — не ясно: то ли сокол, то ли феникс, то ли лебедь, но случилось так, что однажды Марьюшка — красавица писаная попросила отца привезти ей перышко Финиста. Долго он искал, все никак найти не мог, но вот однажды встретился ему старенький старичок. Поздоровались по-хорошему, тут старичок и спросил: «Куда путь-дорогу держишь?» — «К себе, дедушка, — отвечает отец Марьюшки, — в деревню. Да вот горе у меня: меньшая дочка наказывала купить перышко Финиста — ясна сокола, а я не нашел». А старик вынимает из кармана перышко, да и подает ему с такими словами: «Есть у меня такое перышко, да оно заветное; но для доброго человека, куда ни шло, отдам». Взял его крестьянин, рассмотрел его, а оно самое обыкновенное. Только и подумал: «Что в нем Марьюшка нашла хорошего?»

Ночью Марьюшка, когда все легли спать, бросила перышко на пол и велела: «Любезный Финист — ясный сокол, явись ко мне, жданный мой жених!»

А дальше было вот что:

«…Явился ей молодец красоты неописанной. К утру молодец ударился об пол и сделался соколом. Отворила ему Марьюшка окно, и улетел сокол к синему небу. Три дня Марьюшка привечала к себе молодца; днем он летает соколом по синему поднебесью, а к ночи прилетает к Марьюшке и делается добрым молодцем.

На четвертый день сестры злые заметили — наговорили отцу на сестру.

— Милые дочки, — говорит отец, — смотрите лучше за собой.

«Ладно, — думают сестры, — посмотрим, как будет дальше».

Натыкали они в раму острых ножей, а сами притаились, смотрят.

Вот летит ясный сокол. Долетел до окна и не может попасть в комнату Марьюшки. Бился-бился, всю грудь изрезал, а Марьюшка спит и не слышит. И сказал тогда сокол:

— Кому я нужен, тот меня найдет. Но это будет нелегко. Тогда меня найдешь, когда трое башмаков железных износишь, трое посохов железных изломаешь, трое колпаков железных порвешь.

Услышала это Марьюшка, вскочила с кровати, посмотрела в окно, а сокола нет, и только кровавый след на окне остался. Заплакала Марьюшка горькими слезами — смыла слезками кровавый след и стала еще краше.

Пошла она к отцу и сказала:

— Не брани меня, батюшка, отпусти в путь-дорогу дальнюю. Жива буду — свидимся, умру — так, знать, на роду написано.

Жалко было отцу отпускать любимую дочку, но отпустил.