Рыцарь

— Есть… — Тибо слегка растерялся. — В моей сумке…

— Ссыпь пока деньги в одну кучу. А в кошелек положи монет шесть-семь и дай его мне.

Тибо несколько секунд задумчиво жевал губами, потом сообразил, что к чему, и, криво ухмыльнувшись, принялся исполнять приказание.

— Господину епископу, — отчеканил я, принимая из рук Тибо изрядно похудевший кошель, — совершенно не обязательно знать, какими именно финансами мы располагаем.

Монсеньор Готфрид, епископ Эжльский и Каронский, любезно изволил принять меня в своих личных апартаментах. Монсеньор Готфрид был пьян.

В его апартаменты меня проводил какой-то монашек.

Видимо, монсеньор только что закончил трапезу и собирался отдохнуть часок-другой от трудов праведных. В правой руке монсеньор сжимал кубок, в левой — пыльную бутыль в берестяной оплетке. Епископ был крупный мужчина. Весьма. Радостное удивление отразилось на лице монсеньора при виде незнакомца. То бишь при виде меня.

— Добрый день.

— Ссс… с кем имею честь?..

— Андрэ де Монгель, — представился я.

— Оч-приятно!..

— Будучи в ваших землях, — решил я сразу приступить к делу, — я поссорился с одним человеком…

— Рыцарем?

— Да. Гийомом де…

— Держу пари: вы пустили ему кровь!!! — не слушая меня, проревел епископ. — Вы проткнули его насквозь и разрубили на части! — Шатаясь, епископ Готфрид добрел до стола и с грохотом водрузил посередь оного свою бутыль. — Вы выпустили ему кишки! Я прав?

— Да, но…

— Выпьем же за это! — провозгласил епископ, откупоривая бутылку.

Я удивился, но промолчал. Подошел поближе к столу.

Епископ меж тем наполнил два кубка. Кроме кубков на столе имелись две пустые бутыли, кувшин, серебряное блюдо, большие каминные щипцы. Но когда я протянул руку к ближайшему кубку, епископ меня удержал.

— Погодите, — сказал он. — Вам еще нельзя. Кто, говорите, был ваш противник?

— Гийом де Бош.

— Не помню такого, — промолвил епископ Готфрид и осушил свой кубок. — Еретик?

Я пожал плечами:

— Не знаю.

— Но ты-то сам добрый католик?

— Конечно, — согласился я на всякий случай.

— Выпьем же за это.

Воспользовавшись тем, что монсеньор епископ убрал руку от моего кубка для того, чтобы снова налить себе красного, я пригубил вино. Ничего вино оказалось. Только, на мой вкус, слишком терпкое.

— Полно тут еретиков, — доверительно сообщил мне епископ. — В кого ни плюнь — обязательно попадешь в еретика. Даже в моих собственных землях сколько их развелось, проклятущих, — ужас… рассказать кому-нибудь — не поверят…

Я сочувственно покивал.

— Давно пора их всех к ногтю… — продолжал Готфрид. — А то придумали тоже — свободомыслие… А все отчего? А все оттого, что никакого порядка в стране нет… Вот я понимаю — Германия, скажем… Арагон… А кто, говоришь, таков был этот… этот…

— Кто?

— Ну, тот, которого ты… — Тут епископ присвистнул и закатил глаза.

— Аааа… Гийом де Бош.

— Откуда он?

— Кажется, откуда-то с севера. Я не знаю точно.

— Значит, все-таки не еретик… — с сожалением сказал Готфрид. — А ты буллу Папы Римского против этих нечестивцев слышал?

— Нет.

— Так знай же, сын мой, что всякий, кто убьет еретика, получает себе его имущество, а также отпущение своих предыдущих грехов, пусть даже и самых тяжелых. Вот, скажем, убил ты десять католиков. Значит, надлежит тебе убить десять еретиков — и ты чист и перед Иисусом, и перед Церковью, аки агнец…

— Спасибо. Буду иметь в виду.

— А знаешь ли ты, — сказал епископ, разливая по нашим кубкам то, что еще оставалось в бутылке, — что вообще-то убийство — это грех?..

— Знаю, — ответил я, — но дело в том, что…

— Вот помню, раз в Париже, — перебил меня Готфрид, — лет эдак пятнадцать или двадцать назад… устроил батюшка короля нашего турнир… Ну, я тогда эту рясу еще не носил… В общем, случилось так, что свалил я на турнире сынка одного барона. Сшиб его с седла в общей свалке — а он возьми да и сломай себе шею. Тут, значит, герцог мне и говорит…

Следующие двадцать минут епископ повествовал о славных делах своей молодости. Периодически он сбивался и замолкал, пытаясь отыскать нить рассказа.

К концу его рассказа я начал думать, что Париж — город весьма немноголюдный. Вот уже лет пятнадцать или двадцать. Населенный преимущественно бывшими собутыльниками епископа Эжльского и спасенными им девицами… По-моему, король и некий, часто упоминавшийся Готфридом герцог были единственными, кому, кроме девиц и готфридовских собутыльников, удалось избегнуть того, чтобы их «проткнули насквозь» или «разрубили на куски». К герцогу Готфрид — это чувствовалось по его тону — до сих пор испытывал некоторую слегка покровительственную симпатию.

Во время одной из затянувшихся пауз я спросил:

— Значит, насчет Гийома все в порядке?

Епископ погрозил мне пальцем:

— Погоди!.. Экий ты быстрый… А знаешь ли ты, что мать наша, Святая Католическая Церковь, пребывает в бедности великой, в то время как враги ее всюду подняли главы свои…

Я отвязал от пояса кошелек, высыпал из него на ладонь все монеты, демонстративно отделил одну, которую спрятал обратно, а остальные подвинул к Готфриду.

— Вижу я, — сказал Готфрид, убирая деньги в большой сундук под кроватью, — что есть в тебе смирение и благочестивое рвение до дела христианского… Погоди-ка.

Бормоча себе под нос, Готфрид принялся рыться в сундуке. Не найдя искомого, он бегло осмотрел две деревянные полки, приколоченные к задней стене, и перешел к сундуку, стоявшему рядом с дверью.

— Куда же я ее сунул…

Нужная вещь нашлась в груде тряпья (в том числе и женского), сваленного рядом с сундуком. Это оказалась увесистая шкатулка, обитая железом. Готфрид сел на кровать, положил шкатулку себе на колени и начал копаться в ее содержимом.

— «Сим свидетельством…» Так, это не то… Это святотатство… Это возведение хулы на Папу… А это что такое?.. Ага… Нет… А это?.. А, вот оно!.. Давай становись на колени.

Чувствуя себя полным идиотом, я встал.

— Сын мой, веришь ли ты в Иисуса Христа, Господа Бога нашего? — проникновенным голосом спросил меня епископ.

— Да, отец мой. Верю.

— Раскаиваешься ли ты в убийстве… этого… как его…

— Гийома де Боша.

— Во! Точно… Раскаиваешься?

— Раскаиваюсь.

— Какие-нибудь у тебя еще есть грехи?

— Да нет… кажется…

— «Кажется»! — передразнил меня епископ. — Так есть или нет?

— Нет.

— Не верю.

— Ну, вообще-то… — начал я, судорожно соображая, что бы еще такое придумать.

— Ладно, — смилостивился Готфрид. — Знаем мы ваши грехи. Все мы грешны. Отпускаю тебе прегрешения, сын мой… Повторяй за мной: Pater noster qui in caelis…

— Pater noster…

Но тут нас прервали. Скрипнула дверь. В комнату заглянула молоденькая и довольно привлекательная девушка.

— Монсеньор Готфрид, вы зде… Ой, простите! — осеклась она, заметив наконец и меня.

— Мари, — с ласковой укоризной сказал епископ. — Ты не вовремя. Сгинь с глаз моих.

Девица шмыгнула обратно за дверь. Готфрид несколько секунд смотрел ей вслед. Потом в такт каким-то своим мыслям покачал головой. У меня начали затекать колени.

— На чем мы там, бишь, остановились?.. — спросил меня епископ, поворачиваясь.

— На Патерностере.

— Ах да… — Готфрид осенил меня крестом. — Вот что, сын мой… Иди-ка ты и не греши больше. Прочтешь десять раз «Pater noster» и «Ave»… Аминь.

Решив, что настал подходящий момент для того, чтобы перекреститься, я так и сделал. Во мне почему-то сидела твердая уверенность, что креститься следует через правое плечо, однако рука сама собой потянулась сначала к левому, а уж потом к правому — и я не стал препятствовать ей в этом.

— Благодарю вас, отец мой…

— Все, — епископ сунул мне в руку прямоугольный кусок пергамента и еще раз небрежно начертил в воздухе крест, — иди, сын мой.

Я вышел.

Тибо дожидался меня во дворе:

— Ну как?

— Лучше некуда. Особенно хорошо пошло вино из монастырских подвалов.

Тибо всплеснул руками:

— Так что ж, вы в гостях у него не остались? Все равно в городе ночлег искать придется.

Я пожал плечами. Подобная мысль мне как-то в голову не пришла. Но признаваться в этом я не собирался.

— Скажем так: обстановка к продолжению знакомства не располагала.

— Аааа…

Когда мы подъехали к воротам, выяснилось, что привратник куда-то исчез. Так что открывать ворота нам пришлось самим. Закрывать их мы не стали. Сами закроют. Не маленькие.

* * *

Постоялый двор мы нашли быстро. Первый же человек, к которому обратился Тибо, уверенно указал пальцем куда-то в конец улицы.

— Вон тот дом видите? Заведение месье Герарда. Там есть и конюшня, только с обратной стороны надо заехать.

Мы так и сделали. Воняло в переулке знатно. На главную улицу города местные жители сливать помои, видимо, стеснялись. Всем остальным улицам, переулкам и закуткам повезло меньше.

Оказавшись во внутреннем дворе заведения, мы спешились, поручили лошадей заботам подбежавшего конюха, а сами отправились в дом.

Значительную часть первого этажа занимала одна большая комната. В комнате стояло четыре деревянных стола, за каждым из которых могло бы разместиться человек десять.

Не успели мы войти и оглядеться, как к нам уже спешил коротышка в фартуке, заляпанном жирными пятнами. Под фартуком круглилось солидное брюшко. Пиво или сидячий образ жизни? Я бы поставил на пиво…

Торопливо вытирая руки о фартук, человек поклонился:

— Добрый день, господа.

— Ты — тутошний хозяин? — осведомился Тибо.