Эволюция архитектуры османской мечети

Именно Улу-джами в Манисе во многом предопределила появление через несколько десятилетий «большой османской мечети» как особого типа культовой архитектуры:

– во-первых, в композицию молитвенного здания был возвращен двор, окруженный широкими галереями;

– во-вторых, двор мечети получил собственную поперечную ось, образованную боковыми проходами и акцентированную понижением уровня пола и рядами сдвоенных колонн;

– в-третьих, в поперечно вытянутом зале октагональное подкупольное пространство перед михрабной нишей было развито из максуры в композиционную доминанту интерьера, подчинившую себе боковые части зала без ущерба для конструкции нефов (в отличие от артукидских и данишмендидских памятников);

– в-четвертых, за счет равной высоты стен и единства кладки произошло объединение зала и двора в один архитектурный объем, расчлененный лишь двумя ярусами оконных проемов и входными порталами, что обеспечило доминанту купола на барабане, ощутимую, правда, только на удалении от здания.

Можно говорить о том, что, отталкиваясь от одних и тех же источников, архитекторы бейликов (в том числе Османского) на протяжении XIV в. решали одни и те же задачи и предложили сразу несколько вариантов зально-купольной мечети. Конструктивные решения, на которые отважились мастера бейликов, порой оказывались смелее, чем позволяли себе их османские коллеги (купол Ак-текке в Карамане, Ильяс-бей-джами в Балате, планировка и конструкция Улу-джами Манисы). То, что появившееся в середине XV в. огромное купольное здание султанской мечети, ассоциирующееся с образом «турецкой мечети» в целом, стало именно «османским», было предопределено исключительно политическими причинами.

Мечеть в раннеосманской архитектуре: основные типы

Периодизация и типология османской архитектуры

При обращении к истории османской культуры выявляется не только понятное для историков искусства несовпадение исторической и стилистической периодизации, но и, как ни странно, отсутствие некоего общепринятого варианта последней, во всяком случае, применительно к османской архитектуре. Впрочем, то же самое можно сказать и о периодизации истории самого Османского государства, которая может быть как словарно-обобщенной (с непременным выделением разной длительности «золотого века империи» и соответственно периодов «становления» и «упадка»), так и предельно дробной (по годам правления султанов).

Однако привычная двухчастная европейская периодизация, рассматривающая историю Османской империи только как «взлет и падение» (с кратким «великолепным веком»), уже давно подвергается критике, причем если и хронологические рамки, и содержание «взлета» споров не вызывают, то этап «падения» (decline), которому некоторые исследователи отводили более трех столетий (с конца XVI по начало XX в.), кажется и чрезмерно затянутым, и не соответствующим такой оценке. На протяжении большей части этого периода Османская империя оставалась и грозной военной державой, союза с которой искали европейские монархи, и владычицей обширнейших территорий. Вторая половина XVI в. ознаменовала изменение модели развития Империи: исчерпание возможностей экстенсивного развития (прежде всего газавата) и переход к администрированию – децентрализации власти, делегированию полномочий, реформированию правовой и финансовой систем, госаппарата, образования, распределению налоговых поступлений. И султан, и визири понимали и принимали необходимость подобных преобразований; центральная власть осознавала вызовы времени и пыталась на них реагировать имевшимися средствами (например, предоставляя некоторую автономию провинциям и одновременно ограничивая амбиции местных элит, распространяя практику откупа натурального налога, удовлетворяя требования янычар), что во многом подготовило реформаторскую политику султанов XIX в.1

Исходя из удобства объяснения политических процессов, Л. Дарлинг предложила иную периодизацию истории Османской империи, выделив этапы «экспансии» (1300–1550), «консолидации» (1550–1718) и «трансформации» государства (1718–1923)2. Такое деление длительного периода «упадка» действительно позволяет обозначить преемственность целого ряда изменений, однако очевидно, что если логичная для историков рубежная дата «1718 год» (Пожаревацкий мир с Австрией и Венецией, после которого Османы активно включаются в европейскую дипломатию) была бы удобна и для периодизации османской культуры, отмечая начало «эпохи тюльпанов», то проведение какой-либо хронологической границы в 1550-х годах грубо разделяет и «великолепный век» в целом, и деятельность Синана в частности (хотя такое деление было бы аналогично, например, привычному разделению Высокого и Позднего Возрождения).

Многие авторы обобщающих работ в той или иной мере опирались на предложенную еще в 1930-х гг. Дж. Арсевеном «стилевую периодизацию» османского искусства. Таких «стилей» Арсевен выделил семь: «стиль Бурсы» (1325–1501); «классический стиль» (1501–1616); «обновленный классический стиль» (1616–1703); «стиль [эпохи] тюльпанов» (1703–1730); барокко (1730–1808); ампир и псевдоренессанс (1808–1874); неоклассический стиль (1875–1923)3. В этой модели «пионер турецкого искусствознания» по примеру своих европейских учителей опирался именно на смену архитектурных стилей, распространяемую им на другие виды искусства и ремесла. Нетрудно заметить, что «стили» эти выделены искусственно, по аналогии с существовавшими европейскими концепциями, взятыми за образец гуманитариями молодой Турецкой Республики, а приводимые точные хронологические рубежи не соответствуют реальным художественным процессам. Так, выделение некоего «стиля Бурсы», охватывающего почти 200 лет, не отражает эволюцию искусства периода становления Османской империи и превращения ее в мировую державу, сопровождавшегося как освоением достижений интегрированных в нее региональных культур, так и выработкой собственной идеологии и соответствовавшего ей художественного языка.

Тем же путем пошел Ю. Миллер, разделив книгу «Искусство Турции» на крупные хронологические «блоки»: конец XIV – вторая половина XV в., конец XV – начало XVII в., первая половина XVII – начало XVIII в., XVIII – начало XIX в., – акцентировав (в соответствии с требованиями времени издания книги) социально-политические изменения, на самом деле мало или запоздало влиявшие на развитие искусства4.

Почти одновременно с работой Ю. Миллера была опубликована хрестоматийная монография турецкого исследователя Апталлы Курана «Мечеть в раннеосманской архитектуре», и по сей день остающаяся отправным пунктом для любых попыток типологического рассмотрения османского культового зодчества. Замысел исследования Курана был намного шире – во Введении к монографии автор огласил структуру задуманного им трехтомного исследования османской мечети, и сама эта структура обозначила вариант периодизации всего материала: изданный как самостоятельная монография I, «раннеосманский», том охватил XIV–XV вв., II том должен был быть посвящен «золотому веку» Османского государства (XVI–XVII столетия), III том охватывал бы памятники периода «упадка» (decline) Империи (с начала XVIII в. до Первой мировой войны)5. Тем самым Куран предопределил логичную трехчастную схему, основанную на выделении некоего классического периода османской архитектуры (очевидно совпадающего с расцветом государства), соответственно предшествующего (раннеосманского) этапа становления этой архитектуры и неизбежного после «золотого века» ее упадка (позднеосманского периода).

Эта же трехчастная схема используется и в обобщающей литературе последних лет, иногда в закамуфлированном виде: в частности, Д. Кубан в своей грандиозной «Османской архитектуре» разделил подробное рассмотрение материала на четыре части, объединенные в два больших раздела – «Османская архитектура до Синана» и «Османская архитектура после Синана»6, при этом часть III, формально входящая в «послесинановский» раздел, озаглавлена «Синан и классическая османская архитектура».

Безусловно, введение любой периодизации – не более чем условность, принимаемая для облегчения систематизации (а в случае обобщающего исследования – и рубрикации) материала в зависимости от избранных критериев; однако при разговоре о развитии (т. е. историческом процессе) конкретного архитектурного типа на протяжении нескольких столетий необходимо оговорить, какие временные рамки подразумеваются под неизбежно используемыми определениями «раннеосманский» и «позднеосманский», «этап формирования» и «этап эволюции».

Очевидными историческими рубежами рассмотрения любой фактологии, связанной с Османским государством, являются даты «1299» (прокламация независимости бейлика Османа) и «1922» (упразднение султаната). Также не вызывает сомнения выделение в качестве «высокой фазы» середины XVI столетия – в истории это «великолепный век» Сулеймана I, достижение Империей наивысшего политического могущества, в истории архитектуры – «эпоха Синана», разделившая османское зодчество на «до» и «после». Вопросы вызывает определение длительности этой «высокой фазы», рубежных памятников, а также внутренняя «рубрикация» ранне-и позднеосманского периодов, достаточно длительных и неоднородных.

При любом выделении раннеосманского этапа в сложении османской архитектуры для эволюции имперской идеологии, – во всяком случае, для осознания этой идеи османами и ее последующего выражения в архитектурных памятниках, – более чем какое-либо другое событие (будь то выход в Европу, завоевание Анатолии или восстановление халифата) важно взятие Константинополя и восприятие османами себя преемниками Второго Рима, создателями новой мировой Империи. Именно дата падения Константинополя (1453) должна маркировать вступление Османского государства – и архитектуры этого государства, – в стадию зрелости. «Обретение Стамбула» (долго сохранявшего османизированное название Константиние, Konstantîniyye) и перенесение сюда столицы государства маркируют начало следующего исторического этапа, связанного с укреплением государственной власти, достижением Османской империей предельного могущества и превращением ее в халифат7. Изменения по сравнению с предшествующим раннеосманским периодом легко отмечаются уже в первых стамбульских мечетях, возведенных по заказу сановников, не говоря уже о комплексах, заложенных под непосредственным патронатом Мехмеда Завоевателя и предопределивших сложение нового типа культового здания, который далее придется обозначать как «большую османскую мечеть».

Для рассмотрения истории османской культовой архитектуры кажется логичным отсчитывать начало «классического этапа» от взятия Константинополя и продлить этот этап до конца XVI в. Основным содержанием этого этапа в свете избранной темы становятся формирование архитектурного типа «большой османской мечети» и разработка его вариаций в творчестве Синана.

На «позднеклассическом» этапе, охватывающем XVII и XVIII вв., отчасти объединяющем исторические периоды «консолидации» и «трансформации» Империи (по Л. Дарлинг), происходила адаптация типа «большой османской мечети» к изменившимся условиям заказа, кристаллизация уже найденных решений, обогащение османской культуры как европейскими (прежде всего барочными) заимствованиями, так и архаизирующими элементами, создающими отсылки к историческому наследию. Небольшое количество сохранившихся памятников, иллюстрирующих направления художественного поиска в сфере культовой архитектуры, также оправдывает дидактическую задачу объединения материала двух столетий (по Арсевену, относящегося к «обновленному классическому стилю», «стилю тюльпанов» и «османскому барокко»).

Очевидные перемены и в культуре в целом, и в архитектуре в частности в последнее столетие существования Османской империи предполагают более подробное рассматрение позднеосманского материала XIX – начала XX в. Новые приоритеты заставили пересмотреть и риторику, и привычные формы культового зодчества; «вестернизация» повлекла как интерес к выразительным средствам европейского зодчества, так и перенесение на берега Босфора новейших трендов стилеобразования, в том числе полученных из первых рук; попытки предложить новые идеологические ориентиры стимулировали поиск соответствующих им репрезентативных форм, продолженный уже после распада Империи, ликвидации халифата и создания Турецкой Республики.

Как уже указывалось, призмой для рассмотрения эволюции мусульманской архитектуры окажется «большая османская мечеть», о которой ниже придется говорить особо. Этот архитектурный тип, маркирующий «классический этап» эволюции османского зодчества, представленный хрестоматийными постройками, предопределившими панораму Стамбула и ныне оцениваемый как национальный визуальный бренд Турции, логично дополняет несколько типов мечети, получивших развитие уже на протяжении раннеосманского периода.

Именно типологическая систематизация архитектуры раннеосманской мечети была целью упомянутой фундаментальной работы А. Курана, на которую уже полвека опираются все исследования, в той или иной степени затрагивающие типологию османской архитектуры. Исследователь выделил три типа планировочно-композиционных решений:

1) single-unit mosque – здание, композиция которого сводится к одной (или очевидно доминирующей) ячейке, как правило перекрытой куполом; внутри этого типа выделены «мечеть с единым объемом» (single-unit mosque with complex massing) и «мечеть с разделенным интерьером» (singleunit mosque with articulated interior);

2) айванная мечеть – здание с выраженной центральной планировочной секцией, вокруг которой группируются другие ячейки (тут выделены подтипы «осевая айванная мечеть» (axial eyvan mosque) и «айванная мечеть с пересекающимися осями» (cross-axial eyvan mosque));

3) multi-unit mosque – мечети, пространство которых состоит из нескольких объемов, среди которых выделены подтипы «с одинаковыми ячейками» (with similar units') и «с различными ячейками» (with dissimilar units)8.

Необходимо обратить внимание на то, что в основу типологии Курана положен способ формирования архитектурной композиции, но аналогичные типы можно выделить, исходя из функций культовых зданий. Мечеть, сводящаяся к одному объему, – это, как правило, небольшое купольное здание ограниченной вместимости, соответствующее понятию месджит и обычно выполняющее функции квартальной мечети. А. Куран указывал на появление этого простейшего композиционного решения только в османском зодчестве; между тем опирающиеся непосредственно на стены сводчатые перекрытия единственной ячейки плана были достаточно разработаны еще в сельджукских мавзолеях, а месджиты в анатолийской архитектуре получили распространение уже во второй половине XIII в. в рамках индивидуального и общинного (корпоративного) заказа.

Под «айванной мечетью» подразумевается тип, который в более поздних исследованиях именуется «мечетью Т-образной планировки»9 или «мечетью типа Бурсы». В качестве источника этой архитектурной композиции справедливо указаны купольные медресе позднесельджукской Коньи, а в качестве предшествующего «функционального аналога» – дервишеские обители-текке. Такие здания появились в городах Анатолии во второй половине XIII в. и служили не только местом коллективной молитвы, но и резиденциями почитаемых духовных лидеров, где могли собираться члены определенных братств (тарикатов), проводились особые формы поклонения (зикр, сема), диспуты, занятия с учителями. Маленькие текке, связывая странствующих дервишей, местную элиту, ремесленные объединения, торговцев, горожан, иммигрантов, становились центрами не только религиозной, но и социальной активности в анатолийских городах. Строительство текке позволяло заказчику не только продемонстрировать благочестие и увековечить свое имя на портале культового здания, но и получить поддержку влиятельных групп суфиев или дервишей, к которым прислушивались горожане и купцы. Кроме того, содержание культового сооружения давало возможность защитить имущество от возможных посягательств государства и переводить часть собственности в категорию вакфа (т. е. укрывать активы от налогообложения), что превращало мусульманскую благотворительность в финансово выгодное предприятие10. Несмотря на небольшие размеры, ограниченную вместительность и предельную архитектурную простоту (непременным элементом всех обителей был квадратный зал, использовавшийся для всех публичных мероприятий, в который открывались айваны и вокруг которого группировались жилые помещения-табхана), дервишеские обители весьма успешно выполняли и градостроительную функцию, формируя вокруг себя необходимую инфраструктуру целых микрорайонов-махалла11.

Симметричное расположение боковых келий и айванов относительно центральной оси в некоторых обителях должно рассматриваться как непосредственный аналог «айванных мечетей с пересекающимися осями». Подобные мечети возникли в раннеосманском зодчестве прежде всего как «мемориальные» – они являлись центрами комплексов-куллие, обычно включавших в себя и гробницу заказчика, и, будучи общедоступными, обладали ограниченной вместимостью и не являлись «соборными», но предоставляли помещения-табхана для длительного пребывания духовных учителей, молившихся об упокоении основателя такого комплекса. Куллие с «мемориальными мечетями» также создавали необходимую инфраструктуру и становились центрами новых кварталов.

Наконец, под «мечетями, составленными из нескольких объемов» Куран подразумевал формирование единого зального пространства. Это прежде всего вместительные раннеосманские улу-джами, типологически и функционально восходящие к «официальным сельджукским мечетям» и, как будет показано, предвосхитившие «большие османские мечети».

При всех несомненных достоинствах типологии османской мечети А. Курана ее очевидным недостатком является выделение композиции молитвенного зала в качестве единственного типологического критерия. Турецкий исследователь проигнорировал наличие двора мечети, который следует рассматривать как неотъемлемую часть и ритуального пространства мусульманского культового сооружения, и архитектурной композиции здания. Объяснением этому служит сосредоточение автора на раннеосманском материале: действительно, в анатолийских и румелийских памятниках XIV- первой половины XV в., справедливо рассмотренных как развитие типологии культового зодчества султаната Сельджуков Рума, наличие архитектурно оформленного двора являлось редкостью. Возможно, в анонсированном втором томе исследования А. Куран скорректировал бы созданную им типологию мечети применительно к «золотому веку» (XVI–XVII столетия); но необходимо указать, что в подтип «многообъемных мечетей с неодинаковыми ячейками» (multi-unit mosque with dissimilar units') оказались включены как мечети с двором, так и двора не имевшие, что нарушает логику архитектурной композиции12; увы, второй том так и не появился, и как и насколько предложенная типология могла измениться применительно к материалу «классического периода», можно только догадываться. Очевидно, что сложение «больших османских мечетей» в XVI в. должно было эту типологию смешать: даже беглый просмотр планов привлекаемых Кураном сооружений наводит на мысль, что за хронологическими пределами раннеосманской архитектуры грань между выделенными типами стирается.

Кроме того, введенная Кураном «композиционная» типология в случаях, когда автор пытался показать ее эволюцию, вступала в противоречие с им же предложенной периодизацией (например, исходя из списка памятников в «Приложении» сооружения конца XV в. – периода правления Баязида II – должны быть разделены на «раннеосманские» и «классические»).

Однако, несмотря на замечания, при необходимости кратко обрисовать развитие раннеосманской культовой архитектуры и подвести читателя к памятникам середины XV в., не вошедшим в «Анатолийскую мечеть», группировка материала именно по типологическому принципу оказывается наиболее удобной, и в этом случае типология Курана себя полностью оправдывает.

Становление османского культового зодчества

Как и все западноанатолийские княжества, бейлик Османа возник на землях, не входивших в состав Конийского султаната, и не унаследовал напрямую ни позднесельджукскую административную систему, ни регламентированную практику вакуфного патроната, но вполне мог их заимствовать и приспосабливать к своим нуждам и особенностям. Османское государство периода его становления следует рассматривать лишь как один из бейликов, притом возникший достаточно поздно (по сравнению с, например, Караманом и Хамидом), дольше многих других княжеств сохранявший вассалитет по отношению к Сельджукам Рума и далеко не самый могущественный.

Османы в полной мере воспользовались уникальностью и момента, и географического положения своих земель: удаленный и от Коньи, и от ильханов, бейлик сложился в условиях политического вакуума в Западной Анатолии, когда византийские государственные органы переместились из Никеи в едва отдышавшийся после IV крестового похода Константинополь, а укрепление новой мусульманской державы и расширение ее территории первоначально оправдывалось газаватом, что позволяло привлекать тюркских воинов-гази. Литературный штамп: «Османам повезло с географией»13 – вполне оправдан, и создание нового бейлика на границе с византийской Вифинией, рассматриваемой мусульманами как дар аль-харб («территория войны»), стало очередной фазой процесса исламизации и тюркизации Анатолии, лишь приостановленного в XIII в. крестовыми походами и монгольским нашествием.

Османская государственность отсчитывается с 1299 г., когда улубей Фахреддин Осман Гази (1258–1326), наследник вождя огузского клана Кайы Эртогрула, декларировал независимость своих владений в районе Биледжика и Согута от номинального сюзерена – Конийского султаната. Несмотря на удаленность от центров Анатолии, а вернее, благодаря этому, пограничный бейлик Османа уже в первые десятилетия своего существования зарекомендовал себя как наиболее активная политическая сила: сюда, на крайний запад мусульманского мира, стекались мигранты из разоренных монголами земель, готовые стать газа – защитниками веры. Победа под Коюнхисаром (1302) отдала Осману Вифинию, после чего его гази вышли к Эгейскому, Мраморному и Черному морям и отрезали Византию от Анатолии, обеспечив контроль над сухопутными контактами тюркских эмиратов и христианского Запада.

Сын Османа Орхан I Гази (Победоносный) (1288–1359) перенес резиденцию в завоеванную в 1324 г. Бурсу (византийскую Прусу), в 1345 г. подчинил своего южного соседа – бейлик Кареси – и получил выход к Дарданеллам. При Орхане Османский бейлик шагнул в географическую Европу, что предопределило направление дальнейших завоеваний. В течение почти тридцатилетнего правления следующего султана – Мурада I Худавендигара (1360–1389) – Византия, Сербия и Болгария фактически превратились в вассалов Дома Османа, а османская столица в 1365 г. переместилась во фракийский Адрианополь (Эдирне), поближе к основным театрам военных действий; в то же время нанесенное Караману поражение при Конье (1386) расширило азиатские владения Османов до Токата. Всего нескольких десятилетий хватило для превращения маленького удела на северо-западе Анатолии в могущественную державу в двух частях света.

Первые правители Османского государства вряд ли уделяли специальное внимание архитектурному госзаказу; однако успех газавата должен был найти отражение в появлении мечетей на завоеванных землях, и если первоначально мусульман вполне устраивала экспроприация церквей и переориентация их внутреннего пространства (так, например, произошло с храмом Св. Софии в Никее), то уже в 1330-1340-е гг. при Орхане появляются специально построенные небольшие купольные здания, вполне достаточные для функционирования в качестве квартальных мечетей.

Необходимо отметить, что в становлении раннеосманской архитектуры сыграл свою роль «византийский фактор», что, впрочем, являлось лишь очередным обращением «мира ислама» к культурному наследию Византии14. Очень быстро – уже к 1330-м гг., – появился ряд новшеств, отличающих османские постройки от зданий соседних бейликов, более зависимых от «сельджукского наследия». На первый взгляд объяснить новации достаточно просто, если учесть доставшееся Османам византийское наследие, – причем речь должна идти не о программном воспроизведении образцов «высокого искусства», а лишь о привлечении местных мастеров (иногда документально засвидетельствованном) для возведения необходимых памятников. В англоязычной литературе даже существует контаминационный термин byzlamic (Byzantium + Islamic), используемый для характеристики раннеосманских зданий15. Однако оправдать особенности раннеосманской архитектуры только византийским влиянием или же обогащение им же «сельджукского наследия» затруднительно: так, Р. Остерхут, неоднократно акцентировавший сочетание оригинальных решений и заимствований в гетерогенной раннеосманской архитектуре, говорил о «наложении» византийской и собственно османской составляющих (аналогичном слиянию элементов сельджукской и византийской административных систем в османском госаппарате). По его мнению (вероятно, излишне категоричному), в течение всего XIV в. невозможно найти ни одного «чисто османского здания», – уже просто потому, что в это время еще нет каких-либо критериев «османского здания». Применительно к ряду памятников Вифинии и Фракии вообще непонятно, являются ли эти здания перестроенными византийскими, достроенными при Османах либо же самими Османами заложенными (такова, например, мечеть Йилдырым в пригороде Эдирне). Р. Остерхут обозначил несколько различных механизмов византийско-османского архитектурного «наложения» – активное использование сполий, заимствование мусульманскими мастерами характерной византийской «полосатой кладки», работа одних и тех же артелей на строительстве церквей и мечетей, программное цитирование знаковых образцов; но в любом случае речь должна идти о весьма быстром интегрировании и византийской архитектурной практики, и ее носителей в османскую культуру16.

Показательно, что еще до появления в Изнике первой османской мечети (таковой считается Хаджи Озбек-джами) здесь сразу после завоевания города в 1332 г. от имени старшего сына Орхана Гази было построено медресе Сулейман-паша, надолго ставшее образцом учебного заведения17. Архитектура первого же османского сооружения демонстрирует разрыв с типологией сельджукских медресе – как дворовых, заимствованных из

Ирана, так и купольных, композиция которых сложилась в Конье в середине XIII в. П-образная планировка 12 купольных помещений изникского комплекса находит аналогии в медресе Сирии – например, ал-Фирдаус в Алеппо (1236)18. Хотя о появлении каких-то собственных, характерных именно для османской мусульманской архитектуры задач, риторики, специфики заказа и тем более о наличии собственно османских мастеров говорить явно преждевременно19, нельзя не отметить стремление и способность османского зодчества уже на самом раннем этапе формирования не следовать имевшимся перед глазами и многократно апробированным в Анатолии планировочно-композиционным решениям, а расширять круг возможных образцов и приспосабливать эти решения к своим нуждам.

Раннеосманские однокупольные мечети

Первые османские молитвенные здания, появившиеся в Изнике и Бурсе, оказались однокупольными месджитами, типологически мало отличающимися от позднесельджукских квартальных мечетей. Самой ранней сохранившейся постройкой является изникская Хаджи Озбек-джами (Чарши-месджит, 1333–1334), демонстрирующая скромность как возможностей, так и строительных задач: интерьер ее представляет собой квадрат со стороной около 8 м, внутреннее пространство значительно меньше иных сельджукских месджитов Коньи и сравнимо с мавзолеями. Нельзя не отметить явную зависимость Хаджи Озбек-джами от византийских образцов, – выявленное на фасадах чередование рядов плинфы и каменной кладки в стенах метровой толщины, перекрытый цилиндрическим и зеркальным сводами утраченный в 1940-х гг. трехчастный западный портик в антах, поддерживаемый двумя колоннами с византийскими капителями, сохранявшееся до того же момента черепичное покрытие купола. При этом в первой изникской мечети использован 12-гранный переход от четверика к подкупольному восьмерику, получивший название «турецких треугольников»; этот прием, ранее использовавшийся в небольших мавзолеях, следует, видимо, считать османским вкладом в конструкцию купольного перекрытия мечети20.

Схожа с изникской мечетью и старейшая мечеть Бурсы – Алаеддин-бей-джами21 в южной части византийской крепости (Хисара): квадратное помещение со стороной немногим более 8 м образовано мощными стенами метровой толщины, на которые опирается пояс из 16 наклоненных вовнутрь «турецких треугольников». Но если вход в Хаджи Озбек-джами был сделан с запада, то план мечети Алаеддин-бей уже характеризуется четкой осью, проходящей через михраб, дверной проем на противоположной северной стороне и купольную центральную ячейку трехпролетного фасадного портика в антах. Маленькая крепостная мечеть в Бурсе предвосхитила планировочное и композиционное развитие всей последующей османской культовой архитектуры: четко ориентированный по оси михраба четырехугольный молитвенный зал, перекрытый куполом и предваренный купольным портиком.

Планы османских однокупольных мечетей:

Хаджи Озбек-джами в Изнике, Орхание-джами в Биледжике,

Алаеддин-джами в Бурсе (по Курану, Гудвину)

Следует оговорить, что входные портики первых же мечетей Изника и столичной Бурсы служили не только (и даже не столько) для оформления фасадов, сколько для расширения молитвенного пространства при отсутствии двора, – по-турецки они именуются son cemaat yeri, «место последней общины», т. е. опоздавших занять место в зале мечети до начала коллективной молитвы. Такие портики обычно имеют михрабные ниши на южных стенах, и подобное расширение ориентированного должным образом пространства ритуала следует рассматривать как функциональный аналог сахна (открытого двора) арабских мечетей и специфическое османское дополнение планировки культовых зданий.

Другой способ расширения внутреннего пространства квадратной в плане мечети демонстрирует Орхание-джами в Биледжике: в ее толстых стенах вырезаны четыре арочных «айвана» 2-метровой глубины, превращающие план интерьера в равноконечный крест22. Эти «айваны» оставляют в углах зала мощные устои со стороной более 3 м, служащие несущим каркасом конструкции и позволяющие превратить боковые стены в заполнение плоскостей арок. Переход от четверика к восьмерику, держащему уплощенный купол диаметром около 9,5 м, осуществлен за счет мощных горизонтальных уступов, заполняющих верхние углы интерьера.

Небольшая группа первых османских однокупольных зданий демонстрирует важность типа месджита для культовой практики молодого мусульманского государства и продолжение сельджукской традиции в северо-западной Анатолии, хотя и при уменьшении размера куполов по сравнению с предшествующими памятниками этого типа и повышении запаса прочности конструкции, предполагающей опору перекрытий на толстые стены или массивные угловые устои. Уже в первые десятилетия существования Османского бейлика в его архитектуре были сделаны шаги к созданию зальной купольной мечети, расцениваемой как принципиальный вклад турок в архитектуру ислама. Простота и функциональность мечетей этого типа предопределила их постоянное воспроизведение (так, Д. Кубан говорит о «сотнях месджитов, возведенных в правление Мехмеда Завоевателя»23), но именно указанные достоинства сделали излишними какие-либо архитектурные эксперименты в пределах данной модели здания24; рубежные памятники в истории раннеосманского зодчества появлялись в результате попыток совместить разные типы мечети.

Мечети Т-образной планировки

Если происхождение однокупольных мечетей легко связывается с сельджукскими месджитами, то собственно османский тип культового здания – «айванные» мечети, или мечети-завие – формируется уже в правление Орхана I. Данная группа памятников часто обозначается как «мечети типа Бурсы» (хотя их распространение не ограничивается анатолийской столицей Османов) и «мечети Т-образной планировки» (или «Т-типа»)25; с необходимыми оговорками вне узкоспециальных типологических исследований эти термины могут использоваться равноправно. Функционально и композиционно культовые здания этого типа восходят к позднесельджукским дервишеским обителям-текке, айванным и купольным медресе, где жилые кельи-табхана и хозяйственные помещения компоновались симметрично относительно оси центрального зала либо двора26. На самом деле далеко не все раннеосманские мечети с продольно-осевой планировкой и боковыми помещениями можно определять как «айванные»27 именно из-за полной или частичной изолированности табхана, предполагавших наличие очагов (заглубленных дровяных каминов) и стенных ниш для размещения книг и личных вещей; в ряде случаев эти боковые помещения не имели прохода непосредственно в молитвенный зал мечети. Первые мечети, в которых боковые помещения открыты в пространство молитвенного зала, появились только в правление Мурада I (Худавендигар-джами в Бурсе) и получили развитие в памятниках первой половины XV в. Однако именно полноценные айваны, расширяющие молитвенный зал, не позволяют функционировать в качестве завие (т. е. обители) ряду построек XV в., лишенных дополнительных изолированных табхана (мечети Мезид-бей в Бурсе, Исхак-паша в Инегёле, Исхак-бей в Скопье). Если А. Куран подразумевал под «айваном» только приподнятую южную часть сооружений, являвшуюся собственно молитвенным залом, причем не всегда перекрытым куполом, то такая композиция мало отличается от, например, мечети Гедик Ахмед-паша в Афьоне, отнесенной им же к типу multi-unit mosque28, или Махмуд-паша-джами в Стамбуле. Йилдырым-джами в окрестностях Эдирне не имеет поднятий уровня пола, но уверенно определена Кураном как «айванная»29, хотя этот памятник, перестроенный из византийского здания, не может рассматриваться в рамках типологии османской архитектуры; мечети Бали-бей в Бурсе, Аладжа в Салониках и ряд других схожих сооружений XV в. вообще не имеют «айванной» михрабной ячейки.

Появление мечетей-завие в раннеосманской архитектуре связывается с Бурсой и окрестностями. Орхан Гази-джами (1339) у подножия Хисара из-за небольших размеров не могла служить городской мечетью, но стала частью одного из первых османских вакуфных «полифункциональных комплексов», включавшего медресе, странноприимный дом (хан), хамам и благотворительную столовую (имарет); куллие Орхание предопределило направление развития османской столицы на нижней террасе Улудага.

Небольшие размеры Орхан Гази-джами и ее расположение на удалении от крепости не позволяют рассматривать ее как «соборную» мечеть османской столицы; не служила она и мемориальной мечетью – династическая усыпальница, в которой похоронен Осман, а затем и Орхан, расположилась в бывшем баптистерии византийского монастыря Св. Ильи. Наличие изолированных помещений в северной части здания, доступных из полуизолированных и сильно пониженных боковых «айванов», предполагает функционирование Орхан Гази-джами именно как завис, дававшего приют дервишам. Хотя Т-образная планировка с группировкой разноуровневых купольных помещений (пол южного поднят над северным на три ступени, боковых – на две) вокруг увенчанной куполом северной секции, выполняющей функцию «двора» (соответствующая, по типологии Курана, «айванной мечети с пересекающимися осями»30), была обычна для текке султаната Рума XIII в.; для Западной Анатолии подобная композиция оказалась, видимо, новшеством31.

Для решения вопроса о приоритетном назначении небольшого культового здания вне стен Хисара Бурсы необходимо учитывать роль дервишеских объединений (прежде всего каландаров) и в организации османского газавата, и в формировании раннеосманской идеологии32. Следует учесть также, что в первой половине XIV в. в бейликах Центральной Анатолии именно текке становились альтернативой медресе и в качестве места подготовки интеллектуальной элиты, и в качестве ядра вакуфных комплексов вне административных центров городов33; сложение куллие Орхание в Бурсе вокруг мечети-завие у подножия Хисара вписывается в эту практику.

Как и в более раннем медресе Сулейман-паша в Изнике, в основном объеме Орхание-джами используются несколько разных по диаметру, высоте и конструкции куполов. Расположение самого большого купола над южной секцией подчеркивает приоритет «молитвенного зала» над «двором» (северной ячейкой, в которую открываются боковые табхана), акцентируя тем самым функцию мечети.

Орхание-джами, Бурса.

План (по Курану)

Орхание-джами, Бурса. Вид с северо-востока

Состоящий из пяти ячеек портик мечети Орхан Гази поднят на цоколе; две ячейки с каждой стороны от центрального прохода имеют повышенный уровень пола и служат «местом последней общины», что подтверждает функционирование здания в качестве общедоступной мечети. Анты в торцах портика заменены бифориями, превратившими закрытый «пронаос» в сквозную галерею вдоль фасада. К четырем куполам интерьера добавлены небольшой купол над входом и три купола над «местом последней общины» (угловые ячейки перекрыты зеркальными сводами), – Орхан Гази-джами «обзавелась» первым (из сохранившихся) в османской архитектуре купольным портиком, который станет неотъемлемым композиционным элементом турецкой мечети.

В царствование Мурада I (1360–1389) тип мечети-завие получил сразу несколько векторов развития – как в сторону большей компактности плана, так и в сторону усложнения композиции здания. Первый вариант иллюстрируется возведенной в Изнике именно в качестве дервишеской обители Якуп Челеби-джами (1380-е гг.), воспроизводящей Орхание в Бурсе в упрощенном виде, без дополнительных комнат-табхана. Принципиальным новшеством композиции является расширение площади повышенного молитвенного зала за счет большей части северной секции: пониженной («дворовой») оказывается только ее примыкающая ко входу треть. Купол над северной ячейкой значительно меньше, чем над южной: пространство «дворовой» части визуально утрачивает самостоятельность и полностью подчиняется молитвенному залу.

Йилдырым-джами, Бурса. План (по Курану)

Схожее решение – интеграция северной ячейки в молитвенный зал – применено в возводимой в те же годы (1378–1391) на удалении нескольких кварталов Йешил-джами34. Изникская «Зеленая мечеть» стала первым османским опытом расширения внутреннего пространства с помощью архитектурной конструкции. А. Куран поставил данный памятник в начало выделенного им типа «купольных мечетей с расширенным залом»35, подразумевая «расширение» за счет добавления ячеек (нефов, галерей) с собственным перекрытием. Однако появление этого типа можно вывести и из «айванных» мечетей.

Йешил-джами, Изник. План, разрез (по Курану)

Йешил-джами, Изник. Вид с северо-запада

Интерьер мечети разделен на две части – квадратное в плане подкупольное пространство и отделенный от него двумя колоннами «вестибюль», центральная часть которого также перекрыта куполом, по диаметру почти совпадающим с поднятым на барабане куполом портика. Таким образом по центральной оси мечети возникает перекличка купольных перекрытий зала, вестибюля и фасадной галереи. Общая глубина «места последней общины» и вестибюля равна стороне подкупольного квадрата – архитектор создает план постройки из двух одинаковых квадратов, как это сделал его коллега при проектировании Улу-джами в Манисе (законченной за два года до начала строительства Йешил-джами в Изнике), однако в отличие от саруханской мечети, увеличивает одну часть здания за счет другой.

Пол молитвенного зала Йешил-джами повышен на три ступени относительно уровня входа, «напоминая» об айванно-осевой композиции; но вместо боковых айванов или изолированных табхана по обе стороны от входа оказываются две угловые секции вестибюля, перекрытые зеркальными сводами, пол которых находится на одном уровне с подкупольным залом, – попасть в эти секции можно, лишь поднявшись по ступеням, ориентированным по продольной оси здания. Таким образом, перекрытая зонтичным куполом с имитацией светового фонаря маленькая пониженная входная ячейка в композиции мечети занимает место, соответствующее купольным «дворовым» ячейкам на пересечении осей «айванов» в мечетях «Т-типа».

Оригинальность композиции «Зеленой мечети» в Изнике можно описать следующим образом: открытые боковые «айваны» втягиваются в границы общего с портиком планировочного квадрата, сокращаются до угловых ячеек вестибюля и разворачиваются в направлении киблы. Эти небольшие угловые ячейки конструктивно не нуждаются в полуизолирующей их третьей стене – перекрывающие их зеркальные своды положены на перпендикулярные арки, опорой для которых служат по одной колонне с каждой стороны от центрального прохода. Благодаря общему уровню пола и замене разделяющих помещения стен арками на колоннах образуется единое пространство первой «купольной мечети с расширенным залом».

Полусферический купол зала имеет диаметр 10,5 м и высоту 5 м. Конструктивным новшеством для раннеосманской архитектуры явилась его частичная (только с северной стороны) опора на колонны, – далее распор купола принимают на себя широкие продольные арки вестибюля. Высота стены вместе с барабаном равна стороне подкупольного квадрата – в разрезе получается минималистичное архитектурное пространство, состоящее из куба и полусферы. Кроме того, впервые в анатолийской мечети вертикаль в пространстве зала (высота интерьера – 15,5 м) превалирует над горизонтальным измерением – это подчеркивают и барабаны вестибюля и портика.

Другой вариант развития композиции мечети-завие представляет Худавендигар-джами в Бурсе (закончена около 1385 г.), являвшаяся частью куллие, заложенного Мурадом I к западу от Хисара на месте загородного византийского дворца. Уникальность данного раннеосманского памятника заключается как в равноправном совмещении в одном здании функций мечети и медресе, так и в четком поэтажном разделении помещений для этих функций: мечеть расположена на первом этаже, медресе – на втором.

Четко выделенным композиционным центром Худавендигар-джами является центральная ячейка, перекрытая 11-метровым куполом с окулюсом, что подчеркивает ее связь с двором-сохном и световыми ячейками «официальных сельджукских мечетей» и медресе. Боковые айваны в данном случае полностью открыты в центральную секцию, но, в отличие от сельджукских двухэтажных айванных медресе (например, Чифте минаре в Эрзеруме), не объединяют оба этажа – над ними проходит галерея, соединяющая кельи-худжры. Все три айвана перекрыты цилиндрическими сводами, крестообразно ориентированными по осям здания и подчеркивающими доминанту купола над центром.

Открытость боковых айванов не лишает Худавендигар-джами возможности функционировать и как текке – вдоль западной и восточной стен зала расположены по три помещения-табхана; в одни из них можно попасть из центральной ячейки, в другие – из вестибюля. Кроме того, на втором этаже расположены 12 маленьких худжр для проживания учащихся и 4 помещения большего размера, в которых могли располагаться штатные преподаватели и странствующие дервиши-вероучителя.

Худавендигар-джами, Бурса.

Аксонометрия (по Огуз)