Убить королеву

Кэри снова смотрит на меня и на этот раз, кажется, видит. У него совсем молодое, гладкое лицо — тридцати с лишним ему не дать, — ярко-голубые глаза, густые пшеничные волосы, такие же усы и борода, которую он сейчас злобно щиплет.

— Почему ты так одет? — Он обводит меня рукой. — Штаны… поношенные. Сапоги выглядят так, как будто ты в них влез в драку и был побит. А куртка у тебя… господи, как из хлева!

Он стягивает с себя дублет и жестом велит мне сделать то же. Я медлю чуть дольше, чем обычно, старательно скрывая панику.

— Не понимаю, в чем дело, — наконец выдавливаю я. — Вы разве не говорили, что я, с моим-то лицом, могу влезть в мешок из-под зерна и все равно всех очаровать? Это гораздо лучше мешка.

— Интересно, как тебя мать терпела? — Кэри щелкает пальцами, призывая меня поторопиться. — Королева здесь и хочет тебя видеть. Ты не читал записку? Там сказано, что ты должен встретиться с ней.

В утреннем послании не было ни слова о королеве. Я перечел его пять раз, затвердил каждое слово и только потом сжег листок на свече. Я встревожен. Что-то изменилось, а перемены всегда предвещают сложности.

— Вечный скептик, — замечает Кэри в ответ на мое молчание. — Впрочем, неважно. Ты уже здесь, и она здесь, так что сделаем все, что сможем.

Я делаю, что сказано, то есть снимаю куртку и аккуратно ее складываю, прежде чем передать Кэри. Он отдает мне свой дублет. По размеру дублет мне подходит — мы с Кэри оба среднего роста и стройные. В остальном это просто нелепо, вся эта сливового цвета парча с золотой отделкой по рукавам и застежке, с высоким, жестким, неудобным воротником.

— Ужасно. — Я оглядываю себя.

— Королева плохо видит, — отвечает Кэри. — И все равно будет любоваться твоими глазами. Очаровательными, как лаванда по весне. — Он подмигивает.

— Это были дельфиниумы. Майские, — кривлюсь я.

Кэри смеется, берет меня под локоть и ведет в Сомерсет.

— Она не в настроении, — шепчет он, когда поблизости никого не оказывается. — Эссекс, конечно же. Королева только принимала его вдову. Отклонила прошение о возвращении графства их сыну. Прошло неплохо. Господи. Чертов Эссекс…

Призрак графа Эссекского все еще бродит по этим коридорам. Его казнили за участие в заговоре, несколько месяцев назад после пятичасового допроса в том самом Тайном совете, перед которым я должен предстать. Отчаяние заставило его поднять безумный, обреченный мятеж против королевы. Мятеж длился всего несколько часов, а потом граф сдался. Он был одним из фаворитов королевы, и это не принесло ничего хорошего ни ему, ни ей.

Передо мной возникают закрытые двустворчатые двери. Кэри стучит один раз, и они распахиваются. Зал велик и богато украшен. Сюрко одиннадцати членов Тайного совета блестят в тусклом свете, проходящем сквозь сводчатые окна. Члены совета, почтительно склонившись, стоят перед королевой, но я почти не вижу их. Взгляд мой устремлен только на нее. Она видна сразу, лебедь в белом, располагается выше всех нас, на особом возвышении. Она стара, но не любит слышать об этом. Мы убеждаем ее, что она все так же хороша, как в Золотой век, который тоже давно миновал. И она, и эпоха — обе гниют и рушатся.

— Тобиас.

Я подхожу к ее вычурному мягкому креслу. Она не соизволяет встать. Вблизи она выглядит совсем как на подмостках: морщинистая кожа густо напудрена, вишневые губы прикрывают побуревшие зубы. Но взгляд ее черных, как уголь, глаз по-прежнему остер. Мне говорили, что он был таким всегда. Она прожила жизнь, полную тайн, лжи и предательства, она хотела сесть на трон сестры и трон брата, она пресекла жизнь своей кузины, французской католички Марии Стюарт, тем же топором, что и жизнь графа Эссекского.

— Ваше величество, — я изображаю хорошо отрепетированный поклон, выпрямляюсь с улыбкой и подмигиваю. Я не первый раз стою перед ней и знаю, что она любит демонстрацию почтения — и дерзость, особенно от мужчин.

— Нахал, — улыбается она, запускает длиннопалую руку в золоченый кошелечек у пояса и бросает мне соверен. Я ловлю его на лету и кусаю, как будто проверяя, не фальшивый ли. Ее глаза вспыхивают весельем. — Расскажи мне, как ты живешь, Тобиас. Как проходят твои дни?

— Они посвящены службе вашему величеству.

— И какова эта служба? Нравится ли она тебе?

— Мне не на что пожаловаться.

— Хорошо, хорошо. — Она щелкает пальцами, и слуга, совсем мальчик, выступает из тени и подает ей квадратик полотна. Она кашляет в него и бросает грязный комок обратно. Мы все служим ее величеству, так или иначе.

— Тобиас, вчера ты перехватил письмо. Оно было отправлено по той же сети, за которой ты следишь уже несколько месяцев, но все же совсем не похоже на остальные.

— Да, ваше величество. — Сеть, за которой я слежу, передает письма между католическими семействами Англии. Обычно эта корреспонденция довольно невинна: кто и где проводит мессу, кто собирается отправиться в поездку по стране — католикам запрещено уезжать от дома дальше, чем на пятьдесят миль, без особого разрешения. Я всего лишь собираю имена возможных предателей. — Письмо было зашифровано, конечно же. Символический шифр с подстановкой.

Я описываю письмо, которое получил от парня в черном. Автор письма использовал тот же самый принцип подстановки, что и в большинстве писем. Только он заменял буквы не на другие буквы, а на символы. Такой код куда сложнее разгадать из-за почти бесконечного количества значков, которые можно использовать, заменяя ими цифры, слова, пробелы, точки, а то и целые фразы.

Королева, понимая это, кивает.

— И ты не ошибся, читая его.

— Нет.

— И что же там сказано? — мрачно улыбается она.

Я почти хмурюсь. Конечно же, она и сама это знает. Конечно же, министры сообщили ей. Я не стал бы рисковать своим прикрытием, передавая им письмо прошлой ночью, если бы они скрыли его от королевы. Но Кэри кивком подтверждает, что я должен говорить.

— Там сказано о заговоре, который плетут восемь английских дворян — католиков, разумеется, — и священник из Франции, только что прибывший в Англию.

— И что это за заговор?

Я мнусь.

— Я плачу тебе не за хлипкость, Тобиас! — Королева нетерпеливо машет рукой. — Что они задумали?

Это еще не нагоняй, и я просто отвечаю на вопрос:

— Убить ваше величество, посадить на ваш трон эрцгерцогиню Изабеллу из Голландских Нидерландов[6], восстановить в Англии католицизм. При финансовой поддержке испанского короля.

Шум — хруст пергамента, покашливание, шаркание — прекращается резко, как будто падает занавес. Министры переглядываются, и я знаю, о чем они думают. Казнь Эссекса должна была положить конец внутреннему заговору против королевы, продемонстрировать, что даже богатый аристократ, граф и королевский фаворит не избежит монаршего гнева. Но теперь я думаю, что вышло совсем наоборот, и казнь могла придать людям мужества подняться против королевы. Могла показать им, что на место одного казненного придут многие другие.

— Вначале Эссекс, а теперь это, — произносит королева. — Как будто мало того, что против меня Испания, Нидерланды, Франция, Ирландия и Шотландия, и нужно, чтобы к ним присоединились еще и мои собственные подданные. Кто они? Кто написал это письмо?

— Я не знаю. Наверное, его автор входит в сеть, это один из католиков, о которых нам уже известно. Но, может быть, заговорщики только что узнали об этой сети и захотели ее использовать.

— Если они пока не знают, что нам известно о сети, продолжай наблюдать за ней, — говорит мне один из министров. — Отслеживай письма, и они приведут нас прямо к заговорщикам.

Я поднимаю бровь, но молчу. У этой стратегии есть очень слабое место, но мне не приходится о нем сообщать, потому что это делает королева.

— Но как же другие письма? — спрашивает она. — До этого письма были и другие, которые никто не перехватил. Как они были отправлены?

Министр не рискует отвечать, а я говорю:

— Существует другая сеть. Та, о которой мы не знаем. Или письма передают из рук в руки. Или вообще нет никаких писем, и бунтовщики обсуждают все при встречах. Так или иначе, мы не можем полагаться на эту сеть в поисках заговорщиков.

— И что ты предложишь? — шипит другой министр.— Раз уж ты все знаешь о государственной безопасности. Как велишь поступить?

— Эссекс, — продолжаю я, не обращая на него внимания. — Я бы начал с него. Он и четверо его сообщников были казнены за участие в заговоре, но еще три сотни остались на свободе.

— Ты бы предпочел казнить всех до единого, — хмурится министр.

— Хватит! — обрывает его королева. — Тобиас, говори.

— В ночь восстания вы публично обвинили Эссекса в предательстве. Почти все его люди после этого исчезли, не говоря уж о тех, кто поддерживал его, но так и не проявил себя. Бунт захлебнулся, но это не значит, что заговор исчез. — Я киваю на вчерашнее письмо, которое уже оказалось в бледной ладони королевы. — Мне так не кажется.

— У нас есть их имена, — подает голос один из министров. — Мы можем взять их под стражу, допросить…

— Чтобы они узнали о нашем плане, — заканчивает королева. — Можно еще отправить им письменное предложение покинуть страну. Нет уж, на этот раз мы будем действовать тихо и осторожно. Даже не станем впутывать в это своих людей. Кроме Тобиаса, разумеется. Нам нужно новое лицо. Кто-то новый. Никому не известный. Кто-то, кто сможет легко проскользнуть в этот клубок и остаться незамеченным.

Если бы я к этому не готовился — а я понял, что речь не об обычном деле, как только узнал о присутствии королевы, — то удивился бы. Но я все же должен сыграть свою роль.

— Я, ваше величество?

— Ты доказал свою верность и свои способности. — Ее гнилозубая улыбка великодушна. — Найди участников заговора и получишь награду. Щедрую. Десятикратное жалованье и дополнительную надбавку после казни предателей. Если ты справишься, Тобиас, то станешь богатым человеком. Будешь делать то, что захочешь. — Она взмахивает рукой и улыбается, как опытная кокетка. — Даже если я тебя потеряю.

Я думаю о том, что смогу сделать с такими деньгами. Вспоминаю, чем хотел заниматься, пока не запутался в этой бесконечной паутине заговоров и предательств. Я состою на королевской службе шесть лет, и четыре из них ищу способ сбежать. Освободиться от лжи другим и себе, от отчуждения, от невозможности рассказать правду о том, кто я на самом деле и чем занимаюсь. А теперь она предлагает мне свободу, как будто знает, что только этого я и хочу.

Но я, разумеется, ничему не верю и поэтому отвечаю:

— Служба вашему величеству — единственная желанная награда.

Глава 5

Катерина

Где-то между Сейнт-Мауганом и Ганнислейком, Англия

3 ноября 1601 года

Мы с Йори находим захудалую ночлежку в Ганнислейке. Это наша первая остановка на восьмидневном пути до Лондона. Дорога сюда вышла непростой, но однообразной. Непростой из-за холода, темноты и дождя, из-за того, что я в жизни не выезжала из Корнуолла, а кроме того, мы ехали так быстро, как будто за нами гонится дьявол. Однообразной — потому, что за четыре часа нас не ограбили и не догнали, а сами мы не заблудились. Может, люди Гренвиля поймали коня, которого выпустил Йори, а может, и нет. Может, они догадались, что мы пустили их по ложному следу и отправились отнюдь не в Плимут. Так или иначе, не думаю, что они будут искать нас в Лондоне.

После нескольких часов рваного сна, за которым последовал скудный завтрак, я сижу за столом в нашей комнатке, а Йори, сидя напротив, выжидательно смотрит на меня. Между нами лежит пачка отцовских писем, которые я увезла из Ланхерна.

— Именно поэтому я решила поехать в Лондон. — Я развязываю черную ленточку. — То, что я о них расскажу, может стоить тебе жизни, если об этом кто-нибудь узнает. Или мне. Ты уверен, что хочешь это услышать?

Я ожидаю услышать скрип старого стула по полу, «Аве Марию» и прощание. Вместо этого Йори наклоняется вперед. Темные глаза сверкают в тусклом свете.

— Расскажите.

— Отец не догадывался, что мне о них известно. Я бы ничего не узнала, не заметь я гонцов. Двое приехало в один месяц, четверо — в следующий. Это само по себе достаточно необычно. В Ланхерн никогда не приезжали так часто. — Я помню, как смотрела на них, парней моего возраста и чуть постарше. Гонцы слезали со взмыленных лошадей, одетые в роскошную, но пострадавшую в пути одежду. Видно было, что они прибыли издалека. Поначалу я думала, что они возят послания от королевы, которые касаются денежных дел — порой их доставляли с церемониями. Только отец никогда не забирал свои письма сам, для этого у него был лакей. А этих гонцов он встречал у двери, как будто ожидал их. Тогда у меня зародилось первое подозрение.

Потом я заметила, что он не предлагал никому из гонцов остаться, хоть это и принято в Корнуолле — Сейнт-Мауган расположен слишком далеко от остальной Англии. И, наконец, прочитывались эти письма тоже не самым обычным образом. Отец не просматривал их на ходу, кивая по ходу чтения или бормоча что-то. Он зажигал свечи, садился за стол, брал перо и несколько листов пергамента и трудился чуть ли не целый час, как будто пытался разобрать особенно сложный латинский пассаж. Я пряталась в тени в библиотеке и следила за ним, делая вид, что читаю книгу. Я видела, как отец бродит по дому с пергаментом в руках, ища, куда бы спрятать очередное послание. И стоило ему уйти в свою комнату, как я сразу же доставала письма и целую ночь читала их в трепещущем свете свечей.

— Отец был в чем-то замешан, — говорю я. — В каком-то заговоре. В нем участвовали еще восемь католиков из Лондона. Заговор касается королевы. — Я произношу это шепотом. Мало ли кто может услышать нас. Тайны разносятся быстро. Потом я расправляю первый лист пергамента и кладу его на стол.

Лицо Йори никогда не меняет выражения. Но взгляд у него меняется, и я читаю в нем понимание.

— И что здесь сказано?

Я достаю второе и третье письма, кладу их рядом. Во втором письме — ключ к шифру из первого. Там показано, какие символы соответствуют словам, буквам и пробелам. Понятно, почему отец так долго читал письмо даже с этим ключом.

На третьем листе перевод письма:

мы обеспечим доставку персон королевской крови из рук врагов… для отправки королевы узурпатора… восемь благородных господ за страсть к католическому делу… примут трагическую казнь… и поставят на ее место благородную эрцгерцогиню изабеллу… восстановят королевство… когда буде готово… шесть восемь господ примутся за работу и… когда будет завершено… духовная помощь из рима… войска из франции и Нидерландов… будем ждать помощи из испании

Пока Йори переваривает все это, мы молчим.

— Они хотят убить королеву. Если вас поймают с этим… Если люди Гренвиля сумеют нас догнать… Вам следует сжечь их! Немедленно! — Йори тянется к свече.

— Нельзя. — Я удерживаю его. — Вначале нужно найти человека, который это написал. Он должен быть в Лондоне. Не могу же я просто явиться к нему, заговорить об убийстве королевы и попросить меня приютить! Мне нужны доказательства. А у меня есть только эти письма.

— А как вы узнаете, кто их написал? — Йори берет листы со стола и перебирает их. — Тут нет подписи, ну или я не вижу.

— Человек по имени Роберт Кейтсби. В письме этого нет. Это имя было записано в дневнике отца, и остальные шесть имен тоже. Не бойся, дневник я сожгла — весь до последней страницы, я бросила его в умирающий огонь в библиотеке. Предпоследнее выступление леди Катерины Арундел из Ланхерна.

Йори опускает листы.

— Вы хотите обратиться к этому человеку, Кейтсби, чтобы?..

— Королева убила моего отца, Йори. Клинок держала не ее рука, но все равно убийца — она. Из-за ее законов эти люди явились в наш дом. И даже если бы отец не умер вчера, его убили бы позже. Его привезли бы в Лондон, отдали под суд и повесили бы, как повесят Райола.

Я снова плачу. Когда-то я не стала бы плакать перед Йори, я надеялась произвести на него впечатление. Но это больше не имеет значения. Он позволяет мне плакать. Он не пытается успокоить меня или сказать, что все будет хорошо. Не потому, что ему все равно. Он знает, что хорошо не будет. Ни одному из нас.

Наконец я успокаиваюсь и могу говорить:

— Я собираюсь найти Кейтсби, потому что хочу участвовать в заговоре вместо отца. — Я приняла это решение, когда мы уехали из Корнуолла. Нет, тогда когда отец рухнул на пол Ланхерна.

— Я помогу им убить королеву.

* * *

Я наконец уверовала, что Гренвиль нас не преследует, однако продолжаю оглядываться через плечо. Йори говорит, что из-за этого у нас виноватый вид, так что мне приходится прекратить. К середине шестого дня я понимаю, что мы близки к Лондону. Я бы поняла это, даже если бы Йори не называл все расстояния, как на состязании по бегу. Деревьев и травы становится меньше, воздух уже не прозрачный, чистый и свежий, а какой-то густой, дымный и мрачный. Все движется, и все — не туда, куда бы хотелось. Улицы выглядят одинаково, все они узкие, темные, извилистые. Копыта наших коней цокают по булыжнику, люди останавливаются и глядят на нас, а грязные дети подбегают и гладят коней, отчего те нервничают. Я мечтала оказаться в Лондоне, сколько себя помню, просила отца взять меня с собой каждый раз, когда он сюда ездил. Но теперь мне здесь ничего не нравится, и я понимаю, почему он не любил Лондон.

— Нужно найти, где поставить лошадей, — говорит Йори.

Я киваю, но на душе неспокойно. Мешочек с монетами, который я забрала из библиотеки, пустеет быстрее, чем я думала. Там и сначала-то было всего несколько фунтов, а мы уже потратили почти полфунта. Лошади — кормежка и постой — обходятся не дешевле нас самих.

Мы едем вперед. Йори задает несколько вопросов, и наконец нас отправляют в конюшню, расположенную в районе Доугейт, прямо к северу от Темзы. Нам приходится спешиться и вести коней в поводу, чтобы пройти сквозь густую вонючую толпу на Лондонском мосту. Здания громоздятся одно на другое, везде воняет отбросами. Кони пугаются и ржут. Перебравшись на противоположный берег, мы все четверо насквозь взмокаем от усталости. Еще несколько поворотов и углов — на этой стороне реки улицы тоже одинаковые, и мы оказываемся в тенистом дворе, где сильно пахнет навозом. На вывеске написано «Стла Уикера». По-моему, такого слова вообще нет, но смысл понятен.

— Я кого-нибудь найду. — Йори передает мне поводья Палланта и исчезает внутри. Мальчишки — подручные конюха, наверное, — снуют туда-сюда, перетаскивая сено.

Когда Йори возвращается, на улице уже почти темно. Он невесел.

— Постой и кормежка — шиллинг в неделю за обоих коней. Выпас еще шиллинг, ковка — крона за каждого, чистка — фартинг, тоже за каждого.

— Это грабеж! Мы не можем себе такого позволить.

— Знаю, — серьезно кивает Йори. — Нам предложили их продать.

— Продать?! — Я почему-то хриплю. — То есть они задрали цены за постой, чтобы нам ничего не оставалось, кроме как продать коней. И, наверное, за бесценок?

— За три фунта, — признается он. — И это вдвое больше первоначального предложения.

Я закрываю глаза. Самсон стоил восемь фунтов. Паллант не меньше десяти.

— Забудь, — говорю я. — Мы уходим.

Я хочу вывести Самсона из двора, но Йори меня останавливает: