Бетонная агония

Хрен они просто так подойдут, я вам обещаю! Сейчас мы остановимся, я сразу двину к противоположной стене, не дожидаясь пули. Первый получит от меня прикладом по зубам, потом я выпущу очередь в коридор. Главное, чтобы девчонка не выскочила в неподходящий момент, эх, ребят бы сюда…

Тех, что остались на гусеницах…

Стоп, поезд не замедлил хода. Он прёт без остановки дальше. Железнодорожный узел проносится мимо.

Бесконечные мёртвые поезда смотрят в моё тёмное окно своими безжизненными глазами, прожектора осуждающе светят в тёмный салон. Шпалы словно змеи стелются по земле. В далёкой сторожке горит огонь. И лица мёртвых мелькают, один за одним, один за одним, один за одним, этого я и боялся, этого места.

А оно двигается мимо меня и крутится в своём мерзком великолепии. Его мрак проникает внутрь вагона, стелется по полу, крадётся в темноте, вползает своими щупальцами в окно, которое я не закрыл, надеясь услышать далёкие выстрелы. Никакая белизна не в состоянии с ним расправиться, даже вспышка автоматной очереди.

На разбитой улице брошенный танк

Все что осталось – одна сигарета.

Моя свобода – пан и пропал,

Осень, но не все доживают до лета.

И кто-то сказал, что мы победим,

Завяжите потуже узел на шее,

Он скалился, как больной педофил,

Пока мы копали могилы в траншее.

У нас не осталось светлой мечты,

Осколки шрапнели ласкают мне брюхо,

Из конченных выродков остались лишь мы,

Шепни, что все так же любишь, на ухо.

Узел ушёл. Ушёл мрак, перестал сдавливать мне горло. Мертвецы опять скрылись в лесах. На небе боязливо выглянули звёзды. Непонятно, страшились ли они того мрака, что сейчас чуть не вырезал всех подчистую, или пришли в ужас от…

В окне я случайно увидел своё отражение. Его глаза в тупом безысходном спокойствии вперились в меня, словно оценивая, сколько стоит моя голова. Губы сжались до бела, из уголка рта тончал крохотный бычок папиросы. Видимо, я откусил остальное, когда стиснул зубы, не то от ярости, не то от страха.

Поезд не остановился, враг не ворвался в вагон, мертвецы не пришли за мной. А жаль…

Бумажный самолётик

Его схватили прямо в классе, ни куратор, ни декан навестили нас среди бела дня, а сразу полицейские. Просто зашли, взяли его под руки и выволокли из кабинета. После этого нас всех сразу выгнали оттуда в коридор, но, прежде чем закрылась дверь, я успел заметить четыре белых полосы от ногтей на зелёной доске.

Мистер Паттерсон, так его звали, щуплый мужчина в сером пуловере. Его высокая аккуратная причёска виднелась издалека, внутри его редкой рыжей бородки всегда играла наивная улыбка. Он носил круглый проволочные очки, он говорил, открыто, мягко, с чувством, он бесил меня. Но зла я ему не желал, просто такие, как он, здесь долго не живут.

Я увидел это сразу и не стал тратить временя.

Паттерсон распинался у доски, улыбался, звал нас с собой, а нам было не интересно. Кто-то просто убивал время на болтовню и журналы, категорически отказываясь думать. Кто-то уходил в себя, особенно, если его часто били родители. А кто-то сидел на первых партах и впитывал каждое слово учителя, чтобы потом отразить его в доносе. Если бы сейчас перед нами предстал самый лучший оратор в истории, мы бы даже головы не повернули, не до него было бы.

Я же просто любил рисовать, сейчас осень, а для моей чёрной ручки это самый раздольный период. За окном – серая безнадёжность, белый ливень и октябрьская слякоть. Гроз не было уже давно, солнца – тоже. Словно природа страшится мнимых последствий настолько, что не способна на разгул и пребывает в апатии, прямо как мы все.

Но я люблю её такой, мне нравится наблюдать за её томительными мучениями и отражать их в своих зарисовках.

И воронов, они забавные, если к ним приглядеться. Самое смешное, что умнейшие в природе птицы, наследники динозавров, гении в своём роде, никогда не могут сосредоточиться на чём-то одном. Всегда оглядываются вокруг, беспрестанно дёргают головой, даже когда щиплют траву. Они не похожи на хищников, скорее, на жуликов.

А ещё они живые. Им всегда всё интересно, всегда любопытно, в них больше жизни, чем во всех нас.

Сегодня даже их нет. Обычно, один или два мокрых проказника качаются на линии электропередач, а сегодня – нет. Но я представляю, что они есть, и тяжёлый провод, искрящий от дождя, для меня не просто так бесполезно режет небо. Вот, посмотрите.

Правда, красиво? Нельзя не отметить их странное изящество. Воронов можно было бы даже назвать романтичными хотя бы за неромантичный склад ума.

О чём там бормочет этот, у доски? А, опять о людях, зря он так, жаль, если приберут к рукам. Наверняка, эта старая крыса сейчас подслушивает у двери. Ей не нравятся такие люди, как он, как, впрочем, и всем остальным. Люди обожают тех, кто молчит и работает ловкими пальцами, чего я, конечно, никогда не понимал.

Паттерсон не был героем, он был обычным добросердечным учителем, весьма образованным и не ленивым. Почему-то он всё ещё верил в то, что нас можно научить жить не так, как живут все. Но он не понимает, что, как только мы выходим отсюда, то сразу же окажемся в том мире. Там, где слабых грызут слабые на правах сильных.

Вот и сейчас где-то на задних партах потихоньку травят девочку. И, если честно, мне плевать, меня интересует только то, что за окном.

И вот деверь распахнулась, пыльный воздух ворвался внутрь, а ноги в тяжёлых ботинках загремели по гнилым крашеным доскам, панически зашуршали старые поношенные туфли. Затем раздалось быстрое цоканье крохотных каблучков, и решительный женский голос с истерическими нотками приказал нам убираться из класса. Только тогда я повернул голову.

Потом было только шарканье многих разношёрстных туфель, кроссовок, ботинок, и оглушительный грохот двери. Всё, урок окончен.

Я вышел в коридор и достал телефон, до конца урока оставалось ещё двадцать минут. Все вокруг жадно, но очень тихо обсуждали случившееся. Из разговоров учеников можно было узнать многое, сколько радости им принесло это событие, например. Жаль, что занятие Паттерсона было не последнее, но, если ещё кого-нибудь заберут, я точно смогу уйти пораньше домой.

Также стало понятно, кто его сдал, странно, что я даже не удивился. Говорил же, что он любил откровенничать, вот директриса и настрочила на него жалобу. Какие-то свои грешки она захотела спрятать за кем-то, а кого ещё принести в жертву, как не учителя литературы?

Что ж, одной отдушиной для меня меньше. Появится какой-нибудь пропагандист, будет нести свой маленький локальный бред. Придётся рисовать втихую, а, если так пошло, то точно надо закурить.

У меня в кармане завалялась пачка сигарет в мягкой упаковке, самых дешёвых, какие только может достать человек в моём положении. Жаль, что на улице сейчас дежурят полицейские, если я выберусь за привычный угол, меня схватят. На крыше наверняка тоже кто-нибудь есть, может быть даже, люк на чердак закрыт. Значит, остаётся только каморка.

О, это легендарное место, целый маленький пыльный мир, освещённый мутным слуховым окном. Взрослые о ней не знают, старшеклассники курят на своих трёх работах, поэтому каморка полностью наша. Даже девочки не доносят о ней. По той же причине, что и мальчики, думаю, вы догадались, о чём речь.

Сейчас ученики разбрелись по углам, как перепуганный скот, так что никто не заметит скромного парня, который поднимается на второй этаж. Быстро, но спокойно, я зашагал в сторону дальней лестницы. Это более длинный путь, к тому же, можно попасться на глаза учителям, но с другой стороны…

С другой стороны стоят полицейские, именно туда увели Паттерсона.

Дети старались не смотреть друг на друга и говорили шёпотом, оглядываясь по сторонам. Кто-то пытался гулять с невинным видом, сдерживая дрожь в тощих коленях, я тоже пытался.

Вот только горький табак в нагрудном кармане под пиджаком грел мне сердце через рубашку. Линолеум под ногами шуршал и скрёб о подошвы, мне казалось, что меня слышит весь мир. Но весь мир сейчас был занят не мной, а тем, что прятал голову. Значит, и мне следует заняться этим, пока пролёт постепенно приближался ко мне.

Всё-таки я добрался до лестницы, грязные ступени стелились под ботинками, а ноги сами несли меня наверх. Учителя прятались по классам, ученики толпились внизу, верхняя рекреация будто вымерла. Рядом пролетела проснувшаяся муха, жужжание её крыльев грохотом отразилось от бетонных стен.

Я уже хотел снимать ботинки, чтобы пройти весь оставшийся путь в носках, но тут где-то на другом конце коридора послышались тяжёлые шаги. Вот чёрт!

Чего им тут понадобилось? Если они его уже взяли, то какой им смысл здесь ошиваться? Обыскивают? Проверяют, все ли загнаны вниз? Или может….

Шаги начали медленно удаляться. Мне пришлось шагать за ними след в след, прижимаясь к стенке коридора. Хорошо, что я оказался таким медленным, иначе они пересеклись бы со мной, поднимаясь по лестнице. Теперь до каморки рукой подать.

Вот она, родимая, рука по привычке аккуратно взялась за засаленную ручку и потянула на себя и чуть вверх. Я вошёл внутрь, в ноздри ударил запах гнили, плесени, крысиного дерьма и старой древесины. Ноги будто сами зашагали по привычной тропинке между жестяными вёдрами и сломанными лыжами.

Да, любой чужак опрокинул бы всё это богатство на себя. Эта каморка была словно память атрофированного мозга, заполнена обломками былых воспоминаний. И я в них, в этих обрывках образов и чувств, был свой.

Шкаф, как всегда, был пуст, три полки сиротливо посмотрели на меня в подсветке телефона. Задняя фанерная стенка хитро улыбалась крохотной чёрной щёлочкой в самом низу. Кое-кто забыл добавить туда гвозди.

Я слегка приподнял пыльный лист, пригнулся и аккуратно прополз под нижней полкой. А затем тихонько закрыл дверцы шкафа. Хорошо, что я научился выделывать такие фокусы, не пачкая форму, иначе приходилось бы стираться чуть ли не каждый день.

Ну, вот я и на месте. Это почти как родной дом, только в нём можно ещё и курить. Поеденным ковром стелился на полу тусклый, в разбитое слуховое окно заливались дождевые капли, поливая гнилые доски. На бледных лучах летала пыль, с потолка свисала паутина. Я достал из тайника в кирпичике общую зажигалку и резко чиркнул колёсиком.

С третьего раза появилось крохотное ровное пламя, сигарета машинально появилась у меня в зубах. Первая смачная затяжка отправилась в лёгкие, обитель приняла меня в свои объятия и закружила в пыльном вальсе.

Горький табак, почти пепельный на вкус, смоляным пятном разлился у меня на языке, затем – камнем упал в грудь. Самое отвратительная вещь, что я курил в жизни, однако, это было хоть что-то. Я выдохнул в разбитое окошко струйку белого дыма и затянулся снова.

Если приглядеться, то на подоконнике можно увидеть послания, оставленные предыдущими поколениями, в основном, матом, конечно. Иногда попадались строчки поэтов, английские, французские, испанские, даже греческие и русские, кто бы мог подумать. Некоторые послания стёрлись от времени, но вот это…

Мы в цирке, ты и я – смотри,

Два клоуна арены цирка

Ты, белый, сопли подотри

Весь в слезы с мокрою ширинкой.

Я помогу тебе подняться, друг,

И тотчас же огрею палкой,

И смех, и слезы, и испуг

В нашей словесной перепалке

Зритель смеется, все – экстаз

Катарсис, место преступленья

И место действия – матрас,

Готовься к присовокупленью

Достану из своих штанин,

Со смехом плюну на ладошки,