Все бы «хорошо», да только свое обещание убрать воров «свыше» Лгунов не то что не смог выполнить, но и даже не планировал выполнять. В России процветала коррупция, ибо президент и его избранные друзья из партии «Либеральная Россия» вовсе не планировали «народную политику». Люди стали жить беднее, безработица увеличилась в разы, народ считал каждый рубль. Но Лгунову, по правде говоря, было наплевать, что население живет худо. Он купался в деньгах и был одним из самых богатых людей России. Столь приятная мысль так глубоко вжилась в голову диктатора, что «серая масса» населения и прогнивающая страна президента мало беспокоила.
Лгунов распустил Государственную думу и Совет Федераций под предлогом того, что там сидят одни «зажравшиеся депутаты». Президентские выборы стали «по-сталински» фиктивны. В 2036 году либерал, сфальсифицировав выборы, победил с огромными процентами, а тех, кто проголосовал не за Лгунова, спецслужбы держали «на карандаше».
Глава 3. Вольский
Как же в эти годы сложилась судьба Вольского? После избрания Лгунова президентом, в 2031 году, Ивана выгнали из аспирантуры за «патриотическую пропаганду», которая являлась теперь уголовно-наказуемой. Да, в Уголовном кодексе теперь была не триста шестьдесят одна статья, а целых четыреста девяносто восемь. По статье 404 Уголовного кодекса «Пропаганда патриотических и других антигосударственных идей, подрывающих честь страны» и сел на семь лет двадцатипятилетний Вольский. В народе эту статью прозвали «несуществующей» в честь известной веб-ошибки 404. Вроде бы случайность, а если посмотреть правде в глаза, то такой статьи в нормальном, цивилизованном государстве и вовсе не должно было существовать.
Все началось с прекрасного ноябрьского утра, не предвещавшего никаких казусов. Но не успел Вольский и позавтракать, как его беспричинно «повязали», ворвавшись в его дом и «без суда и следствия» предъявив обвинения.
Ивану пришлось сидеть в СИЗО около недели. Мать к нему не пускали, приговаривая, что за то преступление, что совершил ее сын, Вольского могут приговорить к пожизненному заключению.
Суд состоялся в конце ноября 2031 года. У Вольского не было денег на хорошего адвоката, поэтому его знакомые предоставили Ивану бесплатного юриста, который чего-то постоянно боялся, только и делал, что умолял судью о минимальном сроке. Вольский вообще не понимал, что он тут делает и, самое главное, почему он тут оказался. Молодой человек размышлял, в чем суть российского либерализма, если запрещается все, кроме этой «свободной» идеологии? Ответ на данный вопрос Иван найти не смог, поэтому записал его в риторические.
Через неделю Вольский уже был в местах лишения свободы. Из-за резких изменений в повседневной жизни Иван испытал серьезную психологическую фрустрацию, из-за чего в буквальном смысле сошел с ума и был помещен в одиночную камеру, где «успешно» прошел все пять стадий принятия неизбежного. После того как срыв Вольского стих, его вновь поместили в регулярную камеру.
В декабре 2031 года Ивана отправили в колонию строгого режима, где постепенно начали появляться «враги государства». С конца 2032 года противников режима отправляли в специальные тюремные отделения – ИКдИ (Исправительные Колонии для Инакомыслящих), которые за годы правления Лгунова стали столицей для всех диссидентов. Вольского перевели туда только к 2034 году. Там он провел остаток срока, вплоть до конца ноября 2038 года.
Места заключения были переполнены «врагами лгуновского режима», которые часто собирались и пытались бунтовать против либерально-фашистской диктатуры. В колонии обычного режима у Вольского не было никаких проблем, ведь инакомыслящих считали за «блатных» и даже самые заядлые преступники их презирали и побаивались. Быть диссидентом, а тем более патриотом своей страны, в то время было необычайной смелостью.
Во время второго периода своего срока, в Тверском ИКдИ, Вольский познакомился с хорошими людьми, которые попали в места лишения свободы из-за идей, не одобренных режимом. Во всех камерах ИКдИ стояло большое количество «чувствительных» микрофонов, чтобы контролировать речи заключенных. За какое-либо проявление инакомыслия охранники тюрем до смерти могли избить человека. Их необычайная жесткость объяснялась легко: большинство из них представляли из себя бывших бойцов украинских национальных батальонов, которые сами отбывали заключение в российских тюрьмах, но после победы Лгунова на выборах были выпущены на свободу по УДО. Многие из них с удовольствием согласились прислуживать новому режиму. Охранников называли «зомбоящиками» из-за их поклонения столь адскому режиму. Если они улавливали инакомыслие в речах заключенных, то могли прилюдно избить «врага режима». Не все выдерживали агрессию и умирали по разным причинам.
Лишенными свободы гражданами все-таки были придуманы методы общения на запрещенные темы: ночью сокамерники писали на маленьких бумажках свои размышления на ту или иную проблему, обменивались и пытались угадать, кто написал одно утверждение, а кто другое. После данной «игры» они рвали листки на очень мелкие кусочки и смывали их в унитаз.
В ИКдИ были те, кто поддавались лгуновской пропаганде и невольно «исправлялись». Их называли «ручными». А были те, кто оставался преданным своим взглядам. В обществе тех времен таких чаще всего называли «париями», немного реже «диссидентами» или «подысподними». Этимология данных слов очень интересная. Во многих европейских языках слово «пария» трактуется как «отверженный», а известный социолог Макс Вебер трактовал термин «пария» как бесправную группу населения, лишенную прав на вступление в какую-либо социальную группу. Такими и являлись «инакомыслящие» времен либеральной диктатуры Лгунова, которые приравнивались к убийцам и насильникам. Диссидентами в прошлом являлись граждане СССР, которые отстаивали антикоммунистические взгляды, что при тоталитарном режиме Советского Союза было недопустимым. Слово «подысподние» было нововведением, созданным «в народе». За основу был взят термин «под исподом», который обозначал «снизу, внизу, на дне». Если быть точнее, «подысподним» был человек низшего класса, находящийся на «социальном днище». Данные статусы имели определенную законодательную силу и официально вносились в удостоверение личности гражданина.
Инакомыслящие не уважались никем, кроме зэков и рецидивистов. Они считались изгоями, самых «плохих» из которых нужно расстреливать. Но из-за грамотного поведения не все инакомыслящие попадали под сию участь.
Лишь ночью «подысподние» пытались говорить о политике. В светлое время суток приятели рассказывали друг другу анекдоты, обычно про Вовочку или Штирлица, те, которые знали наизусть. Особенно много анекдотов знал Вольский, ведь его отец был любителем шуток, в частности политических. Однажды Вольский смело пошутил, что при Леониде Ильиче Брежневе за идеологию отвечал Суслов, при Владимире Владимировиче Путине – Сурков. Интересно, при Лгунове будет Хорьков, Бурундуков или Тушканчиков? Смеялись все, кроме «зомбоящиков», которые серьезно избили Ивана за упоминание в анекдоте президента.
Любая литература, кроме либеральных статей, эссе и книг, была запрещена. Однажды сокамернику Вольского удалось протащить сборник анекдотов, которые приятели хранили под бачком унитаза, скрывая книгу от надзирателей. Два года они перечитывали собрание шуток изо дня в день, пока его не нашли охранники и не сожгли в пепел. Диссиденты часто любили говорить о жизни, об их семьях, увлечениях, рассказывали интересные истории, невзирая на микрофоны в их камерах. В общем и целом, «парии» умели себя чем-то развлечь.
В 2037 году у Вольского серьезно заболела мать – Елена Петровна. До выхода из ИКдИ оставались считанные месяцы, но болезнь резко прогрессировала, и Иван не успел не только в последний раз увидеть родного человека, но и нормально похоронить. У его матери была мизерная пенсия, на которую редко когда можно было купить качественные продукты.
Вольский постоянно винил себя за то, что тот не смог помогать матери материально, обеспечить ей счастливую старость. Узнав, что та тяжело больна и ей требуются дорогостоящие лекарства, Иван совсем слетел с катушек, начал срываться на своих приятелей по камере и на других «подысподних», из-за чего от него все отвернулись. Вольский несколько раз пытался подавать на УДО, но ему отказывали: мол, мать подождет, за инакомыслие срок надо досидеть. Иван был готов стать «ручным», начать работать на любое либеральное агентство, лишь бы успеть помочь своей матери.
К тому же оказалось, что Елене Петровне не только никто не предоставил нужной реабилитации, но и все всяким образом издевались над ней, специально не давая ей направления на процедуры. Все потому, что муж ее был военным, Героем России, получившим награды в военной операции далекого двадцать второго года. Семьи патриотов всеми способами гнобили и унижали. Вот и мать Вольского попала под эту участь – вылечить женщину могли, да не захотели. Но для Ивана такие подробности остались в тайне. После неудачной попытки суицида его мать скоропостижно скончалась, за два месяца до освобождения сына.
Вольский наконец-то оказался на свободе. Выйдя за ворота ИКдИ, Иван почувствовал запах свежего ноябрьского холодка. Ясный осенний день догорал в высоком небе. По рядам тополей чирикали воробьи. Эту прекрасную картину портила только помойка, громоздившаяся в нескольких метрах. Она ассоциировалась у Ивана с бескрайней наглостью властей по отношению к народу. В результате эта мысль застряла в его сознании, сделавшись не только внутренней, но и внешней, подобно мощному массированному воздействию.
Для начала Иван решил зайти к своему приятелю Анатолию Косинскому и узнал от старого товарища, что его единственный лучший друг Русин был расстрелян, но власть все это обыграла таким образом, что это случилось из-за самого Виталия, который будто готовил нападение на полицейских, из-за чего и был дан приказ стрелять на поражение. Вольского охватила животная паника.
Забежав в ближайший супермаркет, Иван в истерике принялся кидать продукты на пол, бить бутылки спиртного, скидывать все с полок. Вольский понимал, что он становится сумасшедшим. Накричав на невинную кассиршу и прихватив с собой апельсин вместе с бутылкой английского виски, Иван решился купить незарегистрированное оружие и пошел к ближайшему переулку. Позабыв все христианские ценности, Вольский хотел напоследок хорошенько выпить и застрелиться. Иван потерял всех близких ему людей и не видел никакого смысла в продолжении своей ничтожной жизни.
Иван был очень религиозным человеком и верил, что Бог когда-нибудь поможет стране выбраться из глубокой ямы либеральной пропаганды, которая превосходит по всем параметрам сталинскую или гитлеровскую популяризацию. Сейчас Вольский был в состоянии полной дереализации, которое было вызвано посттравматическим шоком от психологических ран, образовавшихся в нем еще очень давно, поэтому Иван не мог верить кому-либо или чему-либо, даже святым для него православным писаниям.
Вольский пришел к месту. Он предложил барыгам, чтобы те дали ему в аренду любую «пушку» и продали ему один патрон за 130 рублей, которые у него были. После чего Иван застрелится прямо перед ними, и те смогут забрать свое оружие обратно. Коммерсантам не нужны были проблемы, и они на такое, конечно же, не согласились. Нервно заедая апельсином элитный виски, Вольский свернул с темного переулка.
Прогуливаясь по пустой улице, примечательной по одной-двум покосившимся фонарным столбам, Иван вспомнил ситуацию из жизни, как 25 лет назад еще совсем маленький Ваня играл со своим отцом в футбол. Иногда они играли на поле, а иногда на асфальте, где два ботинка, отдаленных друг от друга на пару метров, были воображаемыми воротами. Однажды во время одной из игр на шершавой поверхности Ваня упал и начал рыдать.
«В жизни, Ваня, будут моменты, когда по-настоящему захочется плакать», – сказал ему тогда отец, после чего отвел домой младшего Вольского и перекисью водорода промыл ему небольшую ранку на ноге.
Каждый раз, вспоминая эту историю из жизни, Иван убеждался в актуальности данного утверждения.
Вольский не понимал, почему этот короткий эпизод из его жизни вспомнился ему сейчас. Возможно, из-за того, что в тот день он был на самом глубоком «психологическом дне» за все время существования. Размышления молодого человека прервали полицейские, которые «повязали» Ивана за дебош в магазине и посадили в «обезьянник» на пятнадцать суток.
В тот день пьяного Вольского привезли в отделение полиции, где он должен был просидеть две недели. Через пару дней туда заявился член «Либеральной России» Николай Гномов, который часто заглядывал в полицейские участки, чтобы словесно поиздеваться над «подысподними». Политик снимал данный процесс на видео, после выкладывал материалы на свой канал в социальной сети, объясняя жестокость тем, что он каким-то образом отстаивает честь страны и защищает ее от предателей.
После короткого и очень наглого разговора с полицейскими, которые его, понятное дело, очень боялись, Гномов подошел к «клетке» Вольского и, выбрав его своей следующей жертвой, включил камеру телефона и начал всеми разными способами оскорблять Ивана за его «антигосударственные» идеи. После чего, вжившись в роль, либерал вытащил мужчину из камеры и грубым тоном приказал полицейским его избить. Вольскому удалось выбраться из лап милиционеров, и, сняв с двери «обезьянника» тяжелый металлический замок, молодой человек острым концом пробил голову наглому депутату, после чего Ивана незамедлительно схватили и поместили в СИЗО. Суд над Вольским состоялся через неделю.
Забив до полусмерти либерального пропагандиста, Вольский надеялся лишь на одно: попасть в ИКдИ, ведь это было единственным местом, где он мог почувствовать себя человеком. По решению суда его отправили в Московское отделение, на 10 лет.
Либерал же после небольшой операции выздоровел, но до конца своей жизни мучился от бешеных головных болей.
Глава 4. Расстрел
Со двора уходил 2038 год. Ивана привезли в московское ИКдИ, которое находилось в ближнем Подмосковье. Вокруг простиралась поросшая березняком и осинами, очень красивая и местами лесная равнина.
Вольский, еще будучи студентом и аспирантом, был очень привлекательным молодым человеком и имел хороший спрос у женщин, но по прибытии в ИКдИ его было не узнать – он выглядел как человек без определенного места жительства – небритый, нестриженый, весь в помятой одежде и дырявых кроссовках.
К счастью Ивана, его поместили в регулярную камеру, а не в одиночную. Вольского вели через весь ИКдИ в западную его часть, сквозь «душную» атмосферу звуков мокрого кашля. Проходя тысячи «человеческих клеток», Иван обращал свое внимание на замученные лица, полные дикого, нечеловеческого страха, острой душевной боли и мучительного сожаления. Многие из них часто хворали, но «инакомыслящим» не предоставляли должного лечения.
Несмотря на очень сильное психологическое давление в таких местах лишения свободы, Вольский был рад находиться среди людей, не извергов, а именно людей, у которых были свои идеи, свои мысли.
Когда Вольский подошел к месту, «зомбоящики» жестко толкнули Ивана в его камеру, где уже сидело трое: Андрей Устюгов, Василий Белов и Владимир Борецкий. Сокамерники сразу же накинулись на Вольского c расспросами, кто он такой и по какой причине сюда попал. Иван рассказал свою тяжелую историю: и про себя, и про режим, и про мать. Новые приятели Вольского тоже рассказали про свои злоключения, чтобы скоротать время.
Устюгов сообщил, что с детства был увлечен марксизмом-ленинизмом. По достижении четырнадцати лет Андрей вступил в ВЛКСМ от Коммунистической партии России (Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи) и спустя семь лет добился необычайных успехов: к 2027 году молодой человек стал заведующим ВЛКСМ по Москве. В 2028 году Устюгов стал кандидатом в члены КПР и мечтал, что в будущем станет частью данной партии и осуществит свою детскую мечту. Но этому не суждено было сбыться. Через год после «коронации» Лгунова его посадили на 8 лет за инакомыслие во владимирское ИКдИ, после чего перевели в московское отделение.
Белов же рассказал свою историю – он человек далекий от политики, но был свидетелем бесчеловечного расстрела невинного гражданина. Свидетеля не могли оставить на свободе, и власти приписали ему шаблонные антирежимные статьи, после чего Василия посадили на 5 лет в 2034 году. Через год он должен был выйти.
У Борецкого же участь оказалась самой страшной и «больной». Его отец, Федор Борецкий, был известным патриотическим публицистом, которому пришлось скрываться от «народной и демократической» полиции с самого начала правления Лгунова. У президента были личные счеты с его отцом: два молодых человека не поделили девушку в школе, но, в конце концов, она выбрала Борецкого-старшего и начала с ним встречаться. В 2034 году семья Борецких решилась на эмиграцию. Но планы сорвались: доверчивая шестилетняя сестра Василия в ходе разговора случайно рассказала полицейским о местоположении их семьи. В момент, когда в дом публициста ворвались органы, Владимира не было дома. После недолгих пыток «в свое удовольствие» со стороны представителей режима его семью без каких-либо допросов расстреляли, а самого Володю потом нашли и посадили на пожизненное заключение, дабы лишить Борецкого-младшего возможности пойти по стопам своего «антигосударственного» отца.
Владимир пообещал себе, что если он «доживет» до смены власти, он обязательно напишет неореалистический роман, который посвятит своим родителям. В нем будет изображен дрожащий в предвечном безмолвии строй, который живет лишь только благодаря одной бредовой и «адской» идее – «идеологии преисподней» – либерализму. Придет день, бюрократический беспредел закончится, и на сцену выйдут лица, которые не будут, как раззадоренные садисты, издеваться над народом ради своих личных благ, а будут способны рационально мыслить, понимать народ, его оберегать.
Эта история поразила Вольского до глубины души. Его тревожила чудовищность режима и «деградация» страны. Больше всего Ивана беспокоил тот факт, что он не видел выхода из этой ужасной ситуации.
За печальными, но одновременно «завлекающими» разговорами товарищи не заметили, как наступило время обеда. Еда для «подысподнего» социального класса была скудной, очень редко диссидентам давали небольшие кусочки сахара либо же просроченные лакомства. Глотая безвкусную кашу, склеенную в комок, Вольский вспомнил себя – молодого, перспективного, полного амбиций, задумок и идей. Иван хотел стать знаменитым политологом, давать затяжные, но затягивающие зрителя интервью аналитическим изданиям, писать статьи, с каждой своей публикацией оттачивать свой литературный слог, жить в процветающей стране, полной радостных россиян, завести семью и большое количество детей, тем самым иметь возможность помочь России избежать демографического кризиса. Но вместо утопичных фантазий о будущем, домом Вольского оказалась «специализированная» тюрьма, пропитанная подавленной атмосферой и выброшенными человеческими жизнями.
За обеденным столом, оглядываясь по сторонам, замученный бредовым состоянием Иван не мог разглядеть в своих «соседях» людей. Он видел «живых мертвецов», у которых окончательно пропали рефлексы, атрофировалось желание сопротивляться несправедливым правилам, испытывать эмоции, да и в целом, жить. Вольскому хотелось отомстить за тех, кто сейчас сидел с ним рядом, в ИКдИ, только потому, что эти измученные люди по-другому мыслили. Почему с «подысподними» так поступали? Иван, как любой нормальный человек, не мог этого понять.
В какой-то момент Вольскому вспомнились его наивные размышления в день выборов, восемь лет назад. Он понял, что идеализировал либеральное правление, а его, на первый взгляд, теория про большинство обратилась в прах. Иван, как и любой другой россиянин, не знал про фальсификацию голосов на президентских выборах и верил, что основная масса людей, то самое «большинство», каким-то странным образом допустила ошибочное развитие ситуации, за что расплачивается до сих пор.
Рассуждения Вольского прервал «зомбоящик», который, подойдя к столу «подысподних», плюнул в суп Ивана, и без того противный по своему вкусу. Молодой человек не сразу понял, что произошло, но, осознав ситуацию, уставший от унижений Вольский напал на охранника в порыве гнева и в состоянии кумулятивного аффекта как следует ему врезал. Не успел Иван нанести второй удар, как дерзкую «парию» сразу же схватили коллеги грубого надзирателя и заковали в наручники.
«Гнида!» – на всю столовую крикнул Вольский, пытаясь выбраться из клешней «зомбоящиков». Тот самый охранник, оправившись от удара в голову, лишь ехидно посмеялся мужчине в лицо.
Инакомыслящие, которые не соблюдали унизительных «законов» ИКдИ, всего-навсего расстреливались режимом. Вольский прекрасно понимал, что через пару мгновений либерал-фашисты все-таки незаконно приговорят его к «вышке». Он предчувствовал скорую смерть – и не прогадал. С молчаливого согласия безразличного директора тюрьмы, который лишь умел кивать головой, «диссидента» повели на казнь.
Шагая по темным коридорам ИКдИ, которые помнили много прощальных воплей, Иван понимал: режим убил его мать и друзей, так и его убить не позабудет. Он шел и боялся, очень боялся, но не показывал вида. Последние минуты своей жизни Вольский посвятил Господу.