Книга, Театр и Колесо

Невиль Дюмутье вобрал в себя запах свиней и погромыхивание недалекого мельничного колеса. Он легко улыбнулся женщине, сидевшей напротив него.

— Это не официальное расследование, — сказал он. — Пока что.

Взглянув на него, леди Женевьева Романаль выпрямилась в кресле и вздернула подбородок.

— Конечно, нет. Что нам скрывать?

— Нечего, совершенно нечего, — усмехнулся спутник Невиля. Брат Жак был служителем инквизиции, но не таким сухарем, как большинство. Он обратил к даме свою обычную, как бы недоуменную улыбку и, обхватив скрещенные колени, наклонился вперед, чтобы заглянуть в книгу, которую положил раскрытой на низкий столик.

— Ваш местный священник, он родился и вырос здесь? — спросил Жак.

— Да.

Она взглянула на Невиля. Подобный взгляд у горожан говорил о преступном умысле; в ней ему хотелось видеть простую бесхитростность.

— Значит, вы хорошо его знаете, а он знает вас, — продолжал Жак.

Она кивнула.

— Он клянется, что никогда не обучал ваших людей чтению и письму. В конце концов, согласно указу герцога, простолюдинам вашего поместья запрещено учить буквы.

— Я не простолюдинка, — сказала леди Романаль.

Жак усмехнулся:

— Я знаю; даже если бы не знал, это было бы очевидно по тому, как вы держитесь. Чтение меняет взгляд и делает выше лоб. Умеющие читать друг друга видят.

— К чему вы ведете? — спросила она.

Невиль знал, что Жаку, чтобы добраться до сути, понадобится целая вечность.

— Вы учили кого-нибудь из своих людей читать? — спросил он.

Она покачала головой.

Жак поджал губы:

— Ваш священник клянется, что он тоже. Странно.

— Почему? — спросила она. Ее пальцы на коленях сжались.

Невиль поморщился.

— Не мне бы упоминать, мадам, что у вас чрезвычайно богатое поместье. Вы заработали огромные деньги на торговле, особенно в последние пять лет. Ваши торговые агенты…

— Они очень хороши, — сказала она с легким намеком на улыбку.

— На самом деле, сверхъестественно хороши, — поправил Жак. — Расчетливость их сделок и основательность их знаний не назвать иначе как поразительными.

Романаль сощурилась, словно ее внезапно осенило:

— Мы в ком-то разбудили зависть? Об этом идет речь?

Теперь настала очередь Невиля взглянуть на Жака. Инквизитор улыбнулся и покачал головой:

— Конечно, нет. Просто богатство, настолько свободно текущее в неискушенные руки, так необычно, а необычность, к сожалению, является первой и вернейшей подсказкой, что здесь приложил руку дьявол.

— Не здесь, — серьезно сказала она. Невиль спрятал улыбку; он начинал думать, что она далеко не бесхитростна.

Жак поскреб тонзуру на голове.

— Мы нашли это на одном из ваших людей. — Он выложил на стол обмотанный тканью сверток и неторопливо развернул, открывая что-то выглядящее наподобие книги без переплета.

Невиль раздраженно уставился на разрозненные страницы. Жак не упоминал об этом Невилю, даже не намекнул за время их долгого путешествия в эту отдаленную долину. Что еще скрывал от него инквизитор?

— Что это? — спросил он.

— Не знаю, — сказал Жак. Он перевел взгляд с развалившихся листков на леди. — Однако этот человек отчаянно пытался их защитить.

— Кто? С ним все хорошо? Вы его ранили? — Леди Романаль внезапно протянула руку и перевернула за край одну из пергаментных страниц. — Родриго. Ой, он же лучший у нас! Скажите мне, что с ним все хорошо.

— Он в порядке. — Жак обеими руками сделал успокаивающий жест. — В лоне Церкви-Матери он в безопасности, и сохраняет жизнь и здоровье. Как только мы узнаем то, что нам нужно знать, он получит и свободу.

Она скептически взглянула. Невиль слышал о торговце, которого они арестовали в Милане. Слышал он и то, что этого человека пытали, но сейчас было не время поднимать эту тему. Он осторожно потянулся, чтобы коснуться рассыпавшейся книги. Страницы лежали раздельно, все примерно размером с ладонь, и не знавали письмен. На каждой было нарисовано по изображению — и очень странному изображение, насколько он мог разглядеть.

Вся коллекция была скреплена бисерной нитью, продетой сквозь левый верхний угол каждого листка. Под ворохом страниц Невиль увидал несколько других нитей, а также несколько отдельных бусинок.

— Так что же это?

Женевьева улыбнулась:

— Да ничего! Это детская игра. Мы называем это книжным колесом. Смотрите: вы раскладываете страницы и ищете пары, — она развязала бисерную нить и распустила листки веером.

— Игра. — Выражение лица Жака было совершенно нейтральным. — Понимаю. — Он собрал страницы опять вместе и снова обернул их в ткань. — Тогда вы не станете возражать, если я оставлю ее себе.

— Конечно, если это вас развлечет. — Она улыбнулась им обоим. — Еще что-то?

— Не теперь. — Жак улыбнулся и подал ей руку для поцелуя. — Я полагаю, сэр Невиль и я расквартированы над этой комнатой?

— Да. Располагайтесь, пожалуйста, и потом присоединяйтесь к нам за ужином. — Женевьева рассмеялась. — Если вы уплатите обычную цену путешественника, конечно.

Невиль уже собирался вставать.

— Цену? Какую цену?

— Ну, конечно, историю, — сказала она.

Он и брат Жак рассмеялись, и напряжение в комнате немного спало.

— Историю я обеспечу, — сказал Невиль. — Насчет этого не бойтесь.

* * * *

— Она лжет, — сказал Жак. Он поклонился изображению Богородицы на стене, а затем перекрестился.

Невиль плюхнулся на единственный соломенный матрас в комнате. Он знал, что Жак ляжет спать на жестком деревянном полу, поэтому постели священнику не предлагал. Он стянул высокие сапоги и, нахмурившись, помассировал ступни.

— Не хотелось бы так думать, — сказал он. — Здесь довольно приветливо.

— Приветливо? Конечно, когда ты так изолирован, у тебя остается две возможные реакции на пришельцев. И одна из них — приветливость. Неважно, будут ли они действительно желанными гостями или нет.

— Так в чем она лжет? Ее люди обучены грамоте?

— О, нет; они умеют считать, но не умеют читать. Нет, дело в этом, — Жак похлопал по свертку в материи, лежавшему в центре одиноко стоящего в комнате стола. — Это не игра.

Невиль взглянул на него с беспокойством.

— Работа дьявола?

Жак рассмеялся:

— Вовсе нет. Но, думаю, посильнее, чем письмо. — Он развернул листки и сел на пол рядом с кроватью. — Тебе известны сочинения Туллия, сэр Невиль?

— Только некоторые речи. Мой отец полагал неразумным, чтобы я заучивался.

— Удивительно уже, что ты вообще умеешь читать, — с усмешкой сказал Жак. Невиль смотрел, как он развязал стопку страниц и начал раскладывать их неровным квадратом. — Если бы ты читал «Ad Herennium», мой дорогой Невиль, ты бы понял, что это система мнемоники. Посмотри на картинки: повешение Иуды, Луна, колесо. Несложные изображения, но окруженные странными деталями. Люди, отобравшие их у Родриго, посчитали листки за колдовство, и избили из-за них беднягу почти до смерти. На самом деле это всего лишь применение искусства памяти Туллия.

— Не понимаю.

— Вот отчего люди этой дамы способны так удачно торговать, — сказал Жак. — Они помечают в памяти все, что видят и слышат на рынке. В этой памяти, — он постучал по страницам. — Они знают, чего мало, а что в избытке. Они знают цены на все, и даже имена всех членов гильдии во всех городах, через которые они проходят. И псов членов гильдии. Если бы они были должным образом обучены Искусству, им не понадобилась бы даже эта подпорка, — он небрежно перебирал страницы, — но они могли бы запомнить сотню имен, если бы услышали их произнесенными однажды, — и они могли бы отличнейшим образом тебе их повторить через год..

— Я когда-то слышал о человеке, который такое мог. — Невиль перекатился на бок и потянулся за страницей. На ней были мужчина и женщина, прикованные друг к другу и держащиеся за руки. Над их головами парила корона. — Значит, никакого колдовства здесь нет, — сказал он с облегчением.

Жак покачал головой.

— Что-то все же есть. Иначе — зачем она нам солгала?

* * * *

За ужином Женевьева Романаль была очаровательна. Она надела прекрасное зеленое платье, а волосы убрала в кружевной чепчик. Платье премило открывало ее грудь, и всякий раз, как Невиль обращал на этот факт внимание, все серьезные размышления из его сознания выметало. Тем более, что она так ему улыбалась.

Она пригласила Уоррела, священника, и своего альмистра[1] отобедать с ними.

Ход, конечно, был рассчитан, но к тому же настолько очевиден, что обезоруживал.

Жак намеревался переговорить с альмистром в любом случае, и теперь принялся за оленьим окороком обсуждать с ним благотворительность, а Уоррел, беспокойно наблюдал за происходящим. Очевидно было, что очень большую часть своих богатств Женевьева раздавала бедным. Торговля ради прибыли считалась противоправной, и Невиль с радостью убедился, что такого греха она избежала.

— А кто ваш попечитель? — спросил Невиль, накладывая себе третий кусок оленины.

— Мой попечитель? — Она моргнула.

— Кто распоряжается в этом поместье? — В его понимании вопрос был совершенно тривиален.

— А-а. Да. — Она поводила пальцами над ломтем хлеба, на который была положена ее еда[2]. Оторвав от хлеба кусочек, она с его помощью набрала овощей и соуса на один прием. — В отсутствие наследника мужского пола в доме и до тех пор, пока я не выйду замуж, земля, естественно, принадлежит герцогу.

— Но кто отвечает за повседневные дела?

— Я. То есть, — быстро добавила она, — у дома нет главы, а я исполняю приказы герцога.

— Которые, должно быть, нечасты и расплывчаты, — предположил Невиль. — Он живет за сто лиг отсюда. Значит, у вас здесь во главе дома нет мужчины?

— Нет. — Она посмотрела ему в глаза. — Как видите, дом процветает.

Невиль кивнул. Ему не особенно нравилась мысль о женщине, управляющей поместьем такого размера, но это было достаточно распространено во время крестовых походов и Смерти.

— Я удивлен, что герцог не выдал вас за какого-нибудь славного молодого дворянина, — продолжал он.

Она прямо вспыхнула:

— Он не видел меня с пяти лет. Может быть, он забыл обо мне.

— Ну, женщине не следует быть незамужней, — сказал он.

— Вы женаты? — спросила она.

Невиль вернулся к своей оленине.

— Был, — коротко ответил он.

— А. Извините. — Она взглянула на священнослужителей, которые что-то обсуждали. Похоже, настала очередь альмистра сидеть сложа руки и наблюдать. — Расскажите мне, что случилось, — сказала она.

— Я бы лучше не хотел.

Женевьева улыбнулась.

— Ах, сэр Невиль, вы забыли, что раньше обещали мне историю. И, в конце концов, это вы просите поместье о гостеприимстве. Расскажите мне.

— Зачем?

— Затем, что жизнь коротка, мы можем больше никогда не встретиться, и нет попросту ничего достойного обсуждения, кроме вещей основополагающих: боли, любви, встреч и расставаний.

Он коротко рассмеялся.

— Я не ожидал, что вы будете так серьезны.

— Разве я серьезна? Может быть, я просто хочу как можно скорее покончить со всем серьезным, чтобы мы могли позволить себе должную легкомысленность.