Помоги проекту - поделись книгой:
Сергей Мельников
Лошадка Тая и Айдар-гора
Нет цвета в серых буднях. В бесконечном хождении по одним и тем же дорогам. В унылом выборе между овсянкой и яичницей, сериалом и ток-шоу, дешёвой шоколадкой и школьной тетрадкой. Жизнь играет красками только когда смачным пинком под зад напомнит о своём существовании. О том, что она у тебя одна, и другой не будет. И ты летишь с отшибленным копчиком, в распахнутый в крике рот вливается свежий воздух, свистит в лёгких, бурлит в крови, заставляя сердце биться быстрее. В какой момент крик от боли в отбитом заду превратится в крик абсолютного счастья, которое ты не забудешь никогда? Без разницы. Жизнь – это боль, боль – это счастье, боль значит, что ты жив. Хочешь жить? Будь готов к боли, полюби её. Ничего не болит? Поздравляю, ты умер.
Тая не собиралась умирать, не для того её мама рожала. Она бежала по кругу как цирковая лошадь: то галопом, то усталой рысью. Лиц вокруг много, но все они по другую сторону барьера: расплылись в бесцветную массу и давно не вызывают интереса. Монотонное движение усыпило даже её дрессировщика. Он тихо посапывал на табуретке в центре арены, пальцы расслабленной руки касались песка в сантиметре от хлыста, который давно не жалил Таин потный круп. Зачем, если бежит сама?
А потом что-то случилось: перелез через барьер человек-гора. Настоящий Аю-Даг встал с берега и отрастил огромные лапищи. Тая затормозить не успела, врезалась грудью в каменный утёс. Она уткнулась носом в зелёный лес на его макушке, а он обхватил её шею и зарылся в спутанную гриву. Оба втянули запах друг друга, и он им понравился. А потом вскочил заспанный дрессировщик по имени Жизнь и взмахнул кнутом. Тая поскакала через ряды сидений, крича от боли и восторга, впереди мчался человек-гора и указывал дорогу. А в центре арены Жизнь с досадой бросила свой кнут: "Нормально ж бегала, что ей под хвост попало?"
Серый будень
8:30: клеенчатая скатерть, пробелы в холодильнике. Мамы нет, вдвоём на кухне делать нечего.
10:00: старый комп, запах трухи и краски для принтера, тусклые голоса вязнут в пыли
13:00: пластмассовый контейнер с остохреневшей варёной грудкой, кривая морда «как ты жрёшь это каждый день?»
16:00: два сваренных вкрутую яйца, без соли, два неродившихся цыплёнка желтеют в мусорке для бумаг.
20:00: комната, отблеск ламп накаливания в старой полировке. Тихая мама в телевизоре, молчаливый сын в телефоне.
8:30: продолжать?
Три раза в неделю Жизнь приоткрывает левый глаз. Тая приезжает в старый подвал с тусклым освещением. Здесь тренироваться дёшево, и владельцам приходится экономить свет. В обтягивающем трико она дёргает ручки грубо сваренных самодельных тренажёров, переругивается с самовлюблёнными культуристами за не вытертые лежаки. Парни смотрят в зеркала на свои мышцы и довольно улыбаются. Тая – на хват рук, положение локтей и скептически морщится. В зале пахнет потом, болью, металлом. Булькает мутный протеин в мятых полторашках. Тае хорошо. У неё такое счастье. Кто сказал, что оно хуже, чем боль от набитых татух или золотых нитей?
Тренировка кончилась. Ещё пару дней ноющая боль в мышцах будет напоминать о ней, как раз до следующей тренировки. Пот и боль… кайф… жизнь. Кто напрягался сильней, чем мог, а потом ещё чуть-чуть, и ещё полтора раза после «не могу», тот поймёт. Остальное – замазка безвкусная, без цвета и запаха. Опять заснул дрессировщик, ему скучно. Зря, упустил момент.
Тая захлопнула ноутбук. Получилось слишком громко. Мама вздрогнула, сын поднял глаза от смартфона на целую секунду.
– Ма-ам, – протянула Тая, – присмотришь пару дней за Ваней?
– Чего за ним присматривать? Сам за собой пусть смотрит, не маленький, – проворчала мама, не отрываясь от экрана.
– Мам, я серьёзно. Мне уехать надо. Ненадолго, на выходные.
"Навсегда" мелькнуло в голове, мелькнуло и исчезло.
Мама обернулась, положила на стол "телевизионные очки"
– И… Куда?
– В Питер.
– А… Зачем?
– Мам, ну зачем ездят в Питер? Погулять по городу, в музей сходить, по каналам покататься.
– У тебя кто-то появился?
Голос у мамы немножко изменился, пара грамм надежды добавили пару градусов теплоты.
– Нет, – поспешила разочаровать её Тая, – просто хочу ненадолго сменить обстановку.
– А жить ты там где собираешься?
– Сниму койку в хостеле.
Мама закатила глаза к потолку и подумала, что неплохо б его побелить. Но вслух сказала:
– Ты вообще представляешь, сколько это стоит?
Тая представляла. Она расписала в заметке в своём телефоне все предполагаемые расходы: от пополнения карты "Подорожник" до оплаты за ночлег. И две кружки недорогого пива в "Харатсе" тоже посчитала.
А ещё она определённо и чётко представила, что будет, если она не поедет. Как сменится этот тягучий день новым, ничем не отличимым от старого, и чем дальше, тем больше понимаешь, что тебя нагрели и под видом жизни подсовывают что-то совершенно иное, дешёвое и безрадостное. Она бы упала на колени и завыла от безнадёги, но родные не поймут, поэтому Тая обняла маму за плечи и поцеловала в сухую кожу между разложенными на прямой пробор волосами.
– Мам, если я не поеду, я сдохну, и, кажется, это уже не фигура речи. – сказала она очень тихо.
Плечи под её пальцами поплыли, и Тая поняла, в каком напряжении они находились до этого момента. А мама подумала, что не может вспомнить, когда последний раз они с дочерью касались друг друга. Она похлопала дочкину руку:
– Езжай, доча, езжай, а то жизнь проживёшь и вспомнить будет нечего.
Сказала и надела «телевизионные очки». Сеанс окончен, не стоит привыкать, из инстинкта самосохранения.
Красное на камне
В 7 утра субботы Тая вышла из оренбургского поезда на стимпанковский перрон Московского вокзала. Её никто не встречал, Питер ещё не решил, нужна ему Тая или нет.
Это вам любой питерский понаех подтвердит: городу надо понравиться. Не примет – сгноит ближайшей зимой так, что или вены вскроешь или сбежишь из него в пофигистскую Москву. Вот столице ты безразличен: живи, крутись, деньги зарабатывай, она не переборчивая.
Тая об этом ещё не знала. Себе она решительно говорила: «я – только на выходные». И повторяла эту мантру чем дальше, тем чаще, чтоб убедительней звучало.
До паба «Харатс» от вокзала пол квартала, а до койки в дешёвом хостеле – пол Питера. Это для москвичей "ой, можно подумать", а для пензяка, привыкшего к кругостремительной компактности родного города "ни фига себе выселА". Тая не сдержалась, сходила на соседнюю улицу глянуть на место сбора. "Харатс" как "Харатс", в Пензе тоже такой есть, но вокруг…
Она понять не могла, и тем более не объяснила бы, какая роскошь в глубоких сочетаниях миллионов тонов серого под глубоким кобальтом низкого неба, и как может яркий кружок солнца не разбавлять светом сочный синий до обесцвеченного голубого.
Есть какой-то цвет в питерском спектре, который отсутствует в других городах. Увидишь его – заболеешь навсегда. Подсядешь.
"Братиш, мне б ещё разик, а? Я только погляжу. Приеду на пару денёчков. Да? Брателла, красавчик, дай обниму. Да, да, не любишь фамильярности. Спасибо, Питер!"
Тае не повезло. Её глаз оказался восприимчив. Это цвет… ну как объяснить… смесь томяще-жемчужного, как Морской Собор, и гламурно-шарового, как борта крейсеров, и суконно-чёрного, как матросская форма, и чуть оксида меди, и слегка облезшей позолоты сверху, а под ней гранит цвета свернувшейся крови. Представили? Нет? Нечего вам делать в Питере, поверьте, езжайте лучше в другой город, там веселее.
Тая зависла. Воздух цвета влажного камня вливался в её лёгкие, кружа голову. Она рассматривала брамантовы окна на третьем этаже дома, но что значит это слово она узнает позже. И тут рядом раздался стук. Тая вздрогнула.
– Вот здесь он и грохнулся! Р-раз и всмятку!
– Что, простите? – Вежливо переспросила Тая.
Справа от неё стояла дама в длинном чёрном пальто, слишком элегантная для плотного сивушного выхлопа. Она снова ударила каблуком в тротуар:
– Бернштам Исидор Адольфович. Прям сюда шмякнулся. За ним большевики пришли, он до пятого этажа добежал, а дверь на чердак заперта оказалась. Домком беспризорников гонял. Он сунулся – замок. Чё делать? Выбил окно и… – Дама с характерным звуком показала траекторию падающего тела… – Как профессор Плейшнер.
– Как кто?.. – Тая не знала ни что говорить, ни что делать, но это был первый человек в Питере, кто с ней заговорил. Вы б сказали: "да ну его нафиг такой город", а ей стало интересно.
– Мда… – Поджала губы синяя дама в чёрном. – Молодёжь…
Тая осознала, что стоит прям на месте падения бедного Бернштама. Посмотрела опасливо под ноги и сдвинулась в сторону. Дама хмыкнула:
– Это Питер, детка. Тут везде кровь. Привыкнешь.
Потеряв интерес, дама развернулась и пошла в сторону Невы.
– Я только на выходные… – крикнула ей в спину Тая.
– Ага, конечно, – скептически бросила дама, не оборачиваясь.
– Я только на выходные… – повторила Тая себе под нос, только для себя, и ей не хотелось в это верить.
Зелёное сукно
Как узнать своих в битком забитом пабе?
Да как их не узнать? Если из троих среднестатистических посетителей ирландского паба вытопить жир и спаять вместе в единый организм, получится один среднестатистический пауэрлифтер. Тая не отличалась такой комплекцией, и даже на невесту Шрека не тянула, но приседала соточку и поднимала 130 в становой. Мало? Давайте, повторите.
Она быстро нашла глазами длинный стол в углу с крепкими парнями. Подошла к ним, быстро оглядела. Все были вполне славянской внешности, только один азиат с лёгким и очень симпатичным косоглазием. Тая обрадовалась своей догадке:
– Якут? – радостно улыбаясь, спросила она.
Косоглазый парень улыбнулся:
– Простая?
Все расхохотались, и светлый парень слева с аккуратной бородкой громче всех.
– Якут – я, он – Гайдар, – сказал он, – у меня фамилия Якутов, а он татарин, прикинь? Нас всегда путают. Залезай, Простая. Пиво будешь?
Помните её списочек в заметках? Она не успела открыть рот, как официант принёс огромную колбу с краником, и в подставленные стаканы полился чёрный "Гиннесс". Тая не виновата. Стаканы казались маленькими, а оказались большими, и "Гиннесс" повёл себя не по-братски.
После какого-то глотка Тая стала такой быстрой, что глаза не успевали за её движением: повернёшь голову, а они так ме-едленно догоняют, а потом ещё сфокусироваться надо. Зато язык, наоборот, обрёл скорость и остроту неимоверную.
Она сцепилась с Гайдаром раз, сцепилась два. Он таращил свои узкие глаза, отчего его косоглазие становилось ещё заметнее. Тая хохотала над ним, а он хохотал с ней, и, казалось, ничто не могло вывести его из себя.
И это так было непохоже на её робкие попытки "наладить личную жизнь, наконец", со слов мамы. Хрупкие, обидчивые, с тонкой душевной организацией против человека-горы, которому не знаю, какую Хиросиму надо устроить, чтобы он вышел из себя.
И косоглазие. Сначала казалось смешным, а теперь смотрела б и смотрела в эти чуть скошенные к носу зрачки. До «влюбиться» ещё не дошло, но все остальные парни за этим столом постепенно растворились в фоне.
Потом они прошлись до Невы, вдвоём. Парни попрощались, как с равной, но в их добродушной радости было чуть-чуть зависти и сожаления. Это не про измену и не про секс. Это про то, что все красавцы, и молодцы, и трудяги, а выбрала другого. Для пацанов нормально, девчонки не поймут.
Пока сидели в пабе, прошёл дождь, зажгли фонари. Ну как прошёл… Кто эту мелкую изморось в Питере дождём считает? Так, повышенная влажность. В мокром камне Невского ломаные пятна фонарей; на иссиня-чёрном небе чернёно-синие тучи несутся на запад. Разницы почти нет, всё удовольствие в лёгком отличии оттенков.
И Тая идёт, маленькая и подвижная, рядом с Гайдаром, большим и спокойным. Они выходят на набережную, облокачиваются на парапет. Гайдар так до сих пор к ней и не прикоснулся, стоит рядом, достаточно близко, чтобы она чувствовала его тепло.
Тая посмотрела на чёрную воду, а вспомнила дом, маму перед телевизором, отблеск старой люстры в тусклой полировке, не побеленный потолок. Запах старой квартиры, унылых вечеров перед телевизором, порезанную клеёнку на кухонном столе, и тишину, больше всего тишину. От мысли, что завтра поезд увезёт её туда, Таю передёрнуло.
Гайдар понял по-своему. Не говоря ни слова, он скинул кожанку и накинул ей на плечи. Тая открыла рот, чтобы возразить и закрыла: а зачем? Гайдар тоже молчит, и она молчит, но это не то молчание. Оно не тянет и не вяжет, от него не становится тоскливо. И тут Тая испугалась.
Питер-наркодилер дал Тае такой кайф, какой она не забудет. Первый раз бесплатно, потом как договоримся. И что ей делать потом, когда вернётся на свой привычный манеж и будет так же по кругу перемешивать копытами песок под храп уснувшей со скуки жизни?
Поделиться книгой: