Ненависть дождя

Анна и Татьяна Аксинины

Ненависть дождя

Лирический детектив

Часть первая. Выстрел из прошлого

1

Я ненавижу дождь, и он платит мне тем же. В любую самую солнечную погоду я ношу с собой зонт. Но рано или поздно этот хитрюга поймает меня. И тогда струйки дождя как щупальца гигантского осьминога хватают меня за волосы, руки, мне трудно дышать. Я бегу, не разбирая дороги, все равно куда, лишь бы спрятаться от этого леденящего ужаса. Вот и сейчас идет дождь.

Но мне не страшно, я дома. Как я люблю свою квартиру. Люблю свою мебель, стулья с резными ножками, большой пузатый буфет с посудой, простые книжные шкафы, каждую полочку и безделушку. Я получаю большое удовольствие от уборки, мне нравится ходить весь день с тряпкой по своей квартире, пылесосить, мыть пол, хотя у меня всегда была домработница.

Мой муж много раз предлагал мне поменять мебель на более современную, но я не соглашалась. Конечно, кое-что я заменила – портьеры, ковры, – добавила какие-то мелочи, но сохранила дух этой квартиры таким, каким он был, когда я вошла в нее первый раз. Муж не понимал, что я была как бездомная кошка, которая, наконец-то, обрела свой дом и хозяина.

Мне повезло с замужеством, муж был обаятельным, интересным, мне было с ним легко. Я не любила тусовки, на которые приходилось ходить. Но никогда ему не пришлось краснеть из-за меня от того, что я была не так одета, неправильно взяла нож или сказала что-то невпопад. Я много читала, особенно – по искусству, занималась на тренажерах, посещала салоны красоты, одевалась не только модно, но и стильно. Но больше всего я любила сына и свой дом. Подруги удивлялись, что я часто отпускала мужа одного на разные мероприятия, пророчили, что его у меня уведут. Я не боялась, я знала, что он так же, как и я, обожает сына и дом, а дом – это я. Так получилось, что я долго не работала: училась в институте, воспитывала сына. До сих пор коллекционирую кулинарные книги, у меня их полный шкаф. Покупала сама, привозил муж из разных мест, где бывал. Люблю готовить что-нибудь вкусненькое.

Всякое у нас с ним было, я всегда догадывалась, когда он переспал с кем-нибудь, меня это не трогало, физиологическая потребность, не более. У него были мы с сыном и дом. Были у него взлеты и падения, периоды славы и забвения, но я всегда была рядом. Когда у него что-то совсем не получалось в мастерской, я ставила тесто, пекла его любимые ванильные булочки, и шла с ними к нему в мастерскую. Мы сидели с ним долго на широкой тахте, рядом с подносом с кофе и булочками, разговаривали на разные темы, обнимались, а потом все налаживалось. Он всегда прислушивался к моим советам. Согласился, что у сына математические способности, и не стоит его мучить в изостудии. А я с удовольствием ходила с сыном на все кружки, много лет была в школьном родительском комитете. Все мои подруги – это мамы его товарищей. Когда сын был маленький, мы устраивали ему детские праздники с викторинами, играми, а когда подрос и стал сам приводить в дом друзей и подруг, я была рада всем.

Когда мы поженились, многие его знакомые считали, что наш брак долго не продержится, а мы прожили с ним 17 лет. Он умер три года назад, но я до сих пор не думаю ни о втором браке, ни о том, чтобы завести приятеля. Он был вторым мужчиной в моей жизни. Тех дней, полных безумия первой любви и страсти, было меньше года моей жизни. Перевесили они все последующие годы моей спокойной и благополучной жизни? Или нет? Я иногда думаю, а вдруг бы ОН пришел ко мне и позвал меня с собой. Что бы я сделала? Бросила бы все и безрассудно пошла за ним? Нет, не пошла. Но хорошо, что ОН так и не пришел.

Я благодарна мужу за эти годы, когда мое прошлое, зарытое в самых глубинах моей памяти, не беспокоило меня. Но сейчас оно угрожает самому дорогому, что у меня есть, и я буду бороться.

Когда это все началось? Наверное, с того страшного дня, что разделил мою жизнь на две. Какой тогда был чудесный день. Начало мая. Мы на даче. Тепло, совсем по-летнему. Я сняла свитер, волосы пахнут дымом. Мы с папой копаем, а мама с видом художника, творящего шедевр, колдует над каждой грядкой. Нам хорошо всем вместе. Выезжаем поздно. Погода к вечеру портится. Небо затягивают серые тучи, начинается дождь, а в машине сухо и тепло. Ноют с непривычки руки, устала. Я сворачиваюсь калачиком на заднем сидении, кладу свою куртку под голову и засыпаю. Последнее, что помню в своей той жизни, как мама укрывает меня своей шалью.

Мне больно, не могу понять, где я и что со мной, только боль. Ломая ногти и обдирая руки о камни и стебли прошлогодней травы, пытаюсь ползти на яркое пятно. Это горит наша машина. Каждая капля дождя, как камнем, больно бьет меня по голове. Что-то мягкое попадается под руку. Это мамина шаль. Я думаю, что это мама успела тогда открыть дверцу машины для меня. Роняю голову на шаль, и больше ничего не помню. Прости меня, мамочка. Может в той, первой жизни, я была бы другой…

Дождь гремит подоконником, серые ручейки стекают по стеклу, но мне совсем не страшно. Я стою в своей комнате, на мне старенькая, потертая мамина шаль.

Какое дождливое нынче лето.

2

«Дождливое нынче лето», – подумала Марина, перебегая из маршрутки в метро. На ходу выловила в кармане джинсовки карточку, на эскалаторе пристроилась в левый ряд за шагающими вниз нетерпеливыми пассажирами. «Маша, наверное, уже ждет», – подумала она и тут же заметила в толпе яркую, как фонарик, красную куртку сестры на дальнем конце перрона. Сойдя со ступенек и двигаясь сквозь толпу, Марина то теряла ее из виду, то находила, а вот Маша, как оказалось, вообще ничего не видела, стоя с рассеянным и счастливым выражением лица. «Мечтает. Опять с Князем Олегом по телефону говорила».

Олег – Машин друг (сейчас – Машин, а сначала интересовался Мариной) – был не князем, а программистом. Но не простым, а хорошим. Он нашел по Интернету выгодный контракт в Австрии на полгода и отбыл 20 июня. На проводах он был такой гордый и счастливый, что все друзья за него радовались, только Маша улыбалась не очень весело. И еще мама Олега, накрывшая отличный стол, почти не посидела с гостями, наверное, ей тоже было грустно перед разлукой. Зато Олег развеселил всех, хохотали и танцевали до упаду. А теперь (прошло всего 10 дней!) – заскучал, тратит бешеные деньги на переговоры. Маша из-за этого сегодня опять не выспалась: Князь звонил поздно, а она потом еще долго заснуть не могла.

На прозвище он сам напросился. Когда знакомился с Мариной, сказал: «Имя и фамилия у меня княжеские – Олег Ярославский». Из-за надменной посадки головы он казался высоким, хотя Марина на каблуках была с ним вровень. А уж красавец! И притом эрудит! А как танцует!

Увы, их роман не успел развиться, как это уже бывало не раз. Только-только он начал выделять ее из компании, которая сложилась как-то стихийно в бассейне: попросил телефон, пригласил на компьютерную выставку. А на втором свидании увидел Машу – и пропал. Между прочим, это была инициатива Марины – познакомить их. Они втроем погуляли по Старому Арбату, пили кофе в любимом в детства кафе, разговаривали. Но настроение было, конечно, испорчено, хотя Марина давно убедила себя не расстраиваться из-за ветреных ухажеров.

Она понимала, что они находят в Маше: платиновая блондинка с карими глазами и пухлыми губками, почти никогда не накрашенная и с самой простой прической (если можно назвать прической пучок с заколкой на затылке), спокойная, с мягким голосом, она была само воплощение домашнего уюта. Смуглая темноволосая Марина одевалась ярко, стриглась и красилась по моде, двигалась быстро, говорила уверенно, – словом, казалась полной противоположностью сестры. Даже широко расставленные глаза выглядели у них по-разному. На овальном лице Маши это были нежные детские «глазки-вишенки». А на чуть квадратном из-за отцовского подбородка лице Марины светло-карие глаза смотрелись упрямыми и волевыми.

Не похожие внешне сестры были очень близки и не конфликтовали, а дополняли друг друга. Родители не делали различий между погодками (Марина на полтора года старше), воспитывали дочерей одинаково. Девочки с детства были и остались друг для друга лучшими подругами. Марина не сразу обрела свою уверенность, в детстве она была очень ранимой, чуть что – в слезы. А Маша вовсе не была покорной овечкой, эта воплощенная мужская мечта о семейном счастье в век феминизации умела настоять на своем. Именно так она отшивала и своих кавалеров, и «перебежчиков» от сестры: тихо, но внятно.

– Зачем сразу гнать? – как-то удивилась мама. – Ты бы подружила, пригляделась.

– Если сердце не лежит, не надо зря человека обнадеживать, – ответила Маша.

– Да, нечего тянуть резину за хвост, – поддакнула отомщенная Марина.

Только с Олегом вышло иначе. Маша в тот же вечер призналась сестре: «Это – любовь с первого взгляда».

Ну, положим, это было сразу понятно: Маша так оживилась, похорошела, глаза заблестели, смеялась каждой шутке Олега. А на него сначала немота напала, только синими глазами из-под очков зыркал. А потом – как плотину прорвало, речь просто ручьем журчала.

Марина честно сказала себе, что ее симпатия не тянет на любовь, и благословила сестру.

Сегодня девушки собирались посмотреть и, если подойдет, купить Маше костюм ко дню рождения. Маша приехала из больницы после практики, и стояла у последнего вагона, как договорились. «Но не обязательно так близко к краю, могла бы и у стенки постоять. Такая рассеянная! Только вчера чуть под машину не попала».

Привычка заботиться о сестре при переходе улицы и на транспорте осталась у Марины с семи лет. Она была намного крупнее невысокой Маши и в первом классе сама забирала сестру из детского сада домой, когда мама – участковый педиатр – работала до семи. Другого выхода не было, так как бабушка из больницы приезжала вообще в девятом часу. Марина забирала Машу и приводила домой, благо садик был во дворе соседнего дома, а однажды – забыла. Ребенок, все-таки. Зачиталась сказками, сидела себе спокойно дома. Вот, сейчас мама придет, вкусное что-нибудь принесет, ужином займется… А мама приходит, видит в прихожей одну дочь и спрашивает: «А где Маша?» Марина опешила: «Какая Маша?» А потом – в слезы: «Я Машу забыла взять!» Мама, не раздеваясь, хотела в садик бежать. Ведь восемь часов уже! Но Марина не пустила: «Мама, я с тобой! Я буду Машу искать». Марина помнит свой ужас при виде темных окон Машиной группы, ей казалось, что сестру навсегда забрал кто-то чужой. Но мама была спокойна, она нашла сторожа, а у сторожа – записку с адресом воспитательницы. Девушка по правилам не могла доверить ребенка никому, но и ждать не захотела. Она просто увела Машу домой, за квартал от садика, напоила чаем с конфетами и усадила смотреть мультики. Всю обратную дорогу Марина крепко держала Машу за руку, сердце так и прыгало в груди от радости, что сестра нашлась.

«Костюм будем брать красный, как раз под новые туфли». Родители давно дали деньги на обнову, но Маше хотелось найти костюм обязательно красного цвета. Она зациклилась на этом цвете, из-за того, видите ли, что Олег сказал: «Ты в красном смотришься, как королева». Как будто без него неизвестно было, что Маше идут три цвета: белый, красный и горчичный. И вот она дотянула до последнего дня (завтра идти в кафе, как раз первое июля), но нашла красивый и недорогой – а главное, красный – костюм в каком-то магазине на «Комсомольской».

Хотя сестры одевались в разных стилях, они всегда советовались друг с другом. Только однажды они заспорили, когда Марина еще в девятом классе захотела сделать пирсинг или тату. Аргументы Маши, что это вовсе не красиво, зато опасно, что папа рассердится, что мама расстроится, ее не убедили. Уж очень хотелось, чтобы заткнулась эта ехидная Алина, обзывавшая Марину «божьей коровкой» и «пай-девочкой» за то, что она носила косу и не сбегала с уроков. Но по дороге к мастеру в троллейбусе она увидела толстенную бабу, уцепившуюся за поручень, на широченном плече ее красовалась татуировка: ромашка и надпись «Не трожь, завяну». Наверное, в молодости она была худенькой девушкой. Марина так живо представила себя такого же возраста и комплекции, с колечком и тату на морщинистой коже, а все вокруг угорают от смеха, что признала правоту сестры. В салон она не поехала, а купила переводки себе и девчонкам. Одарила одноклассниц, и так рассмешила их рассказом про встречу с «ромашкой», что никто не захотел оставлять на теле отметины на всю жизнь. Алина отправилась протыкать пупок в полном одиночестве.

Когда Марина подошла почти вплотную, из тоннеля послышался нарастающий шум поезда. Маша, рассеянно улыбаясь, повернулась направо на звук. И вдруг фигура в черной куртке, заслонявшая Марине обзор, быстро двинулась вперед, и, проходя мимо Маши, сильно толкнула ее в спину. Маша покачнулась, сделала маленький шаг, взмахнула руками и накренилась над пустотой…

У Марины в голове настала полная тишина, а время как бы замедлилось. В отчаянном броске, раздвигая воздух, как воду, она левой ногой достала грудь Маши, но не ударила, а толчком прямой ноги проводила тело сестры на пол. Сама же не удержалась и завалилась на правый бок, автоматически подставив руку. Маша, упала на спину, двумя руками судорожно схватившись за ногу Марины. Какая-то тетка, нагруженная сумками, споткнулась о внезапное препятствие, тяжелый пакет стукнул Марину по плечу, из него что-то потекло. Кажется, тетка что-то орала, но Марина не слышала ее, сердце стучало оглушительно. Маша, побледневшая, но невредимая, смотрела на сестру круглыми вишневыми глазами, а поезд метро, замедляя ход, двигался мимо.

3

Лежу в своей комнате на кровати. Уже ничего не болит, но все равно лежу. Почему-то не могу плакать. Врач сказал, что мама умерла сразу, а папа несколько минут еще жил. Тихо ходит по дому Зоя – сестра папы. Когда она приехала? Меня больше нет, что-то ем, пью какие-то лекарства и травы, но это уже не я. Я как мальчик Кай из сказки, что читала мне мама. Остались мое лицо, тело, волосы, а внутри – большой и тяжелый кусок льда, он поворачивается, и его острые грани режут меня. Через распахнутое окно лето смотрит в комнату. Колышется занавеска, и причудливый солнечный узор тюлевой шторы танцует на полу. Переливаются воланы недошитого выпускного платья. Платье висит на дверце моего шкафа, как повесила его мама. Как долго мы с мамой искали фасон, подбирали материал. Мама говорила, что я буду самой красивой на балу. Теперь не буду. Платье притягивает мой взгляд. Какое красивое. Что там осталось дошить? Всего ничего: подшить подол и на рукавах немного. Какое сегодня число? Надо сходить в школу, узнать про экзамены. Я дошью это платье. Все будет так, как ты хотела, мама.

Помню удивление Зои, когда она увидела меня с шитьем в руках. Зоя, я никогда не называла ее тетей. Младшая сестра папы, родившаяся после смерти своего отца. Он погиб на фронте в самом конце войны. Бабушка работала много и тяжело, она не дожила до моего рождения. Папу успела на ноги поставить, а Зое было всего 12 лет. Папа учился и работал, но сестру в детдом не отдал. Так и жили одной семьей: сначала папа и Зоя, потом еще мама и я. Она была просто Зоей, моей подругой, сестрой, которой у меня никогда не было. Она читала мне сказки, водила гулять, качала на качелях. Так было, пока она не уехала по распределению в свою деревню. Мне было годика два-три. Я ужасно по ней скучала, плакала, просилась в гости. С тех пор я все свободное время проводила в деревне у Зои. Белый песок песчаных отмелей жжет ноги, кружит голову аромат сосны на солнце. Просторный дом на крутом берегу, где меня всегда ждут…

Зоя всю жизнь мечтала быть врачом. Когда первый раз не прошла по конкурсу в медицинский институт, поступила в медучилище, чтобы не терять год. После второй неудачи смирилась, закончила училище и фельдшером по распределению приехала в деревню. Амбулатория помещалась в небольшом деревянном доме: с одной стороны вход в амбулаторию, с другой в комнатку фельдшера. Обязанности санитарки, уборщицы и истопника исполняла местная женщина по фамилии Шаманова. Шаманиха, как звали ее все в деревне, сразу невзлюбила Зою. Худенькая, некрасивая, в очках, Зоя, по мнению Шаманихи, не соответствовала своей должности. Что она может знать? Зоя сидела одна в холодной амбулатории, обложившись книгами и учебниками, что привезла с собой. А народ шел лечиться к Шаманихе. Вечером в своей комнате, навоевавшись с дымящей печкой, ревела, уткнувшись в подушку. В клубе два раза в неделю показывали кинофильмы, а после кино были танцы. Кино Зоя смотрела, а на танцы остаться стеснялась. Понравилось ей одно место за деревней – крутой речной откос. Ходила туда, долго стояла, прижавшись к сосне, смотрела на застывшую реку, противоположный кустистый берег, и считала дни, когда сможет уехать отсюда. Зима была в тот год долгая. Весь март стояли морозы, и только в первых числах апреля резко потеплело. Снег взялся водой, развезло дороги, ночами стучала, капала вода с крыши. В одну из таких ночей Зоя проснулась от сильного стука в дверь. Стояла Шаманиха.

– Собирайся, девка. Дарья рожает, жена бригадира. Но дело совсем плохо. Учили же тебя чему-то.

Перепуганная Зоя собрала сумку и побежала в дом бригадира. Все было действительно очень плохо. Зоя поняла это сразу. Дарья стонала и металась в кровати. Возраст под сорок и первый ребенок, отошли воды, мало того, что ребенок крупный, да и лежит еще неправильно. Небритый с красными глазами Федор курил в кухне.

-Братья в райцентр пробиваются. Все бы ничего, да сама знаешь, Шатуниха разлилась, мост смыло. Там сейчас ни вплавь, ни в брод. Помоги, а? Что только ни делали, у врачей и бабок лечилась, и вот послал Господь ребеночка. Спаси, все отдам, – причитал бригадир. Зоя вдруг успокоилась.

-Прекратите курить в доме, откройте двери, готовьте кипяченую воду, – командовала она, и все ее слушались. Как Зоя тогда справилась, она до сих пор удивляется. Врач, прилетевший через сутки на вертолете, застал всех спящими: спала намучившаяся Дарья, ее сын-богатырь, а рядом на сундучке – Зоя. После этого Зоя стала авторитетом в деревне, Гавриловна – уважительно величали ее сельчане. А в начале лета бригадир, тот самый счастливый отец ребенка, оформил Зое участок в сельсовете, как раз на том речном откосе на краю деревни, созвал всю свою многочисленную родню и поставил просторный дом для Зои. Столько всего тогда надарили Зое на новоселье. А родня Федора, Иван, подарил красивые резные табуретки. Иван хромал от рождения, но плотник был первостатейный. Все лето находил повод зайти к Зое: то полочку сделает, то шкафчик. А осенью сыграли свадьбу. Так и осталась Зоя в деревне. С дядей Ваней они ладили. Мне очень нравилось у них. В доме пахло деревом и стружкой, дядя Ваня всегда что-то мастерил, пахло травами, сеном, парным молоком и еще чем-то, что делало их дом родным и любимым…

4

До самого дома, пока дверь не закрылась, Марина не выпускала руку сестры. Ни о каком магазине она уже и думать не могла. Маша, напротив, быстро успокоилась, но на ходу ни о чем не спрашивала. Дома она сразу отобрала у Марины куртку, деловито выгрузила все из карманов и принялась по маминому способу мокрой тряпочкой оттирать пятно – это были сырые яйца, – мягко выговаривая сестре:

– Ну, и что тебе вздумалось дзю-до применять? Я вовсе не падала, только пошатнулась. Теперь куртка не скоро высохнет, как бы пятно не осталось.

– Да наплевать на куртку! – Марина наклонилась над на столом, стараясь сбоку заглянуть в глаза Маше. – Лучше скажи, ты этого парня заметила?

Какого парня?

Который тебя нарочно толкнул.

– Нарочно? Да ты опять на ночь детективы читала! Просто народу много было, толчея, торопился кто-то. Сама понимаешь, не до извинений. Мы с тобой тоже удрали от бабуси, даже за яйца не заплатили.

Маша! Повторяю вопрос: видела ты его?

– Марина, ты, главное, успокойся. Не. Видела. Я. Никого. – Маша в такт промокнула пятно сухим полотенцем и дала Марине в руки куртку и плечики. – Все, повесь посушить. А ты разве кого-то видела?

Марина машинально понесла куртку на балкон, повесила и задумалась. «Да, а что видела я? Надо включить ассоциативную память». У Карела Чапека в рассказе поэт-символист стал свидетелем наезда автомобиля на старушку. Он был в шоке, ничего не запомнил. Сыщик уже отчаялся из него что-нибудь вытянуть, и тут поэт показал сочиненное под впечатлением весьма туманное стихотворение. Сыщик предположил, что слова «о, шея лебедя, о грудь, о барабан», возникли по ассоциации с номером автомобиля 235, а упоминание о малайцах связано с его коричневым цветом, и нашел преступника. «О чем я думала, когда подходила к Маше? О Князе, о красном костюме… А в это время Маша к поезду повернулась, а этот человек в черном быстро прошел и плечом задел… Нет, я уверена, он толкнул … Нет, невозможно! Он что, пытался убить Машу?! А вчерашний лихач – это тоже он?».

Вчера Маша с возмущением рассказывала Марине, как шла по тротуару, а какая-то машина, срезала угол, не желая стоять в пробке на светофоре.

– Еще немного – и по ноге бы проехал, я же не слышу, что сзади кто-то едет: у нас и без дождя на проспекте шумно. Вдруг из крайней стоящей машины мужчина высунулся и за руку меня так резко к себе дернул, что я всю дверцу курткой вытерла. А он такой приличный, пожилой, уже дедушка, наверное. Я понять не могу, что ему надо, давай руку выдергивать, – а тут по тротуару сзади микроавтобус пронесся! Он на такой скорости завернул направо, его даже занесло. Я поняла, что дедуля-то вовсе не хулиганил, но даже «спасибо» сказать не успела: машины впереди двинулись, он меня отпустил и уехал. Эх, жалко, автобус такой грязный был, что даже номера не видно! А то я бы заявление написала, таких надо наказывать.

Марина вчера не придала большого значения происшествию: таких «крутых», которым всегда некогда соблюдать правила, можно каждый день пачками наблюдать. Но сейчас эти события показались ей связанными. В ушах застучало, в голове лихорадочно запрыгали обрывки мыслей: «Кто?.. За что?.. За что убивают в детективах?.. Деньги, наследство?.. Отпадает. Ревность?… – У Маши появилась соперница. Австрийка, да еще и психопатка… Мафия?.. Запугивает Машу, чтобы она выписала рецепт на наркотики…Ага, на втором курсе мединститута – смешно». Марине стало полегче. «Ну, вчерашнего недоумка можно отбросить, он, наверное, уже въехал в сводку ДТП по Москве. А сегодня, может, я не разглядела, парня еще кто-то толкнул. Я же вообще не на него смотрела, а на ноги Маши, не забыла ли она красные туфли надеть». Она тут же переключилась: «Кстати, завтра с утра вместе поедем и купим этот костюм. Или – другой, времени хватит, Андрей обещал заехать в пять».

В дверь заглянула Маша, сказала с виноватой улыбкой:

– Маринка, ты что ужинать не идешь? Извини, что я так резко с тобой говорила! Ты, наверное, сильно испугалась там, в метро?

И добавила совершенно маминым тоном:

– При стрессах очень помогает чай с мятой.

«Мама! Вот кто рассудил бы все правильно». Но мама с папой уехали в большой круиз вокруг Европы и вернутся только через неделю.

Именно мама, Елена Алексеевна, была для дочерей лучшим советчиком. Она как-то быстро осваивалась со всем новым, а папа, Николай Николаевич Белых, был немного консерватором, чувствовалась в нем какая-то ностальгия по неизменным окладам и ценам. И на то были причины: в девяностые годы после «кончины» стройтреста, где он проработал больше десяти лет, все его попытки выплыть в море бизнеса были неудачными. Он сколачивал то одну, то другую строительную или ремонтную фирму, только начинал зарабатывать – и вдруг разом терял деньги и друзей. Было, от чего впасть в отчаяние. Чего стоил хотя бы тот пожар, когда сгорел почти готовый коттедж! И каждый раз Елена, работавшая участковым врачом в детской поликлинике, не только взваливала на себя содержание семьи, но и подбадривала мужа. Она сначала подрабатывала массажем, а потом подучилась и стала окулистом в центре «Здоровье семьи». Николай остро переживал свои неудачи, но от жены никогда попреков не слышал.

Только во время дефолта 1998 года Николаю повезло: в начале лета он решил выйти из очередного дела и потребовал свою долю. Наличности не было, он взял автомобиль – старенькие «Жигули-четверку». Через два месяца партнеры прогорели, как и миллионы других. А Николай неожиданно обрел почву под ногами: бывший коллега, более удачливый в строительном бизнесе, предложил работу с проектно-сметной документацией (оклад – средний, но плюс – премиальные). Мама сразу предложила не транжирить эти деньги, а откладывать на крупные вещи, такие как: гараж, ремонт квартиры и машины, высшее образование детей. Теперь дошла очередь и до поездки в Европу.

Родители мечтали об этом уже давно, изучали страны, копили доллары, но денег не хватало. И мама уже шутила, что придется опять «отдыхать за казенный счет» – так она называла работу в детском оздоровительном лагере. Когда девочки учились в школе, мама несколько раз работала летом врачом в тогда еще пионерском лагере, а папа на время отпуска устраивался туда ночным сторожем. Марина и Маша получали бесплатные путевки – и вся семья прекрасно отдыхала в Подмосковье. Уже подряд три лета мама пропустила из-за выпускных и вступительных экзаменов Марины и Маши. Только несколько раз съездили отдохнуть, покупаться, да еще за грибами.

И вдруг им улыбнулась удача. Елена и Николай, проходя мимо, зашли в турфирму «Альбатурс», хотели прицениться и взять проспекты, а попали на рекламную акцию в честь десятилетия фирмы, стали победителями викторины и выиграли тур на двоих. Правда, при оформлении договора оказалось, что надо еще много всего оплатить: налоги, страховки, дорогу до начального пункта и от конечного (пароход отплывал из Сочи, а возвращался в Санкт-Петербург) – и все равно половину сэкономили.

– В августе отправим девочек на Черное море, – заявил папа с гордостью (именно он ответил на большую часть вопросов).

Потом была суета сборов и звонки знакомых, увидевших сюжет в «Новостях» (фирма не поскупилась на рекламу).

– Да, представьте себе, так и было, без обмана: просто с улицы зашли – и выиграли, – несколько раз в день объясняли родители. Наконец они отбыли самолетом в Сочи, и в доме стало тихо и спокойно. Сестры вели хозяйство по давнему уговору: за старшей закреплены закупка продуктов и пол, а за младшей – готовка и посуда.

В коридоре носились вкусные запахи. При виде накрытого стола Марина почувствовала сильнейший голод, она прямо набросилась на салат и глазунью. За чаем она совсем повеселела, рассказывала Маше, с какими интересными людьми встречалась. Марина уже год подрабатывала в университетской газете «Альма матер», писала небольшие заметки, репортажи и очерки. Придумала себе псевдоним, немного изменив фамилию: Белых – Марина Белова. «Мой девиз – никакой «чернухи»», – объясняла она свой выбор. Писала о своих ровесниках, увлеченных каким-то делом: спортом, искусством, ролевыми играми, бардовской песней, защитой окружающей среды. Марина «попала в струю». Редактор, аристократичный старый профессор Георгий Федорович Лепешинский (по слухам ему было уже 90 лет), хвалил ее:

– Ваша положительная направленность очень привлекательна для читателя.

Впрочем, тут же вымарывал половину текста и требовал заменить все слова иностранного происхождения и молодежный жаргон.

– Наша газета должна служить образцом литературного языка, а не уподобляться бульварным изданиям. Вот вчера, например, встретилось мне такое объявление: «Требуется менеджер для промоутинга флайеров». Ну, и как его прикажете понимать?

– «Требуется уличный распространитель приглашений», – с ходу перевела Марина.

– Вот так бы и называли! Зачем же язык засорять? Уж если уборщица стала «менеджером по сервису», то кем будет няня – «менеджером по памперсингу» или «консультантом по шлепингу-попингу»? Нет, Марина Николаевна, пишите, пожалуйста, по-русски.

Такое у Георгия Федоровича было правило: ко всем независимо от возраста и статуса обращаться только на «Вы» и по имени-отчеству. От него первокурсник на экзамене мог услышать:

– Увы, Михаил Григорьевич, Ваши знания неудовлетворительны.

Марина быстро приспособилась: писала, как хотелось самой, а потом корректировала «под Лепешинского». С каждым разом правок становилось меньше, и недавно он поручил ей цикл интервью для постоянной рубрики «Наши выпускники», дал список десятка нужных людей и круг вопросов.

– Скоро вступительные экзамены, абитуриентам полезно узнать, какие выдающиеся люди учились у нас.

За две недели Марине удалось сделать пять интервью. Но были и казусы.

– Представляешь, Маша, еле дозвонилась до этого бизнесмена, а он мне говорит: «Конечно, помню студенческие годы, и Георгия Федоровича не забыл, передайте привет. Но я очень занят. Вы уж сами придумайте что-нибудь эдакое, с изюминкой, но без криминала. Все равно же никто не верит в эти интервью».

Маша смеялась и предлагала Марине налегать на свежеиспеченный кекс «с изюминкой и без криминала».

Марина хотела после ужина привести в порядок сегодняшние записи, но только присела к столу, заметила, что Маша вышла из кухни с пачкой чая и засунула ее в карман куртки.

Ты куда-то собираешься?

К Галине Леонидовне.

Сегодня же не четверг.

– Я и вчера заходила, у нее чай кончился, забегу на минутку, занесу.

Маша каждую неделю навещала свою бывшую «классную даму» Галину Леонидовну Кострикову – учительницу литературы и режиссера школьного театра. На пенсию она пошла в 65 лет, когда склероз стал ей мешать заниматься любимым делом. Машин класс был последним выпуском Галины Леонидовны, они все поклялись собираться у нее в первый четверг месяца, придумали даже название «костер по четвергам», как у любимого ею Леонида Жуховицкого. Сначала приходили многие, но за два года поразбежались, особенно, – после микроинсульта, когда Галина Леонидовна стала все забывать, даже не могла одна выходить из дома. Можно было подумать, что провалы в памяти начались не только у нее, но и у молодых. Зато Маша и Таня Колокольникова (но та вообще жила в том же доме) взяли за правило навещать ее каждую неделю.

Марина тоже иногда забегала к старушке из благодарности за ее замечательные уроки, за привитую не просто грамотность, но любовь к языку, хотя просиживать в гостях часами, как Маша, она не могла. Ей не хватало Машиного терпения выслушивать несколько раз одно и то же.

Но сейчас острое чувство тревоги кольнуло Марину, и она выпалила:

– Давай, я лучше схожу, а то я ее совсем забросила, – и, не давая Маше времени на размышление, кинулась обуваться.

Маша возразила:

– У тебя же куртка мокрая.

– Возьму твою. А ты дома побудь, вдруг кто позвонит, – с намеком на Князя.

Набросила куртку, сунула руку в карман, проверяя ключи, и поскорей захлопнула дверь квартиры, словно Маша могла за ней погнаться и вернуть. Уже закрывая железную дверь тамбура, подумала: «Что я опять задергалась? Здесь только двор перейти, да за угол завернуть».

5