Помоги проекту - поделись книгой:
Пролог
Новый год.
Снег. Мороз. Прохожие спят в сугробах, увлекшиеся репетицией торжества. Бродячие собаки шарахались от шумных компаний. Мусор. Гам. Разве что фейерверков не хватало и украшательств на улицах. В остальном также, как и в начале XXI века. А в чем-то даже интереснее. Во всяком случае в Москве, где из-за реагентов и общего изменения климата новогодний снег еще не стал редкостью…
Иосиф Виссарионович сидел в кресле, курил и с улыбкой наблюдал за домашней суетой. Супруга хлопотала, но не сильно расторопно. Кухня и стол никогда не были ее сильной стороной. Но слуг, точнее домработниц, как их в это время называли, она понукала, в немалой степени мешая.
Сыновья весело бегали. Что-то кричали.
Совсем молоденькая дочка спала в комнатке, под присмотром нянечки.
Гости болтали о всяком.
Елки не было. Петровскую традицию рождественских елей еще не перенесли на Новый год. И все еще отчаянно с ними боролись, как с пережитками старины[1].
А вот стол, заставленный яствами, присутствовал. Да с поистине кавказским размахом. И люди потихоньку «прогревались» перед торжеством. Иосиф очень любил наблюдать за пьяными. Ведь что у пьяного на языке — то у трезвого на уме. И выявлять таким образом врагов с заговорщиками очень просто.
Вот и сейчас — наблюдал.
Преимущественно молча, лишь изредка вставляя фразу, шутку, или тост. Сам он пил очень ограниченно. Скорее даже пригублял, чем пил. Но тосты произносил большие, красивые и долгие. Внимательно всматриваясь в людей. И фиксируя их реакцию. Все более и более пьяную, так как хоть сам и пил едва-едва, но другим такое не прощал. Воспринимая, как неуважение.
Но вот, случайно оброненная фраза заставила его отвлечься.
Фрунзе…
Этот человек за минувший год сломал ему всю стратегию. А ведь все так хорошо складывалось… Михаил Васильевич даже почти что умер. Уже и смерть клиническую констатировали…
Если бы не произошло «этого чуда», то можно было бы пустить слухи о том, что это люди Троцкого его «зарезали» на операционном столе. И на волне этого общественного негодования утвердить Ворошилова на пост наркома. Ну а дальше шел черед Дзержинского. Он был уже на последнем издыхании и довести его до сердечного срыва не составляло трудов. Умрет сам? Хорошо. Нет? Всегда можно «вылечить». Да, главой ОГПУ стал бы Менжинский. Но он был уже в целом недееспособен, так что вся реальная власть сосредоточилась бы у Ягоды. Так или иначе, но он рассчитывал за минувший год получить контроль за этими двумя силовыми ведомствами.
Зачем все это?
Партийное большинство давало формальную власть, позволяющую принимать разного рода решения. Силовые же наркоматы давали власть реальную, фактическую. Ведь великие дела делаются, как некогда справедливо заметил Бисмарк, не постановлением большинства, а железом и кровью. В чем Иосиф Виссарионович уже успел убедиться во время революции и за годы Гражданской войны…
— Папа, папа! — с веселым криком к Сталину подбежал маленький сын. — Смотри что мне подарили!
— Славно, — потрепав его за волосы, ответил отец. Благодушно кивнул супруге, что де подарок славный. И вновь погрузился в свои мысли.
Партия не была однородной никогда.
Кто-то в одну сторону тянул, кто-то в другую. И даже такой авторитет как Владимир Ильич не был для Сталина безусловным «путеводителем в будущее». И не только для него. Да, во многом генеральный секретарь с ним соглашался. И в кое-чем даже заходил дальше, из-за чего они ругались.
Например, знаменитый прецедент «матрешек», когда Иосиф пытался протолкнуть куда более радикальный вариант «национального самоопределения». Предлагая каждому самому малому народу или даже отдельной его ветви автономию того или иного типа. Что порождало несколько уровней автономий в автономиях — те самые «матрешки», за которые его критиковал Ленин. Дескать, увлекся.
Но имелись между ними и системны разногласия. Тот же, НЭП. Сталин изначально не видел смысла в этом заигрыванием с буржуазией и стоял за создание «социалистической экономики» без всяких переходных вариантов. Сразу. Впрочем, ему хватало ума действовать осторожно. Сильным оратором он не был никогда, и не мог в публичном поле обыграть Владимира Ильича и его сторонников. Те умели и выступать, и убеждать, склоняя умы в нужное русло. Не все умы, но большинство, в том числе и потому, что номинально «коммунистическая» партия была на деле сборной солянкой из разных «левых» течений. Поэтому Иосиф Виссарионович пошел к власти и доминированию иным, аппаратным путем… И тут на сцену вышел Фрунзе. Новый, словно бы обновленный после клинической смерти. Сломавший ему всю партию.
Сталин хмыкнул.
Борьба за власть вышла на новый поворот.
Зиновьев преставился, а Троцкий оказался критически ослабленным. Это хорошо. Просто замечательно. Однако Ягода был в бегах, а Дзержинский не только жив, но и в явной смычке с Фрунзе. Сам же Михаил Васильевич стал новым центром сил. Центром правого уклона, как про себя его окрестил Сталин. Социал-демократического. И этот центр стремительно набирал вес. Настолько быстро, что уже сейчас Иосиф был не уверен, что сможет в открытом противостоянии с ним справиться. Даже если протолкнет через ЦК или даже съезд какое-то решение, выбивающее из-под него почву.
Пятьдесят на пятьдесят.
Такая лобовая попытка могла закончиться вооруженным «решением проблемы». Особенно сейчас, когда у Фрунзе появилась группа верных и лично преданных бойцов. Этаких «латышских стрелков», нового разлива. А ведь в годы Гражданской злые языки болтали, будто бы Советская власть держится на еврейских мозгах, латышских стрелках и русских дураках. Шутка, конечно. Но в любой шутке была лишь доля шутки…
Сталин отчетливо уловил опасность ситуации. Хотя и не сразу. Фрунзе оказался весьма недюжинным оратором и актером. Настолько сильным, что даже его поначалу ввел в заблуждение. Выиграл время. А потом стало уже поздно. И теперь каждый день работал на него — на Фрунзе, позволяя все сильнее укреплять свои позиции. А ведь еще был Дзержинский, в решительности которого Иосиф не сомневался ни на мгновение. Этот человек мог убить любого, если бы посчитал его «изменником революции». В том понимании, которое он сам в этот вопрос вкладывал…
Сталин еще раз попытался пыхнуть трубкой, но табак прогорел. И он принялся ее прочищать. Несколько более нервно, чем обычно. Потому что его терзали смутные сомнения относительно гибели Зиновьева и бегства Ягоды. И лично он подозревал в этом деле Фрунзе и Дзержинского, хотя и не имел никаких, даже косвенных доказательств.
Слишком уж они выигрывали от этих событий.
Слишком уж он от них проигрывал.
Совпадение? Вряд ли.
Хотя иногда, грешным делом, он даже помышлял о высших силах, которые стали слишком явно вмешиваться. Начиная с, без всякого сомнения, чудесного выживания наркома. Скорее даже воскрешения. Он был уже много лет как атеист, но волей-неволей прошлое давало о себе знать. И такие мысли нет-нет да залетали в его голову, немало нервируя и чего уж стеснятся — пугая. Ведь одно дело бодаться с попами, и совсем другое — с Богом… который, вдруг, мог оказаться не сказкой для дураков. Тут любой испугается. Слишком уж неравные силы.
Иосиф гнал от себя эти дурные мысли.
И пытаясь «утонуть» в делах, в рутине, забивая голову чем угодно, лишь бы не таким вот «душеспасительными» рассуждениями. И лихорадочно пытаясь что-то предпринять. Не только в рамках борьбы за власть, но и для самоуспокоения. Чтобы убедить себя в отсутствии какой-либо мистики и вмешательства «высших сил» в это дело.
Как разбить этот «дуэт» из Дзержинского и Фрунзе? Он видел только один выход — через поддержку внутренней борьбы в РККА. Там ведь хватало недовольных реформами Фрунзе и тем, какие роли он им отвел в новой армии. Прежде всего Тухачевский. Амбициозный и мрачный, с запредельным самомнением. Он почти всегда пытался оппонировать наркому. И постепенно выкристаллизовывался как новый центр силы. А рядом с ним Якир, Егоров, Путна и другие. И Иосиф только в них видел шанс — подвинуть слишком быстро набиравшего вес Фрунзе. Физически. А потом и их «подчистить», как виновников заговора. Самостоятельные фигуры в армии его слишком пугали. Ей должен был командовать верный дурак, окруженный подобными ему деятелями, чтобы свести вероятность военного переворота к нулю…
В этот момент Надежда Аллилуева громко засмеялась, реагируя на какую-то шутку. Ее поддержали. И Сталин, выпавший из размышлений, также отозвался улыбкой.
Наступал новый год.
Новый, сложный, интересный год.
И Иосиф смотрел на него с немалым оптимизмом. В конце концов, шансы у него пока еще оставались. И весьма немалые. Тем более, что Фрунзе осторожничал. Играя партию «своего человека». Зря. Он бы на его месте давно уже «решил вопрос» кардинальным образом. В таких делах медлить нельзя…
[1] 28 декабря 1935 года в газете «Правда» была опубликована статья Павла Петровича Постышева о праздновании Нового года вместо Рождества и официальным признании Новогодней елки, которая ранее была запрещена как «поповский пережиток».
Часть 1. Глава 1 // Надо, Федя, надо!
Фаина Раневская
Глава 1
Михаил Васильевич подошел к подъезду. И замер, пропуская вперед бойца охраны.
Процедура была отработана.
Один боец проходил внутрь и осматривал ближайший пролет. Остальные прикрывали наркома с вероятных направлений нападения. Чтобы, например, из окна не накрыл никто.
— Чисто. — Донеслось из подъезда.
И Фрунзе вошел.
Еще один боец нырнул вперед и устремился вверх, для общего досмотра лестницы. Второй держался рядом с наркомом. Третий зашел следом и двигался чуть позади. На всякий случай.
Так до квартиры и добрались.
Цирк?
Может быть.
Но Фрунзе очень устал от слишком частых покушений на его особу и многое сделал для предотвращения этих неприятных эпизодов. Все-таки он у себя один. И если в нем «просверлят» лишнюю дырочку можно будет и не залатать.
За это над ним немного подтрунивали коллеги в наркомате. Но не сильно. В конце концов — три покушения менее чем за год — серьезный аргумент для такой вот паранойи.
Замок щелкнул.
И Михаил Васильевич вошел в прихожую.
Его молодая супруга, заприметив машину в окно, уже ждала. И даже немного гримасничала, надев фуражку мужа и взяв «под козырек» с шутливой улыбкой.
Ей оказалась Любовь Петровна, бывшая в девичестве Орловой. Он ее заприметил во время посещения спектакля «Карменсита и солдат», что шел в музыкальном театре Немировича-Данченко. Она там была одной из хористок. Нарком не мог жить в режиме дом-работа и хотел как-то отвлечься. По злачным заведениям, где гулял свет нэпманов, уголовников и партийцев он не ходил, не желая пачкаться. «Бухать» тоже позволить себе не мог, в силу необходимости много работать. Вот и приходилось посещать театры, балеты и, прости господи, даже оперу, которую в прошлой жизни он не переносил на дух.
Обычно ему было довольно скучно во время таких визитов. Поэтому он разглядывал лица выступающих или обдумывал какие-то вопросы. Так он и зацепился взглядом за одну из хористок. Лицо ее ему показалось знакомым.
Выступление шло своим чередом, а он рассматривал девушку и пытался вспомнить — кто же это такая. Пока, наконец, его не осенило. Орлова! Просто в эти годы Любовь Петровна еще не красилась в блондинку, из-за чего казалась совсем другим человеком, да и лицо было несколько иным. И он не только узнал девушку, но биографию ее отрывочно вспомнил — в своей время ознакомился из любопытства. Яркая же фигура.
Несколько минут раздумий.
И он принял решение — действовать. В тот же день. Сразу. Не откладывая в долгий ящик. Так что, когда спектакль завершился он подошел к сотруднице театра и попросил познакомить с «очень привлекательной хористкой».
Собеседница его поняла «правильно» и войдя в положение проводила к женской гримерке и даже вызвала Любу. Дескать, иди, там с тобой хотят пообщаться. Ну а что? Театр и во времена былые, царские, исправно поставлял любовниц для всякого высокопоставленных и влиятельных людей.
Впрочем, такая покладистость сотрудников не «пролилась» на саму Орлову. Она его видимо не узнала, так как Фрунзе посещал культурные заведения, одеваясь в гражданскую одежду, чтобы не смущать остальных посетителей. Поэтому, если не знать его в лицо, выглядел как просто хорошо одетый мужчина средних лет, подтянутый и явно следящий за собой. Однако этого оказалось для девушки недостаточно.
— Михаил Васильевич, боюсь, что вас ввели в заблуждение. Я — артистка. И я не оказываю никаких дополнительных услуг. — довольно холодно отреагировала она на настойчивое приглашение совместно провести вечер.
— Вы имеете в виду проституцию?
— Да, я имею в виду проституцию.
— Любовь Петровна к чему такие мысли? Я разве похож на тех слащавых ловеласов, что впустую кружат барышням головы? К тому же врачи мне строго — настрого запретили проституток.
— Вот как? — наиграно улыбнулась Орлова, которую стал забавлять разговор. — И что же они вам прописали?
— Жену. Только жену. Оттого и безутешен.
— Какие у вас старомодные врачи. — невольно усмехнулась она, смягчаясь.
— Что есть, то есть, — виновато пожал плечами Фрунзе. — А что до вас, любезная Любовь Петровна, я прошу дать мне шанс. Мне подсказали, что на сегодня вы уже свободны. Поедемте куда-нибудь в тихое, уютное местечко. Выпьем чайку. Пообщаемся. Возле театра стоит мой служебный автомобиль.
— Я не сажусь в автомобили с незнакомыми людьми.
— Отчего же незнакомыми? Мы уже познакомились и знаем друг друга целую вечность. — Фрунзе глянул на часы. — Целых семь минут с небольшим.
— Михали Васильевич, не юродствуйте, вы ведь прекрасно поняли, что я имела в виду, — скривилась Любовь, но уже не холодно или раздраженно, а вполне шутливо и даже игриво.
— Тогда мы можем пройтись пешком. Куда вы хотите? Выпить кофе? Чая? Или может в какой-то ресторан?
— Вы очень настойчивы.
— Вы очень красивы.
— Хорошо. Я подумаю. — мягко улыбнулась она, скорее из вежливости. И не прощаясь вернулась в гримерку. Прикрыла дверь. И напряженно уставившись на сотрудницу, что ее выманила в коридор, поинтересовалась: — И кто это такой?
— Ты дура? — с жалостью в голосе спросила ее визави. — Разве не узнала?
— Нет.
— Ох и девицы пошли. — картинно покачала она головой. — В наши дни таких людей всех в лицо знали. Это, милочка, народный комиссар по военным и морским делам товарищ Фрунзе.
— Кто?! — ошалело переспросила Орлова.
— Товарищ Фрунзе. Ты про него должна была слышать. У него еще по прошлой осени жену застрелили, оставив с двумя маленькими детьми на руках. Когда он сам лежал в больнице.
— А что с ним было? — поинтересовался кто-то.
— Говорят, язва…
— Это на него у Сокольников засаду делали разбойники? — спросил другой голос.
— На него. Но лихой нарком оказался им не по зубам. Всех их перестрелял, а последнего, раненным, приволок в ОГПУ. Потом еще у квартиры его пытались застрелить. Так же — безрезультатно.
— Да, — кивнула одна из актрис. — Про него уже шутки всякие ходят на эту тему. Не слышали?
— Слышал… слышали… — отмахнулась Орлова.
И завертелось.
Девочки любили судачить да сплетничать. Так что Любовь Петровна очень быстро получила весь пакет необходимой ей информации.
В отличие от других актриса, этой особе расчетливости было не занимать. В оригинальной истории она примерно по такому же сценарию встретила сотрудника управления Наркомата земледелия Андрея Берзина. И не раздумывая в самые сжатые сроки вышла за него замуж, даже несмотря на сильную разницу в возрасте.
Почему?
Поделиться книгой: