Людовик XV и его двор. Часть вторая

X

Король намерен отправиться в армию. — Морепа, Ришелье и г-жа де Шатору побуждают его к этому. — Отъезд короля. — Его свита. — Госпожа де Шатору остается в Париже. — Госпожа д'Этьоль. — Этапы пути короля. — Отъезд г-жи де Шатору и г-жи де Лораге. — Их присутствие вредит осаде Ипра. — Они едут в Дюнкерк. — Принц Карл Лотарингский переправляется через Рейн. — Король в Меце. — Господин де Ла Сюз, главный квартирмейстер двора. — Болезнь короля. — Герцог де Ришелье. — Три партии. — Печаль народа. — Отец Перюссо, духовник короля. — Бюллетень болезни Людовика XV. — Граф де Клермон. — Герцог де Ришелье и Людовик XV. — Епископ Суассонский. — Ла Пейрони. — Господин де Шансене. — Герцог Буйонский. — Триумф врагов герцогини. — Она удалена, равно как и ее сестра. — Королева. — Господин де Шатийон. — Дофин. — Опала г-на де Шатийона.

Две причины подталкивали короля к решению встать во главе своей армии:

во-первых, интрига г-на де Морепа, желавшего разлучить короля с его фавориткой;

во-вторых, интрига г-на де Ришелье, желавшего сражаться на глазах у короля.

Что же касается г-жи де Шатору, располагавшей обещанием герцога де Ришелье тем или иным путем добиться для нее возможности присоединиться к королю, когда он будет в походе, то она тоже подталкивала Людовика XV к решению взять на себя командование войсками.

Четыре армии были приведены в состояние полной боевой готовности: одна в Провансе, две во Фландрии и одна на Рейне.

Первой армией командовал принц де Конти;

второй — маршал де Ноайль;

третьей — маршал Мориц Саксонский;

четвертой — маршал де Куаньи.

Незадолго до этого, 22 февраля 1744 года, наш флот, находившийся под командованием адмирала Кура, разгромил английский флот в сражении у Тулона.

Это стало прекрасным началом кампании, тем более, что у нас было двадцать семь судов, а у англичан сорок.

Второго мая король вместе с королевой ужинал за парадным столом. В течение всего ужина никто не заводил речь о поездке короля. По окончании ужина Людовик отправился в покои королевы и беседовал с ней о совершенно посторонних делах.

Затем, выйдя от нее, он отдал распоряжения, касавшиеся его отхода ко сну.

И действительно, он вошел в свою спальню, как если бы намеревался лечь в постель, но на самом деле лишь переоделся, нежно обнял дофина, написал несколько строк дофине и оставил короткую записку королеве, извещая ее, что большие издержки, которые повлечет за собой его поездка, вынуждают его оставить ее величество в Париже; затем он отослал г-жу де Шатору и г-жу де Лораге в Плезанс, загородный дом Пари-Дюверне, взял с собой отца Перюссо, своего духовника, отправился на галерею часовни, чтобы помолиться, а потом сел в карету вместе с главным шталмейстером, герцогом д'Айеном и г-ном де Мёзом. Епископ Суассонский, его капеллан, и маркиз де Верней, кабинет-секретарь, следовали за ним в другой карете. Господин де Морепа, со своей стороны, отбыл в Прованс, где ему предстояло посетить наши порты, а кардинал де Тансен отправился в Лион; наконец, Орри, Сен-Флорантен и канцлер остались в Париже, чтобы заниматься государственными делами.

Отъезд король состоялся 3 мая 1744 года.

Госпожа де Шатору, при всей своей уверенности в том, что вскоре ей удастся присоединиться к королю, с определенным беспокойством наблюдала за его отъездом. В ее присутствии уже несколько раз произносили имя, звучание которого вызывало у нее нехорошее предчувствие и омрачало ее любовные отношения с королем, начавшиеся совсем недавно.

Речь идет о г-же д'Этьоль, которой впоследствии суждено было играть столь важную роль под именем маркизы де Помпадур.

Ходили слухи, что г-жа д’Этьоль влюблена в короля. Несколько раз она показывалась в Сенарском лесу во время королевской охоты, и при этом наряд ее был столь блистательным, столь легким и столь кокетливым, что на приятельских ужинах в те дни только о ней и говорили.

Однажды герцогиня де Шеврёз имела неосторожность произнести в присутствии короля имя малышки д'Этьоль, и г-жа де Шатору так отдавила ей ногу, что бедняжка упала в обморок.

На другой день г-жа де Шатору нанесла визит герцогине де Шеврёз, слегшей от этого повреждения в постель, и сказала ей:

— Разве вы не знаете, что все теперь стараются свести короля с госпожой д'Этьоль и дело только за тем, что у друзей госпожи д'Этьоль и моих врагов нет для этого возможностей?

Этот страх г-жи де Шатору был напрямую связан с той настойчивостью, с какой она уговаривала короля взять на себя командование армией.

Двенадцатого мая король прибыл в Лилль. Пятнадцатого мая он устроил смотр войскам в Сизуэнском лагере.

Семнадцатого мая он начал осаду Менена.

Седьмого июня король победителем вступил в Менен.

Восьмого июня, ночью, г-жа де Шатору и г-жа де Лораге выехали из замка Плезанс и отправились по дороге к Лиллю.

Семнадцатого июня король приступил к осаде Ипра. В этот промежуток времени г-жа де Шатору и г-жа де Лораге прибыли в армию, где их присутствие произвело самое дурное впечатление, так что после захвата Ипра король должен был во что бы то ни стало отправить обеих дам в Дюнкерк. Солдаты называли их не иначе как шлюхами и распевали под окнами у них и на их пути, даже в присутствии короля, самые оскорбительные песни.

В Дюнкерке, где Людовик XV снова встретился с обеими сестрами, ему стало известно, что 13 июля принц Карл Лотарингский переправился через Рейн; и тогда король принял решение лично оказать помощь Эльзасу. Госпожа де Шатору и г-жа де Лораге последовали туда за ним, и в продолжение всей дороги граф де Ла Сюз, главный квартирмейстер двора, заботился о том, чтобы в тех жилищах, где останавливался на ночь король, было устроено сообщение между его покоями и покоями герцогини.

Король должен был остановиться в Меце. В Меце, как и в других городах, следовало позаботиться о поиске подобного жилища, в котором нуждались король и его любовница. Покои для фаворитки были приготовлены в аббатстве Сент-Арну, помещения которого епископ Марсельский, будучи его настоятелем, отдавал внаем первому президенту, уступившему это жилище г-же де Шатору. Но, поскольку г-жа де Шатору оказалась там чересчур далеко от его величества, была устроена галерея, которая вела из аббатства в покои короля. Предлог для этого состоял в желании короля иметь крытый переход из покоев в церковь; однако народ не принял этого довода, и то, что были перегорожены и отняты у городского движения четыре улицы, обитатели города сочли весьма постыдным примером, показанным королем своим возлюбленным и верным подданным из провинции.

Между тем со времени своего отъезда из Парижа король испытывал сильную усталость. На другой день после прибытия в Мец он почувствовал недомогание. Вечером 8 августа у него началась головная боль. Ему тотчас пустили кровь, а на другой день дали слабительное; однако в тот же день Кассера, врач из Меца, сочтя болезнь чрезвычайно серьезной, заявил, что он не ручается за жизнь короля, если только ему не будет обеспечен надлежащий уход и, главное, если он не будет пользоваться полным покоем.

С этого часа, по приказу герцога де Ришелье, все двери в покои короля были заперты и ему прислуживали только самые преданные слуги, а также герцог де Ришелье, г-жа де Шатору и г-жа де Лораге.

Тем временем вокруг короля немедленно сложились три партии:

партия министров,

партия принцев,

партия фаворитов и фавориток.

Главой партии министров, имевшей те же интересы, что и партия принцев, был г-н де Морепа. Партия принцев состояла из герцогов Шартрского, Буйонского, Ларошфуко и Вильруа, г-на Фиц-Джеймса, епископа Суассонского, главного капеллана, и отца Перюссо, иезуита, духовника его величества.

Третью партию составляли две любовницы короля, герцог де Ришелье, Мёз, адъютанты и камердинеры.

Партия принцев, примкнув к г-ну де Морепа, была настроена во что бы то ни стало проникнуть к королю и, воспользовавшись болезнью Людовика XV и ослаблением, которое она, естественно, должна была произвести в его рассудке, добиться изгнания г-жи де Шатору и г-жи де Лораге.

Однако г-жа де Лораге, г-жа де Шатору и герцог де Ришелье решили стойко держаться в спальне короля, подобно тому как гарнизон осажденной крепости стойко держится в ней до последнего мгновения.

И действительно, г-жа де Шатору знала о том, что между принцами, епископом Меца и главным капелланом, г-ном Фиц-Джеймсом, достигнута договоренность и что отпущение грехов может быть дано королю лишь при условии, что она будет изгнана.

Как видно, для всех этих сановников, принцев, министров, царедворцев, фаворитов и фавориток вопрос о жизни или смерти короля был всего лишь второстепенным вопросом; главным и единственным вопросом для них был следующий: останется г-жа де Шатору фавориткой или не останется?

Один лишь народ, всегда добрый, преданный и великодушный, тревожился из-за самой болезни и молил Господа сохранить королю жизнь.

У фавориток оставалось только одно средство: вступить, если это возможно, в прямые переговоры с отцом Перюссо, духовником короля, и устроить так, чтобы августейшего больного исповедовал и причастил не епископ Суассонский, а постоянный духовник короля; это могло решить все проблемы.

Поэтому для отца Перюссо было сделано исключение: его впустили в покои короля и провели в небольшой кабинет, где его ожидала г-жа де Шатору.

Понимая, что в этих обстоятельствах нельзя терять время, г-жа де Шатору поставила вопрос ребром:

— Святой отец, ответьте мне откровенно! В случае, если король пожелает исповедоваться и причаститься, буду ли я вынуждена удалиться от него?

Иезуит попытался уклониться от ответа.

— Но, сударыня, — произнес он, — король, возможно, не будет исповедоваться.

— Будет, — ответила герцогиня, — ибо он религиозен, как и я, и потому я первая стану призывать его исповедоваться, чтобы подать добрый пример. Я не желаю брать на себя ответственность за то, что он этого не сделает; но речь идет о том, чтобы избежать скандала: так скажите мне, буду я удалена от короля?

На этот вопрос иезуит не дал ответа, ограничившись движением бровей, плеч и ладоней.

— Подумайте же и ответьте мне, — продолжала герцогиня. — Ведь все, чего я желаю, это тайно уехать; я хочу избежать открытого скандала, понимаете? Скандала, который для короля будет еще страшнее, чем для меня.

Наконец, припертый к стенке, отец Перюссо решился ответить:

— Сударыня, мне не позволено заранее принимать исповедь у больного; я не знаю, каково состояние здоровья короля; образ моих действий зависит от его признаний; что же касается меня, то я не имею никаких дурных мыслей по поводу ваших отношений с королем.

— Если этим вы желаете сказать мне, что считаете мои отношения с королем безгрешными, то я не колеблясь отвечу вам, что вы ошибаетесь, святой отец, — промолвила герцогиня. — И если вам нужны признания, то я признаюсь вам, что мы грешили, используя для этого каждую возможность, делая это постоянно, преднамеренно и с удовольствием. Так что, выходит, случай достаточно серьезный для того, чтобы умирающий Людовик Пятнадцатый отослал меня от себя, но скажите, нельзя ли в этих обстоятельствах сделать какое-нибудь исключение для короля?

Отец Перюссо оказался в тяжелейшем положении.

Дело в том, что партия министров вместе с партией принцев твердо решила, что г-жа де Шатору будет удалена от двора, если королю придется исповедоваться; но если этого не произойдет и король выздоровеет без исповеди, то г-жа де Шатору останется официальной фавориткой, и тогда удален от двора будет отец Перюссо; его величество возьмет себе другого духовника — какого-нибудь францисканца, театинца или, возможно, августинца, что станет великой печалью для общества Иисуса, которое таким образом утратит право руководить совестью короля.

Так что отец Перюссо ничего не ответил, стараясь выиграть время.

И тогда в разговор вмешался герцог де Ришелье.

— Ах, отец Перюссо! — промолвил он. — Будьте немного полюбезнее с дамами. Сию же минуту окажите милость госпоже де Шатору, сделав так, что она будет без скандала удалена от двора; вы же видите, что ваши отговорки приводят нас в отчаяние.

Однако чем больше напирали на отца Перюссо, тем молчаливее он становился.

— Ну хорошо, — продолжал герцог насмешливым тоном и с повадками, присущими только ему, — я вижу, преподобный отец, что вы мало чувствительны к женской красоте. В таком случае, — добавил он, бросаясь ему на шею и обнимая его, — сделайте для меня, всегда любившего иезуитов, то, что самые учтивые отцы Церкви нередко позволяли духовникам королей делать в подобных обстоятельствах.

Но отец Перюссо оставался непоколебим.

Тогда г-жа де Шатору приблизилась к нему и, погладив его по щеке своей очаровательной ручкой, самым нежным и самым ласковым голосом сказала ему:

— Отец Перюссо, клянусь вам, что если вы хотите избежать огласки, то я удалюсь из спальни короля во время его болезни и если и вернусь когда-нибудь ко двору, то лишь как друг короля, но не как его любовница; более того, я стану прилежной христианкой, и вы будьте моим духовником.

Предложение было более чем заманчивым, однако его оказалось недостаточно для того, чтобы соблазнить отца Перюссо, упорствовавшего в своем желании держать фаворита и фаворитку в сомнениях.

Принцы и министры ожидали развязки с не меньшим беспокойством, чем г-жа де Шатору и герцог де Ришелье.

В самом деле, если король умрет, то набожный двор дофина и королевы одержит полную победу; фаворитка будет изгнана, фаворит окажется в опале, и в течение десяти лет при дворе не будет слышно ни о фаворитах, ни о фаворитках.

Но если король возвратится к жизни, не принеся исповеди, то герцог де Ришелье и г-жа де Шатору станут еще более могущественными, чем прежде.

Поэтому на собрании принцев было постановлено нанести решающий удар. Граф де Клермон заявил, что, какое бы сопротивление ему ни оказали, он проникнет к королю.

Чтобы понять всю силу положения герцога де Ришелье, надо знать, что он был первым дворянином королевских покоев, а привилегия первого дворянина королевских покоев состояла в том, что он был полновластным хозяином в спальне короля и мог по своей воле не впускать в нее любого, кто бы тот ни был.

Этой привилегией он пользовался с начала болезни короля.

Итак, 12 августа граф де Клермон явился к дверям королевских покоев. Вот как, согласно ежедневным бюллетеням, развивалась к этому дню болезнь короля.

8 августа — король испытывает недомогание, вызванное задержкой стула. В этот же день ему сделано кровопускание.

9-го — дано слабительное.

10-го — в три часа утра пущена кровь из ноги; вечером самочувствие достаточно хорошее.

11-го — дано слабительное; вечером пущена кровь из ноги.

12-го — чувствует себя лучше, спокойнее, головная боль почти прекратилась; к вечеру очень возбужден.[1]

Так что граф де Клермон явился к дверям королевских покоев как раз в тот момент, когда король почувствовал себя лучше и стал спокойнее.

Герцог де Ришелье, как обычно, не хотел его впускать, но граф ударом кулака распахнул двустворчатую дверь. Настаивая на своем, Ришелье вознамерился преградить ему путь, однако граф де Клермон, отстранив его рукой, промолвил:

— С каких это пор лакей возомнил, что он имеет право препятствовать принцам крови видеться с королем Франции?

Затем, подойдя к королю, лежавшему в постели, он продолжал:

— Государь, я не могу поверить, что ваше величество имеет намерение лишить принцев вашей крови удовольствия лично узнавать о состоянии вашего здоровья. Мы не хотим, чтобы наше присутствие было вам в тягость, однако мы желаем, по причине нашей любви к вам, иметь возможность входить к вам на несколько минут, и, дабы доказать вам, государь, что у нас нет никаких иных помыслов, я удаляюсь.

И он в самом деле собрался выйти из комнаты, как вдруг король, протянув к нему руку, произнес:

— Нет, Клермон, останься.

То был первый успех. Вслед за этим с королем завели разговор о том, чтобы отслужить в его комнате мессу. Король ответил, что это доставит ему удовольствие, после чего в комнату впустили епископа Суассонского.

Удалившись в кабинет, г-жа де Шатору и Ришелье наблюдали оттуда, как враг шаг за шагом укрепляет свои позиции.

Епископ Суассонский приблизился к постели короля и отважился произнести страшное слово исповедь.

— О нет, — ответил король, — еще не время.

Епископ начал настаивать.

— Нет, нет, — возразил король. — Я не могу исповедоваться теперь: у меня слишком сильно болит голова, а мне так много всего нужно вспомнить и сказать.

— Но ведь, — продолжал настаивать епископ, — ваше величество может начать исповедь сегодня, а закончить ее завтра.

Король покачал головой в знак отрицания. Епископ Суассонский понял, что в этот день он добился от больного всего, чего от него можно было добиться, и удалился.

Когда вслед за ним удалился и граф де Клермон, в комнату вошла г-жа де Шатору и, желая уничтожить то влияние, какое только что приобрели над королем принцы, начала расточать ему свои обычные ласки.

Однако он мягко оттолкнул ее от себя.