Охота на тень

Нет, новой начальнице Бьёрна точно не позавидуешь.

Открылась входная дверь, и в прихожую вошла Май, ведя за ручку Эрика.

Бритт-Мари приветственно помахала Май рукой, поспешила к ним и присела на корточки перед Эриком.

— Здравствуй, мой хороший! Поцелуешь мамочку?

Эрик потянулся вперед и запечатлел мокрый чмок прямо на её губах.

— Пойдем гуять в пайк! — проговорил он, указывая пальчиком на дверь.

— Нет, сейчас мы будем готовить ужин, — сказала Бритт-Мари, и потрепала сына по голове.

— Нееееть!

Личико Эрика сморщилось, как изюмина, и он пронзительно закричал. Май взяла его за плечи и встряхнула.

— А ну, живо снимай обувь!

На Май было плотное голубое платье-рубашка из хлопка. Короткие седые волосы уложены в идеальные завитки по моде пятидесятых, тело благоухало мылом и фиалками.

— Поцелуй мамочку ещё разок! — воскликнула Бритт-Мари, протягивая к сыну руки.

— О боже мой, — закатила глаза Май. — Ты слишком над ним кудахчешь.

— С утра у него был жар, — отозвалась Бритт-Мари, пропустив мимо ушей комментарий свекрови. — Как у вас прошёл день?

— Жар?

Май удивлённо наморщила лоб.

— Более здорового мальчика ещё нужно поискать.

Затем взгляд Май упал на Бьёрна, лежавшего на диване.

— Вставай сейчас же, лентяй, — проворчала Май. — Что за мода валяться на диване и глушить пиво в будний день?

— Да, мама, — вскакивая на ноги, согласился Бьёрн, потому что уважал свою мать. Бритт-Мари подозревала, что на самом деле Бьёрн её просто побаивался. Обычно он принимал все возможные меры, чтобы мать даже не заподозрила, что он пил пиво.

Бьёрн сноровисто сгрёб пустые банки в охапку и засунул под стол. Затем поспешил в ванную. Бритт-Мари услышала звук льющейся воды и поняла, что Бьёрн чистит зубы.

Отношения Бьёрна с Май можно было назвать сложными, это Бритт-Мари поняла достаточно скоро. И всему виной было то «ужасное лето», как называл его Бьёрн. Когда ему было пять лет, его отец заболел, и Май пришлось найти вторую работу, чтобы обеспечивать семью. На лето она отослала Бьёрна к тётушке и её мужу в Ничёпинг. Очевидно, она ничего не знала о том, что тётушка изрядно закладывала за воротник, а её муж был обыкновенным садистом, который каждый день избивал маленького Бьёрна.

В итоге, когда папа Бьёрна скончался, она забрала мальчика домой. Две недели он не мог выдавить из себя и слова, зато потом никак не мог остановиться, рассказывая матери подробности многонедельных издевательств, которые претерпел в тётушкином доме. И Май пришлось справляться с последствиями. Она оставила работу, и всё свое время посвятила Бьёрну, выживая на мизерную вдовью пенсию.

Однако вред уже был нанесен. «Ужасного лета» уже ничем было не исправить и не загладить.

Бьёрн вернулся из ванной.

— Мне нужна помощь, Бьёрн, — сказала Май. — Нужно распилить сосну, которая упала весной.

— Без проблем, — отозвался Бьёрн.

— И нарубить дров.

— Как скажешь.

Бьёрн был силён и умел делать почти всё, так что часто брал на себя тяжёлую работу в доме матери.

— И не забудь постричься, — продолжала Май. — А то ты уже выглядишь, как один из тех коммунистов, которые протестуют против Вьетнама.

— Они протестуют не против Вьетнама, мам. Они выступают против войны во Вьетнаме.

— Не придирайся к словам! — отрезала Май.

— Май, спасибо огромное за помощь, — вмешалась Бритт-Мари, которая уже поняла, какой оборот принимает беседа. — Увидимся завтра.

5

Позже, когда сумерки сменились бархатной чернотой ночи, а Эрик крепко спал, они любили друг друга. Вернее сказать, они предприняли попытку, но мысли Бьёрна были где-то далеко. Отстранившись от неё и перевернувшись на спину, он издал тяжкий вздох.

— Прости, — шепнул Бьёрн. — Прости меня.

— Ничего, — заверила его Бритт-Мари, и погладила по щеке.

— Это всё… Работа, понимаешь. Она заставляет меня нервничать. Она заставляет.

— Кто? — шёпотом спросила Бритт-Мари, глядя как Бьёрн прикуривает сигарету.

Бьёрн глубоко затянулся, и темноту озарил оранжевый огонек. Сигарета еле слышно шипела, когда огонь пожирал её табачное нутро. Эрик, спавший в своей кроватке у двери, захныкал во сне.

— Биргитта. Та тёлка. Она решила, что ей там всё теперь принадлежит.

Бритт-Мари вместо ответа чмокнула его в щеку и тоже разок затянулась.

Когда сигарета погасла, они уже лежали молча. Через какое-то время дыхание Бьёрна стало ровнее. Бритт-Мари прикрыла глаза, прислушиваясь к звукам, которые издавала её маленькая семья: тоненькому сопению Эрика и тяжким, нерегулярным вздохам Бьёрна.

Всё, чего она когда-либо желала, было здесь, в темноте. Всё, что нужно было Бритт-Мари на этом свете.

Она снова подумала о родителях.

Они тоже когда-то были её семьёй, да и сейчас были ею — она и мама. Несмотря на то, что всё было построено на лжи. Бритт-Мари не стала их меньше любить, только вот все её воспоминания обесценились. Это словно подняться ввысь над дивным садом и увидеть, что он разбит посреди помойки.

Бритт-Мари вспомнился выпускной — в тот день директор вручал ей диплом за победу в школьных соревнованиях по лёгкой атлетике. Неужели это было весной 1955 года? Мамины заплаканные глаза на счастливом лице, папина сухая рука, неловко гладившая Бритт-Мари по щеке.

— Это моя девочка! Моя!

Тётушка Агнес — мамина сестра — тоже пришла на выпускной. Она кивала и махала им руками со своего места — в актовом зале она сидела на скамье чуть поодаль.

Потом директор подошёл прямо к ним и лично поприветствовал маму с папой рукопожатием.

— Поздравляю!

Он широко улыбнулся маме, подмигнул Бритт-Мари и продолжил:

— Сегодня Бритт-Мари так похожа на свою мать!

Мама заулыбалась, папа тоже. А тётушка Агнес задумчиво кивнула.

— Конечно, — сказал папа, обнимая Бритт-Мари за плечи. — И это большая удача — было бы печально, будь она похожа на меня.

Так очевидно.

Они все знали. Ну, кроме директора, разумеется. Но вот мама, папа и тетя Агнес…

И всё равно притворялись, что в жилах Бритт-Мари на самом деле течёт их кровь.

Прошёл час, а Бритт-Мари всё еще не могла уснуть. Тогда она тихонько встала и на цыпочках вышла из спальни. Она устроилась в кухне, и достала блокнот из тайника, которым служила жестяная банка из-под печенья. Бритт-Мари открыла первую страницу и прочла заглавие, которое позавчера сама же записала.

ЭЛСИ. Стокгольм, февраль 1944

Бритт-Мари взглянула на фото Элси цвета сепии — единственное, что осталось от её матери — и задумалась, а потом поднесла ручку к бумаге.

Слово за слово складывался рассказ об Элси, о матери, с которой ей не довелось встретиться. И мама, и папа пересказывали эту историю Бритт-Мари так часто, что она знала её наизусть. А ещё Бритт-Мари специально ходила в библиотеку — искала старые газетные статьи о Болотном Убийце.

Тем не менее, Бритт-Мари пришлось кое-что сочинить. Как на самом деле выглядел тот дом на Норра Смедьегатан? И как звали констеблей, сопровождавших Элси в тот вечер?

Бритт-Мари продолжала писать, пока в глазах не защипало, а руку не свело судорогой. Тогда она отложила блокнот и оставила его на столе. Тихонько прокралась обратно в спальню и скользнула в постель, под тёплый бок мужа.

«Я это сделала», — подумала она, засыпая.

«Я начала писать!»

«Я не собираюсь участвовать ни в каких писательских конкурсах, но может быть, кто-нибудь когда-нибудь прочтёт историю Элси. Кто-то, кому это действительно будет интересно. Может быть, это будет Эрик. И к тому моменту всё уже будет записано».

Когда следующим утром проснулась Бритт-Мари, Бьёрн был уже на ногах. Он что-то насвистывал, и до Бритт-Мари доносилось радостное лопотание Эрика. Но тут она услышала ещё один голос. Тягучий хриплый голос, который был ей слишком хорошо знаком.

Бритт-Мари накинула халат, тщательно затянув пояс, и направилась в кухню.

— Здравствуй, красавица моя, — поприветствовал её Бьёрн, когда Бритт-Мари показалась на пороге кухни.

— Привет, — бросила она не глядя. Её внимание было обращено к крупному мужчине, который, развалившись, сидел на стуле напротив Бьёрна, держа в руке бутерброд с ливерной колбасой.

Судден запихал остатки бутерброда в рот и отбросил со лба жидкие светлые волосы. Потом он указал пальцем на блокнот, который в раскрытом виде валялся на столе.

— Никак писательствовать решила? — пророкотал он.

Бритт-Мари подошла к столу и решительно схватила блокнот.

— Нет.

— Довольно жуткая историйка, — не унимался Судден. Подавив отрыжку, он начал медленно подниматься.

Бритт-Мари молчала.

— Что ж, пора, наверное, мне уже домой, — заявил гость.

Он кивнул Бритт-Мари и медленно побрёл в сторону прихожей.

Бритт-Мари скрестила руки на груди и метнула в Бьёрна злобный взгляд. Тот лишь пожал плечами. Едва услышав звук захлопнувшейся двери, Бритт-Мари зашипела:

— Что, чёрт возьми, он здесь делал?

— Просто проходил мимо.

— В семь часов утра?

Бьёрн развёл руками.

— Он шёл домой.

— В такое время? Где он шлялся всю ночь?

— Почём я знаю? Я же ему не мать.

Судден — один из приятелей Бьёрна, которого Бритт-Мари на дух не выносила. Помимо того, что он был странным, если не сказать маргинальным, Судден к тому же нигде не работал, и насколько понимала Бритт-Мари, в жизни его главенствовали два интереса — глушить пиво в старом дачном домике своей матери да ещё играть на скачках.

— Сматьите! — воскликнул Эрик, держа в руках столовый нож.

На кончике ножа был наколот кусочек сыра.

— Ой, какой же ты у нас умница, — промурлыкала Бритт-Мари, направляясь к кофеварке, чтобы сделать себе чашечку кофе.

— Не могли бы мы договориться не принимать гостей до девяти утра? — так спокойно, как только могла, произнесла Бритт-Мари.

— Так ведь его никто и не приглашал.

Бритт-Мари долгим взглядом поглядела на мужа и поставила чашку на столешницу. Затем достала из холодильника яйца и ветчину.

— Надеюсь, сегодня на службе тебе выпадет работёнка повеселее перекладывания бумажек, — сказал Бьёрн, надкусывая бутерброд с сыром.

— Вне всяких сомнений, — пробормотала Бритт-Мари.

Однако, придя на службу, она обнаружила у себя на столе новую стопку документов. Эта новая стопка, как минимум, была такой же величины, как вчерашняя. Бритт-Мари опустилась на стул, ощущая, как внутри неё вновь поднимается раздражение.

В кабинет вошёл Рогер Рюбэк. Сегодня он оделся чуть свободнее, сменив пиджак на кожаную куртку длиной до талии.

Этот даларнец уже чувствовал себя здесь, на третьем этаже полицейского участка Эстертуны, как дома. «Он точно знает, что принадлежит этому месту. Ему никогда не придётся просиживать целыми днями над грудами бумаг».