Мaздaк

Она стояла перед воротами, и Авраам боялся двинуться с места, чтобы не переступить ее дорогу. Потом Белая Фарангис пошла обратно, и опять грозным туманом из старых арийских сказаний повеяло на него. Квадрат в желтой стене погасил белую тень. Подняли глаза азаты у себя на дворе, зашумели собиратели оливок, жарко, ошеломляюще запахли гигантские ктесифонские розы. Целая река их росла между высокими окнами дворца и стеной...

А ночью он снова мучительно ждал с нею воителя Сиявуша. И когда приходил Сиявуш, он горел с нею вместе, бессмысленно сжимая постороннюю руку дочки садовника...

Артак и Кабруй-хайям взяли его с собой. Персидские овальные хлебцы имелись у них, сыр, халва и яблоки, потому что голод был в Ктесифоне. И еще певец Кабруй-хайям тащил на плече здоровенный кувшин с крепким вавилонским вином, которое везут из Междуречья иудеи. Лошадей не седлали, ибо сразу за Южными воротами был храм Источника. Жрицы жили при нем, в специальном поселке...

Они голодные были, эти женщины. Как только отыскали в вечерней полутьме нужную калитку и зашли в пустую, устланную камышом комнату, появились жрицы. Они заходили неслышно и садились от порога у стены. Главная среди них приняла у Артака и молча раздала им еду. Женщины тихо и быстро ели, потом запили вином, передавая друг другу чашу. Так же неслышно ушли они. Остались лишь трое...

Пока они ели, главная жрица, знавшая диперанов, рассказывала Артаку о делах храма. Почти никто не приходит сейчас с приношением плодотворящей богине. Пятьдесят молодых и крепких жриц было здесь раньше для танцев и удовлетворения мужской необходимости. Остались лишь те, которых они видели...

Залив принесенным ими маслом громадный бронзовый факел, она зажгла его от скудно мерцавшей лампады. Буйный огонь осветил раскрашенные стены, убрал тени с женских лиц. У всех были широкой линией нарисованы брови. И подкрашенные глаза казались одинаково большими и черными. Покрывала, не в пример обычным женщинам, ограждали лишь плечи и часть груди...

Теперь все, что осталось из еды и питья, составили на коврик с расшитыми плодами. Разговаривали все громче, и женщины серебристо смеялись, взглядывая почему-то всякий раз на Авраама.

-- О, ты красивый, христианин Авраам! -- сказала ему главная жрица.

Он ощутил, как горячая кровь прилила к лицу. На него смотрели уже из-под белых покрывал на улицах. В доме Артака круглолицая сестра диперана все жалась к Аврааму, когда приходилось помогать ей таскать по лестнице на крышу персики для сушки. Сам Артак собирал с дедом плоды с веток в саду. Она говорила, что ей страшно, вскрикивала всякий раз и просила поддержать. Он осторожно придерживал ее снизу, а она валилась всей тяжестью... И на торговом подворье у дяди перебирающие коконы арамейки смеялись, звали его к себе... Потом, лежа на досках, он стискивал руки и представлял, как надо бьыо делать это с сестрой Артака. И на торговом подворье был совсем темный склад со старыми мешками...

Авраам почти не пил. Он шел сюда, взволнованньш тем, что предстояло изведать, и знал, зачем несут они с собой еду и питье. Но когда увидел утоляющих голод женщин, смутился...

А товарищи пили и тянули руки к женщинам. Вина было еще много. Главная жрица села, ровно вытянув ноги, поставила между ними треугольную арфу и заиграла. Чудный голос Кабруй-хайяма наполнил комнату. Это была песня парфянского воителя Рамина, обращенная к луноликой царице Вис. Ласковая, томительная мелодия растворяла мысли, убирала настоящее, звала к мучительному счастью.

Я от желанья изнемог, гляди;

Прижми меня к серебряной груди .

Все три женщины поднялись, взяли каждая в правую руку триконечньш светильник и в левую -- кубок с вином. Одинаково наклонившись, зажгли они от факела свои светильники, отпустили покрывала с плеч и плавно задвигались, раскачиваясь телом. Сначала только чуть наполнялось бедрами белое полотно. Потом все шире стали разводиться круги, все мятежней заходило оно толчками. Медленно, почти незаметно сползали покрывала, обнажались розовые груди с торчащими сосками, чуть видимые ребра, живот. И вот лишь на раскачивающихся кругами бедрах задержались слабые куски материи...

А бедра вырывались, вздрагивали в мучительном нетерпении, стремясь окончательно сбросить мешающую ткань. Казалось, это делалось отдельно от женщин, которые по-прежнему неподвижно держали светильники и кубки. Ровно горел их огонь, и не пролилось ни капли вина...

Оборвал на полуслове песню и протянул к одной руки Кабруй-хайям. Выпив все вино из ее кубка и единым вздохом задув светильник, он поднял ее покрывало до плеч и повел в темнеющую нишу. Артак сделал то же с другой. Таких ниш в стенах было несколько: глубоких, обособленных...

Она все танцевала перед ним, не опуская рук. Широкие розоватые бедра с треугольной тенью посредине призывно колебались на уровне его глаз. А он смотрел ей в лицо, на которое падал ровный свет от правой ее руки с тремя огнями. И не мог уже оторвать взгляда от рта ее с горестными, плохо замазанными морщинками по краям, которым только что женщина ела хлеб. И был этот хлеб платой за предстоящее!..

Авраам встал, растерянно посмотрел в серьезное лицо главной жрицы и пошел к выходу...

Железные ворота Ктесифона были закрыты. Темными прямоугольниками стояли башни по обе стороны от них. После ухода солнца за горизонт сам царь царей не может въехать в город.

Авраам вернулся к источнику, на котором стоял храм, вместе со слабо мерцающей при луне водой пошел к Тигру. И в реке вода была бесшумна. Он сел на нагретую за день землю, принялся смотреть. Какие-то длинные неясные тени медленно проплывали перед глазами. Наверное, грузовые тайяры мар Зутры или плоты с верховьев. На той стороне, за широкой водной гладью, темнела деревьями Селевкия Великая, разрушенная когда-то ромеями...

Почему убежал он сейчас? Ведь для этого и шел он туда. Все было обычно для других. И ниша призывно темнела в стене... Рука его бессознательно нащупала крест под жесткой диперанской курткой. Всплыло вдруг в памяти лицо епископа Бар-Саумы, бегающего по комнате. Длинная белая борода развевалась на поворотах...

X

Снова была песня. На этот раз другая, но такт все тот же -- мерный, степной, с сухим стуком копыт... С полуночи засвистали поход молодому азату, и уже заплакала свои карие глаза девушка. Фархад-гусан снова скакал без шапки, и ветер трепал на бритой голове оставленную на счастье полоску густых черных волос,

Было время осенних полевых работ, когда поочередно отпускают азатов со службы по домам. Только вместо положенного месяца на этот раз им давали по десять дней, ссылаясь на предстоящую войну с ромеями. Но не ромеи были тому виной ..

Авраам отпросился с сотником Исфандиаром в его родовой дех, и эрандиперпат разрешил. Старик читал все его записи и молча кивал головой. Он освобождал теперь Авраама от других диперанских обязанностей, лишь заставлял сидеть на царских собраниях. Там все повторялось; эранспахбед Зармихр противостоял вазиргу Шапу-ру, мобедан мобед призывал к истреблению христиан, а всех их обличал справедливый маг Маздак. Так или иначе, великие боялись его. Два раза направлял эранспахбед Зармихр конных гурганцев в помощь стражникам для разгона голодных перед храмом Маздака, но в последний раз половину их стащили с коней. В доме врача Бурзоя открыто говорили, что ждать осталось недолго...

Когда выбирались азаты из Ктесифона, мертвые валялись под копытами. Их все прибавлялось, голодных со всех концов Эраншахра. Как только они умирали, специальные прислужники стаскивали их особыми острыми крючьями на каменный пустырь за Северными воротами.

Это было как раз на пути. Слева красновато отсвечивал Тигр, а справа стоял непрерывный треск и скрежет, словно дробили камни. Вся долина до ближайших холмов была покрыта шевелящейся черной массой. Прислужники на конях волокли мертвых прямо в середину пустыря, и тогда черный вихрь взметывался в небо, закрывал солнце. Тысячи громадных птиц неистово били крыльями, и ветер шевелил конские гривы. Не успевали отъехать прислужники -черное облако оседало и слышался все тот же леденящий душу треск лопающихся костей.

Удовлетворенный хриплый клекот стоял над долиной. Конь под Авраамом вздрагивал всей спиной, жался к реке...

Не проехали и четверти фарсанга в сторону от реки, и кони стали. Через дорогу переводили людей, прикованных к единой железной цепи. Гуркаганы это были, "Волчья кровь". За грабеж и убийство, по арийским законам, опускали их под землю, где рыли они во тьме большой царский кариз -- водовод. Там и должны были они умереть.

Через каждые двести шагов пробивался от кариза наверх узкий колодец для проветривания текущей воды, но так глубоко это было, что дневной свет не достигал до низу. Почти все, которых вели на цепи, смотрели пустыми глазами, повернув головы к солнцу. Их навсегда ослепила тьма. Попавшие недавно мучительно дергались, стремясь уберечь лицо от света...

Цепь не обрывалась. Медленно, нескончаемо ползла она из круглой дыры в земле, пересекала дорогу и снова уходила под землю. Как из белой китайской бумаги были лица гуркаганов. Отвращение увидел Авраам в глазах азатов. Нет у персов человека презренней убийцы или вора...

И вдруг замер Авраам. Один из гуркаганов приоткрыл наконец глаза Искривилось большое, с крупными дырками от оспы лицо, желтые зубы обнажились до корней. Что-то необычное, жестокое, крысье прогляну-лось в этой улыбке. Но тут другой, маленький и черный горбун, задергал цепь, забился в припадке, начал кусать рядом идущего. Стражник принялся размеренно бить его бамбуковой, с бронзовыми шипами, палкой. Горбун хватался зубами за нее, и кровь капала из большого безгу-бого рта. Авраам вновь обернулся к рябому гуркагану, по тот уже вместе с цепью уползал в землю.

Значит, поймали все же его!.. Аврааму вспомнился первый день в Ктесифоне, скачущие меж кустами Сия-вуш со Светлолицым и убегающий по ту сторону рва человек. Та же оскаленная улыбка была у него...

Полсотни азатов ехало с ними. По дороге они сворачивали к своим селениям. К деху сотника Исфандиара повернули только на второй день к вечеру. Пятеро азатов ехали в том же направлении. Кроме них были приглашенные в гости Авраам, Фархад-гусан и еще двое.

Хороший, легкий конь был под Авраамом, и сам он ездил теперь как азат. Убитая копытами дорога суживалась между холмами, снова разбегалась, терялась в жесткой сухой траве. Неподвижные суслики проваливались при их приближении. Они бы уже доехали, но по древнему арийскому закону по возвращении домой надо раньше навестить кузню. А это было на добрый фарсанг в сторону...

Крепкая, из дикого горного камня, со времен первых Кеев стояла она здесь на восьми дорогах. Две дехканские арбы и десятка полтора азатов из других полков уже ждали очереди. Возвращаясь, каждый азат обязан привезти домой новый сошник. И выковать его должны только в своей кузне. Полуголый перс, прикрытый одним кожаным передником, бил красное железо. Молодой курчавый цыган раздувал мехи. Белые искры летели во все стороны, и нельзя было оторвать глаз от этого...

Красное, как из железа, солнце закатывалось за холмы. Полукругом сидели азаты. Позвякивая пальцами по крепленным к ореховой дуге воловьим жилам-струнам, слепой гусан пел о сотворении богом мира и человека; о первом на земле царе Кей-Марсе, научившем людей одеваться в звериные шкуры; о внуке его Хушанге, добывшем огонь из камня, о золотом царствовании Джамшида... Тысячу лет царствовал вещий Джамшид, мудро разделивший людей на сословия, пока не бросил вызов самому богу. "Мир -- это я!" -- сказал он, и с этого начались все войны и несчастья...

Когда измучили арийцев распри и усобицы, послали они старейшин к соседнему царю Заххаку в Страну Всадников, чтобы пришел и владел ими. Явился тот со своим войском и стал править, а законного царя Джамшида распилил надвое. Только заклят был дьяволом-иблисом отцеубийца Заххак. Две змеи от поцелуев Ахримана выросли из его плеч, и кормить их надо было человечьими мозгами. Двух самых прекрасных арийских юношей приносили ежедневно в жертву змееподобному царю. И вот тогда-то объявился спаситель Эрана, простой кузнец Кова. На железную пику поднял он свой передник, ставший знаменем Эраншаур? ..

От Ковы пошло у арийскрт цирей имя Кавад И когда беда грозит Эрану, бог посылает царя с этим именем... Молчали азаты. Глубокая ночь была уже давно. А кузнец с глухим стуком все бил и бил красное жечезо, и звездами взлегалн искры в черное небо .

Авраам не спал .. Кова. . ковать .. коряль...

Дех был небольшой: домов сорок. Глухими дувалами выходили они наружу. Сад, огород и хозяйственные строения были за ними, а заезжали туда через вмазанные в стену резные деревянные ворота. Канал -- яб протекал под дувалами через все дворы, а улица вилась как придется...

Еще издали были видны коричневые прямоугольники на плоских крышах: сушились поздняя курага и персики -- шаптала. Хороший знак: у самого въезда оглушил азатов с дувала огненный с зелеными переливами петух. Авраам вспомнил старика гусана у кузни. Это царь Тах-мурас дал людям петуха с курами, обязав кормить и называть ласковыми именами...

Две жены были у сотника Исфандиара и шестеро детей от них. И раб был у него, но только на две трети. На треть он был свободным и имел маленькую мазанку со своим огородом сразу за дувалом Исфандиара.

Женщины надели новые покрывала к приезду господина, но быстро сняли: надо было готовить еду. Мальчики с невыстриженными клочками волос на бритых головах сразу принялись кормить лошадей. Обмылись с дороги по-арийски -нагретой на солнце водой из медного кумгана. Фархад-гусан и он, Авраам, были гостями Исфандиара. Другие азаты тоже взяли к себе в дом по гостю, и лишь один, Адурбад, поехал дальше в одиночестве. В малом селении жил он, в полуфарсанге от главного деха.

Ели большие светлые лепешки и суп из козла, зарезанного к приезду хозяина. Раб Ламбак, низенький длиннорукий перс, ел со всеми из общей глиняной миски. Потом передохнули на кошме у хауза с водой, переоделись в белое и пошли со двора. Исфандиар подумал немного и кивнул Аврааму, чтобы тот шел со всеми.

-- Внутрь только тебя не пустят! -- сказал ему Фархад-гусан...

Храм огня стоял на холме -- маленький куб без окон. Низ его был из камня, а верх мазан красной глиной, как все дома в селении. Внизу у холма уже ждали приехавшие азаты -- свои и из окрестных дехов. Несколько седоусых стариков сидели полукругом на корточках. Тут же был маг -- тоже старый, но с бритым лицом. Он подслеповато щурился на всех, а красную хламиду держал свернутой под рукой. Вместе с другими он спрашивал у азатов, правда ли, что бог и царь царей Кавад думает совсем отменить сбор с дыма. Об этом говорили и в кузне, и по дороге сюда.

С холма было все хорошо видно Брошенные дома узнавались по оплывшим, рухнувшим дувалам, потемневшим крышам Даже деревья во дворах были какого-то другого -- серого цвета Многие свободно пашущие из сословия вастриошан ушли за речку на землю великих Каренов, потому что сборы там были меньше, чем на царской земле Сразу за речкой виднелись мазанки нового селения У самого подножия гор стояла ровная стена зеленых деревьев, квадратные белые башни поднимались за ними Это был дасткарт Фаршедварда Карена -- младшего брата Быка-Зармихра

Маг, приложив ладонь к глазам, посмотрел на солнце и принялся облачаться в свою хламиду Все поднялись с корточек, прислужник пошел в дом у подножия холма за атрибутами Авраам решился

-- Отец служитель совести, позволено ли будет мне увидеть Огонь9

Старый маг с изумлением посмотрел на него.

-- Это царский диперан,-- сказал Исфандиар Все с почтением посмотрели на Авраама.

-- Нельзя иноверцу в капище огня -- Маг почесал большим пальцем за ухом -- Пусть постоит в проходе

Прислужник вынес чашу, каменный топорик и барсам -- пучок ярко-зеленых прутьев от какого-то горного кустарника Маг принял у него топорик и прутья. Все встали, положив руки на веревочные узлы под одеждами. Настало "Время Сосредоточения"

"Ануаварью" -- главную молитву зашептал маг Как ветер шелестели слова Авраам оглянулся Наверное, он один понимал что-то из шепота мага, потому что читал древние арийские книги "Так же, как бога небесного, следует выбрать и наставника земного по праведности его, чтобы был он подателем добрых мыслей и вдохновителем дел, ведущих к истине -- Мазде, а мир принадлежит ей'" -таков был смысл формулы из двадцати одного вечного слова

Маг с топориком и прутьями, служитель с чашей, а за ними старики и азаты двинулись вверх к храму Авраам шел сзади, рядом оказался раб -подросток с живыми темными глазами По облику его было видно, что это аншахрик -- невольник из иноверцев, скорее всего от корня тех римлян, которых два века назад пленил царь царей Шапур Первый Это они построили знаменитую Плотину Кесаря в Дизфуле

Двери у храма не было Стена возникла сразу при входе Нужно было сворачивать налево, узкий лабиринт вел вдоль всех четырех стен Это было сделано, чтобы дневной свет не попадал внутрь и не смешивался там со святым огнем Мазды.

Через пахнущую печной глиной тьму двигался Авраам, задевая шершавые стены и тыкаясь в идущего впереди азата. Мальчик-аншахрик, которому тоже запрещалось заходить сюда, дергал его за руку при поворотах Когда забрезжил свет, он подмигнул Аврааму и втолкнул вдруг его в самую молельню Никто и головы не повернул в их сторону, а ему отсюда все хорошо было видно и слышно

Резкое багровое пламя покачивалось на четырехгранном столбе-пиреуме Никакой книги или свитка не было у мага, по арийскому закону слово написанное теряло чистоту Даже в школах магов книги Авесты учили с голоса, из века в век Недавно, уже при Сасанидах, стали добавлять к ним Зенды -толкования, разъясняющие древние, непонятные для нынешних персов слова

"Зем-зем" дразнили арийских магов за их шуршащие молитвы И песчаного варана, шуршащего и шипящего в колючей траве, называли зем-зем. Ровным кругом стояли азаты, и красные угли тлели в спокойных глазах. К растению, из которого производят "Напиток Жизни" -- хайям, обращался маг . "Первое твое изготовление я прославляю словом, о мудрый, когда жрец берет ветви . Я прославляю и облако и дождь, которые дают расти твоему телу на вершинах гор. Я прославляю высокие горы, на которых ты вырос, Хайям1 Я прославляю землю широкую, обширную, производительную, безграничную, твою мать, Хайям праведный. Я прославляю поле земли, где ты растешь, благовонный, и маздаиче-ским ростом растешь, Хайям, на горе. И чтобы ты вырос по пути птиц, и был явно источником праведности. Расти моим словом, по всем стволам, по всем ветвям, по всем сучьям! ."1

Маг вложил прутья в чашу, брызнул на огонь, на людей Чашу передали по кругу, и каждый по очереди пригубил из нее..

----

1 Авестийские тексты даны в редакции К Г Залемана

"Малейшего выжимания Хайяма, малейшего прославления Хайяма, малейшего вкушения Хайяма достаточно для уничтожения тысячи злых духов. Изгоняется осквернение из того дома, куда его привезут, где его прославляют, Хайяма целебного, явную силу его и пребывание его в селении. Ибо все другие напитки сопровождаются дайвом -- дьяволом гнева страшным, но то питье, что от Хайяма, сопровождается праведностью возвышающей:

радостно увеселяет сок Хайяма..."

Снова побрызгал маг, и чаша прошла круг. Безостановочно шелестели молитвы...

"Спросил Заратуштр Аурамазду: "Аурамазда, дух святейший, творец миров телесных! Кому из людей ты впервые открылся, кроме меня, Заратуштра? Кого ты учил вере арийской, заратуштрийской?" Сказал Аурамазда: "Иима-Джамшида прекрасного..."

И Иим выступил к светилам навстречу пути солнца. Он толкнул эту землю золотой палкой и ударил ее рожном, так говоря: милая, святая Арамати-земля, выдвинься, раздвинься, кормилица животных, скота и людей! И Иим раздвинул эту землю на одну треть больше того, чем она прежде была. Там нашли обиталище животные, скот и люди, по своему удовольствию и желанию, каково бы ни было желание каждого... Собрание устроил тогда создатель Аурамазда с небесными азатами в знаменитой родине арийцев на доброй реке Датье... Да не будет там ни спорливости, ни наветливости, ни невежливости, ни неверия, ни бедности, ни обмана, ни низкого роста, ни уродливости, ни выломанных зубов, ни чрезмерного тела, и никакого из других пятен, которые есть тавро Ах-римана, на людей наложенное...

И сказал Аурамазда: "Молись ты, Заратуштр, доброй вере маздаяснической..." Речь мою исполнил Заратуштр, говоря: "Молюсь, Аурамазда, творец праведного творения. Молюсь Митре, имеющему широкие пастбища, носящему отличное оружие. Молюсь святой молитве чрезвычайно славной; молюсь самосозданному небосводу, беспредельному времени, воздуху, действующему на высоте. Молюсь ветру сильному, сотворенному Маз-дою..."

Авраам вначале ничего не понимал. Обе жены Исфан-диара сели к ужину вместе с мужчинами и спяли покрывала, Брови у них были соединены широкой темной линией, но лица не были крашены, как у городских. Старшая сидела спокойно и строго, не опуская красивых темно-золотистых глаз. Младшая, лет пятнадцати, круглолицая и крепкая, краснела всякий раз и так и не подняла глаз...

Он совсем забыл об этом. Только когда Исфандиар с факелом проводил Фархад-гусана в гостевую комнату, вспомнил он арийские правила. Аврааму постелили на тахте против входа, и он все видел.

-- Какая женщина в этом доме пришлась по тебе, Фархад-гусан? -- с тихой торжественностью спросил сотник Исфандиар, став у входа и держа факел в вытянутой руке.

-- Ты лучше меня это знаешь, Исфандиар-лев! -- так же торжественно ответил из комнаты Фархад-гусан.

Сотник Исфандиар ушел и вернулся уже без факела, ведя за руку завернутую в покрывало фигуру. По росту Авраам определил, что это -младшая, круглолицая. Они остановились перед занавешенным входом...

-- Ты поел хлеб в моем доме,-- сказал Исфандиар.-- Возьми необходимую тебе на ночь женщину...

-- Согласна ли женщина? -- спросил Фархад-гусан.

-- Да, она согласна, -- ответил Исфандиар.

Завеса приогкрылась, и белое покрывало скрылось за ней. Исфандиар повернулся и пошел на женскую половину дома. Авраам лежал и смотрел на звезды...

Было жарко. Он открыл глаза, и солнце ослепило его. Авраам встал, отер пот. Никого не было во дворе. Только рыжий конь его стоял, привязанный к столбу. Неужели спят еще?..

Грубошерстная ковровая завеса гостевой комнаты была откинута. Он подошел, посмотрел: никого там не было. Даже на женской половине были отброшены завесы. Он быстро сполоснулся из стоявшего у тахты кум-гана, свернул белое домотканое полотно, на котором спал. Потом решил выглянуть на улицу. Ворота были лишь притворены...

Вчерашний мальчик-аншахрик ехал мимо на осле с перевернутыми через седло кувшинами в плетеной суме. Он махнул рукой куда-то в долину:

-- Они там.

Авраам вернулся, оседлал коня и поехал за мальчиком. Осел дробно трусил по пыльной дороге, и нельзя никак было подобрать шаг коня. Но ехать далеко не пришлось. Мальчик показал острой палочкой туда, где горы ближе йсего подходили к селению. В низинках между холмами виднелись люди. Авраам толкнул коня.

Он приехал к самому началу. Пара длиннорогих волов стояла впряженная в соху. Мужчины повернулись к солнцу лицами, руки их были сложены на груди под одеждой. На мешках с зерном сидели женщины. Редкая прошлогодняя стерня виднелась на буроватой земле. Здесь, в предгорьях, можно было сеять хлеб без поливов.

--Пора, брат Фархад!-Сотник Исфандиар вынул большие руки из-под рубахи.

-- Бог -- помощник, брат Исфандиар! -- ответил Фархад.

Теперь, после этой ночи, они считались родственниками. Авраам посмотрел на женщин: обе деловито готовили зерно к севу. Исфандиар подошел, взялся за соху обеими руками, приподнял, негромко сказал что-то. Синеватое свежее железо с хрустом вошло в землю. Соха скрипнула под тяжестью тела, качнулась и двинулась...

Влажный темнеющий след оставался за ней. Комья земли солнечно сверкали, соприкоснувшись с железом. Дойдя до выложенной камнями межи, Исфандиар повернул быков назад. Ручки сохи на второй заезд принял у него Фархад-гусан, за ним раб Ламбак. Потом они стали меняться реже. Темная полоса становилась все шире. И вот женщины, старшая и младшая, подули в кулаки -- от злых девов -- и пошли следом, разбрасывая из деревянных мисок крупную бронзовую пшеницу. Теперь свободный мужчина гнал за ними лошадь с бороной. Это была рабочая лошадь, приземистая и ширококостая. Тонконогие войсковые кони паслись, спутанные, неподалеку. Они не годились для земли...

Он еще никогда не видел такими сотника Исфандиара и Фархад-гусана. Что-то могучее, вечное было в их упирающихся в землю фигурах, в сильных руках, разворачивающих и направляющих соху. Горы в белых облачных шапках, желто-зеленая долина и люди с быками и сохой, оплодотворяющие землю,--все было естественно, как в древних молитвах.

Ему до дрожи в руках захотелось взяться за соху, тоже пойти за серыми быками по жесткой бугристой земле. Он сказал об этом. Оба с удивлением посмотрели на него, но Исфандиар без слов отдал ему ручки сохи.

Авраам каким-то высоким, не своим голосом крикнул на быков, навалился телом на соху, но успевшее обцара-паться железо не лезло почему-то в землю. Оно проехало поверху шагов десять, рисуя беловатую линию, а потом вдруг зарылось по самое дерево, дернулось, вырвав громадный ком земли, и запрыгало дальше. И быки почему-то шли равнодушно, словно не касалось их то, что сзади...

Когда он вернулся с быками назад, Исфандиар так же молча забрал у него ручки сохи. Он ничего не сказал, но Аврааму стало почему-то неловко. Это была серьезная работа -- пахать землю.

Обедали у расщепленного молнией тутовника на краю поля. Ели печенные в золе яйца с солью и вареную пшеницу. Тут же, по другую сторону от дерева, обедали соседи -- семья одного из азатов: старик отец, мать и сам он. Жены у азата не было, и вол был только один, с обломленным до половины рогом. Пожелтевшие усы висели у старика, но выправка бьша ровная, военная. Вместе с сыном налегали они каждый на одну ручку сохи и успели вспахать к обеду почти столько же, сколько Исфандиар.

Подошел пожилой перс-пастух с длинным плетеным кнутом на плече. Вместе со своим помощником-аншах-риком, который привел сюда Авраама, пас он людских и дехканских коров в балке неподалеку. Свободные податные из сословия вастриошан назывались просто "люди" в отличие от служилых азатов-дехкан из военного сословия. А всю общину персы называли миром...

Из разговора, медленного, немногословного, Авраам узнал, что здесь, у гор, находится царская земля, выделенная столбовым дехканам. Часть ее они сдавали людям из вастриошан. Кроме того, люди со своих земель должны десятину пшеницы, соломы и плодов, растущих не на деревьях, передавать на содержание дехканских семейств. Шесть дехканских родов на сорок два дыма вастриошан было в селении. Земля за рекой до самых гор принадлежала им. Но шесть лет назад правивший тогда царь Валдрш в награду за усмирение Кавказа передал Каренам всю заречную землю и половину воды. Дех-каны и люди сообща жаловались в округ, начальнику -- кардару, сатрапу области, но бесполезно. А пока многие тоже ушли к Каренам, и те приняли их. Сейчас в дехе осталось только двадцать четыре семьи из вастриошан. Мост через речку строили тоже их люди. Налоговый ди-перан -- вор и взяточник. Когда приезжает -- из семьи в семью переходит, где красивые женщины. Полтора кувшина вина за один раз выпивает этот человек, конь уже не удерживает его на себе. И дехканы, и приписанные люди не знают, что делать дальше...

Вечером они опять сидели на тахте. Пахло пылью и молоком. За дувалом хлопал кнутом и покрикивал мальчик-аншахрик, звякали коровьи бубенчики. Ворота были растворены, и коровы заходили во дворы, шли к своим сараям.

Раб Ламбак оказался хорошим рассказчиком. Положив перед собой длинные руки и тараща круглые совиные глаза, объяснял он повадки всякого порождения нечистой силы Ахримана -- девов горных, лесных, водяных, домовых. Миллионы их незримо действовали вокруг, оборачиваясь "то оленем, то волком, то добрым ласковым старичком или невиданной красоты девушкой... Это были дайвы из древних арийских книг, девы, дивы. Авраам вспомнил одну ромейскую рукопись о путешествиях к северным народам. Девами там называют молодых женщин, а слово звучит похвалой: дивное диво. Так же, как "ромеи" по ту сторону моря, а по эту -- "арамеи"...

Когда Авраам писал, персы замолкали, с почтением глядя на его работу. Письмо тоже было искусством девов. Царь Тахмурас заставил их когда-то обучить этому людей...

А утром не пришлось уже пахать. Когда вывели быков за ворота, подлетел всадник на лошади без седла, крикнул что-то. Сотник Исфандиар и Фархад-гусан посмотрели друг на друга и побежали седлать войсковых коней. Авраам ничего не понимал, но тоже поскакал за ними. Дорогой их догоняли другие азаты...

Это был Адурбад -- тот азат, что проехал дальше, самый молодой из них. По черенок сидел у него с левой стороны груди прямой арийский нож, а рука не разжимала пальцев на рукоятке. Он убил себя. И место для этого выбрал, чтобы не опоганить землю,--на камнях за дорогой...