Печать мастера

Десять зим? Как же так. Нет, наставник болел, но всегда говорил, что стоит только бросить пить!

— А теперь расскажи мне правду. Правду!! Что ты натворил на побережье, что и спустя четыре декады Вонги и Хэсау заваливают Главу вестниками? Ты знаешь, сколько я выслушал от отца?

— Вэй…

— Ты пересек Хребет, хотя не далее как десять зим назад кто-то клялся и божился Марой, что нога его никогда не ступит на землю прогнившего предела…

— Вэй…

— Что ты натворил, Хо? Что тебе пришлось бежать. Нарушить слово и даже прийти ко мне, просить защиты рода? Я хочу знать, во что ввязываюсь…

— Малец. Все из-за мальца, убьют его, разбирать не будут — ученик, наставник… — промычал мастер.

Коста возмущенно дернулся, чуть не вывалившись из тени на свет. Из-за него?! Из-за него?!

— Что. Ты. Натворил.

— Искра. Она вернулась.

Сир Блау выдохнул шумно и выругался так, что Коста замер, как мышь в углу, чтобы не пропустить ни слова и не привлечь внимание.

— Я пил, — продолжал неохотно пояснять мастер, — фениксы кончились, больше не наливали. Там куражились молодые Хэсау и Вонги, доходный дом на нейтральной земле, центральная стрела Форта.

— И?

— И… один из щенков Хэсау сказал, что платит сразу — за смешной рисунок Вонга. Нарисовать одного из Вонгов — получить сразу два феникса — отличная сделка, но… искра… вернулась.

— И ты нарисовал, — сир Блау протяжно присвистнул сквозь зубы.

Коста навострил уши. Ему Наставник рассказывал совсем другое по пути в Керн!

— Да. Нарисовал. Я сейчас… не контролирую дар, ты знаешь, — как будто в свою защиту виновато возразил Хо. — С искрой я вижу суть, и рисую суть… и молодой Вонг вышел… как живой. Всё, чего он хотел, желал, любил, жаждал… вся отвратительная суть, все это видно на картине. Хэсау убили его. Расчленили, — буднично поправился мастер Хо.

— Ты долбанный старый идиот, проклятый всеми богами, Хо! Сколько раз, сколько должно раз произойти, чтобы ты понял, что твой дар не приводит ни к чему хорошему.

— Пришла искра. Я не мог не писать.

— Ты старый идиот, Хо, — холодно произнес Блау. — Но твою голову хранит Немес, иначе ничем не объяснить такую удачу…

— …долгом жизни? Защитой клана Блау?

— Нашего влияния не хватило бы! — рявкнул сир. — Ты остался жив, только потому что это выгодно Совету кланов. Они давно искали способ закрыть Хэсау за Хребтом — слишком горячие и неуравновешенные, особенно молодняк. Сейчас они вырезали треть Вонгов и на следующем совете будет голосование о том, чтобы закрыть побережье, как только вернется экспедиция из «неизвестных земель». Вонги подали прошение в Совет! Хэсау подали встречное! А все из-за чего?

— И все из-за чего? Пришла искра?

— Им нужен был повод…

— Все из-за того, что ты хотел выпить, — кулак блау громыхнул по столу.

— Пришла искра, Вэй.

— У отца кончается терпение. С этой стороны Хребта ты будешь вести себя тихо, иначе… род отойдет в сторону.

— Долг жизни, Вэй…

— Иногда я жалею, что ты сдох тогда, двенадцать зим назад.

— Сдохли бы вместе, — тихо возразил мастер. Булькнуло в бутылке, и они ударились пиалой о пиалу так, что перелилось через край.

— Чтобы ты сдох, Вэй!

— Чтоб ты сдох, Хо!

— Но не сегодня!

— … не сегодня… — эхом повторил за наставником сир Блау.

Коста пошевел затекшими ногами, и ступенька тихо скрипнула под задницей. Иногда подслушивая узнаешь столько, сколько не знал и за последние десять зим.

Долг жизни перед кланом Блау? Наставник никогда не говорил о таком. Хотя… Коста попытался сглотнуть слюну, чтобы смочить сухое горло… Наставник врал так же легко, как дышал.

Коста искренне надеялся, и даже собирался посетить местный храм Великого, чтобы помолиться — что торговец тканями и специями, с семьей которого они проделали весь путь в обозе, уже покинул Керн и двинулся в Хаджер. Потому что, если это не так, он не даст и полфеникса, что Наставник останется цел и он вместе с ним.

Все начиналось удачно — они получили заказ на роспись тканей по пути, и не должны были ничего за еду, теплый купол и место в санях. Отрабатывать дорогу оказалось просто — место ему выделили, узоры были настолько незатейливы и просты, что Коста почти насвистывал от удовольствия.

Еда. Тепло. Безопасность. Что ещё нужно такому писарю, как он?

Первый раз он почувствовал беспокойство, когда увидел цвет красок для росписи, который приготовил Наставник — цвета были блеклыми. И он точно помнил, что у них таких красок оставалось чуть, и… но мастер сказал торговцу, что краски — просто замерзли. А ему было сказано рисовать и не лезть в дела Старших. И он рисовал. Почти три декады подряд, расписав десять рулонов, чтобы на подъезде к Керну — когда огни города уже светились теплым желтым манящим светом в низине, узнать, что краски горят.

Вспыхивают, как сухой хворост.

На последнем привале он положил кисти слишком близко к фонарю — и они сгорели в миг. Он не орал — нет, просто не смог произнести ни слова. Притащил Наставника к саням, затолкал внутрь и мычал, бестолково тыкая пальцев в обуглившиеся останки кисточек.

— Плохи дела, — это всё, что тогда сказал Наставник Хо.

Плохи? Дела плохи, когда ты намочил чуни, или на ужин одна вчерашняя сгоревшая рисовая каша, или когда фениксы за заказ придут через полдекады, а есть нечего уже сейчас — это «дела плохи»! А то, что Мастер смешал масло, которое утащил с походной кухни, несколько эликсиров от простуды, и немного самогона, чтобы развести краски — это … это…

Они сбежали сразу на въезде в Керн, ещё не пройдя городские ворота. Мастер сладко попрощался с обозниками, горцами-проводниками, и они припустили быстрее, чем летают сани.

И последнюю ночь Коста плохо спал, то и дело просыпаясь. Ему снились дородные мистрис и смешливые сиры, в ханьфу, расписанные простым цветочным орнаментом, которые вспыхивали по подолу вкруг.

— …я и тебе когда-то предлагал нарисовать портрет, Вэй, — хриплый простуженный голос Наставника Хо заставил Косту очнуться. — Когда снова будет просветление, предлагал много раз…

— И ты много раз слышал ответ. Я не хочу знать, какой я. Не хочу знать, какая тварь на самом деле живет внутри меня Хо. Если я узнаю — мне придется выпустить ее наружу. Лучше расскажи мне о мальчишке, я должен знать, кого ты подсунул в мой отряд.

— Малец приполз на мой порог почти в канун Зимы, — начал наставник неспешно. — После последнего прорыва, когда стерло полпобережья…

— Помню.

— Тогда бушевало так — думал последние мгновения доживаю, грань трещала по швам. Открываю дверь, а там — он. Почти замерз, и говорить не мог, — мастер вздохнул. — Никто его не искал, так и остался. А потом я заметил, как он уголь из печки стащил и повторяет за мной — штрих в штрих Вэй! Штрих в штрих! На снегу рисовал, на полу, на ширмах…

— Вах-ха-ха-ха… — басовито захохотал Блау. — Проверял кровь? Не может быть, чтобы…

— Проверял, он грязный — именно такая метка стоит на его жетоне. И останется грязным.

— Считаешь сейчас грязным быть безопаснее?

— Если ты из некоторых кланов то да, гораздо безопаснее числится грязным.

— Я должен знать, Хо.

— Он грязный, — с нажимом повторил мастер. — Безродный. Проверка силы на жетоне — все, как положено. Неполный второй круг, покалеченный источник.

— Хо.

— Я готов силой дать слово, что мальчишка…

— Кто. Хо.

Коста вынырнул из тени, чтобы видеть краем глаза, хотя и так знал, что сейчас скажет Наставник. Знал уже почти семь зим как, хотя мастер считал, что Коста настолько глуп, что не догадывается, зачем его таскали в клан Хэсау, зачем показывали их клановым целителям, и зачем потратили фениксы за два заказа, на которые они могли купить дрова на декаду за простой визит. Коста не дурак.

— Отец. Из Хэсау.

Блау выругался низко, грязно и витиевато.

— Ты притащил отморозка в мой отряд? Не способного себя контролировать? Их дети выходят из себя от любой вспышки, ты знаешь, почему совет хочет закрыть их там? Знаешь! И ты притащил гнилого Хэсау в мой отряд?! Этого не будет, — грохот кулака по столу оглушил.

— Я готов поклясться жизнью Вэйлиент, жизнью, — голос Наставника стал тверже куска сухой туши. — Что мальчик справится. От них у него только упрямство и смелость. Он давно не Хэсау, он — мой!

«Мой» — слово зажгло в груди Косты маленькое теплое солнце. И Наставник врал. Всплески случались не раз и не два за зиму, когда у него мутнело в глазах и он не помнил, что творил. Но становились всё короче и реже. Мало кому понравится спать на улице и получать розгами.

— Я учил его контролю десять зим, у него неполный второй круг и почти нет сил, чтобы устраивать всплески.

— Неполный второй? Бездарная посредственность!

Коста вжал голову в плечи и свернулся клубком на ступеньке, закрыв уши руками.

Гнилой. Посредственность. Бездарный. Безродный.

— Посредственность с практически абсолютной памятью, — сухо возразил Наставник. — Твердой рукой, метким глазом. Посредственность, которая с одного раза способна запомнить каждый поворот и развилку в твоих катакомбах и нарисовать карту. Даже, если тварь будет дышать в затылок, он закончит работу. Ты предпочел бы видеть внизу изнеженного живописца? Или тебе нужен тот, кто сможет рисовать почти в полной темноте, в мороз и сырость? Жизнью клянусь, Вэй, малец справится…я в него верю больше, чем в себя.

Серебристая вспышка клятвы озарила стол.

Коста молчал. Молчал сир Блау. Молчал Наставник. Трещали в камине дрова. Текли мгновения.

— … ограничения, как для молодых Хэсау ставить не пришлось — источник был уже поврежден, Прорыв или… — продолжил мастер едва слышно. — Его мать, кем бы она не была — пережить прорыв не пришлось, если сложить возраст… я искал. Так малец и остался… И когда приполз кожа да кости были, сплошные кости, — мастер Хо вздохнул. — Ты спрашивал, почему имя не наше? Потому что «кости». Он не говорил, а я так и звал его сначала — «кости» ползите сюда, «кости» принеси кисть… а этот… так и решил, что его зовут «кости». Вот и стал — Кост.

Коста покраснел. Эту историю в разных интерпретациях он уже слышал не единожды, но каждый раз почему то испытывал мучительный стыд от картинки перед глазами — «кости, кости, кости» ползи сюда…

— Так и остался…Ахахахах, — низкий раскатистый смех господина разорвал тишину. — Ахахахаха… «кости, кости Хэсау»… у меня в отряде «кости Хэсау»… Великий знает, как пошутить… Ахахахаха…

Коста слушал. Всем телом. Ушами, заледевшей спиной, крепко сцепленными в замок пальцами — до боли, слушал, пропуская через себя басовитый звук хохота господина, от которого сейчас зависела их жизнь. Чего больше в этом смехе — одобрения или …

— Да будет так, пройдоха, видит Великий! Ты дал слово! Если что, под землей останешься и ты, и — «кости Хэсау»!

Ноги затекли и Коста перенес вес в бок — ступенька предательски скрипнула под ногами и он нырнул ещё глубже в непроглядную тень.

— …слышал?

— Что?

— …малец точно спит?

Коста задержал дыхание.

— Проспит до утра, почти полфиала выпил. А снаружи твоя охрана, — Наставник Хо пьяно икнул. — И ты слишком напряжен, Вэй…

— Заболеет — выкину, мне внизу больные не нужны.

— Побойся Великого, Вэй… как будто ты специально ищешь способ не возвращать долги.

— Заткнись, Хо!

Коста на четвереньках, стараясь распределять вес равномерно, пополз наверх. В комнате он раздвинул ставни, набрал полную пригоршню снега с крыши, примял и жадно сунул шарик в рот за щеку, млея.

Попить он попьет утром. Сейчас можно заесть жажду снегом — не в первой.

Сон не шел, и Коста аккуратно, стараясь беречь потрепанные застежки развернул тубус, вытаскивая свернутые трубочкой пергаменты — старые, накопившиеся за время обучения, стянутые полоской тряпки, и новые — появившиеся за время пути в Керн.

Пики Лирнейских — тонкими мазками черной туши, летящие в небе облака, горные орланы, цепь горных плато, лежащая внизу кольцом, как хвост дракона, лошади, обозники, сани, улетевшие с дороги, смеющаяся младшая дочь торговца, смущенная дочь торговца, спящая дочь торговца… Коста довольно цокнул языком — девчонка выпросила у него пару рисунков, хотя наставник сказал — “посредственно, как всегда”.

“Посредственно” — Коста перевернул пергамент с рисунком “саней” — “два мешка риса”, “два мешка соли”, “два круга канатной бечевы”, “три бутыля смазка” — на обратной стороне кривым почерком, перемежавшиеся закорючками, торговец помечал запасы. Эти использованные ненужные свитки, более толстые, чем хорошая бумага для рисования и письма, ему отдали просто так, когда заметили, что он раз за разом рисует водой на последнем оставшемся чистом листе.

Отказываться Коста не стал, и говорить, что все каллиграфы первые штрихи ведут чистой водой и разрабатывают кисть и пальцы. Он поблагодарил и всю дорогу наслаждался, стараясь запечатлеть в росчерке туши то, что видел и как видел.

Был небом, был снегом, талой водой в котле, был бликами солнца, был нефритовой сережкой в маленьком ушке, был завитком волос, был металлом упряжи и был дымом от костра… всё, что смог поймать, впитать, уловить… и почти чувствовал себя настоящим художником. Настоящим.

Пока не пришел наставник.

Вниз он спускался ещё трижды, едва касаясь ступенек, как бесплотная тень, в надежде, что можно раздобыть воды.

Он не собирался больше подслушивать! Но… спать никто и не собирался.

— Ветер перемен уже дует, Хо, и скоро снесет нас всех. Трон под Фениксами шатается, многие забыли, почему они «первые среди равных», если бы не твари — совет кланов давно бы сменил линию наследования. Они опять просят детей! Одного ребенка от каждой линии! Ты бы отдал своего, Хо? Пока есть твари — Фениксы в безопасности, и мы, — горько добавил Блау. — И идут разговоры о том, чтобы принимать клятвы кровью с Глав…

Мастер Хо охнул.

— …как со стада, чтобы мы — кланы — стали вассалами Фениксов? Такого не будет никогда, — Блау грохнул кулаком по столу, пиалы жалобно звякнули, подпрыгнув. — кланы дерутся за земли, сейчас, когда вырезали почти всех менталистов — война перейдет на новый уровень…