Солнечные узоры

По карнизам домов проглядывает нечто напоминающее классический архитрав с дальним отзвуком триглифов и метопов, совершенно чуждых народному зодчеству. Обрамление слуховых окон светелок преувеличено до немыслимого барочными формами надстроек, анекдотически схожих с треуголкой Наполеона или с головным убором городничего из гоголевского «Ревизора».

Но, присмотревшись внимательнее, замечаешь едва уловимые детали, разряжающие монотонность впечатления. То покажется на наличниках резной конек, а то и нечто оригинальное, как, например, на окнах дома № 60 по Горской улице. Эти двойные арочные фрамуги окон переносят нас в мир билибинских иллюстраций теремного зодчества. И, как бы подтверждая наше сравнение, на наличниках окон проглядывают остатки полихромной росписи, размытой дождями я временем. Все же легко представить себе яркость голубого, красного, терракотового и белого цветов, когда-то пылавших на фасаде этого дома.

Мы были в Талдоме зимой. Мороз стоял крепкий. Мы стоически переносили его. Было что-то поэтичное в кажущейся стандартной монотонности домов, над трубами которых стояли дымы. Жили мы в гостинице, расположенной в типичном для Талдома деревянном двухэтажном доме с манерной кровлей светелки. В гостинице было хорошо натоплено - мечта всех промерзших до костей путников. Наш номер с высоким потолком был так уютен. И что мы привередничаем, ищем постройки с охлупнями, причелинами, посомами и помочами? Отжили они свое. Народные мастера стали строить проще, больше думая о добротности построек и вольготности жилых помещений.

Живет дальний в Подмосковье город Талдом. Сюда не проложена еще электрическая дорога. Но тем, кто живет здесь, очевидно, так нравятся и этот край и эти дома, теплые в стужу и прохладные в зной, что строят они на старом месте взамен обветшавших домов подобные им жилые хоромины. Такова здесь сила традиции, идущей от здравого практического смысла.

В Талдоме на площади близ торговых рядов стоит кирпичный особняк, облицованный глазурованной «муравленой» плиткой. Он красив, этот купеческий образчик стиля модерн. В таких особняках интерьеры, освещенные зеркальными окнами, всегда просторны и удобно расположены. Ныне в здании размещается экспозиция краеведческого музея.

Здесь мы узнали, что имя города финского происхождения, смутно обозначающее некий хозяйственный дом. Но слово «талдум» есть и в татарском языке. Перевести его на русский можно примерно так: «стой», «устал», «остановка». Как бы там ни было, село образовалось на старинном пути, связывающем Москву с верхневолжскими городами. Вполне вероятно, что и существовал здесь путевой стан, где можно было отдохнуть. Первое документальное упоминание о Талдоме относится к 1677 году. Тогда Кашинская летопись сообщила, что село состоит всего лишь из семи дворов и принадлежит тверскому архиепископу.

Впоследствии Талдом хотя и медленно, но подрастал, и к 1917 году это уже было крупное село, промышлявшее скорняжным и кожевенным делом. В 1920 году Талдом становится городом, признанным центром производства обуви.

В краеведческом музее города, основанном в том же 20-м году, один из залов занят под экспозицию предметов из усадьбы М. Е. Салтыкова-Щедрина в селе Спас-Угол Талдомского района. Усадьба не сохранилась до нашего времени, а село стоит на том же месте, преображенное до неузнаваемости.

На околице села сохранилась церковь XVIII века. Сколько мы ни пытались, будучи впоследствии в селе, разыскать следы от страны Пошехонской, все было тщетно, а когда-то:

«Местность, в которой я родился и в которой протекло мое детство, даже в захолустной пошехонской стороне, считалось захолустьем. Как будто она самой природой предназначена была для мистерий крепостного права. Совсем где-то в углу, среди болот и лесов, вследствие чего жители ее, по-простонародному, назывались «заугольниками» и «лягушатниками»,- так свидетельствовал сам писатель.

Ни в селе Спас-Угол, ни в имении матери писателя - селе Ермолине, расположенном неподалеку, к глубочайшему сожалению, не сохранилось домов, связанных с жизнью Михаила Евграфовича. Поэтому вы можете представить себе наше волнение, когда смотрительница музея, заинтересовавшись тем, что мы так дотошно рассматриваем старинные фотографии салтыковских мест, посоветовала нам пойти и посмотреть здесь же, в Талдоме, ныне здравствующий господский дом из Ермолина! Именно этот дом изображен крепостным художником-резчиком на инкрустированной «красными» породами дерева картине, помещенной в экспозиции. Но каким образом сохранилось до нашего времени и в 1926 году было перевезено за двадцать верст в Талдом громоздкое сооружение, состоящее из основного двухэтажного дома о двадцати окнах по фасаду и двух флигелей с башнями?

Мы пошли по адресу, и все оказалось верным. Огромное бревенчатое здание занимает сейчас Талдомский райвоенкомат. Ермолинский дом выдержал схватку со временем, но потерял свой лоск. Исчезли шпили на крышах флигелей, наличники на окнах.

Многое пережил ермолинекий дом, но выглядит еще довольно исправно. Судя по маркировке бревен (перед разборкой сруба бревна венцов метили цифрами, а в древности насечками, для последующей сборки), после перевозки замен в срубе немного. Там, в Ермолине, дом был обшит тесом и, как изобразил крепостной художник, выкрашен в малиновую краску. Теперь обшивка сохранилась только на угловых башнях, а на срубе следы врубок от кронштейнов и подзоров напоминали о былом наряде ермолинского дома.

Мы расставались с ним, твердо уверенные, что со временем этот живой свидетель крепостнического уклада жизни, так мастерски описанной Салтыковым-Щедриным, вернется на свое место и положит начало первому в Подмосковье мемориальному музею великого сатирика. Со временем будет восстановлено и родовое гнездо Салтыковых в селе Спас-Угол. Все эти места и усадьбы великолепно, с исчерпывающими подробностями описаны в 'Пошехонской старине», в «Господах Головлевых», в знаменитой «Истории города Глупова». К тому же в Талдомском краеведческом музее сохранились картины и фотографии, изображающие эти памятные дома.

Сколько же достопримечательных мест в Подмосковье, оставляющих такое сильное впечатление, что и проходящее время не стирает их в памяти. Видно, никогда уже не забыть нам села Ратмина на стрелке у слияния Дубны с Волгой. Ведь именно в таких местах над «вечным покоем» селились первые племена человеческие. Именно здесь после весеннего половодья вымывает на берег предметы древних культур: то черепок чернолощенного горшка, то бронзовое колечко, то стершуюся монету. И вот уже целую домашнюю коллекцию, собранную деревенским сорванцом, показывает нам его мать в крайнем от церкви шестистенке, рассчитанном на большую семью, да улетели дети из родительского гнезда. Ратмино - село небольшое. Всего лишь десяток шестистенков, часть которых поновлена. Большинству из них более ста лет. Особенно примечателен дом № 3 с тесовой кров-лея. Его дверные колоды рублены по старинке, полотнища на шпонках. Дом четко делится на теплую зимнюю часть с русской печью и, через сени, летнюю - холодную. Правда, в холодной половине уже стоит печь-голландка.

В сенях дома, как и полагается по старинному заводу, устроен чулан с косящатыми колодами и кованой личиной замка на двери.

На тулове печи сохранилась скоба. В нее вставлялась лучина. Сохранился еще крепкий рубленый под опечья, или же, как его по-другому называют, «рассадник».

Представьте себе осенний долгий вечер. За стенами стонет ветер, а в избе пышет жаром печь... Помните, как у Есенина?

Я любил этот дом деревянный, В бревнах теплилась грозная морщь, Наша печь как то дико и странно Завывала в дождливую ночь.

Замерло тихое Ратмино при слиянии двух рек, будто специально созданное природой для отдыха от ритмов городской жизни. И как приятно было узнать о решении разместить здесь детвору. Пусть над стрелкой раздаются ребячьи голоса, пусть их гомон потревожит тишину старинного сельца. За Ратмином новая жизнь. И мы наяву видим на косогоре изволока запыхавшегося от быстрого бега подростка, вдруг остановившегося, оглядевшего эти удивительные места и, может быть, впервые сердцем понявшего прекрасное слово «Родина!».

Мы уходили низким пойменным берегом дубнинского притока Сестры к селу Медведева Пустынь. Старинные названия сел и деревень еще сохранились в Подмосковье. Будто тайный от нас смысл содержат они в себе. Местные жители произносят их заученно, по привычке, не вдаваясь в значение, а ведь каждое название имеет свою историю.

Стоял когда-то в древности на берегу Сестры монасты-рек-пустьшь, не богат, не велик. Подобные обители во множестве существовали по лесам, берегам озер и рек Древней Руси. Выбрать красивое место монахи умели, строительного рвения им было не занимать, но не каждой обители везло в благоустройстве. Необходим был сильный покровитель от мира сего.

Так и жила бы Медведева Пустынь, украшая скромными деревянными постройками берег Сестры, не случись в ее истории событие, повлекшее за собою расцвет обители.

В 1553 году по пути в северные монастыри-крепости Медведеву Пустынь посетил Иван Грозный. То ли монахи ему приглянулись, то ли место обворожило грозного царя, как бы там ни было, но после путешествия отпустил московский государь большие средства на постройку здесь каменного собора. Он до сих пор стоит на высоком правом берегу Сестры, напоминая о Руси XVI века.

В 1809 году к собору (монастырь к этому времени не обзавелся достойным покровителем, захирел и был упразднен) перевезли из соседнего села Дорохова деревянную церковь. Она и сейчас стоит поодаль от собора.

Деревянные церкви на рубеже XVIII-XIX веков строились «на каменное дело» и по формам не отличались от кирпичных построек в стиле классицизма. Бревенчатые срубы четверика и восьмерика дороховской церкви обшиты тесом, окрашены охрой, и издалека вряд ли примешь это сооружение за деревянное.

Может быть, до перевозки церковь и содержала в себе нечто от облика плотницких строений XVII столетия. Но естественно, во время сборки на новом месте она приобрела черты господствующего стиля в зодчестве того времени. Ее обшили тесом и снаружи и внутри, лишь косящатые двери с коваными замками напоминали о ее возрасте.

Стоят ныне на угоре три архитектурных памятника: собор, колокольня и деревянная церковь, каждый повествуя о своем времени, а вместе - сохраняя название увянувшей в истории Медведевой Пустыни.

Подъезжая к Рогачеву, мы увидели за поворотом силуэт то ли горы, то ли пирамиды, угрюмо возвышающейся над обозримым миром полей и лесов. Мы узнали его - грандиозный, увеличенный до чудовищных размеров собор Рогачева. Он подавил все село. Улицы села с трепетом обходят по сторонам гиганта, На главной площади Рогачева, довольно просторной, но кажущейся миниатюрной рядом с псевдовизантийским храмом, стоят одновременные две-три земские кирпичные постройки - никчемные кубики, брошенные за ненадобностью возле каменной горы. Если бы не этот храм - яркая иллюстрация архитектурного безвкусья прошлого века, то село Рогачево, пожалуй, даже красивое. Правда, застройка улиц села обычная.

Вернуться в Москву из Рогачева можно по трем автобусным направлениям: через Клин, через Дмитров либо минуя станцию Лобня. Все эти дороги до транзитных пунктов идут по холмам. Леса то подступают к шоссе, то убегают к дальнему горизонту, и тогда перед глазами возникают просторные поля.

Но все же путь на Дмитров более интересен. Всего в двух километрах от Рогачева вдоль старинного тракта вытянулась деревня Подрезково. По обочинам дороги поникли ветвями великие, пожалуй екатерининских времен, ветлы. За ними кряжисто стоят шестистенки конца прошлого--начала нашего века. Возле дома № 26 мы останавливаемся. Вот они, наши любимые солнышки, на наличниках! Как давно мы их не видели, как соскучились по вестникам плотницкого искусства!

На лобовой доске дома красовалась дата - редчайший случай! Будто знал плотник, что когда-нибудь остановятся исследователи перед его постройкой, и чтобы не приводить их в затруднение, он и вырубил на «лобане» - «1884 го...» Буква «д» и твердый знак не выдержали времени и исчезли, обветренные и размытые дождями.

Рубленная из толстых бревен изба делится на теплую, зимнюю, часть и сени. Вход в дом расположен слева, с улицы, справа пристроен хозяйственный двор с воротами. Такую планировку крестьянской усадьбы обычно называют «глаголем», но здесь эта форма неразвитая. Вероятно, хозяйственный двор пристроен позже. Его бревна мелки и как бы случайно оказались под рукой у плотника.

Также случайной кажется на первый взгляд и стропильная крыша. Однако следов спила консолей самцовой кровли не видно. Вероятно, ее и не было.

Замечаем, что сруб избы неоднократно красился охрой. Особенно не жалели краски на наличники. С щедростью крыли по первоначальным водяным краскам масляными. Оттого пестрая покраска свернулась чешуйками и затрудняет чтение орнамента солнышек. А орнамент сложный, отличный от того, что мы видели ранее. Здесь, можно сказать, глубинная резьба на наличниках достигла апогея своего развития: от простого круга - солнечного знака - до геометрического символа.

Возможно, после 1884 года (даты постройки избы) плотники еще украшали на старинный манер наличники. Пропиловочная резьба лучше отвечала легким стропильным конструкциям крыши. И, как бы подтверждая новые для того времени веяния на селе, на фасаде дома до сих пор висят поржавевшие жестянки земского страхового общества.

К сожалению, хозяева, недавно переехавшие в этот дом, ничего не смогли сказать об истинном облике избы, стены которой сейчас обиты фанерой и оклеены обоями, а русская печь давно переложена на голландку.

Еще в 1920-е годы при исследовании жилища крестьян Дмитровского края К. Соловьев отметил: «В Дмитровском районе на всех старинных наличниках, которые мы встречали, везде мы видели один излюбленный мотив - полусолнце с расходящимися лучами».

Но в хорошо иллюстрированной книге этнограф не заостряет внимания на разборе этого типа наличника. Однако на большинстве из показанных им образцовых типов жилища мы видим подобные украшения наличников, и это не случайно. Отмеченные солнечными знаками избы являются примером наиболее логичных, устойчивых типологических форм крестьянского жилища. Правда, эти избы и понесли наибольшие потери. Их возраст тому причина.

За селами Бунятино и Ведернииы (селами тоже интересными) дорога на Дмитров то резко срывается с холма, то круто взбирается на очередную возвышенность. От названия встречной деревеньки мы даже опешили. Абрамцево! Чем же порадует нас деревня со столь знаменитым именем?

Осиновые кровли изб серебрились под высоким небом. Небольшие срубики амбаров, словно грибы, выглядывали на озадках, а сами избы таращили по шесть глаз-окон на проезжающий люд. У крайнего, в сторону Дмитрова, дома удивленно взметнулись барочные брови-наличники. Они очень отдаленно напоминали своих городских собратьев, пышно цветущих на памятниках архитектуры XVIII столетня.

Встретили мы барочные мотивы на наличниках некоторых домов и в Дмитрове. Трудно сказать что-либо определенное о причинах их появления на избах Подмосковья, поскольку наличники с барочными мотивами встречаются гораздо реже, чем наши резные солнышки.

Интересны наличники окон дома № 4 по Советской улице. Первый этаж дома кирпичный. Верх окон второго, бревенчатого этажа украшен барочными волютами. Наличники придают зданию этакую «елизаветинскую» старину.

Подобный декоративный мотив мы увидели и на отдельных домах по Профессиональной улице, но ни в самом городе, ни в окрестных деревнях барочные отзвуки не получили широкого распространения у плотников. Пропиловочная резьба, большей частью в худших вариантах забытой символики, украшает городские дома и сельские избы Дмитровского и Талдомского районов.

И все же никогда не следует поддаваться разочарованию в поисках, ибо на пути вас могут ожидать и неожиданные встречи. Мы подходили к вокзалу, уже простившись с Дмитровом. Как вдруг!.. Огромные солнца проявились на двух калитках ворот дома № 10 по Советской улице. Разве можно было подумать, что в окружении сверкающих плитками фасадов высоких домов нового Дмитрова еще живут резные солнышки? Никогда больше мы не встречали таких солнц. Безвестный мастер вывел твердою искусною рукой четыре великие ромашки на калитках своего дома, символизирующие в народном искусстве вечно сияющее солнце.

Они были равнодушно закрашены зеленой масляной краской. Мимо них, не замечая, проходят каждый день сотни дмитровцев и туристов, а они вот открылись для нас, двух любопытных путников, и откроются так же для каждого, кто пойдет по земле Подмосковья, внимательно вглядываясь в облик старых и новых домов. Пусть иные сейчас заботы и иное представление о красоте, но мы видим ту незримую нить, тот солнечный луч, пронизывающий великое расстояние от избяных солнышек древнего мастера к солнцам в окнах наших светлых, просторных домов.

Проходя по селам и деревням северного Подмосковья, замечаешь, как жизнь идет вперед семимильными шагами. То, что недавно было предметом изучения, в настоящее время становится воспоминанием. Такой для нас оказалась книга К. Соловьева. Ведь еще в конце 1920-х годов этнограф видел такие реликты крестьянского хозяйства, как «шиши» - кострище, выложенное из дикого камня в яме и прикрытое жердевым шалашом-вышкой. Эти почти первобытные сооружения использовались для сушения снопов в бедняцких хозяйствах, которым было не под силу построить овин или ригу.

В наших путешествиях мы не только шишей, но и риг не видели. В 1920-х годах еще можно было встретить в Подмосковье, хотя и не часто, курные избы с топкой по-черному. Мы же только в древней избе Камина во Фрянове заметили под обоями закопченные стены. Б корне изменился внутренний вид изб. Сейчас комнаты деревенского дома мало чем отличаются от интерьера городской квартиры.

Наши наблюдения планировок крестьянских усадеб сел и деревень северного Подмосковья отметили повторы вариантов, получивших типологические названия «брус», «кошель», «глаголь», с незначительными отклонениями от общих схем. Но уловим ли мы с вами разницу в облике народного жилища в Подмосковье на севере и на юге? Не искусственна ли наша схема деления по сторонам света? На это может дать ответ дорога.

К югу от Москвы

За полем снежным - поле снежное, Безмерно-белые луга; Везде - молчанье неизбежное, Снега, снега, снега, снега… Деревни кое-где расставлены, Как пятна в безднах белизны: Дома сугробами задавлены, Плетни под снегом не видны.

Люди добрые, солнцу красному, Лику ясному, Поклонитеся, улыбнитеся Распрекрасному.

Валерий Брюсов

В Коломенском под холмом тяжело катила хмурные волны Москва-река. На противоположном берегу, где летом наливались силой капустные кочаны, бурели под тающим снегом обобранные кочерыжные комли. Новые дома победно наступали на остатки деревни Курьяново. И деревенские избы сторонились, стыдливо пряча свои ветхие фасады за голыми ветвями кустов сирени и жимолости. Старый мир исчезал также быстро, как таял первый снег от проблесков низкого солнца поздней осени.

И словно наперекор всему, стихиям и времени, над дымящейся лентой реки вознесся ввысь шатер монумента, воздвигнутого великим князем Василием III в честь рождения сына Ивана, будущего Иоанна Васильевича Грозного.

Кто из москвичей не бывал в Коломенском? Кто не поднимал голову, с замиранием сердца следя за бегом белокаменных гирлянд-гуртов по граням шатра?

Архитектурные памятники дворцового села Коломенского хранят память о временах Древней Руси. У их подножий раздавались крики гилевщиков Медного бунта. Их стены помнят пеструю вольницу Ивана Болотникова. Они видели «осьмое чудо света» - деревянный Коломенский дворец. Красавцы-великаны дубы, что тяжело раскинули сени крон возле домика Петра I, проездной башни Николо-Карельского монастыря и башни Братского острога, также помнят расписные терема хором Алексея Михайловича.

Велик был затейливый дворец, соответственно велика была его прислуга. Немалое число плотников, оставленных для нужд дворца, осело в дворцовых приселках, и до ныне сохранивших свои названия: Коломенское, Садовники, Дьяковское. Села Нагатина уже нет. На его месте выросли многоэтажные дома. Пробовали башни Нагатина двинуться ближе к заповедному месту, но их вовремя остановили. Нужна нам в нашей жизни непреходящая красота древнего Коломенского. Пусть, как и прежде, гордо стоит на крутом москворецком берегу вознесенный шатер храма, «строенного вверх на деревянное дело»,

Раньше, до появления новых жилых массивов на южной окраине Москвы, как-то не обращали внимания на коломенские приселки. А когда встал вопрос, быть ли им или уступить место новым микрорайонам, то диву дались, до чего же удивительными оказались эти села!

Нас поразили их размеры. Версты на две растянулась улица домов села Дьяковского. Огромную слободу образует квадрат улиц села Коломенского. Будто не в Москве мы, а заехали за тридевять земель. Идем по Штатной улице в селе Коломенском, а таблички на добротных избах смущают нас. То написано «Большая улица», то «Садовая». Все три названия на одной линии попадаются. Местные жители пожимают плечами: «Вроде Большая...»

А глаза разбегаются при виде замысловатых узоров про-пиловочной резьбы на наличниках с филенчатыми ставнями. Вот довольно искусно исполненная узорчатая светелка с четырьмя столбиками-ножками. Крыша дома от ветхости провисла, и ножки светелки смешно семенят на ветру. А вот и разряженный, как купчиха, пряничный домик-пятистенок.

Украшение домов разное, да и дома разнятся по типу, по образу, словно живые люди. Будьте только внимательными, примечая характерные приемы в стройке, отмеченной плотницким мастерством.

Дом-шестистенок под № 116 глядит на улицу, как и положено ему глядеть, шестью окнами. А три окна одной половины фасада не схожи с другой. Легко понять, что сени с крыльцом объединили под одну крышу два самостоятельных сруба. От более древней избы остались три окна с наличниками, которые украшены огромными солнцами, выполненными в старинной технике глухой резьбы. По углам завершил наличника, вам уже знакомой коруны (то есть, в просторечии, искаженное слово «корона»), расположены накладные подкрылки - напоминающие раскрытый веер дощечки. Больше украшений нет. Мастер ограничился солнечной резьбой, но исполнил ее так искусно, так тонко выявил лучи, что невольно долго стоишь перед наличником, разглядывая поделку.

Здесь мы обнаружили старый дом с табличкой на фасаде: «Суховы, 93».

Изба безвестных нам Суховых образует двухрядную связь с сохранившимся хозяйственным двором - наиболее древнюю из систем планировки замкнутой крестьянской усадьбы. Высокое крыльцо входа в избу располагается за воротами во дворе. Опять же примета замкнутости усадьбы, желание ее владельцев посидеть на крылечке без присмотра чужого ока. Может быть, Суховы были веселые и открытые люди и знать не знали о свойствах планировки своего владения? Да нет, если молодые не обращали внимания, так дед хорошо знал, ладя крыльцо на всякий случай подальше от улицы, на которой не в диковинку было встретить в стародавнее время загулявшего, а то и лихого человека.

Поднимаемся по еще крепким ступеням крыльца и входим в сумрак сеней. Направо вырисовывается заколоченная Дверь в зимнюю половину, то есть основное жилое помещение с русской печью. Налево дверь открыта в холодную, летнюю часть. Венцы бревен в зимнем срубе выглядят постарше. Кровля избы явно переделана позднее на стропильную, До того чужим выглядит зашитый досками фронтон с небольшим выносом крыши.

Торцы сруба прячутся под широкими досками с незатейливым, но исполненным опытной рукой глухим узором. 'Ревна в венцах избы отпиливались при подгонке, оттого-то и необходимо было прикрыть «остатки» по углам, как наиболее уязвимое место при непогоде.

И конечно, на наличниках сияют солнца с подкрылками-четвертями солнц по углам коруны. Как бы ни ставил свою усадьбу коломенский крестьянин-огородник, снабжавший овощами старую Москву, снабжающий в меру сил столицу и сегодня, он не забывал выдолбить на красном месте своей избы солнышко. Народным символом становилось языческое солнце - Ярило. В пору ли житейского неблагополучия, мора и лихолетья, светило оно в мечтах и наяву, согревая душу, оставляя надежду на лучшую долю.

Казалось бы, куда проще изобразить прямой крест. Да нет, не встречали мы его на крестьянских домах, как не встречали ни единого христианского символа. Даже самим не верится. И это в то время, когда жизнь человеческая сызмальства и до смерти была подчинена церковному распорядку.

Через дорогу, сквозь голые ветви фруктового сада, такого сиротливого в долгую московскую зиму, заметили мы иные, непохожие на виденные ранее солярные знаки. Чтобы подойти вплотную к наличникам дома № 78, настойчиво продираемся сквозь заслон вишневых деревьев. Летом за этими кущами ничего не увидишь. На слегка овальных наличниках опять же сияют незаходящие солнца. Это плотницкий знак мастерства, вечно мажорного настроя в искусстве. Здесь солнышки вырезаны настолько изящно, что невольно в памяти возникает образ русской девушки:

Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит...

Сохранившиеся ставенки привязаны на веревочках к гвоздикам в стене и чуть подрагивают на ветру. Их давно уже не закрывают на ночь. Теплотой и уютом веет от побуревшего от времени сруба. А улица влечет дальше, словно страницы старого альбома фотографий.

Каждый хозяин не скупился в украшении своего дома. В конструктивных приемах он скован. Тип избы найден еще пращурами и удобен для жилья. Но в декоре есть где разгуляться мастеровитому крестьянину. Здесь плотник становился художником.

Вот сруб избы под № 71. Сплошное кружево резьбы по уличному фасаду. В глазах рябит. Трудно даже перечесть количество венцов в постройке. Этот пятистенок сразу дает понять, что его владелец был побогаче соседей. Резьба стоила немалых денег или же рабочего времени, если хозяин сам украшал избу. Здесь пропиловочная резьба достигла истинного мастерства. В современных деревнях Подмосковья такие дома уже редкость. В селе Коломенском, вошедшем в черту города, дома будто на музейный показ запечатлели развитие двух техник домовой резьбы. Расцвет глубинной рези сочетается с пышным цветением сквозного пропила.

Убранство дома № 75 поскромнее, но ворота с этакими квадратными углублениями и калитка во двор обильно украшены накладным орнаментом. Оттого и схож облик такой крестьянской усадьбы с резной шкатулкой.

Мы прошли Большую улицу и остановились на углу возле пожарного сарая. В нескольких десятках метров вздымалась вверх вереница белых двенадцатиэтажных домов-башен. Мы стояли на границе старого и нового. В тех высоких домах была горячая вода, газ и мусоропровод. Здесь же на задах изб грудились поленницы дров, а по замерзшему следу можно было угадать, куда хозяева ходят за водой.

Представьте себе на минуту, если вы никогда не жили в домах с печным отоплением, как уставшие после рабочего дня входите в избу и, вместо того чтобы отдохнуть, начинаете топить стылую печь. Мы трижды можем петь гимны русской печи, но сама она, как бы ни была хороша, не топится. Не заменит она современному человеку ни горячего душа, ни ванны. Вполне понятна поэтому радость коломенцев, которые с деловитой поспешностью оставляют родовые избы и переселяются в новые квартиры. Может быть, на пороге при прощальном взгляде на пустую избу у них и защемит сердце. И тогда последний низкий поклон они сделают и русской печи, и матичной балке, основательно державшей потолок, и окнам с филенчатыми ставнями и резными наличниками.

И еще об одной беде старой деревни напомнил нам пожарный сарай. По рассказам старожилов, стояли здесь всегда готовые, в упряжке три пары лошадей-водовозов. На кованом крюке висел пронзительный бронзовый колокол. Но колокол давным-давно снят. Сарай заколочен. А если случится беда, то примчатся в село стремительные красные машины на тугих шинах. Впрочем, не будем описывать дальнейшее. Надеемся, ничего с домами села не случится.

Скоро здесь развернутся реставрационные работы. И тогда посетители дворцового села Коломенского смогут пройти по старинным улицам, заглянуть в избы и дворы крестьянских усадеб и отдать должное народному творчеству.

Сейчас мы шли другой улицей села со странным названием Жужа. Мы слышали в имени улицы звон пил, стук топоров - заготавливали здесь для царского дворца красный тес на кровлю и обшивку, доски для наличников и подзоров.

Пожалуй, мог себе позволить Алексей Михайлович завести с десяток больших пил. Трудно помыслить, что вручную, топором тесали уйму досок, необходимых для покрытия теремов дворца, хотя и обладали древние плотники сноровкой в раскалывании бревен вдоль клиньями. Как-то в Архангельской области нам довелось видеть, как раскалывали солидное бревно целой системой клиньев. Это был процесс тонкий и кропотливый. В наши дни древняя система раскола бревна понадобилась для перевязки колодцев. Из половины бревна выдалбливали сердцевину, особенно подверженную гниению, и затем нарезанные по размеру колоды захомучивали и опускали в колодезные ямы.

Мы подсмотрели удивительно сохранившийся древний способ устройства колодезного сруба. Практицизм народного строителя был продиктован житейским опытом, но в то же время ему не было чуждо и творчество. Над колодезным срубом появилась двускатная крыша, поддерживаемая изящно рубленными столбами.

Существует предание, что имя Жужа носил то ли татарский баскак - сборщик дани, то ли татарский темник - предводитель тысячи, сложивший голову в буйной сече на подступах к Москве. А может быть, название улицы Жужа произошло именно от звукоподражания ходу пилы. Как бы там ни было, а название улицы подтверждало древнее происхождение села.

Разумеется, мы не ожидали в Коломенском встречи с избами не то что уж периода царствования Алексея Михайловича, но и времен «Путешествия из Петербурга в Москву». Ведь жизнь даже одного поколения накладывает на дом свой отпечаток.

По традиции все детали избы имеют для крестьянина даже одушевленный смысл. Особенно с наличниками окон расстаются неохотно, дорожат ими. Часто можно видеть свежерубленые венцы сруба, а наличники на окнах старые, с таким полюбившимся крестьянину резным узорочьем. Но бывает и так: сруб кажется старым, наличники уж точно старинные, оттого и торопятся датировать подобную избу столетней давностью. Так что при виде искусно исполненной резьбы на наличниках окон не спешите определять возраст дома. Наличники - это лишь первая, хотя и самая яркая, примета возраста постройки.

Дом под № 31 выглядел древнейшим в селе. В избе сохранилась русская печь. На дверях тускло мерцали медные круглые ручки. Сами двери были крепки и туго ходили на петлях. Шпонки надежно перехватывали толстые доски. Характерно, что такие двери, без художественных приемов в отделке, называют простыми плотницкими. Внутри избы обои и фабричная мебель подчеркивали новый быт.

Мы уже не удивлялись в Коломенском обилию примет плотницкого искусства, а воспринимали их как должное. Так и дом № 26 нас не ошеломил, а выглядел как вполне логичный акцент в ряду уличной застройки. Аккуратно зашитый тесом, со скромными карнизами, он впечатлял не традиционными наличниками с солнышками, а видом чердачного окна, напоминавшим манерным силуэтом нижегородских собратьев 70-х годов прошлого века.

В Горьковской области коруну иногда называют лобаном. В бывшей Нижегородской губернии сохранилось много изб, украшенных старинной глухой резьбой. Исстари на волжских берегах процветала «корабельная резьба» на расшивах, мокшанах, коноводках - судах парусного речного флота. Но во второй половине прошлого века парусники уступили место пароходам с баржами, и корабельные резчики разошлись по приволжским деревням, где применили свое мастерство в украшении избяных ставен, наличников, карнизов, причелин.

Нечто напоминающее приемы декора нижегородских изб нашли мы в облике этого дома № 26 по улице Жуже в Коломенском. Три окна избы были украшены овальными лобанами с изогнутыми карнизами и несколько необычным мотивом изображения солнышек. Орнамент коруны начинался с простого круга. У каждого плотника был циркуль. И ни один плотник не удержался, чтобы не наметить круг ли, неполный ли круг для будущей резьбы солнцеликого наличника. Так было и здесь. Однако от круга орнамент переходил в веер трехгранновыемочной резьбы, а затем - в широкие лепестки, обрамленные пояском малых кружков, долженствующих изображать звездный небесный свод.

Боковые наличники дома были строже и проще. Они не рассчитывались на парадный показ. Орнамент их, исполненный с меньшим искусством, звучал как отзвук украшения «красных» окон избы.

Но, несмотря на обилие домовой резьбы, все же обшитый досками сруб, крашенный охрой, выглядел обезличенным, а разноцветная окраска всех домов уличного порядка разрушала единство сельской улицы. Кроме того, древние избы давно поменяли свои самцовые из кругляка фронтоны на стропильные крыши под кровельное железо.

Последним заинтересовал нас на улице Жуже высокий на подклете дом под № 37. Его окна казались безмерно большими из-за размашистых наличников с высокой, чуть ли не в пол-окна, лобовой доской. Сложный профилированный карниз, насыщенная резьбой поверхность округленной книзу лобовой доски, даже наглухо крытые масляной краской, сохранили почерк искусного плотника. Что грезилось ему, когда он выдалбливал по заранее намеченному рисунку три солнечных круга, оправляя их пояском круглых выемок-звезд? В ту пору по полям России уже дымила паровая машина, но не вошла она в поэтический мир русского плотника, как не войдет в этот мир и первый аэроплан, и первый автомобиль, все то первое, что рождалось на стыке двух веков, ибо само поэтическое видение русского плотника умирало в лязге и грохоте заводских машин.

Капитализм подминал под себя деревни с их дешевыми людскими руками. Безземельная, безлошадная масса крестьян центральных губерний России, уходя от батрачества, попадала из огня да в полымя фабричного изнурительного труда. Вместо родовой деревенской избы теперь их ждали в лучшем случае кирпичные бараки, разделенные на множество клетушек. В бараках вывешивались строжайшие расписания, вплоть до того, когда ставить самовар, когда ложиться спать, иначе штраф и выселение. «Солнышко» русского плотника закатилось навсегда, не выдержав неравной схватки с беспощадным и всесильным молохом капитализма. Как на чудо смотрели мы на солнцеликие наличники на окнах в селе Коломенском. Их спасло то, что, живя на отшибе, занимаясь огородничеством, коломенцы сторонились шумной, дымящей фабричными трубами капиталистической Москвы. А наши дни окружили бывшую далекую окраину города башнями новостроек. Подошли двенадцатиэтажные дома почти вплотную к заповедному месту и остановились, изумленные открывшимся видом старинного села.

От дома № 37 отходит к дворцовому ансамблю улица Нижняя. Сразу ощущаем, что в прошлом на этой улице стояли самые богатые усадьбы села с обширными двухэтажными домами на белокаменных подклетах с первым кирпичным этажом, с кирпичными же хозяйственными дворами.

«Всего в селе около трехсот дворов было,- рассказывает старожил.- Треть из них зажиточные». Да, строили здесь добротно, по новой моде и средств на украшение домов не ясалели. Глаза разбегаются от обилия пропиловочной резьбы. Она в отличие от глубинной рези не выявляет материал постройки, а растекается по поверхности, словно падающие листья. Так и кажется, что дохни посильнее ветер, и опадет кружевная работа лобзиком как ненужная и наносная.

Но среди этого хаоса дробной резьбы вновь засияли солнцеликие наличники на окнах амбарчика при доме № 17. Крепкий засов со спрятанным за дверью замком наглухо запечатал ставни окна. Только солнышко на лобовой доске наличника было не подвластно кованому засову. Оно будто рвалось на простор заливных лугов Москворечья, храня память о безвестном резчике.

Если орнамент глухой резьбы хочется подолгу рассматривать, сравнивать с орнаментом на других избах, поскольку в каждом из них живет плотницкое «я», то в пропиловочной резьбе, какой бы она вычурной ни казалась, видишь откровенное ремесленничество. Вязь сквозного орнамента подходит скорее к вышивке, чем к рубленой постройке. Впрочем, так оно и было во второй половине XIX века, когда архитекторы ничтоже сумняшеся брали орнаментальные мотивы с крестьянских строчевышитых изделий. Несбыточное желание возродить так называемый русский стиль приводило к ложному смешению видов народного творчества. А крестьянская изба исстари была чужда всяческим ухищрениям. Каждый декоративный элемент ее был органически связан со всей конструкцией. Потеря подобного элемента влекла за собою нарушение не только цельности художественного образа, но и конструктивной прочности всей постройки.