Я Распутин. Книга третья

— А вот что происходит — я сунул ему в руки номер Кабацкого листа — Поносят сволочи, порочат светлое имя госпожи Т.

— Хотите знать кто это? — я повернулся к чиновникам.

Судя по их глазам — они хотели знать. Кое-кто даже очень-очень.

— Это Анна Танеева. Фрейлина государыни. Светлая, благочестивая девушка! Меня оклеветали, ладно, привык. Но ее!

Блюм прилично так взбледнул, засуетился:

— Собственно, мы в главном управлении по делам печати нынче такими вопросами не ведаем. Вам надо в Осведомительное бюро

— Умолкни! — опять рявкнул я — Развели тут бюрократию. Ну ничего… Мы с Петром Аркадьевичем вычистим ваши авгиевы конюшни!

С цензурой в стране и правда надо было что-то делать. МВД насоздавало дублирующих структур: Главное управление печати в теории контролировало всю прессу, могло закрывать газеты, но вот за достоверностью сведений, поступающих в газету, следило другое ведомство. Осведомительное бюро Главного управления цензуры. Лебедь, рак и щука.

— Сей же час все решим!

Упоминание Столыпина подействовало, Блюм засуетился, стал вынимать какие-то папки из стеллажа.

— Нужно заявленьице подписать, сразу дам делу ход

— Принесешь в кабинет Петра Аркадьевича — я уже выходил в коридор, расталкивая чиновников — Чего столпились? Работы нет? Зажрались вы тут, братцы. Ну ничего, нынче новые времена наступили. Теперича придется вам поработать как след.

Нагнав страху на бюрократов, я пошел в кабинет Столыпина. И сразу попал “с корабля на бал” — премьер проводил заседание кабинета министров. В усеченном составе.

Секретарь попытался встать “горой” на моем пути, но я его взял подмышки, переставил прочь. Сзади опять раздался дружный “ох”.

— Не помешаю, Петр Аркадьевич? — я снял черные очки, посмотрел на Столыпина. Тот тяжело вздохнул, кивнул в сторону свободного стула.

Присутствовали основные “игроки” — военный министр Редигер, мой “протеже” Янжул, черная лошадка, малознакомый мне министр иностранных дел Александр Извольский, грустный, с заплаканными глазами, граф Фредерикс. Этот мне вяло кивнул, отвернулся. Янжул, рядом с которым я сел, пожал руку. Приветственно улыбнулся Редигер.

Попал я в самый разгар того, как Столыпин устраивал выволочку главе жандармов Саввичу. Тот был — краше в гроб кладут. Похоже его выдернули прямо из больницы, не считаясь с состоянием. Саввич вяло оправдывался.

— Мы опросили уже больше сотни человек. Все дороги и морские пути перекрыты. Повсеместно организованы заставы. Привлечена армия.

— Удалось ли соблюсти секретность? — напирал Столыпин — Его Величество особо отметил, что все должно храниться в тайне!

— Нижним чинам дали установку, что украдены особо ценные документы. Их должны вывезти на ребенке. Ну и описание царевича.

— Начинайте повальные обыски — стукнул рукой по столу премьер — Переверните Царское село, если надо соседние поселки и деревни.

— Это больше двадцати тысяч домохозяйств! — ужаснулся Саввич — Нужна минимум пехотная дивизия

— У меня лишних войск нет! — развел руками Редигер — Все что были, уже и так привлечены на патрулирование. Можно попросить флотских…

Столыпин начал названивать морскому министру, которого не было на совещании, присутствующие стали шушукаться.

— Однако ж, господа — первым повысил голос Извольский — Что же теперь делать? Вот вы, Григорий Ефимович, что думаете?

Молодец. Перевел стрелки. Да еще с подначкой так, ухмылкой.

— Молил я Господа всю ночь аполся похищения, и дал он мне знак: вернется наследник здравым, а посему надо думать, как жить теперича своим умом.

Конституция дадена — я пожал плечами, взял со стола копию, что выслал фельдкурьером в Зимний ночью — По вашему составу мы сегодня проголосуем, волноваться не надо. Все кто на своих местах, там и останутся. Но на комитеты прошу прийти, выказать уважение депутатам. Пущай вам позадают вопросы, а вы поотвечаете.

Министрам это не понравилось. Какой-то сибирский мужик, пусть и с дворянством — будет им вопросы задавать.

— И на какой же комитет должен прийти я? — скривился Извольский

— Как какой? Иностранных дел. Там, кстати, покамест я в председателях состою — моя плотоядная улыбка не пришлась по вкусу министру — Поговорим, обсудим…

Столыпин откашлялся громко и демонстративно:

— Господа, пока официально не опубликована Конституция, говорить о нашем ответственном правлении пока рано…

— Как не опубликована? — развел руками я, достал из портфеля сигнальный номер Слова. Специально сидел, ждал. Даже подремать успел чуток — Вот, держите.

Газета пошла по рукам, министры начали переглядываться.

— А теперича гляньте наружу

Я первый встал, подошел к окну. На дворцовой площади собирался народ. Бегали городовые, вокруг Александрийского столпа кружила стая голубей.

— И что же это значит? — Янжул встал рядом, близоруко прищурился

— Как что? Будем славить царя. Митинг, резолюция. Все как полагается. Думаю, так еще взять у народа наказ для правительства и Думы. Как считаешь, Петр Аркадьевич?

Столыпину это все активно не нравилось, он сморщился. Да, вот так… “Рыбка плывет, обратно не отдает”. Поди, устрой, второе кровавое воскресенье! Нет уж, теперь все по-новому будет.

— Господа, совещание окончено — премьер встал, тоже взглянул в окно — Александр Петрович — это уже Извольскому — Будьте любезны на днях появится в Таврическом. Да, да, вы первый. Проявим уважение Думе. Она теперь…

Тут Столыпин запнулся, не знаю, какое подобрать слово. Я помог:

— Она теперь верховная власть. Ну и вы, господа, конечно, тоже.

Всей гурьбой мы вышли из кабинета, министры тут же начали закуривать. Я подписал заявление трясущегося Блюма и тут же попридержал за локоток уходящего Редигера.

— Александр Федорович, на пару слов.

Увлек министра в коридор, подальше от посторонних ушей. Встали в уголке, я в волнении хрустнул пальцами. Теперь все и решится.

— Может возникнуть ситуация… Нехорошая. Когда злые люди будут отговаривать Его императорское величество… от даденного слова.

— Вы про манифест?

— Именно — я тяжело вздохнул — Народ взбудоражен новыми свободами. Не хотелось бы второго Кровавого воскресенья.

— К тому есть основания? — военный министр напрягся

— Идут сообщения…

— И что же делать? — Редигер растерялся

— Громко и недвусмысленно объявить, что армия — вне политики. Петербургский гарнизон останется в казармах.

— У жандармерии есть свои части!

— Есть — покивал я — Но их мало для разгона такой толпы. Которая пока настроена мирно. Слышите? Поют Боже царя храни!

Редигер задумался. Решалась не только его судьба, но судьба всей страны.

— Я поеду к Лауницу, буду у него — министр кивнул сам себе — Будет что… Удержу от поспешных действий. Но гвардия мне не подчиняется. Так что…

— Петра Николаевича еще не успели снять — усмехнулся я — Повидаюсь с ним. Думаю, и гвардия будет верна приказу Великого князя, останется в казармах.

Как хорошо, что власти не успели сделать полицейскую стражу. Эти бы не колебались…

В полдень, когда я я вернулся из Зимнего в Таврический и даже успел еще пару часиков вздремнуть тревожным сном, из Царского пришла телеграмма “Пополнение в колонии готово к отправке”. Я потер руки! Все идет по плану! Тут же отправил Дрюню, в пенсне и при усах, в мундире жандармского поручика, на телеграф в Питере отбить депешу дворцовому коменданту “Известная вам персона гостит рядом, в доме дяди. Буквы вырезаны из газет”.

Я же упал в кресло у окна и прикрыл глаза, перед которыми как живая встала картина Царского Села. Готов поклясться, что там бушует тот еще вихрь!

Наверняка поначалу пошлют эскадрон-другой кирасир в Гатчину, где живет дядя царевича великий князь Михаил. Потом кто-нибудь сообразит, что есть и другой дядя — не цесаревича, а царя. Кинутся на дачу НикНика, окружат ее, найдут Алексея…

Поскачут посыльные в Александровский дворец, в Гатчину, пока там не наломали дров, из дворца помчится повозка с императорской четой и весь конвой… Еще через полчаса во всех церквях прикажут бить в колокола, а меня настоятельно затребуют в Царское.

И начнется последний акт этого “Марлезонского балета”.

Глава 3

Перед отъездом в Царское, я успел собрать всю верхушку небесников. Распределил кто когда выступает на митинге, велел согнать в первые ряды всех партийцев, иоанитов и стоять до последнего. Организовать горячее питание из всех окрестных кабаков. Хотя бы для основных участников. Оных разделить на десятки, свести в сотни. Вытряс всю партийную кассу ЦК — на еду, на дрова…

— Что же и ночью стоять? — удивился капитан

— Хотя бы пару тысяч организуйте. Знаю, будет холодно. Грейтесь у костров. Составьте смены.

— Гармонистов надо — под общественные гуляния все оформить — сообразил Булгаков

— Да хоть цыган. Денег я вам дал, держите народ. Все решится в ближайшие дни. И вот что… Пошлите за моей семьей в Царское. Пусть нарядятся в крестьянскую одежду — выйдут со мной все на сцену.

Мне важно было показать народу, что я плоть от плоти его. Выражаю дух и букву общественных запросов. Меня должны увидеть с семьей и на уровне инстинктов понять — “этот наш, этот не предаст!”.

— Так нет сцены то — простодушно удивился Стольников

— Так сделайте. И поскорее!

— Прямо на Дворцовой площади??

— Долго ли срубить плотникам? От городовых препятствий не будет. Столыпин выжидает, ждет чья возьмет.

— А почему чья-то должна взять?

Вернадский вообще не понимал о чем речь. Царь уже даровал Конституцию. А тут я организую по-сути бессрочный митинг. Вроде и в поддержку, но с кострами по ночам.

— Потому, что прямо сейчас Николаю все его родственники, часть министров, все эти гвардейские князья да графья нашептывают отменить Манифест.

Я был уверен в своем заявлении. Власть просто так не отдают. Аристократия теряет очень многое. От кормушки их будут отодвигать — почище чем во времена отмены крепостного права.

Я это понял, когда “буквально на минутку” в кабинет после совещания заскочил глава фракции эсдеков — Чхеидзе. Николай Семёнович после того как Мартов сбежал к Ленину в Швейцарию оставался пожалуй, единственным рукопожатным левым. Пытался лавировать между всеми силами — и со своими не рассориться и в Думу пройти. Хоть и маленькой фракцией, зато горлопанистой и активной.

— Позвольте, Григорий Ефимович поздравить с небывалой победой! Колоссальный прогресс для России! Если потребна какая помощь…

Чернявый, с грузинскими корнями Чхеидзе прямо светился. Вот рупь за сто даю, он уже настрочил телеграммы всей сбежавшей левой верхушке — от эсеров до большевиков, всем этим черновым, лениным, да и своему патрону Мартову тоже. Ура, мы ломим — гнутся шведы. Пакуйте чемоданы — Родина ждет.

— Спасибо, обойдусь — я мрачно смотрел на депутата от тифлисской губернии. Вот моя следующая головная боль. Эти имеют огромную поддержку, на честных выборах могут запросто победить, просто на волне эйфории. Возьмут большинство и врубят страну Советов. А там гражданская война, оккупация, торговая блокада, голод и разруха. Знаем, плавали…

— Срочно закон о реквизиции! — размахивал сигаретой Чхеидзе — Кабинетные земли в общественный фонд, бюджетные ассигнования на царя и великих князей — пускаем на образование, реформы…

— У меня тут не курят, Николай Семёнович — осадил я шустрого эсдека — И никаких реквизиций мы проводить не будем!

— Извините, взволнован, — туша сигарету произнес депутат — Но вот насчет реквизиций вы не правы, взгляните на вот эти выкладки.

Чхеидзе подал мне пачку документов. В основном это были расчеты царских богатств. Причем довольно точные. Каждый император имел свой капитал, который формировался с его рождения. Сначала эта сумма составляла двадцать тысяч рублей в год, а после совершеннолетия — сто. К моменту коронации Николай имел на счету больше миллиона рублей. Плюс еще двадцать миллионов рублей, которые в качестве наследства были оставлены сыну Александром III. Они хранятся большей частью в виде ценных бумаг в Bank of England, частично в немецких банках.

Я поднял ошарашенный взгляд на Чхеидзе. Да… глубоко копают союзнички. Ведь не сами левые получили все эти цифры. Углубившись в бумаги, я узнал, что только личное “жалование” Николая составляет двести пятьдесят тысяч рублей в год. На конец прошлого года состояние царя превысило тридцать миллионов!

Эх… я мечтательно зажмурился. Волго-Донской канал — десять с половиной миллионов золотых рублей. Железная дорога в Финляндию, дабы привязать их к нашему зерну и легко перекидывать войска — еще два миллиона. Романов на Муроме — полтора миллиона. С дорогой все шесть. Янжул прислал в канцелярию расчеты министерства финансов — цифры впечатляли.

Время поджимало, но я не мог оторваться от документов. Ежегодно из общих доходов империи на двор и траты самодержца выделялось двадцать миллионов рублей! В месяц царская семья расходовала более полутора миллионов… Гигантские деньги. Почти два миллиона в год тратилось на поддержку российского искусства и благотворительность. В основном на содержание театров. Ну да… балерины — наше все.

— Вот-вот — покивал Чхеидзе, заметив мою мимику — Этих денег с лихвой хватит, чтобы решить проблему голода в губерниях, удвоить количество школ… Утроить! Мы готовы помочь с реквизициями. У нас есть товарищи, которые…

— Спасибо, не надо — оборвал я лидера эсдеков — Вы за последние три года так напомогали, что Россия до сих пор кровью харкает. Мало вам эксов было, еще реквизиций захотели! Так вот, их не будет!

Задумался, добавил:

— По крайней мере сейчас.

Чхеидзе нахмурился, захотел сказать что-то резкое, но сдержался. Я решил ему подсластить пилюлю.

— Максимум, что могу предложить — это закон о всеобщей амнистии. Но под обязательный публичный и письменный отказ от революционной деятельности. И только в отношении граждан, не причастных к терактам.

Лицо Николая Семёновича просветлело.

— Да, да… это было бы весьма кстати. Жест примирения новой власти с нашими левыми.

— Каждого из ваших теоретиков — я назидательно поднял палец вверх — Должны взять на поруки трое из почтенных граждан. Также как я взял Варженевского и Щекина

— Это весьма необычно…