Призрак в лунном свете

И вторая:

ЛАЙ СОБАК ТРЕВОЖИТ ПОКОЙ ЖИТЕЛЕЙ ПОТАКСЕТА

Ориентировочно в три часа минувшей ночи жители Потаксета были разбужены необычно громким собачьим лаем и воем, раздававшимися на берегу реки к северу от поселка Род-на-Потаксет. Шум, по впечатлениям опрошенных, имел крайне необычное звучание; Фред Лемдин, смотритель на пристани Род, утверждает, что он походил на «крик человека, охваченного смертным ужасом». Конец ночному переполоху положила сильная, но непродолжительная гроза, разразившаяся у самого берега. Жители поселка связывают происшествие со странными неприятными запахами — вероятно, источаемыми нефтехранилищем близ бухты, — что могли послужить причиной необычного поведения животных.

Тем временем Чарльз все терял в весе и прирастал в тревогах; впоследствии все сошлись на том, что в ту пору он явно хотел что-то объявить или даже в чем-то признаться, но боялся. Благодаря хворающей от непреходящего нервного напряжения миссис Вард, ночами вслушивавшейся во всякий шорох, открылось, что он часто совершает вылазки под покровом ночи, и в настоящее время твердолобые алиенисты-ортодоксы в один голос винят Чарльза Декстера Варда в отвратительных актах вампиризма, в то время сенсационно освещенных в прессе, но так и оставшихся нераскрытыми — маньяка-кровопийцу изловить тогда не удалось. Преступления получили широкую огласку в прессе, и нет нужды пересказывать их во всех подробностях: жертвами становились люди разных возрастов и общественного положения, жившие либо в окрестностях холма и Норт-Энда, неподалеку от особняка Вардов, либо у околицы Потаксета. Атакам подвергались как припозднившиеся путники, так и спящие в своих кроватях жители, не имевшие привычки закрывать окна на ночь. Те, кому удалось выжить, рассказывали о «тонком и гибком дьяволе» с «пылающими глазами», что набрасывался на них, вонзал зубы в шею или руку и жадно сосал кровь.

Однако доктор Уиллет отказывается приписывать начало душевной болезни Чарльза даже этому периоду и предпринимает осторожные попытки объяснить вышеперечисленные напасти. У него имеется своя теория, подробности коей он сообщать не желает, ограничиваясь лишь весьма эксцентричным утверждением:

— Не скажу, кто или что в ответе за все эти нападения и убийства, но заявляю со всей уверенностью — Чарльз Декстер Вард не виновен. У меня есть причины настаивать на том, что он вовсе не страдал так называемым вампиризмом, и лучшее доказательство тому — его разгулявшееся малокровие и ужасающая бледность. Вард вскрывал очень опасные темы и заплатил высокую цену за свои пристрастия, но чудовищем и душегубом он никогда не был. Но позже… не ведаю, что с ним случилось, не хочу даже думать. Вместе с переменами, поразившими его тело и разум, умер и сам Чарльз Вард. По крайней мере, дух его угас — а в том безумном теле, канувшем из лечебницы Уэйта, обитала совсем другая персона, мне никоим образом не знакомая.

К словам Уиллета нелишне прислушаться: он часто посещал дом Вардов, занимаясь лечением матери юноши, слегшей от постоянных волнений с нервным расстройством. Ночные бдения страдалицы, ночами напролет ловившей звуки, доносившиеся из мансарды, породили нездоровые галлюцинации, о коих она, преодолев долгие колебания, сообщила доктору. Уиллет как мог успокоил ее, но сам характер жалоб заставил его призадуматься: миссис Вард слышались у себя над головой глухие рыдания и вздохи в самые поздние часы.

В начале июня Уиллет порекомендовал ей съехать на некоторое время в Атлантик-Сити и надлежащим образом отдохнуть, настоятельно убедив мистера Варда и отощавшего, старавшегося избегать людского общества Чарльза, чтобы они отправляли ей только жизнерадостные и ободряющие письма. Вероятно, благодаря этим вынужденным каникулам миссис Вард и сумела сохранить себе жизнь и относительное душевное равновесие.

2

Вскоре после отъезда матери Чарльз Вард начал переговоры по поводу приобретения избушки в Потаксете. Речь шла об убогой деревянной лачуге с каменной пристройкой, что стояла на высоком малолюдном берегу реки вверх от Рода, и именно ее хотел купить юноша, не соглашаясь ни на что иное. Он наседал на посредников, пока те не выкупили для него этот дом у упертого собственника за поистине заоблачную сумму, а как только явилась возможность переселиться, Чарльз под покровом темноты перевез туда все свои пожитки — в большую машину с крытым кузовом погрузили практически все оборудование лаборатории на чердаке вместе с книгами, как старинными, так и современными, которые он забирал из библиотеки. Он отправился уже на рассвете, и отец вспомнил, как сквозь сон слышал приглушенную брань и топот ног, когда рабочие переносили добро его сына. После этого Чарльз перебрался обратно в свои старые покои на третьем этаже и никогда больше не поднимался на чердак.

В свою потаксетскую хижину Чарльз перенес всю таинственность, которой окружал свою обитель в мансарде, — с единственной поправкой на то, что его тайны разделили еще двое: зловещий метис португальского происхождения с Саутмейн-стрит, ставший ему за слугу, и худенький, ученого вида незнакомец в темных очках и с густой бородой, вблизи подозрительно похожей на фальшивую, — несомненно, коллега-экспериментатор Чарльза. Соседи тщетно пытались разговорить этих мужчин. Мулат Гомес почти не понимал по-английски, а бородач, который отрекомендовался всем как доктор Аллен, радушно подражал своему более молодому компаньону. Вард старался вести себя как можно дружелюбнее, но ему удалось разве что возбудить всеобщее любопытство вскользь упоминаемыми им исследованиями. Сразу же пошли разговоры о том, что в доме до утра горит свет; немного позже, когда ночные бдения внезапно прекратились, появились еще более странные слухи — утверждали, что Вард постоянно заказывает у мясника целые туши, что от избы долетают заглушенные крики, декламации, песнопения или заклинания и вопли, словно выходящие из какого-то глубокого погреба.

Всякий добродетельный буржуа в окрестностях почти сразу же возненавидел подозрительных новых соседей. Неудивительно, что никто и не думал как-то смягчать намеки, которые связывали эту одиозную публику с вампирическими нападениями и убийствами — особенно с тех пор, как радиус распространения напасти, как вдруг оказалось, ограничился самим Потаксетом и прилегающими к нему районами. Вард проводил в избушке большую часть своего времени, однако иногда спал дома; дважды отбывал в до сих пор неизвестном направлении — и каждый раз отсутствовал по неделе. Он побледнел и помрачнел, в нем поубавилось уверенности, когда он вновь рассказывал доктору Уиллету свою старую как мир историю о крайне важных опытах и предстоящих открытиях. Уиллет часто навещал его в родительском доме, ибо Вард-старший изрядно пекся о здравии сына и стремился гарантировать тому максимальный медицинский уход, какой только возможен был в случае столь скрытного и отчаянно независимого юноши. Доктор продолжает настаивать, что даже тогда Чарльз пребывал во все еще здравом уме, а в подкрепление этого утверждения приводит их многочисленные беседы.

К сентябрю вампирическая напасть схлынула, но уже в январе Чарльз едва не угодил в серьезный переплет. Какое-то время все просто оживленно беседовали о ночных приездах и отъездах грузовых автомашин в потаксетскую избушку, но вот вследствие непредвиденного стечения обстоятельств удалось разоблачить возимый груз. В глухом местечке Ноп-Вэлли колонну таких грузовиков подстерегли налетчики, надеявшиеся, что везут контрафактное спиртное, но их ждало настоящее потрясение — ибо в продолговатых ящиках, которые они захватили, находились кошмарные вещи — собственно, настолько устрашающие, что даже закоренелые бандиты не смогли удержать увиденное в тайне, только между своими. Они впопыхах закопали свою нежеланную добычу, однако полиция штата прознала о том деле, и было проведено тщательное расследование. Недавно арестованный бутлегер, в обмен на иммунитет от дополнительных обвинений в других делах, в конце концов согласился отвести следственную группу на место захоронения; там, в наскоро выкопанной могиле, и нашли нечто непотребное. Будь находка предана огласке, она прогремела бы, скорее всего, не только на окружном, но и на общенациональном уровне. Даже не слишком-то сообразительным офицерам было трудно превратно истолковать увиденное — и в Вашингтон в безумной спешке немедленно отослали несколько телеграмм.

Как уже можно догадаться, груз предназначался Чарльзу Варду из Потаксета. Полиция и федеральная управа, объединившись, вызвали исследователя на весьма серьезный допрос. Чарльз, как и двое его спутников, был бледен и взволнован, однако все же давал адекватные объяснения и доказательства собственной невиновности. Ему нужны были особые анатомические образцы для одного из этапов его исследовательской программы, ценность и даже важность которой может подтвердить каждый, кому приходилось знать его на протяжении последнего десятилетия; а препараты он заказывал через службы сбыта настолько законные, насколько вообще могут быть законными учреждения, торгующие подобным. О том, кем эти «препараты» некогда были, он и сам ничего не знал — и был искренне поражен, когда инспекторы намекнули ему на то, какую страшную сенсацию может создать огласка ситуации. Все показания Чарльза полностью подтвердил его бородатый коллега, доктор Аллен, удивительно звучный голос которого убеждал значительно лучше, чем нервозный тон Варда, так что, в конце концов, представители власти остались ни с чем, разве что отослали в Нью-Йорк запрос на имя и адрес, продиктованные Вардом, ожидаемо заведший их в тупик. Стоит лишь упомянуть, что «препараты» наскоро погребли в неуточненном месте, и широкая общественность так и не узнала про сей кощунственный случай.

Девятого февраля 1928 года доктор Уиллет получил от Чарльза письмо, которое счел чрезвычайно важным — и о котором нередко дискутировал с доктором Лиманом. По мнению Лимана, текст того письма является ярким свидетельством активной фазы dementia praecox[25], однако Уиллет и дальше настаивает на том, что оно было написано вполне адекватным, пусть и крайне несчастным человеком. Особое внимание он обращает на то, что почерк юноши ничуть не изменился — каждая строчка буквально кричала о дичайшем нервном напряжении, но писал, несомненно, сам Вард — никто другой.

Далее приводится полный текст письма:

Проспект-стрит, 100,

Провиденс, Род-Айленд.

8 февраля 1926 г.

Дражайший доктор Уиллет!

Чувствую, пришла пора признания, с коим я медлил, несмотря на все ваши увещевания. Ничто не способно умалить ценность того поистине ангельского терпения, которое Вы проявили ко мне, и доверия, с коим относились ко мне — как к человеку и пациенту.

С великим сожалением признаю, что научный триумф, столь желанный мной, по-видимому, никогда не наступит. На пути к открытию я пробудил невообразимое зло, и мои слова, обращенные сейчас к Вам, — в сущности, просьба о помощи. Надеюсь, что Вы посоветуете мне, как спасти не только себя, но и, возможно, весь мир от ужасной угрозы, какую не всякий в силах верно оценить. Помните, что сказано в письмах Феннера о заговоре против одного весьма конкретного держателя фермы в Потаксете? Подобное требуется организовать снова — и как можно скорее. На моих плечах сейчас — груз невообразимо великой ответственности не только гражданского, но и, вполне возможно, мирозданческого уровня. Я призвал в этот мир устрашающую химеру — но поступил столь неосмотрительно сугубо в интересах Познания; теперь же, ради самой жизни и природы, Вы должны помочь мне спровадить ее обратно во тьму.

Я навсегда покинул хижину в Потаксете, и нам следует уничтожить все, что там осталось, живое или мертвое. Я туда больше не вернусь — и прошу не верить, если вы вдруг откуда-нибудь услышите, что я снова там. Все объясню при встрече. Я вернулся домой, и теперь прошу Вас связаться со мной, как только Вы будете иметь пять-шесть свободных часов, чтобы выслушать все то, что я должен вам рассказать. Да, разговор будет долгим, но, поверьте, Вам еще никогда не выпадало лучшего случая исполнить свой профессиональный долг. Мои жизнь и здравый смысл — последнее, что поставлено на карту.

Я не решаюсь поделиться всем этим с отцом, ибо он не сможет постичь всего от начала и до конца. Однако я рассказал ему об опасности, которая мне угрожает, и он нанял четверых мужчин из детективного агентства присматривать за домом. Не знаю, велика ли от них польза, ибо против них предстанут силы, какие даже Вам непросто будет представить, не говоря о том, чтобы примириться с их существованием. Так что приходите поскорее, если хотите застать меня еще живым — и услышать о том, что может спасти нас, грешников, от погружения в адскую бездну.

Приходите в любое время: я не буду выходить из дома. Загодя не звоните — трудно сказать, кто или что попытается перехватить Ваш звонок. И давайте помолимся Тому, кто зрит за нами, чтобы этой встрече ничто не воспрепятствовало.

Искренне Ваш, в глубинах отчаяния и безнадежности,

Чарльз Декстер Вард.

P.  S. Немедленно застрелите доктора Аллена и растворите тело в кислоте. Нужно именно растворить — не сжечь.

Доктор Уиллет получил это письмо утром, около десяти тридцати, и мигом освободил себе послеобеденное время и вечер для спешной беседы, которая при необходимости могла продлиться и до поздней ночи. Он планировал приехать к Вардам часа в четыре, а до того все сидел, теряясь в самых невероятных догадках, от которых никак не мог отделаться, или механически занимался привычной для себя работой. Конечно, любому не заинтересованному персонально врачу послание показалось бы бредом сумасшедшего, однако Уиллет повидал немало странностей, происшедших с Чарльзом Вардом, чтобы сейчас позволить себе подобное заблуждение. Он был почти уверен, что за завесой тайны кроется нечто несказанное, древнее и поистине устрашающее, а упоминание имени доктора Аллена пробудило в нем воспоминания о слухах, которыми полнился Потаксет, в отношении таинственного коллеги Варда. Сам Уиллет его никогда не видел, однако немало слышал о его внешности и привычках, и его изрядно интересовало, что за глаза сокрыты за теми зловещими темными очками.

Ровно в четыре доктор Уиллет пришел в дом Вардов, где разочарованно обнаружил, что Чарльз не сдержал свое обещание сидеть дома. Детективы были на своих местах, и, по их словам, юноша немного осмелел. В то утро он долго спорил с кем-то по телефону, постоянно повторяя фразы вроде «очень устал, должен немного отдохнуть», «какое-то время я никого не приму, прошу меня простить», «прошу отложить окончательное решение, пока мы придем к компромиссу» или «простите, но я решил полностью отойти от всего, поговорим позже». Тогда, успокоившись при помощи, похоже, медитации, он так тихо выскользнул из дома, что никто и не заметил его отсутствия, пока он не вернулся где-то за час до обеда, молча войдя в дом. Чарльз поднялся к себе наверх, где его, вероятно, снова оставила храбрость, потому что, запершись, он испуганно заплакал, а плач вскоре сменился хрипением удушаемого. Однако, когда лакей пошел узнать, в чем дело, Чарльз с надменным видом встал в дверях и молча отослал слугу назад жестом, от которого тому стало весьма не по себе. Потом молодой Вард, по всей вероятности, затеял какую-то перестановку на полках — из-за его двери доносились грохот, стук и поскрипывание; после же он снова вышел из комнаты и куда-то подался. Уиллет поинтересовался, не оставил ли тот для него какой-нибудь записки — ответ дворецкого был отрицательный. Слугу что-то явно смутило в виде и манерах молодого хозяина, потому что он все допытывался у врача, есть ли надежда, что тот излечится от нервных расстройств.

Почти два часа Уиллет напрасно прождал в библиотеке Чарльза Варда, осматривая пыльные полки, на которых теперь зияли широкие бреши там, где с них забрали книги, и задумчиво морщась, когда взгляд его падал на каминную панель, с которой еще в прошлом году свысока смотрел образ Джозефа Карвена. Через какое-то время в комнате начали сгущаться тени; безмятежное солнце закатилось за горизонт, и доктор внял тому безотчетному страху, что порой накатывает в сумерках, предваряющих приход глубокой ночи. Наконец приехал Вард-старший — он немало огорчился, узнав о сыновнем отсутствии, ведь столько сил уже было брошено на защиту молодого человека! Он ничего не знал о запланированной Чарльзом встрече, однако пообещал известить Уиллета — сразу, как только бедовый отпрыск вернется. Желая доктору доброй ночи, он снова выразил обеспокоенность состоянием сына и горячо попросил сделать все возможное, чтобы вернуть Чарльза в норму. Уиллет был рад покинуть наконец библиотеку — дух в ней витал нехороший и мерзкий, словно исчезнувшая картина оставила после себя некий зловещий след. Ему никогда не нравился тот портрет; даже сейчас, хоть он и мог похвастаться крепкими нервами, в той пустой панели ему мерещилось что-то такое, что вызывало у него настоятельную потребность как можно скорее выйти на свежий воздух.

3

На следующее утро Уиллет получил от Варда-старшего сообщение о том, что Чарльз до сих пор не появлялся. Господин Вард также написал, что звонил доктор Аллен и оповестил, что Чарльз какое-то время пробудет в Потаксете, где его нельзя беспокоить. Это очень важно, потому что и сам Аллен должен отъехать по неотложным делам на какое-то время, оставив все исследования под постоянным наблюдением Чарльза. Чарльз передавал привет и извинялся за все неудобства, к которым могли привести неожиданные изменения его планов. Слушая это сообщение, господин Вард впервые услышал голос доктора Аллена, и его звучание пробудило в нем какие-то далекие воспоминания — нечеткие и тревожные, пугающие даже.

От столь обескураживающих известий доктор Уиллет растерялся сперва. Он точно был уверен в том, что послание Чарльза — искреннее; но чем тогда вызвана столь внезапная смена настроений и намерений с его стороны? Заклеймив собственное прибежище средоточием кошмара, поклявшись никогда не возвращаться сюда и повелев расправиться с бородатым сподвижником, юный Вард вдруг позабыл о всем сказанном — и поступил ровно наоборот. Здравый смысл подсказывал, что юношу лучше оставить наедине с его причудами, однако глубинное чутье Уиллета не позволяло так просто проигнорировать письмо. Вновь перечитав его, доктор понял, что послание вовсе не так бессодержательно и безумно, как могло бы показаться в силу его экзальтированности и определенной доли недосказанности. Слишком уж глубокий и подлинный был выражен в нем ужас, а беря в расчет то, что уже было известно Уиллету, впору было давно отвергнуть всевозможные толкования, продиктованные примитивным недоверием. На расстоянии вытянутой руки расцветал непостижимый ужас — темное соцветие зла, настоятельно подлежащее эрадикации.

Свыше недели доктор Уиллет ломал голову над дилеммой, которая так неожиданно встала перед ним, и все больше склонялся к мысли навестить Чарльза в его избушке. Никто из друзей юноши не решался направиться туда, и даже отец знал об этом месте лишь то немногое, что сам Чарльз счел уместным сообщить ему, однако Уиллет чувствовал, что ему необходимо поговорить с юношей с глазу на глаз. Вард-старший время от времени получал от сына коротенькие бессодержательные записки, отпечатанные на машинке, и его жена, пребывавшая в Атлантик-Сити, общалась с сыном не больше его самого. Наконец, твердо решив действовать, доктор отринул неприятные предчувствия, навеянные потусторонней фигурой Карвена и все более погружающейся в сумрак личностью его наследника, — и смело отправился к избушке, что стояла на утесе у реки.

Уиллет как-то раз уже бывал там, чистому любопытству в угоду, — хотя, конечно, не заходил внутрь и вообще никак не обличал своего присутствия. Дорога была ему известна — поэтому однажды утром, в конце февраля, он в своей небольшой машине выехал на Броуд-стрит. По дороге ему вдруг пришла мысль о том, что он вольно или невольно повторяет тот же путь, что был проделан сто пятьдесят лет назад отрядом мрачно, но решительно настроенных горожан, шедших свершить страшное дело, до сих пор не распутанное до конца.

Поездка по запустелым окрестностям городка не отняла у доктора много времени, и уже вскоре перед Уиллетом раскинулись нарядный Эджвуд и сонный Потаксет. Доктор повернул направо, вниз по Локвуд-стрит, и, пока мог, ехал по грунтовой дороге, а потом вышел из машины и двинулся на север, где над изгибами реки и погруженными в туман низинами зиждилась круча. Домов тут было немного, и трудно было пройти мимо одинокой хижины с каменной пристройкой, примостившейся на возвышении слева. Быстро пройдя по усыпанной палой листвой гравийной дорожке, Уиллет уверенно постучал в дверь и твердым голосом обратился к зловещему португальцу-мулату, чуть приоткрывшему дверь и уставившемуся на гостя.

Доктор объяснил, что должен немедленно увидеть Чарльза Варда по одному немаловажному делу. Отговорки притом не пройдут — если его не пустят, обо всем немедленно узнает отец хозяина. Мулата эти слова не проняли, и он крепко держал дверь, когда доктор попытался оттеснить ее плечом. Тогда Уиллет повысил голос и повторил свои требования — и вдруг из-за двери, из темного нутра дома, донесся сиплый шепот, от чьего звука доктора проняла сильнейшая дрожь — хотя он и сам не понял, почему так его испугался.

— Да впусти уж его, Тони, — молвил голос, — сейчас поговорить — ничем не хуже, чем когда-либо.

Этот шепот действительно встревожил доктора, однако куда больше его испугало то, что сталось сразу после того. Половицы заскрипели, и тот, кто говорил таким странным глубоким голосом, выступил на свет — оказавшись самим Чарльзом Декстером Вардом!

Та тщательность, с коей доктор Уиллет затем задокументировал разговор, состоявшийся в тот вечер, объясняется важностью перемен, которые он приписывает тому периоду. Потому что здесь и он наконец признает глубинные изменения в психике Чарльза Декстера Варда — по его мнению, именно с этой поры ум, порождавший мысли и слова исчезнувшего пациента, утратил всякое соответствие с умом юноши, за чьим ростом и развитием наблюдал он в течение двадцати шести лет. Разночтения с доктором Лиманом побудили Уиллета стремиться к большей точности диагноза, и он с полной уверенностью датирует начало подлинного безумия Чарльза днем, когда родители получили от него первое письмо, набранное на машинке. Стиль посланий, регулярно отправляемых им, совершенно не похож на обычную манеру Варда, далек даже от слога того экзальтированного письма, которое он прислал доктору, — чрезвычайно архаичный, будто внезапные перемены в рассудке пишущего обнаружили родник суждений и образов, бессознательно приобретенных во дни своего детского увлечения стариной. В письмах тех заметны были потуги казаться человеком современным, но от духа их, да и местами от самого языка, явственно веяло былым. Тяжелый отпечаток лет наблюдался в каждом слове и в каждом жесте Варда, когда он принимал доктора в полумраке своих покоев. Он поклонился, пригласил Уиллета сесть и неожиданно заговорил тем самым странным шепотом, который, впрочем, тут же попытался объяснить.

— Я чуть не подхватил чахотку, — начал он, — от тех отвратительных веяний, что налетают со здешней реки. Так что прошу простить мое нынешнее изъясненье. Я так думаю, вы пришли от моего дражайшего отца — убедиться, нет ли со мной какой беды. Надеюсь, он с вашей помощью уяснит — никаких оснований беспокоиться в помине нет.

Уиллет вслушивался чутко в скрипучий голос, однако еще внимательнее изучал выражение лица молодого собеседника. Он чувствовал — дело нечисто. Припомнился некстати рассказ родителей Варда о внезапном ужасе, поразившем в памятную для них ночь дворецкого, достойного йоркширца. Свет почти не проникал в комнату, но доктор не просил приоткрыть ставни. Он прямо спросил Варда-младшего, почему тот проигнорировал встречу, о которой сам же и справлялся на позапрошлой неделе в письме.

— Уже спешу ответить на ваш вопрос, — с улыбкой ответил хозяин. — Как вы давно знаете, нервы у меня несколько расстроены, поэтому я порой могу говорить разные странные вещи, за которые не вполне несу ответ. Как я уже давеча было говорил, я сейчас на пороге великих открытий, так что порой теряю всякое разумение уже от самого только величия оных. О, любой человек испугался бы того, что я открыл, и я не смог бы его упрекнуть, однако я не собираюсь больше терять время. Я был глупцом, когда согласился отдать себя на попечение сыскарей и пребывание взаперти, зайдя столь далеко; отныне же мое место — здесь. Мои исполненные любомудрия соседи не самого лучшего мнения обо мне, поэтому, видимо, я поддался своей хворобе, да и сам поверил в то, что они обо мне говорили. В том, что я творю, нет в помине зла — по крайней мере, если делать все правильно. Милости прошу подождать еще шесть месяцев, а тогда уж я смогу продемонстрировать то, что окупит ваше ожидание сторицей. Мой предок, может, и имел дурную репутацию среди невежд, может, и ошибался во многом — в методах, в избирании путей, — да вот только не в главном… так что плохого в том, что дверь откроется снова, но уже передо мной, способным опираться на ошибки предшественников, могущим одарить историю, философию и само искусство Познания неоценимыми плодами с заповедных древес? Уверяю вас — осторожности в тех изысканиях мне не занимать. А посему молю забыть все написанное мною в помраченном уме — и не страшиться ни сего места, ни всего, что в нем. Что до доктора Аллена — он муж солидный, и придется ему извинить меня за все то, что я мог о нем наговорить. Жаль, конечно, что он лично не может к нам присоединиться в сей момент, однако ж при нем важные дела иного свойства. Его пыл к делу ничуть не уступает моему собственному, поэтому, думаю, когда я боялся последствий своей работы, убоялся еще и его — как главного советчика и в чем-то даже конкурента своего.

Вард примолк, а доктор тем временем не знал, что думать и о чем говорить. Столкнувшись с таким прямым опровержением письма, он чувствовал себя довольно глупо — но при том никак не мог отделаться от впечатления, что в разговоре Чарльз кажется ему неким не самым приятным неискренним чужаком — а вот то письмо, несмотря на трагический тон, во многом даже благодаря ему, выглядело весьма естественным и похожим по стилю написания на юношу, которого он знал. Уиллет попытался вернуть разговор в былое русло, поговорить о древности, напомнить юноше бывшие события, могущие настроить его на привычную волну, однако эти попытки ни к чему путному не привели. То же самое позже постигло и остальных алиенистов, обследовавших Варда. Большие пласты памяти Чарльза, особенно те, что касались современности и его личной жизни, бесследно канули, в то время как юношеское увлечение стариной вдруг всплыло на поверхность, притопив все насущное. Знания юноши о делах дней минувших обескураживали, если не сказать — настораживали; потому-то он и силился всячески их скрыть. Когда Уиллет упоминал какой-нибудь старинный предмет, любимый Чарльзом с детства, юноша проливал столь яркий свет на его историю — естественно и непринужденно, безо всякого усилия, — что доктору только и оставалось трепетать невольно. Откуда столь точные сведения с массой тонких подробностей? Как современный юноша выведал о парике, сверзившемся с главы тучного сквайра, позорно задремавшего на спектакле Театральной академии мистера Дугласа на Кинг-стрит в четверг одиннадцатого февраля 1762 года? О том, как актеры до того неудачно сократили текст «Благоразумных влюбленных» Стила[26], что ревнители сцены едва ли не радовались, когда почти насквозь баптистский в ту пору городской совет закрыл театр на следующий вечер? Возможно, в каких-нибудь письмах нет-нет да и могли найтись сведения о том, сколь «бесовски неудобны» были пассажирские вагоны бостонских поездов, сработанные на мануфактурах Томаса Сабина, но какой здравомыслящий историк рискнул бы заявить, что скрип новой вывески Епенета Олни, на коей хозяин повелел намалевать аляповатую корону после того, как переименовал свое заведение в «Венценосный Кофейный Дом», звучал некогда в точности так же, как новомодный джаз, играющий во всех радиоприемниках Потаксета?[27]

Однако Вард не был настроен на длительные расспросы и тут же отвергал попытки поговорить на любые современные или личные темы, а от воспоминаний про былое вскоре начал скучать. Очевидно, единственное, к чему он стремился, — в достаточной мере удовлетворить любопытство своего гостя, чтобы тот ушел безо всякого желания вернуться. Наконец он предложил Уиллету показать дом и провел доктора по всем комнатам — от подвала до чердака. Уиллет, внимательно все разглядывавший, заметил, что ряды редчайших трудов на книжных полках поредели, будто от большинства фолиантов Вард избавился; весьма убогая так называемая «лаборатория» была оборудована разве что для вида. Очевидно, библиотека с естествоиспытательской базой куда-то переместилась — неизвестно, правда, куда именно.

Потерпев полное фиаско в своих поисках чего-то, что он сам пока не мог отчетливо представить, Уиллет еще засветло вернулся в городок и рассказал все Варду-старшему. Они сошлись на том, что юноша, очевидно, сошел с ума, однако пока не следует прибегать ни к каким радикальным мерам. А прежде всего следует оберегать покой госпожи Вард, держа ее в полном неведении — насколько это будут позволять странные письма Чарльза.

Вард-старший вознамерился лично навестить сына — неожиданно, безо всякого предупреждения. Одним вечером доктор Уиллет отвез его в Потаксет на своей машине, высадил близ деревянного коттеджа и стал терпеливо ждать возвращения. Встреча продлилась долго, и отец Чарльза вернулся к машине расстроенный и подавленный. Приняли его примерно так же, как давеча самого Уиллета — с той только разницей, что молодой хозяин дома очень долго не выходил к отцу, и тому пришлось силой прорваться внутрь, оттолкнув с пути слугу-португальца. Чарльз в своем новом амплуа не выказал родителю ни капли сыновьей любви; свет в его покоях горел очень тусклый, но даже так он постоянно жаловался на резь в глазах. Говорил Чарльз тихо, почти что шепотом, ссылаясь на больное горло, однако в его охрипшем голосе находил место некий недобрый, угрожающий отзвук, который никак не шел у мистера Варда из головы.

Теперь, окончательно решив сделать для душевного исцеления юноши все, что будет в их силах, господин Вард и доктор Уиллет принялись собирать любую, пусть даже самую незначительную, информацию, которая могла бы помочь в деле. Прежде всего они изучили сплетни, гулявшие по Потаксету, — это было нетрудно, ибо, как оказалось, оба имели друзей в тех краях. Доктор Уиллет узнал гораздо больше слухов, ибо с ним местные общались куда свободнее, чем с отцом ключевой фигуры всей истории, а из всего услышанного следовало, что молодой Вард и в самом деле вел очень странную жизнь. Слухи все еще связывали его со случаями вампиризма прошлого лета, а полуночные приезды-отъезды грузовиков только придавали веса разнообразным темным домыслам. Местные торговцы судачили о странных заказах Варда, поступавших к ним через зловещего мулата, главным образом — на неимоверное количество мяса и свежей крови, которую мясники брали на двух скотобойнях неподалеку. Для подворья, где проживало всего трое мужчин, считая бородача Аллена, подобные запросы выглядели попросту абсурдно.

Поговаривали также и о непонятных звуках, доносившихся из-под земли. Об этом феномене было значительно труднее узнать нечто более или менее конкретное, однако все малопонятные намеки совпадали в одном, а именно: как только в избушке Чарльза Варда гас свет, эхо загадочных песнопений разносилось в прибрежных районах. Конечно, те звуки могли доноситься и из подвала дома, о чьем существовании было хорошо известно, однако слухи утверждали, что под избушкой залегает разветвленная сеть подземелий. Вспомнив старые предания о катакомбах Джозефа Карвена и предположив, что дом был выбран исключительно благодаря его местоположению, ибо где-то здесь была ферма алхимика, как следовало из документов, найденных за портретом, Уиллет и господин Вард уделили этим слухам особое внимание и довольно долго, но безуспешно искали потаенный проход у крутых речных берегов — тот самый дверной проем, что поминался в исторических свидетельствах.

Что же до мнения округи о новых ученых соседях, вскоре стало ясно, что никому не нравился жуликоватый мулат-португалец. Бородатого доктора Аллена, никогда, похоже, не снимавшего свои очки, народ боялся, а молодого ученого вечно изможденного вида просто недолюбливал, ибо не понимал. За последние недели Вард очень изменился, даже не пытался быть любезным и изъяснялся лишь надтреснутым шепотом, да и то в случае крайней необходимости.

Эти сведения, полученные из самых разных источников, мистер Вард и доктор Уиллет обсуждали долго и педантично. Они пробовали в меру своего разумения соотнести все известные факты из последних лет жизни Чарльза, включая отчаянное письмо, которое доктор показал его отцу, со скудными документальными свидетельствами о Джозефе Карвене — и сетовали на невозможность заглянуть в обнаруженные младшим Вардом бумаги. Было предельно очевидно, что ключ к безумию молодого человека кроется в заполученных им знаниях об алхимике и его делах.

4

И все же Вард-старший и доктор Уиллет никоим образом не были причастны к ходу последующих событий сего исключительного дела. Смущенные и сбитые с толку чересчур неопределенной угрозой, отсекающей, казалось, все подходы к ее усмирению, оба — и отец потенциального душевнобольного, и его лечащий врач, — выжидали в беспокойстве. Между тем напечатанные на машинке письма от Чарльза приходили все реже. Начало нового месяца, наилучшим образом подходящее для улаживания разных финансовых формальностей, ознаменовалось для клерков из банка, обслуживающего счета юноши, странными выходками со стороны доселе безупречного клиента. Один из работников, знавший Варда лично, нанес ему прямой визит и осведомился, по какой причине на всех его последних чеках красуются поддельные подписи. Вард все тем же хриплым голосом заверил того, что причин для беспокойства нет — рука не слушается его как надо из-за хронического переутомления, вот почерк и изменился до неузнаваемости. Объяснение мало кого удовлетворило, но, как наглядно было продемонстрировано самим Вардом, письмо стоило ему огромных усилий. Потому-то он и отбивал всю корреспонденцию последнего времени на машинке — даже ту, что адресовал матери и отцу.

Однако окончательно в тупик банковских работников завело не непосредственно это обстоятельство, потому что в нем не было ничего беспрецедентного или слишком подозрительного, и даже не потаксетские слухи, щупальца коих выползали за пределы городка, — их совершенно обескуражили путаные показания и незнание самого молодого человека, который демонстрировал полную амнезию касательно важных финансовых операций, лично им же осуществленных всего месяц-другой назад. Дело было нечисто — несмотря на связность и рациональность увещеваний Чарльза, не существовало никакого разумного объяснения его полного незнания некоторых фактов. И хотя никто из банковского персонала не входил в число закадычных друзей юноши, все заметили изменения в его повадках и речи. Они знали, что Чарльз — преданный историк, но разве хоть один, даже самый заядлый, любитель старины пользуется в быту архаичной лексикой и жестами? Все вместе — хриплый голос, разбитые тремором руки, лакуны в памяти, затрудненная речь и эксцентричное поведение — выглядело как проявление поистине тяжкой болезни. Покидая своего клиента, клерк решил, что подобный случай требует прояснения у отца Чарльза.

Итак, шестого марта 1928 года в офисе господина Варда состоялась долгая и серьезная беседа, после которой вполне сбитый с толку отец вызвал доктора Уиллета и заявил, что сам не может ничего поделать в этой ситуации. Уиллет, просмотрев чеки Чарльза с неуклюже нацарапанными инициалами, мысленно сравнил их с последним посланием юноши. Разница бросалась в глаза, и, похоже, где-то уже встречалась такая манера письма. Буквы с завитками, уложенные в причудливый наклон, — нетипичный почерк, но где Уиллет мог видеть нечто подобное? Впрочем, что бы там ни было, Чарльз все-таки сошел с ума — а раз он уже не способен распоряжаться своей собственностью и здраво взаимодействовать с окружением, необходимо принять меры для того, чтобы его вылечить. Именно тогда к делу привлекли алиенистов — докторов Пека и Уэйта из Провиденса, доктора Лимана из Бостона. Господин Вард вместе с доктором Уиллетом предоставили им исчерпывающие сведения об истории болезни; они собрались в прежней библиотеке юноши, просматривая оставленные Чарльзом тома и бумаги, чтобы получить представление о его наклонностях и характере. Изучив имевшиеся материалы вместе с адресованным Уиллету письмом, доктора согласились, что слишком интенсивные занятия Варда-младшего могли нарушить или по крайней мере пошатнуть психику, и выразили желание увидеть прочие книги и документы, с которыми он работает сейчас. Последнее, правда, они могли осуществить — если вообще могли, — разве что наведавшись в святая святых, в хижину в Потаксете. Уиллет заново пересмотрел все доступные ему материалы — именно тогда заполучил он достопамятные свидетельства рабочих о том, как Чарльз нашел документы Карвена, и, изучив подшивки «Джорнэл», обнаружил, что юноша скрыл от своих родных заметки о происшествиях на кладбище.

Восьмого марта, в четверг, доктора Уиллет, Пек, Лиман и Уэйт в сопровождении господина Варда-старшего неожиданно пожаловали к юноше, даже не скрывая своей цели, и засыпали своего на тот момент уже официального пациента уймой дотошных вопросов. Чарльз появился после длительного игнорирования их прихода — от него едко пахло лабораторными химикатами, а сам он был еще больше взволнован, чем обычно. Однако же молодой естествоиспытатель с готовностью признал, что его память и нервы сильно пострадали в ходе научных изысканий. Когда врачи настояли на его переезде в другое место, он и не вздумал противиться — ум его, в отличие от памяти, похоже, не пострадал. Видимо, учитывая такое его поведение, уважаемые врачи в полном смятении пошли бы домой, если бы не очевидный оттенок архаики в языке юноши — и замена в его сознании современных знаний древними, чего невозможно было не заметить. Именно это едва ли не ярче всего свидетельствовало, насколько далеко он отошел от «нормального» состояния. О своей работе врачам он сказал не больше, чем раньше родителям и доктору Уиллету, а паническое письмо, написанное в прошлом месяце, объяснил расшатанными нервами и истерией. Он утверждал, что в этой полутемной лачуге нет ни одной библиотеки или лаборатории, кроме тех, которые они уже видели, а причиной отъезда из родительского дома назвал нежелание загрязнять его уютную атмосферу такими запахами, как тот, что шел сейчас от его одежды. Слухи, ходившие среди соседей, он приписывал обычному страху из-за их ограниченности. Что касается места пребывания доктора Аллена, то здесь он не был уверен, имеет ли право говорить что-то конкретное, однако заверил своих допросчиков, что этот бородатый мужчина с неизменными очками на носу вернется при малейшей необходимости. Выплачивая жалованье бесстрастному португальцу, который наотрез отказался отвечать на какие-либо вопросы, и запирая избушку на ключ, Вард-младший не выказывал ни малейших признаков волнения или тревоги; казалось только, что он все время прислушивается к каким-то едва уловимым звукам. Он отнесся к переезду спокойно, словно то было дело житейское, вынужденная несущественная заминка, совершенно не вредящая его трудам, если уладить ее мирно. Чарльз был абсолютно уверен, что острый и незамутненный ум позволит ему без труда справиться со всеми недоразумениями, к коим его привели перепутанные воспоминания, утрата голоса и изменившийся почерк, не говоря уже о скрытности, отчужденности и иных причудах. По общему согласию решено было не рассказывать матери об изменениях, которые произошли с Чарльзом: отец согласился от его имени присылать машинописные открытки. Варда забрали в частную больницу, расположенную в спокойной и живописной местности, на берегу залива на острове Конаникут; главным врачом значился в ней доктор Уэйт. Юношу тщательно обследовали и опрашивали все врачи, знавшие про его случай, — именно тогда открылись аномалии его физиологии: замедленный метаболизм, видоизмененная и будто состаренная кожа, неадекватные нервные реакции. Из всех врачей, осматривавших Чарльза, больше всего был поражен доктор Уиллет, знавший Варда с детства и потому видевший, насколько изменилось тело пациента. Оспина или новая родимая отметина на груди взамен другой, исчезнувшей, натолкнула Уиллета на вопрос, не попадал ли Чарльз на какие-либо нечестивые сборища, которые якобы проходят в диких безлюдных местах, где ему могли нанести так называемую «ведьмовскую метку». Доктора не покидали мысли об архивных записях из Салема, которые давным-давно показывал ему молодой историк: «Преподобный Джордж Берроуз в ту ночь призвал Диавола, и тот отметил Знаком своим Бриджит С., Джонатана Э., Саймона О., Делиберенс В., Джозефа К., Сьюзен П., Мехитабель К. и Дебору В.», и даже лик молодого Варда вызывал безотчетный ужас всякий раз, как доктор смотрел на него. В один прекрасный день причина прояснилась — над правым глазом юноши возникла какая-то ранее отсутствовавшая неровность, небольшой шрам или углубление, точно такое же, как на облупившемся старинном портрете его предка.

Пока врачи удивлялись переменам, что произошли с Чарльзом, господин Вард-старший приказал доставлять ему все письма, адресованные Чарльзу и доктору Аллену, и стал внимательно их перечитывать. Уиллет предполагал, что там немногое можно найти, потому что все по-настоящему важные сообщения, видимо, передавали курьером из рук в руки. Но в конце марта из Праги пришло письмо, заставившее изрядно задуматься и врача, и отца пациента. Почерк был очень неровный и ужасно архаичный, и хоть он и не выглядел умышленной стилизацией иностранца, письменная речь казалась столь же далекой от современного английского, как и у самого молодого Варда. Вот что там было написано:

Кляйнштрассе 11,

Альтштадт, Прага,

11 фев. 1928

Брат мой во Альмузине-Метатроне!

Днесь получил уведомление Ваше касательно того, что возродилось из Золы, посланной мною. Сия ошибка означает со всей ясностью, что Варнава предоставил мне Образец из иной Могилы, ибо Надгробия оказались переставлены. Такое случается весьма часто, как Вы должны были заключить по Твари, полученной из Королевской Усыпальницы в году 1769, и из полученного Вами в году 1690 со Старого Кладбища антропофага, к великому счастию, аннигилированного. Нечто подобное воскресил я в землях Египетских семьдесят пять лет назад — оно и оставило мне те Раны, замеченные Юнцом на моем теле в 1924 году. Как и встарь, вновь говорю Вам: не вызывайте из мертвой Золы, равно как и из Внешних Сфер То, что не могучи усмирить. Держите постоянно наготове Слово, потребное для того, чтобы вернуть Нечто в Ничто, и немедленно остановитесь, если появится хотя бы тень сомнения, кто перед вами. Из Надгробий ныне разве что одно на десяток осталось на своем месте — Уверенности нет. Днесь слышал известие о X., у коего случился Конфликт с Солдатами. Думаю, он горько сожалеет теперь, что Трансильвания перешла от Мадьяр к Румынии, и сменил бы местожительство, если бы Замок не полнился Тем, о чем нам с Вами известно. Впрочем, о сем он, без сомнения, сам известил Вас. В следующей моей Посылке будет кое-что из содержимого Восточного Кургана; надеюсь, это доставит Вам изрядное удовольствие. Тем временем памятуйте, что я имею сильное желание заполучить Б. Ф.; не сможете ли достать для меня? Дж. из Филадельфии Вам известен лучше, чем мне. Дозволяю Вам вызвать Его первее меня, но прошу, не изморите Его до той степени, когда Ожесточится он, ибо и мне не терпится после пообщаться с Ним.

Йог-Сотот Ниблод Цин

Саймон О.

Господину Дж. К.

в Провиденс

Мистер Вард и доктор Уиллет в полнейшем замешательстве застыли над письмом, автором которого совершенно точно был сумасброд. Не сразу дошел до них смысл послания. Выходит, именно пропавший доктор Аллен, а вовсе не Чарльз, был вдохновителем и руководителем испытаний в Потаксете? Тогда понятно, откуда происходили осуждение и мольба уничтожить Аллена в последнем письме Чарльза. Но почему же бородача в очках называют «мистером Дж. К.»? Намек очевиден, однако всякому безумию должны быть пределы. И кто есть «Саймон О.» — не тот ли старец, навещенный Вардом в Праге четыре года назад? Вполне может быть, но ведь был и другой Саймон О. — Саймон Орн, он же Иедидия из Салема, пропавший без вести в 1771 году, чей необычный почерк доктор Уиллет видел на фотокопиях рукописных текстов. Что за кошмары и тайны наводнили старый Провиденс полтораста лет спустя, чтобы вновь тревожить старую гавань островерхих крыш?

Уже совершенно не представляя, что думать или делать, отец со старым врачом пошли в больницу к Чарльзу и как можно деликатнее расспросили его о докторе Аллене, путешествии в Прагу, о том, что ему известно о Саймоне (или все же об Иедидии Орне?) из Салема. На все вопросы молодой историк отвечал вежливо, но уклончиво — якобы доктор Аллен обладает уникальным даром входить в духовную связь с призраками прошлого, ну а человек из Праги, с кем переписывается бородач, вероятно, располагает той же способностью. Покинув Чарльза, доктор Уиллет и Вард-старший осознали, что, к великому сожалению, допрашивали на самом деле их самих: ничего толком по делу не сообщив, запертый в четырех стенах юноша без труда выудил из них содержание пражского письма.

Доктора Уэйт, Пек и Лиман были не склонны придавать большое значение этой переписке, поскольку знали — как рыбак рыбака видит издалека, так и полусумасшедший оккультист всегда найдет и распознает единомышленника, а то и нескольких, и непременно привлечет к себе. Они были уверены, что Чарльз либо Аллен списывались с человеком, страдавшим от так называемого «расстройства двойников», — увидев однажды почерк чернокнижника Орна, тот стал ему подражать, пытаясь выдать себя за воплощение давно умершей персоны. Возможно, сам Аллен страдал той же болезнью — и, будучи достаточно заразителен в своем безумии, сумел убедить Варда-младшего примерить на себя личину позабытого пращура Карвена. Подобные случаи были известны психиатрической науке, и на том основании ортодоксы отмахнулись от тревог Уиллета об изменившемся почерке самого Варда, образцы коего в последнее время всеми правдами и неправдами пытались получить от пациента. Сходство писаний, вышедших из-под руки Джозефа Карвена, с обновленной манерой письма Чарльза Варда наконец предстало перед Уиллетом в полном и необъяснимом великолепии; сей факт коллеги-врачи списывали на очередной вполне ожидаемый симптом помянутой выше специфической мании, не позитивный по сути своей, но и не негативный сверх меры. Убедившись в иммобильности подхода коллег, Уиллет сказал Варду-старшему приберечь у себя следующее письмо, адресованное Аллену и пришедшее из трансильванского Ракоша. Адрес был выведен почерком столь схожим с шифрованным манускриптом Хатчинсона, что мистер Вард и доктор долго не решались вскрыть конверт. В послании говорилось:

Замок Ференци.

7 марта 1928 г.

Дражайший К.!

В Замке побывал отряд Милиции в двадцать человек числом. Стремились выведать, правдива ли суеверная трепотня крестьян. Надобно тщательнее оберечь Тайну, дабы не допустить расползновения Слухов. Клятые Румыны сверх меры докучают мне, мнят здесь себя Хозяевами и Пупами Земли. Мадьяр, в отличие от них, всегда можно было расположить к себе добрыми сестрицами Пирушкой и Попойкой.

В прошлом месяце М. извлек для меня Саркофаг Пяти Сфинксов из Акрополя, где обещал пребывать Тот, Кого я Призвал, и я имел три Беседы с Тем, Кто Ждал Внутри. В ближайшее время саркофаг отправится в Прагу к С. О., а затем и к Вам. Насельник его упрям, но Вы-то знаете подход к таким экземплярам. Вы мудро поступаете, уменьшая их количество, ибо так нет нужды и держать овеществленными стражей, и в случае облавы меньше будет найдено Обличительных Свидетельств. Теперь Вы можете без труда переехать в другое место и работать там, не страшась покушений на Убиение — впрочем, надеюсь, в ближайшее время ничто не толкнет Вас к таковому шагу.

Я весьма доволен, что Вы более не имеете дел с Существами Извне, ибо в том всегда сокрыт Великий Риск. Сами знаете, что произошло, когда Вы попросили Защиты у одного из Них, не расположенного снизойти к оной просьбе. Вы превосходите меня в искусстве слагать Формулы таким образом, что произносить их успешно сможет другой; однако Борель утверждает, что главное — найти верные Слова. Успешен ли в употреблении их Ваш Юнец? Искренне сожалею, что он начинает проявлять Непослушание и Строптивость, я опасался этого, еще когда он гостил у меня здесь целых пятнадцать месяцев. Но мне известно, что Вы находите на него управу. Повергнуть его с помощью Формул не выйдет, ибо они оказывают влияние лишь на тех, кто пробужден к жизни из Золы, но все же в Вашем распоряжении сильные Руки, Нож и Револьвер; не составляет особого труда вырыть Могилу либо облить тело кислотой, дабы сжечь его. О. сообщает, что Вы обещали ему Б. Ф. Я должен получить его после него. Б. скоро прибудет к Вам и, надеюсь, поведает о Невыразимой Твари из-под Мемфиса. Будьте осторожны с Тем, что вызываете к жизни; берегитесь произвола Мальчишки. Час пришел; чрез год к Вам могут явиться Легионы из Бездны, и тогда Могуществу нашему не будет края. Верьте Слову моему, ибо Вы знаете О., да и я прожил на полтора века дольше Вашего, сиречь имел больше времени на изучение означенных Материй.

Дж. Карвену, эсквайру

Нефрен-Ка наи Хадот

от Э. X.

в Провиденс

Доктор Уиллет и господин Вард не показали письмо врачам в клинике Уэйта, но это не означало, что сами они собирались сидеть сложа руки. Ни одна заученная софистика или демагогия не способны были опровергнуть тот факт, что доктор Аллен, странный бородач, никогда не снимавший очки, описанный в истеричном послании Чарльза непредставимой угрозой, поддерживал довольно тесную дружбу через переписку с двумя непонятными лицами, которых Вард-младший навещал в своих странствиях. И оба откровенно заявляли о себе как об аватарах стародавних друзей Карвена! Похоже, и сам Аллен считал себя реинкарнацией алхимика, и планировал — если не лично, то по наущению жутких корреспондентов, — расправиться с «юнцом», под которым явно подразумевался сам Чарльз Вард, и никто иной. Перед ними представал некий организованный кошмар, и кто бы ни оказался зачинщиком, очевидно, что пропавший Аллен был причастен к нему — и слава Богу, что Чарльз ныне надежно убережен в клинике. Вард-старший, не теряя времени, нанял частных детективов, дав им задание разузнать как можно больше о личности Аллена — выяснить, когда он вообще появился в Потаксете, что о нем знают там и где он пребывает сейчас, если вдруг предоставится шанс. Отдав детективам один из полученных от Чарльза ключей от хижины, он наказал внимательно обыскать бывшую комнату Аллена, обнаруженную уже после отбытия Чарльза.

Господин Вард разговаривал с сыщиками в старой библиотеке сына. Покинув ее, они почувствовали явственное облегчение, словно бы вся комната дышала злом. Возможно, виною тому были жуткие легенды о старом алхимике, чей портрет некогда украшал деревянную панель над камином, а может, что-то совсем иное другое и менее конкретное повергало их в тревогу — в любом случае они все словно надышались ядовитых паров, исходивших от резного камина и временами сгущавшихся едва ли не до физически осязательной эманации зла.

Глава 5. Ужас и крах

1

Близился час, навеки клеймивший душу Маринуса Бикнелла Уиллета, — тот час, что состарил мужчину, чья молодость и без того осталась далече, еще на добрый десяток лет.

Доктор, подолгу совещаясь с Вардом-старшим, сошелся с ним во мнении относительно некоторых аспектов происходящего, в коих алиенисты бы усомнились. Он вывел, что существует некое ужасное движение, чьи адепты разбросаны по всему миру, — вне сомнений, связанное с некромантией и чем-то даже более старинным, чем салемские процессы. По крайней мере двое ныне живущих — и еще один, о ком Уиллету и Варду-старшему не хотелось думать в таком разрезе, — были одержимы, или и впрямь наделены полноценными личностями людей, ходивших по сей земле еще в 1690 году или даже раньше, вопреки всем законам природы. Деяния и цели этих злодеев, во чьи ряды вступил и Чарльз, весьма очевидно следовали из их переписок — они разворовывали могилы, независимо от древности, а особенно те, где покоились самые мудрые и могучие мужи, надеясь возродить из тлена и праха некий отпечаток умерших, чтобы напитаться их знаниями.

Эти нечестивые осквернители передавали друг другу останки известных людей с холодным расчетом ученых, обменивающихся книгами. Из потревоженного векового праха они добывали свою мощь и мудрость, несоизмеримо превосходящую всякое могущественное знание, когда-либо сосредоточенное в руках одной организованной группы. Ими были выработаны непотребные методы поддержки жизни в интересовавших их умах — в одном теле или же в разных, — и они, очевидно, получили возможность постигать сознания мертвецов, которых держали у себя. Оказалось, было зерно истины в древних причудливых трудах Бореля, где тот писал об изготовлении даже из древнейших останков неких «солей», из которых возрождались давно умершие. Есть формулы как для вызова призраков, так и для повторного упокоения оных, причем их действие столь досконально отработано, что им теперь с успехом можно научить кого угодно. Однако воскрешать мертвых следовало с осторожностью: надписи на древних надгробиях не всегда соответствовали истине.

Уиллет и господин Вард содрогались, делая один вывод за другим. Некие тени или голоса могут быть вызваны из неведомых бездн, а не только из могил, но манипуляции такого рода сопряжены с риском. Джозеф Карвен наверняка свершил немало такого, что даже у алхимиков считается запретным, а Чарльз — что же Чарльз? Какие силы из «потусторонних сфер» настигли его из времени Джозефа Карвена и обратили его рассудок к позабытому? Ему дали подсказки, и он ими воспользовался — он беседовал со страшным человеком в Праге и долго гостил у владельца замка в горах Трансильвании. Скорее всего, ему удалось найти могилу Джозефа Карвена. Заметка в газете, а также то, что его мать слышала по ночам, — наилучшее тому подтверждение. Что-то было им вызвано… и что-то — пришло. Громкий голос, слышанный всеми в Страстную пятницу, разнящиеся тембры в запертой лаборатории на чердаке — чьи они, столь глухие и будто извлекаемые из пустоты? Не были ли они устрашающими предвестниками явления того чужака, «доктора Аллена», с его почти потусторонним басом? Недаром господин Вард испугался, лишь один раз поговорив с этим человеком — человеком ли? — по телефону.

Дьявольский разум или голос, тень или живое существо явилось в ответ на тайные призывы Чарльза Варда в запертую лабораторию? Голоса спорили… «Кровь потребна три месяца кряду…» Боже Милосердный! Не после ли этого появились вампиры? Оскверненная могила Эзры Уидена, крики в Потаксете — кто бы задумал подобную месть, кто разыскал бы заброшенное логово, где некогда свершались черные дела? Уединенная избушка, бородач-незнакомец, ропот негодующих соседей, всеобщий страх… Окончательно недуг Варда-младшего не решались объяснить ни отец, ни врач, хоть оба и чувствовали, что в этот мир снова явился злой гений Джозефа Карвена, не сойдя с прежней дьявольской колеи, — или тут уместно заподозрить всамделишную одержимость самим дьяволом? Аллен определенно имел к этому какое-то отношение, и детективы должны были выведать что-то о том, чье существование так влияло на жизнь юноши. Между тем, поскольку уже почти не оставалось сомнений в существовании пространных катакомб под избушкой, следовало их найти. Хорошо осознавая скепсис других алиенистов, Уиллет на последнем совете с господином Вардом решил сам тайно спуститься в те неизведанные глубины. Уговорились на следующее утро встретиться у хижины, заручившись всеми необходимыми инструментами и снаряжением.

Утро шестого апреля выдалось ясным, и в десять часов запланированная вылазка произошла-таки. Вард-старший отпер дверь в покои сына своим ключом, зашел с доктором внутрь и внимательно все осмотрел. Судя по беспорядку, который царил в комнате доктора Аллена, перед ними здесь уже успели побывать детективы, поэтому оставалось лишь надеяться, что они нашли нечто стоящее. Конечно же, прежде всего их интересовал подвал, и мужчины, не мешкая, спустились вниз — туда, где в присутствии хозяина они еще раньше безо всяких результатов осмотрели каждый закуток. Какое-то время казалось, что старания их напрасны — поверхность грунтового пола и каменных стен была настолько однородной и обычной, что трудно было даже представить, будто бы где-то здесь, под ногами, зияет отверстие, ведущее в бездну подземелья. Тогда Уиллет сообразил, что поскольку этот подвал копали позже, очевидно, не зная о существовании катакомб внизу, то и искать вход в глубины следует среди недавних раскопок, которые проводил сам молодой Вард со своими сообщниками, когда искал старые схроны, о коих узнал уж точно не из простых деревенских слухов.

Доктор попытался поставить себя на место Чарльза и представить, где бы он, скорее всего, начал копать, однако этот метод дал не слишком много. Тогда он решил действовать методом исключения и начал осторожно осматривать всю поверхность подземного помещения — стены, пол, потолок, дюйм за дюймом в поисках подсказок. Круг поисков все ужимался и ужимался, покуда не ограничился небольшим участком у сливных труб, который доктор уже осматривал — и ничего не нашел. Теперь же, прибегая ко всем возможным способам и приложив еще больше усилий, он наконец обнаружил, что на самом деле перед ним нечто вроде крышки люка на угловом шарнире, которую можно повернуть и сдвинуть в сторону. Под ней открылась сплошная бетонная плита с еще одним люком, на этот раз круглым, в самом центре, и господин Вард в тот же миг нетерпеливо бросился к нему. Крышка легко поддалась, и несчастный отец уже почти поднял ее, когда Уиллет заметил, как в один момент страшно побледнело его лицо. Вард пошатнулся и опустил голову на грудь, задурманенный струей затхлого воздуха, ударившего из черной ямы.

Через мгновение доктор Уиллет уже вытаскивал из ямы своего теряющего сознание спутника и брызгал ему в лицо холодной водой. Вард-старший начал подавать слабые признаки жизни, однако видно было, что ядовитые испарения сильно навредили ему. Не желая рисковать, доктор Уиллет поспешил на Броуд-стрит за таксомотором и отправил слабо возражавшего страдальца домой — после чего, взяв электрический фонарик и прикрыв нос стерильной марлевой повязкой, снова спустился к открытому им подземелью. Затхлый дух немного развеялся, так что теперь Уиллет мог заглянуть в самую глубину стигийского жерла. Примерно на десять футов вниз уходил цементированный цилиндрический спуск со стальными скобами вместо лестницы на стенах, переходящий в истертые каменные ступени. Вероятно, когда-то они выходили прямо на поверхность — в юго-западной стороне от места, где ныне стояла избушка.

2

Уиллет безоговорочно признает, что, вспоминая стародавние легенды о Карвене, довольно долго простоял у жерла, не решаясь один сойти в злосмрадную бездну. В памяти его слишком хорошо отпечатались рассказы Люка Феннера о последней ночи вековечного алхимика на земле. Но долг все-таки возымел над ним верх, и он стал спускаться, прихватив с собой саквояж на случай обнаружения каких-либо важных улик. Аккуратно — опять-таки, был он далеко не молод! — доктор совершил спуск по скобам и ступил на скользкие ступеньки внизу. Свет фонарика выхватил из темноты очень древнюю кладку — влажные стены сплошь заплесневели. Все ниже и ниже уходили ступени, не спиралью, но тремя крутыми пролетами, где с трудом разминулись бы двое мужчин. Доктор Уиллет насчитал примерно тридцать ступенек, когда до него донесся едва слышный звук, заставивший его сбиться.

То был неземной звук, низкий и злобный, точно разгневанный рев Природы. Глухой вой, обреченный крик, безнадежный вопль неизбывной тоски и животной боли — никакими словами не передать было тех вгоняющих в слабость и дурноту, бередящих душу обертонов, ибо всякие слова послабляли, вульгаризировали впечатление от них. Не к этим ли звукам прислушивался Вард, когда его забирали? Уиллет не слышал ничего хуже за всю свою жизнь — и когда он спустился по лестнице до самого низа и осветил фонариком стены и высокие своды коридора, что тянулся подобием царства Аида, плутая в бесчисленных арках и ответвлениях, звук тот никуда не исчез, продолжая источаться из безвестного источника.

Зал, в котором доктор оказался, был примерно четырнадцати футов высотой и футов десять-двенадцать в ширину. Пол устилали огромные шлифованные плиты, на стены и своды нанесена была штукатурка. Трудно было оценить размах помещения — из-за мрака казалось, что оно теряется в бесконечности. В иных местах путь преграждали двери в старом колониальном стиле, состоящие из шести панелей, другие же проходы были открыты.

Преодолевая порожденную здешними смрадами и стенаниями оторопь, Уиллет принялся один за другим просматривать боковые арочные проходы, ведущие в утлые залы со сводчатыми каменными потолками. Назначение этих помещений казалось загадкой, но везде доктор замечал переплетения труб — сложные паровые и вентиляционные системы, проведенные давным-давно, но наверняка способные заинтересовать и современных инженеров. Никогда прежде и никогда потом ему не доводилось видеть таких инструментов — или их отдельных частей, — что были разбросаны тут и там, укутанные столетними вуалями пыли и паутины. Несомненно, они были разбиты умышленно — вероятно, людьми из группы, выступившей против Карвена. Однако не во все залы проникли незваные гости — и в тех, нетронутых, Карвен, вернее всего, ставил свои самые первые несложные опыты.

Наконец Уиллет обнаружил комнату, обставленную или по меньшей мере занятую совсем недавно — с расходомерами, горелками и пробирками, новыми стульями и занятыми литературой и оборудованием шкафами. На письменном столе по соседству со старинными пергаментами находились свежие записи, сделанные от руки. Увидев масляную лампу и канделябр, полный свеч, доктор достал из кармана благоразумно припасенные спички — и озарил помещение светом.

Темнота отступила, являя истинную рабочую лабораторию Чарльза Декстера Варда. Многие здешние книги доктор уже видел раньше, почти вся мебель была перевезена сюда из особняка на Проспект-стрит. Везде попадались хорошо знакомые Уиллету вещи, рождая чувство узнавания столь острое, что он почти забыл о том, в сколь страшном месте на самом деле находится, и перестал обращать внимание на стенания, хоть в лаборатории они слышались гораздо четче, чем на лестнице. Доктор решил, что прежде всего необходимо найти и изъять любые бумаги, в которых могло содержаться что-то важное, особенно же — те таинственные документы, разысканные Чарльзом за картиной в доме на Олни-корт. Но проще сказать, чем сделать, — начав поиски, Уиллет понял, сколь великие трудности ждут того, кто пожелает до конца разобраться в запутанном деле Чарльза Декстера Варда. Сотни папок, заполненных листами, исписанными убористо от руки, записи, порой переходящие в шифр, эзотерические схемы и рисунки — на обработку и анализ всего этого могли уйти месяцы, если не годы. Нашлись и целые связки писем, отправленных из Праги в Ракош, причем адреса на конвертах были проставлены рукой Орна или Хатчинсона. Эти находки доктор Уиллет отобрал, чтобы унести с собой.

Наконец в шкафчике красного дерева с затворенными стеклянными дверцами, украшавшем ранее библиотеку, доктор заприметил ворох старых бумаг Карвена. Он мигом признал их, пусть даже Чарльз в свое время дозволил ему лишь мимолетный взгляд на них. Там не было писем, адресованных Орну и Хатчинсону, равно как и шифрованного манускрипта с ключом к нему. Сложив бумаги в саквояж, доктор продолжил осмотр. Прежде прочего его беспокоило нестабильное состояние молодого пациента, и он уделил особое внимание последним записям, выявив в них один необычный аспект — невзирая на изобилие подобных документов, в их числе оказалось подозрительно мало таких, что писались почерком Варда-младшего до прорезавшихся в нем изменений. Самый поздний был датирован двухмесячной давности числом, а целые кипы насущных писаний, испещренных странными знаками и формулами, писались в манере Джозефа Карвена. Похоже, в последнее время Чарльз тщательно практиковал угловато-архаичную манеру стародавнего алхимика и поистине отточил ее до блеска. Доктор не нашел ни одного образца иного почерка, который мог бы принадлежать Аллену. Если он здесь действительно всем заправлял и верховодил — то, очевидно, Чарльз выполнял при нем роль писаря.

В новейших записях раз за разом повторялось двухчастное заклинание, которое к концу обыска Уиллет запомнил наизусть. Писалось оно в два параллельных столбца, причем левый был увенчан древним символом «главы дракона», коим в старинных календарях обозначали асцендент, а правый, соответственно, знаком «хвоста дракона», десцендентом[28]. Доктор почти подсознательно догадался, что второй столбец представляет собой тот же самый текст, записанный по слогам наоборот, за исключением конструкции ЙОГ-СОТОТ — имени, вернее всего? Подобная буквенная комбинация попадалась Уиллету и ранее, в письмах сподвижников Чарльза и оригинальных документах Карвена; ее он приноровился узнавать в самых разнящихся написаниях.

Уиллет мог поклясться, что формула ему что-то напоминает, и каждый раз, когда он ее встречал, по спине его проползали мурашки. Не в ту ли памятную Страстную пятницу миссис Вард слышала нечто подобное? Раз за разом, словно наваждение, повторялись знаки и символы, и доктор, сам того не замечая, стал нашептывать их, тщась уловить верное произношение.

В определенный момент ему показалось, что он набрал уже едва ли не больше бумаг, чем сможет продуктивно изучить, поэтому доктор решил больше ничего здесь не осматривать, пока не созовет здесь самый настоящий конгресс скептиков-алиенистов — пускай сами увидят все своими глазами и попробуют систематически обработать. Он еще должен был найти тайную лабораторию, поэтому, оставив саквояж в освещенной комнате, снова вышел в зловонный черный коридор, от чьих стен непрестанно исходила тусклая грибная флуоресценция.

Следующие несколько комнат, куда доктор попробовал наугад зайти, были пусты или же заставлены лишь трухлявыми ящиками да зловещими свинцовыми гробами, однако именно они поразили доктора размахом диких экспериментов Джозефа Карвена. Он подумал о бесследно канувших рабах и моряках, об оскверненных могилах во всех уголках земного шара и о зрелищах, которые, видимо, предстали пред очи участников провиденского рейда. По правую руку от него протянулась высокая каменная лестница, и Уиллет решил, что она, вероятно, вела к одному из служебных строений Карвена — возможно, к каменному флигелю с высокими окнами-бойницами. Неожиданно стены перед ним словно бы разошлись, а вонь и вой стали невыносимыми. Уиллет вышел в просторное помещение — такое большое, что луч фонарика не достигал его противоположного конца, лишь кое-где зацепляя толстые колонны, поддерживающие потолок.

Через некоторое время он подошел к колоннам, что стояли кругом, наподобие монолитов Стоунхенджа. Среди них на постаменте, к которому вели три ступени, возвышался резной алтарь; и алтарь тот был покрыт такой причудливой и необычной резьбой, что Уиллет сперва подошел ближе, чтобы осмотреть узор в свете электрического фонаря, но почти сразу отшатнулся, различив темные пятна, очернившие самую верхнюю плиту, и тоненькие струйки того же цвета, застывшие на боковых стенках. Потом он заметил противоположную стену и двинулся вдоль нее — она изгибалась большой дугой, кое-где разорванной черными прямоугольниками дверей, и была усеяна множеством пустых камер за железными решетками, где лежали железные кандалы для рук и ног, вделанные в каменный пол. Камеры были пусты, но ужасные запахи и мерзкие стоны никуда не делись — наоборот, они становились еще назойливее, иногда переплетаясь с другими звуками, похожими на удары по чему-то влажному…

3

Теперь уж все внимание Уиллета было приковано к ужасной вони и жуткому гвалту. В величественном зале с колоннами они ощущались четче, чем где-либо, однако даже в этом подземелье казалось, что звуки и запахи доносятся откуда-то снизу. Прежде чем среди темных ответвлений искать ступеньки, уводящие еще глубже под землю, доктор посветил фонариком на мощеный камнем пол. Плиты лежали неплотно, между ними с разными интервалами располагались одинаковые камни, беспорядочно перфорированные мелкими отверстиями, а в одном месте на полу валялась небрежно брошенная приставная стремянка. Как ни странно, именно от нее больше всего отдавало тем смрадом, что пропитал, казалось, все вокруг. Пока Уиллет прохаживался по зале, он понял, что и вонь, и звук сильнее всего ощущаются именно у тех ноздреватых плит — что это могут быть своего рода люки, за которыми скрываются проходы к еще более глубоко залегающим недрам ужаса. Присев близ одной из плит, доктор попытался поднять ее — и та сдвинулась, хоть и не без приложенных значительных усилий. Звуки снизу прибавили в громкости, пока доктор, дрожа всем телом, приподнимал тяжкий камень. Из глубин рванулся неописуемый смрад, и Уиллет, откинув плиту и направив луч фонарика в зияющую жуткой чернотой дыру, почувствовал сильное головокружение. Если он и чаял увидеть здесь лестницу, по коей возможно было бы сойти в простор подполья, полного ультимативных непотребств, его постигло разочарование — ибо в волнах адского смрада и надломленного визга увидел он только облицованное кирпичом колодезное жерло, диаметром приблизительно в полтора ярда. Не то что лестницы — вообще ничего, пригодного для спуска, не наблюдалось там, внизу. Под направленным в жерло лучом света вой вдруг сменился жуткими рыданиями и скрежещущими звуками, и после что-то глухо застучало и захлюпало. Уиллет дрогнул, боясь даже предположить, что за гадкая химера притаилась у него под ногами, однако собрал-таки волю в кулак и заглянул в грубо обтесанную шахту колодезя. Улегшись на пол, доктор опустил фонарик в нижний мрак на всю длину руки, чтобы пролить свет на находившееся внизу нечто. Поначалу он не мог разобрать ничего, кроме скользких замшелых кирпичных стен, сходивших вниз, в клоаку почти что физически ощутимой, неистовой скверны, но вот — различил, как на глубине примерно двадцати футов беснуется и клокочет темная, бесформенная масса плоти. Фонарик задрожал в руке доктора, однако он нашел в себе силы вновь посмотреть вниз и рассмотреть существо, заточенное в беспросветном мраке подпола. Чарльз обрек его на голодную смерть — его и сонм других тварей, брошенных в схожие колодцы под сводчатой залой. Кем бы те твари ни были, лежать спокойно в узких шахтах они не могли. Все долгие недели в отсутствие своего принципала они скребли стены, стенали и ждали его возвращения.

В следующий миг Маринус Бикнелл Уиллет пожалел о повторном взгляде, брошенном в шахту. Опытный хирург, повидавший на своем веку всякое, он оказался не готов к зрелищу, навек лишившему его душу покоя. При здравом разумении то был всего лишь материальный — следовательно, подчиняющийся всем законам сего мира, — объект средних размеров, но форм и пропорций столь чуждых, что разномастные его черты попросту не желали складываться в мозгу в единый завершенный образ, потому как образов подобных не могло быть и не должно было быть в принципе. Выронив фонарик из ослабевшей, повисшей плетью руки, Уиллет закричал — и этот панический фальцет не признала бы и его родная мать. Неспособный распрямиться и встать твердо на ноги, весь скованный ужасом, доктор полз прочь от влажного края колодца, по плитам, укрывавшим дюжины адских шахт, откуда в ответ на его испуганный крик несся кошмарный звук неизбывных мук. Грубый, необработанный камень плит ранил ему ладони, но он продолжал отступать, презрев боль, — его подгонял жуткий скрежет и хруст из ямы, где чудовище, полное бездумной агрессии, кинулось, судя по шумам, пожирать упавший фонарь. В оскверненной вонью темени Уиллет закрыл ладонями уши, чтобы не слышать глухих жалобных стонов, издаваемых сородичами плененной твари; липкая испарина покрыла его с ног до головы, и поверх нее его окутал со всех сторон полный сокрытых кошмаров мрак. Где-то внизу все так же клокотали десятки несчастных тварей, еще живых, — с одного колодца он собственноручно снял крышку… Да, конечно, виданная им внизу тварь — образ, который уже невозможно, как ни старайся, стереть из памяти, — нипочем не сумеет всползти вверх по скользким стенам, и все ж доктор весь дрожал от навязчивой мысли, что где-нибудь для нее найдется лаз или опора.

Что это была за тварь, Уиллет так и не уразумел. Она отдаленно напоминала резные изображения на алтаре, разве что была воплощенной в материи, а не в рисунке. Природа создать подобное никак не могла, и выглядело оно очевиднейшим образом незаконченным, сложенным из безобразных калечных частей. Уиллет предположил впоследствии, что Вард мог создать чудовищ из неправильно подготовленных «солей» и решить оставить их в живых ради услужения или для ритуальных целей — не будь они нужны, на алтаре не было бы и их подобий. Впрочем, там были изображены чудовища и пострашнее… но ведь и Уиллет распечатал лишь один колодец. В те моменты первой связной мыслью, пришедшей доктору на ум, была давно прочитанная фраза из старинных документов Карвена — Саймон-Иедидия Орн писал о том другу-алхимику: «Разумеется, когда Хатчинсон воссоздал Целое из того, что мы сумели собрать лишь в малой части, ничего, кроме овеществленного Порока, не случилось». И вместо того, чтобы вытеснить эти страшные слова, в памяти доктора, вливая в ужас новые соки, всплыл обугленный изуродованный труп, который, по свидетельству старца Слокэма, нашли в полях у Потаксета вскоре после разорения фермы Карвена. Чарльз однажды привел ему слова старика, утверждавшего, что тело походило и на человека, и на неведомого зверя, вот только не было ни тем, ни другим…

И сказанное давным-давно отдавалось эхом теперь в голове Уиллета, покуда он то в одну, то в другую сторону слепо метался на каменном полу подземелья. Дабы заглушить и умерить это эхо, он, сам не сознавая, обратился к гротескным строкам «Бесплодных земель» Т. С. Элиота[29], а потом и вовсе перешел на часто повторяющееся в бумагах Варда двойное заклинание, делая упор именно на вторую его часть — от «огтрод» к «за». Как ни странно, чуждые слова привнесли в его душу столь желанный покой, и через некоторое время Уиллет смог встать на ноги, горько сожалея о потерянном в паническом приступе фонарике и ошалело оглядываясь в поисках хотя бы самого слабого лучика света в чернильной черноте хладного подземелья. Никакой надежды на оный не было — и все же доктор напрягал глаза, высматривая хоть искру, хоть отблеск: ведь осталось же освещение в доме, откуда он сюда спустился!

Какое-то время спустя ему привиделись слабые блики где-то очень далеко, и Уиллет пополз им навстречу на четвереньках, щупая перед собой пол из страха упасть в открытый колодец или удариться об одну из бесчисленных колонн. Пальцы нашли ступень, ведущую к обагренному кровью алтарю, — и доктор с отвращением отдернул руку. После наткнулся он на камень со множеством отверстий, затем — на край провала и стал двигаться еще осторожнее, почти не отрывая ладоней от пола. Наконец колодец остался позади. Отродье, заключенное в нем, уже не выло и не бесновалось — похоже, щелочь батареи из сожранного электрического фонарика отравила его. Всякий раз, нащупывая пальцами отверстия в полу, Уиллет содрогался; когда он проползал над очередным колодцем, снизу раздавались громкие стоны, но обычно его полубесшумные движения никого не тревожили. Иной раз доктору казалось, что свет впереди слабеет — видимо, зажженные свечи и лампы одна за другой гасли. Мысль о том, чтобы остаться одному в кромешном чреве подземелья, заставила его рывком подняться на ноги и побежать вперед: теперь он мог не бояться упасть в колодец, ведь тот остался позади, а если угаснет свет в доме и он заблудится, одна останется надежда — на помощь Варда-старшего. Вскоре Уиллет вбежал из просторного зала в узкий коридор и, отчетливо видя впереди свет, поднялся в дом, дрожа от облегчения и не сводя глаз с медленно умирающего фитиля последней лампы, приведшей его назад в привычный мир.

4

В следующее мгновение доктор уже лихорадочно вливал в опустевшие лампы масло из канистры, которую приметил еще раньше, а когда черты комнаты снова проявились в свете, начал осматриваться в поисках какого-нибудь фонарика для дальнейшего осмотра подземелья. Каким бы он ни был напуганным, все же в нем сильна была и необъяснимая мрачная целеустремленность: он твердо решил заглянуть под каждый камень в своих поисках устрашающих тайн, стоявших за необъяснимым безумием Чарльза Варда. Так и не найдя фонаря, он решил взять самую маленькую из ламп, набил карманы свечами и спичками и прихватил галлон масла, которое решил приберечь на тот случай, если найдет еще какую-нибудь скрытую лабораторию по ту сторону ужасной залы с ее нечестивым алтарем и неизведанными закрытыми колодцами. Чтобы снова пройти по той территории, требовалась изрядная отвага, однако он знал, что должен это сделать. К счастью, ни устрашающий алтарь, ни открытая шахта не находились близ широкой стены с камерами, огибавшей пещеру, из которой, собственно, двери вели в дальнейшем направлении поисков.

Поэтому Уиллет вернулся обратно в большой зал с колоннами, наполненный смрадом и приглушенными завываниями. Он немного прикрутил фитиль, чтобы при тусклом свете лампы нельзя было даже издали различить очертания дьявольского алтаря и зияющее рядом со сдвинутой перфорированной плитой-крышкой отверстие в полу. По большей части за дверьми в дуговой стене находились небольшие каморки, порой пустые, порой заваленные весьма любопытным скарбом. В одной, например, оказалась истлевшая и напрочь запыленная одежда — панталоны, куртки и сюртуки полуторавековой давности; в другой — столь много вполне современных, новомодных нарядов, словно кто-то собирался принарядить небольшую армию. Однако более всего Уиллета настораживали то и дело попадавшиеся на пути большие медные лоханки, инкрустированные смальтой и выстланные изнутри отвратительной засохшей коркой. Они не понравились ему даже больше, чем причудливой формы свинцовые гробы, все еще частично сохранившие свое содержимое и испускавшие густой смрад, приглушавший даже едкое зловоние залы с колодцами.

Когда он прошел вдоль стены примерно половину зала, то увидел еще один коридор, подобный тому, который покинул, и в том коридоре также было немало отверстых дверей. К ним доктор и направился; сначала нашел три комнаты, где не было ничего интересного, но потом наткнулся на большой удлиненный кабинет, загроможденный резервуарами и столами, коптильнями и современными лабораторными принадлежностями, беспорядочно разбросанными книгами и бесконечными полками с банками и бутылками — все в нем свидетельствовало о том, что это и есть та самая обитель опытов Чарльза Варда, которую он искал. Здесь не было ни одного следа давнего пребывания Джозефа Карвена.

Запалив три уже заправленные здешние лампы, доктор Уиллет, ведомый живым интересом, изучил кабинет и его меблировку; исходя из объемов различных реагентов, что стояли в колбах на полках, молодой Вард интересовался какой-то из отраслей органической химии. В целом же по имевшемуся здесь оборудованию, в числе коего имелся и угрожающего вида операционный стол, нельзя было определить, чем именно занимался естествоиспытатель, — что, конечно же, разочаровывало. Среди лежавших на столе книг Уиллет заметил побитое временем издание Бореля, отпечатанное готическим шрифтом, и приметил, что в нем Вард подчеркнул тот же отрывок, что полтора века назад насторожил достойного мистера Меррита, пожаловавшего на ферму. Экземпляр Карвена наверняка пропал во время провиденской облавы вместе с другими его книгами по оккультизму.

Из лаборатории выходило три двери, и доктор начал по очереди проверять помещения за ними. За первыми двумя были бы обычные кладовые, не будь они набиты гробами, от полуистлевших до практически новых, и надгробиями, порой с хорошо читаемыми именами. Здесь также был склад одежды, и еще — несколько новых, наглухо заколоченных ящиков или коробов, но на последние Уиллет не стал тратить время. Наибольший интерес представляли фрагменты старого оборудования; видимо, то были инструменты самого Джозефа Карвена, изрядно пострадавшие от рук налетчиков, химическая параферналия[30] георгианской эпохи.

Третья дверь вела в просторное помещение с изобилием стеллажей и столом с двумя лампами в самом центре. Уиллет зажег обе и в их бриллиантовом свете принялся разглядывать громоздившиеся кругом полки. Самые верхние пустовали, большинство свободного места на остальных занимали изысканные сосуды — высокие, без ушек, наподобие египетских каноп[31], и приземистые, с одной ручкой, походившие на амфоры для фалерна[32]. Почти сразу доктор заметил, что сосуды, тщательно закупоренные, были классифицированы: канопы, что стояли с одной стороны комнаты, означались деревянной табличкой с надписью «Custodes», свисавшей на цепях с потолка над ними, а все амфоры в другой стороне проходили, соответственно, под грифом «Materia». Все сосуды, за исключением разве что самых вышестоящих, были полны, и каждому полагалась бирка с номером, очевидно, отраженным в некоем каталоге — однако Уиллет не стал его искать; к тому времени его больше интересовало, чем, кроме формы, отличаются эти вместилища, поэтому он наугад откупорил несколько каноп и амфор, дабы изучить их содержимое. Но везде его ждало одно и то же — в емкостях обоих видов хранили вещество однородное и почти невесомое: мелкодисперсный матовый порошок разнящихся оттенков серого. Что до оттенков — а единственно оттенками и различалось наполнение сосудов, — то здесь нельзя было отследить никакой четкой закономерности; не было связи даже между субстанциями каноп и амфор. Синевато-серый порошок мог оказаться рядом с розово-белым, а начинка любой амфоры могла прямо соответствовать той, что обнаруживалась в одной из каноп. Самой примечательной чертой всех этих порошков было то, что они не слипались. Уиллет мог набрать полную горсть, высыпать ее обратно — и на его ладони не оставалось и крупинки.

Вначале доктор никак не мог понять, что есть «Custodes» и «Materia» и почему емкости разного вида столь тщательно отделены друг от друга и не хранятся вместе с бутылками и склянками, стоящими в лаборатории. Внезапно он вспомнил, что «кустодес» и «материя» с латыни переводятся как «стражи» и «материалы». Первое слово не раз употреблялось в недавно полученном на имя доктора Аллена письме от человека, утверждавшего, что он — проживший мафусаилов век Эдуард Хатчинсон. Одна фраза запомнилась Уиллету почти полностью: «Вы мудро поступаете, уменьшая их количество… нет нужды держать овеществленными стражей, и в случае облавы меньше будет найдено Обличительных Свидетельств». Какой в этом смысл? «Стражи» поминались и ранее — когда Вард еще охотно делился с доктором своими находками, он поведал ему о дневнике Елеазара Смита, где тот описывал слежку за домом Карвена. В той хронике говорилось о загадочных допросах, подслушанных Смитом и Уиденом возле проклятого дома, еще до того, как Карвен полностью перенес свою деятельность под землю: пленных допрашивал сам алхимик и «охранники». Их-то, согласно Хатчинсону или его обновленному воплощению-аватару, Аллен больше не держал «овеществленными». Если зловещий сподвижник Чарльза не стал их воссоздавать — значит, они хранятся… здесь, в виде порошка, тех самых «солей», в которые члены колдовского заговора перерабатывали бесчисленные выкраденные трупы и даже более древние костные останки!

Так вот что содержалось в канопах: устрашающие плоды нечестивых опытов, усмиренный прах, который, вызванный к жизни дьявольским заговором, должен беспрекословно защищать своего воскресителя или принуждать к повиновению непокорных! Уиллет похолодел при одном воспоминании о том, что пересыпал из ладони в ладонь, и на мгновение ощутил необоримое желание убежать подальше от зловещих шкафов с безгласными, но, может статься, даже в таком виде способными следить за ним часовыми.

И тут его настигла иная мысль — об амфорах с «материалами» на противоположной стене. Если в них — не «стражи», то что? Уж не хранятся ли там останки величайших мыслителей всех веков, похищенные алхимиками для своих зловещих некромантических умыслов из крипт и могил? Тех самых умыслов, что, согласно отчаянному письму Чарльза Варда, способны потрясти мироздание до основ, — а он-то легкомысленно пересыпал сей прах!

Немного успокоившись, доктор снова начал внимательно разглядывать комнату. Заметив небольшую дверь, он подступил к ней и взялся изучать испещрившие ее символы. Те письмена! Бог знает, что это были за письмена! Ни в одной книге не видывал доктор таких письмен — смутно подобное лишь один из друзей Уиллета, болезный и вечно витающий в облаках Рэндольф Картер, воспроизвел однажды на бумаге, сославшись на то, что сей древний утраченный алфавит, обладающий невероятной колдовской силой, был явлен ему в одном затянувшемся фантасмагорическом сне.

От размышлений его отвлекла резкая вонь некой ядовитой химии, ясно различимая даже в зловонном воздухе подземелья. Без сомнения, она проникала из комнаты, находящейся за дверью. Уиллет сразу узнал запах: он исходил от одежды Чарльза Варда в день его вынужденного отъезда в лечебницу. Значит, он находился именно здесь, когда неожиданные посетители прервали его опыты. Юноша оказался благоразумнее своего предка, не оказав сопротивления. Полный решимости разгадать все тайны зловещего подполья, доктор взял лампу и, поборов страх перед неизвестным, переступил порог. Нет, он не успокоится до тех пор, пока не выяснит истинную причину безумия Чарльза Декстера Варда!

И вот — очередная комната, в этот раз — скуднейше обставленная: лишь стол, стул и вериги с крюками и зажимами, ворохом звеньев сваленные на полу. Кроме большой лампы, журнала с поеденными влагой страницами и карандаша, на столе находились две закупоренные высокие канопы — взятые, очевидно, из комнаты, где содержались «стражи», да позабытые здесь в спешке. Уиллет зажег свет и здесь — и взялся листать журнал, предложивший ему лишь краткие и не особо вразумительные заметки, набросанные угловатым карвеновым почерком:

Б. не мертв. Прошел сквозь стены, укрылся в земле. Повидал старого В. Изрекши «Саваоф», тот узрел истинный Путь. Трижды призвал того, чье имя ЙОГ-СОТОТ, на следующий день отвадил его. Ф. был намерен истребить всех, кто искусен взывать к Запредельным.

Когда свечение лампы проникло во все уголки тайной комнаты, Уиллет увидел, что стена напротив двери испещрена вбитыми колышками, с коих свисают бесформенные желтые саваны. Однако больший интерес представляли голые боковые стены, покрытые нанесенными на каменную основу при помощи зубила мистическими символами и формулами. На отсыревшем полу тоже красовалось нечто резное; вглядевшись, Уиллет различил большой пифагорейский пентакль в центре комнаты, а между ним и углами пола — четыре круга диаметром около трех с половиной футов. В одном из них, рядом с небрежно скомканной на полу желтой ветошью, стоял неглубокий килик[33] — взятый явно с полки при входе, — а за пределами круга доктор увидел амфору с пометкой «№ 118» на ярлыке. Амфору распечатали и опустошили, а в килике Уиллет с внутренней дрожью различил горсть сухого зеленовато-серого порошка, не разметанного по комнате лишь благодаря отсутствию сквозняков — явно высыпанного из сосуда с «материалом». Картина происходившего здесь была, с учетом всего изведанного, более-менее ясна — уточнения требовали, возможно, лишь подробности, но ценой им вполне могли стать остатки душевного покоя как самого доктора, так и родных Варда. Вериги, соль из амфоры «материала», две канопы «стражей», желтые саваны и формулы на стенах, записи в журнале, намеки из писем и легенд и целый калейдоскоп проблесковых сомнений и предположений — почти неподъемный груз знания…