Спящая красавица

– Но вы другая, ваша темнота гуще, глубже, не желает ждать своего места. Тень за вашей спиной она звенит и требует, она грохочет мелкой монетой о жестяное дно.

Элизабет похолодела.

– Я говорю с вами, потому что всю свою жизнь, от её начала и до момента, когда из мириада вспышек мне явлен был Волк, я боялась этой тьмы. Боялась и пряталась. – Алиса села на своей кроватке и прижалась разгорячённой щекой к мягкой стене. – В его запахе, в его смысле, и в его сказках…

– Только больше я не стану прятаться. – голос Алисы Родхельм вдруг изменился стал выше и холоднее.

– Обречённый на убой волк прыгнул за мной в чёрную бездну, и когда он вскрыл горло моему отцу на волчий язык хлынула та же меланхолия что струится сейчас в ваших жилах доктор Лиза.

Элизабет дрожала. Наполовину от ярости. Зажимая в побелевших пальцах блокнот. То, что начиналось невинной шалостью, стало теперь чем-то очень неправильным.

– Надо полагать что я наконец-то услышала тебя? Никта?

– Ты всегда слышала, но никогда не слушала… Ты гасила ночник, который оставляла себе сестра чтобы услышать мои песни.

Лиза рассмеялась. Серебряным злым смехом.

– Послушай Алиса, ты больна, голос в твоей голове лишь реакция, защитный механизм на раздражитель, твоя защита от кошмара, в котором ты пребывала слишком долго. Никта – часть тебя и чем скорее ты это признаешь, тем быстрее вернёшься в большой мир. Ты удивительная девочка, и у тебя огромный нерастраченный потенциал. Я верю в это и приложу все усилия чтобы тебе помочь.

– Шапка… – Вещал этот голос из глубин хилой груди – Вязаная крупной вязью на его всклокоченной воняющей сырой падалью голове. Шапка напомнила тебе об Аспене, и о том, как вы лежали в темноте наслаждаясь теплом и необъятной неописуемой общностью, что тогда казалась вам обоим прочной как скала Кидемоноса2.

Лиза побледнела и отпрянула.

Маленькая ладошка Алисы поползла по белому одеялу, медленно и с какой-то кошачьей ленцой её догнала вторая, которая в неверном свете палаты показалась Элизабет больше и грубее, ладони сцепились, в отчётливом безумно взрослом жесте.

– Я была рядом с тобой всю твою жизнь Лизи, я могу вспомнить то, что ты давным-давно позабыла. И всё же видеть во что ты превратилась дитя, без содрогания я не в силах.

Ладони безвольно расцепились и плетьми повисли лишённые всякой жизни.

– Это вы больны, ваш мир болен. Я его единственный лекарь. Я всё что у вас осталось. Я и мои кошмары.

Элизабет Эр Кейн, психотерапевт высшей категории, выскочила из палаты под номером девять громко лязгнув затвором. Строгая блузка на крепких загорелых плечах была липкой и вонючей от пота.

– Ало, Элизабет? Я слушаю?

– Да Маркус, завтра я не смогу прийти, я кажется… Заболела…

– О боги – это серьёзно?

– Нет не думаю, ничего такого, простудилась, наверное. Мне нужно несколько дней.

– Да, конечно, Лиз… Нет проблем… Выздоравливай.

– И Маркус?

– Да?

– Сделаешь мне небольшое одолжение?

– Зависит от сколько законов мне нужно нарушить!?

– Ни одного – верните Алисе Родхельм её препараты, я потом подпишу бумаги…

– Умываешь руки? Уже? Я думал ты нашла что-то…

– Я тоже так думала…

…

– Хорошо Лиз, как скажешь, она твоя пациентка в конце концов.

Барри Стоун уже заканчивал обход, когда из заметил, что в коридоре, где он только прошёл погас свет, он обернулся, выругался и выхватив фонарь пошёл к щитку – такое иногда случалось, обычно в сильную грозу. Здание хоть и было новым, но с проводкой творилось чёрте-что. То камеры выключатся, то магнитные замки откажут.

– Тоже мне режимный объект пробормотал охранник, прикусывая прорезиненную ручку фонарика.

Он потянулся к щитку и этот момент его шею что-то укололо. Перед глазами всё расплылось, и старик осел на воняющий хлоркой пол. Пластиковый колпачок от иглы прокатился по плиткам в свете выпавшего фонаря отбросил длинные тени.

– Алиса проснись… – рука в синей латексной перчатке легонько коснулась плеча девочки.

Алиса пробурчала что-то во сне и отвернулась.

– Никта?

– Да – раздалось из-под кровати.

– Я слушаю тебя Лизи – донеслось из правого угла.

– Я тебя вижу доченька… – из тени под окном.

– Почему ты выбрала её? Я так долго тебя искала…Так долго… Что едва не сошла с ума…

– Ты чудовище Лизи. Безжалостная холодная расчётливая. Ты всё что я хотела сказать этому миру. И намного больше.

– И всё же я не она?

– Я не понимаю мама… Я старшая из твоих детей, я проросла сквозь это тело как сорняк сквозь бетон, я шла и в следах моих застывала их кровь… Смотри как ярки мои цветы – Элизабет Эр Кейн, психотерапевт высшей категории высыпала из ладони бело-розовый жемчуг. Зубы с мягким стуком просыпались на одеяло Алисы Родхельм.

– И всё же я не она? Что это значит, мама?

Элизабет упала на колени и на её колени посыпались горячие злые капли.

– Милая Лиз… Взгляни на свои цветы, они ведь не принадлежат тебе… Ты сорвала их, когда должна была сеять. Бездомный старик, обслюнявивший напоследок полосатую шапку, измученный раком мальчишка, споткнувшийся в метро у желтой черты, захлебнувшийся в собственной ванне беспомощный инвалид, несчастная сиротка, из-за ошибки неопытного врача умершая во сне от передозировки. Мир переполнен твоей любовью, потому что люди больше не узнают имена моих чудовищ.

Чьи-то тёплые руки мягко обняли Элизабет Кейн за шею.

– Раньше мы учили людей отличать свет от тени, но теперь…

Теплые руки на её шее напряглись. Вдруг стало очень трудно дышать.

– Теперь я должна учиться у них, потому что больше не вижу света…

Голые ноги обхватили корпус Элизабет повалив хрипящую на мягкий пол.

Тонкое костистое запястье ловко протиснулось под подбородок и сдавило трахею.

Во тьме зажглись ослепительно холодные фиалковые глаза.

Ухоженные тонкие и сильные пальцы цеплялись за воздух, за светлые ломкие локоны, бесцельно скребли искусственную кожу. Над ухом раздалось глухое звериное урчание.

– Теперь это их мир, мир, где я мать чудовищ должна стать углем, в кромешной мгле.

Красивое печальное лицо, обрамлённое призрачным ореолом, склонилось над ней. Так близко. Этот холод обжигал. Сквозь угольную тьму омутов глумливо скользили длинные искры давно потухшего костра.

– Чтобы увидеть звёзды теперь мало дождаться ночи, моя милая… моя глупая… моя Лиза.

Пальцы дёрнулись и застыли, перчатка порвалась и под красиво оформленные пластинки набилась безобразно пошлая, белая краска.

Алиса Родхельм улыбнулась в пустоту, явив миру острые кошачьи зубки, затем сладко потянулась, смахнула рукавом кровь из разбитого чужим затылком носа и покачивая узкими бедрами навсегда выпорхнула из своего белого кокона.

Эпилог.

Руки плохо его слушались, но он с отчаянным упорством продолжал ритмично продавливать неподвижную грудь.

– Только живи, – прикладываясь горячим ртом к посиневшим ледяным губам – Живи черт тебя подери.

И внезапно почувствовал тепло ответного выдоха. Вздох кашель. И Барри Стоун обессиленно откинулся на мягкую стену.

Эли Эр Кейн, психотерапевт высшей категории впервые за целую вечность сделала вдох. И неописуемое давно забытое тепло, оглушительной волной разлилось по её одеревеневшему телу.