Помоги проекту - поделись книгой:
— Клянусь, священник, никто не пострадал от моей руки. И половина твоей лепешки, съеденная мной без спроса и аппетита, стала последним преступлением несостоявшегося разбойника. Ты можешь со спокойной совестью пользоваться припасами, которыми я хочу поделиться.
— Не клянись — говорит наш Господь, — назидательно промолвил Лев, — тем более в этом нет надобности: я не услышал и намека на ложь в твоей речи. Но каким образом отверженный людьми добывает пропитание честным способом — да еще в таком количестве, что делится с другими?!
— После твоего ухода нам на глаза попались два торговца из Рима, — начал свой рассказ недавний главарь разбойничьей ватаги. — Они имели настолько убогий вид, что могли вызвать слезы не только у благочестивых матрон. Оказалось, до встречи с нами они столкнулись с настоящими багаудами. Бедняги остались без денег, лошадей, товара — в одних туниках — окровавленных и порванных во многих местах. Торговцы были сильно избиты и еле передвигали ноги. Они шли по дороге к горному перевалу, но не имели ни сил, ни надежды одолеть его. Встретив нас, они принялись умолять о помощи, обещая великую награду по ту сторону Альп. Бедняги уверяли, что в Медиолане им принадлежат торговые лавки и таверны, что их щедрость не будет иметь границ, если они соединятся со своим имуществом. Но с отчаянья чего только ни придумаешь… Мои люди долго отказывались верить этим оборванцам, и только насмехались над ними. Тогда, несчастные торговцы попросили о последней милости: ударом меча закончить их муки на этом свете. Мне стало жаль этих людей, словно некая сила заставила меня выполнить не вторую, а первую просьбу страдальцев. Тут мой отряд разделился: восемь товарищей вместе со мной решили оказать помощь отчаявшимся людям за сомнительное вознаграждение; оставшиеся три человека бросились искать людей, ограбивших торговцев, чтобы присоединиться к ним.
День за днем мы терпеливо возились с немощными жертвами багаудов, словно с малыми детьми: добывали для них пищу и вино, перевязывали их раны, а когда они не могли идти — несли на руках. С помощью Господа мы доставили этих несчастных в Медиолан. К нашему удивлению, они не только не обманули, но и оказались богатейшими людьми этого города, а их благодарность превзошла все наши ожидания. Вознаграждение за наше добро навело на мысль, что, помогая людям, можно больше заработать, чем грабя их. С тех пор за умеренную плату мы помогаем путешественникам одолеть самые опасные перевалы. В долину эту спустился я впервые с момента предыдущей нашей встречи, и то, что мы вновь увиделись — великая случайность. В горах я всегда могу укрыться, а здесь, на равнине, чувствую себя лесным зверем, который случайно оказался на только что засеянном поле. Ведь любой человек, который сдаст меня в руки ликторов для расправы, получит награду, — печально закончил свой рассказ Юлий.
— Ты волен жить, где только пожелаешь, — обрадовал Лев собеседника.
— Как такое возможно? — удивился вчерашний разбойник.
— Я выразил сомнение префекту Галлии, что твои деяния заслуживают столь сурового наказания. Он вызвал судью… С ним мы имели беседу, после которой он решил изменить приговор. Вот он. — Лев протянул Юлию свиток пергамента.
— Я должен уплатить только штраф?! Причем я сам должен посчитать стоимость взятых мной продуктов и вернуть за них деньги хозяину в течение года?! — Удивление Юлия не имело границ.
— Признаюсь, это я попросил судью о последнем, так как уверен, что ты посчитаешь убытки виллы лучше, чем ее хозяин, — объяснил епископ некоторую странность нового приговора.
— Я с лихвой покрою убытки этого человека, и немедленно. Как я упоминал, торговцы щедро оплатили наши услуги.
— Ты можешь вернуться в свой легион и продолжить службу, — снова обрадовал бывшего воина Лев и пообещал: — Время отодвинет в самые дальние уголки твоей памяти все неприятности, случившиеся с тобой.
— Мне бы не хотелось этого делать, — в задумчивости произнес Юлий.
— Понимаю. Ты добывал продовольствие для товарищей, а в итоге потерял все и только чудом остался жив…
— Я не в обиде на товарищей, и не держу зла на людей, причинивших мне боль. Ты вернул мне веру в справедливость. Но… возвращаться в прежний мир не хотелось бы.
— Я предполагал, что у тебя не возникнет желания входить в одну реку дважды, тем более один мудрец считает, что это невозможно. Тебя не будут считать дезертиром, твой командир извещен и о том, что тебе предоставлена полная свобода выбора.
— Тогда я продолжу служить путешественникам среди горных вершин. Я полюбил их суровую красоту и мне нравится быть нужным людям. Ко мне пришло осознание, что спасать жизни гораздо приятнее, чем отнимать их — пусть даже у врагов. И я буду рад провести тебя, священник, вместе с товарищем на ту сторону гор. У нас имеется несколько лошадей и вьючных животных, которые облегчат путь и сократят время перехода.
— В этом нет необходимости, — засомневался Лев, — и труд твой не сможет быть оплаченным. Ты же знаешь: я не беру в дорогу денег.
— Не знаю, каким образом тебе, священник, удалось подарить мне вторую половину жизни, но ты это совершил. Больше не смей говорить о деньгах, ибо я начинаю гневаться. Не забывай, что имеешь дело со вчерашним разбойником. — Шутя, Юлий постарался надвинуть на лицо маску свирепости.
— Нехорошо, отец Лев, расстраивать доброго человека. Каждый имеющий желание помочь ближнему да получит и возможность — Господь отблагодарит его за доброту! — вступил в беседу Проспер. На всякий случай он не стал открывать беглому легионеру, что тот оказывает услугу не простому священнику, а епископу Рима. Проспер только напомнил другу: — Нам ведь необходимо как можно скорее попасть в Рим.
Караван прошел самую высокую точку Альп и оказался на южной их стороне. Крутые склоны придавали неимоверное ускорение находящимся в движении. Путникам приходилось сдерживать одновременно и животных и собственное ноги, которые переставлялись сами по себе, несмотря на страшную усталость остального тела. Консульская Галльская дорога, проложенная в Альпах на месте древних троп, давно не подвергалась ремонту. На ее мощенной камнем ленте трещины и выбоины были немыми свидетелями землетрясений, сходов лавин и жестоких сражений, во время которых на шествовавших по дороге солдат воинственные горцы сбрасывали огромные валуны. Соответственно, путешественникам приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы многочисленные препятствия не стали для них неприятной неожиданностью.
На третьи сутки спуска на пути нашей кавалькады возник лагерь других путников. Вернее, то, что осталось от лагеря после страшного ночного оползня, вызванного дождем. Зрелище открылось, пожалуй, печальнее поля битвы — там воины, по крайней мере, знали, какой конец их может ждать, и могли защищаться с оружием в руках. Здесь же, люди были завалены грунтом внезапно; многие, вероятно, проснулись за несколько мгновений до собственной кончины — для того, чтобы умереть в сознании и в страшных муках.
Оставшиеся в живых были заняты разбором камней над смятой палаткой. Извлекались тела раздавленных насмерть людей, невдалеке корчились в муках два искалеченных человека и молили о смерти.
То были римские торговцы, прослышавшие о бедствиях Аэция и отправившиеся в путь с грузом провианта для его войска. Ни Лев, ни Юлий не стали выяснять: желали они бескорыстно помочь голодающим галльским легионерам или заработать на катастрофическом положении собственных защитников неплохую прибыль (Аэций в любом случае рассчитался бы позже). Все наши путешественники, не сговариваясь, принялись спасать попавших в беду собратьев.
Наконец, завал над лагерем был расчищен, раненым оказали помощь, погибших предали земле, Лев помолился за упокой их душ — и это было последнее, что он мог сделать для потерпевших бедствие людей. Епископ окинул внимательным взглядом Проспера, желая понять: достанет ли у того сил самому покинуть горы.
— Друг Проспер, сможем ли мы быть полезными этим несчастным людям? — тактично спросил епископ, зная, что его товарищ всегда реально соотносит желания с возможностями.
— Честно признаюсь, у меня ужасно болят ноги, от усталости темнеет в глазах, а здесь требуется сила. Единственное, я надеюсь с помощью одного только Господа покинуть эти прекрасные, но не приспособленные для прогулок горы. Опять же, в Равенне ждут от тебя вестей, а Рим молит о твоем возвращении, — растерянно произнес ученый-богослов, понимая, что его правда говорит о том, что лично он ничем не сможет помочь попавшим в беду людям. Но оставить наедине со своей болью жестоко пострадавших израненных путешественников также было невозможно, и Проспер добавил: — Юлий и его товарищи могут оказать великую помощь выжившим.
Подходивший в это время к ним Юлий уловил главное из беседы Проспера и Льва: им необходимо как можно скорее попасть в Рим.
— Нужно помочь спуститься в долину раненым, спасти их имущество, какое возможно, — промолвил Лев, обращаясь уже не к Просперу, чье мнение только что услышал.
— Этим займемся мы, поскольку знаем, что нужно делать, а вы будете только мешать, — ответил добровольный, весьма понятливый проводник. — Ты, Лев, с товарищем своим продолжай путь. Надеюсь, он закончится благополучно. Ведь это было последнее опасное место в горах. Кстати, именно на этом перевале Ганнибал потерял почти всех своих слонов. Местные горцы до сих пор пользуются предметами, сработанными из слоновьей кости. Впереди, как только сойдет туман, вам откроется цветущий луг, на котором пастухи нагуливают свои стада перед зимой. Если понадобится помощь, там вы ее получите.
— Помоги вам Господь! — Лев благословил людей — и потерпевших бедствие и тех, что добросовестно боролись с чужой бедой.
— Мы будет идти следом, — на всякий случай произнес Юлий. Он одновременно и желал вновь встретиться со Львом, и понимал, что если догонит этих двух человек, значит, с ними приключилась неприятность.
Таким образом Лев и Проспер снова остались одни. Епископ Рима вновь предался воспоминаниям — вся пройденная жизненная дорога вставала перед глазами. Окунувшись в прошлое, Лев пытался выяснить для себя: каким образом он получил величайшее наследие апостола Петра.
Писатель, шествовавший рядом, внимательно слушал и тактично поощрял великого друга к новым подробностям. Между тем Лев обнаружил, что более слабый товарищ позабыл о своих недомоганиях и ступает рядом, шаг в шаг, боясь пропустить хоть одно слово из уст епископа… Историку Просперу было интересно решительно все из жизни друга, который нечасто делился ее подробностями. Ведь кто живет воспоминаниями? Тот, кто считает, что самые важные его жизненные вехи остались в прошлом и впереди ничего хорошего не предвидится. Воспоминания — удел немощных стариков. Но подобное не относилось к епископу Рима, потому что до последнего вздоха жизнь Льва будет наполнена величайшими событиями. А его прошлое… — это уже не личное, а история нашего мира.
Вестготы
Мальчик подрастал, но не утрачивал любознательности, проявившейся в раннем детстве. Наоборот, как только Лев познал буквенную премудрость, его интересы стали поистине безграничными. В то время как сверстники сражались деревянными мечами, мастерили свои первые детские луки и стрелы, Лев радовался появлению в библиотеке отца каждой новой книги, его пытливый ум бесконечно жаждал новых познаний. Увлечение мальчика оказалось очень дорогим, и отец продавал даже необходимые для семьи продукты, чтобы, возвращаясь из очередной поездки на рынок, привезти сыну книгу. Не достигший юношеского возраста, Лев с упоением читал языческих мудрецов: Платона и Аристотеля; великое удовольствие доставляли ему исторические описания римских и греческих авторов. Христианские книги Лев прочел все, что смог найти его отец, а Святое Евангелие знал наизусть.
Квинтиан передавал сыну свои знания и умения, какие в свое время получил от отца — и так было из поколения в поколение. Прежде всего, каждый римлянин был обязан владеть оружием. Лев скоро освоил упражнения с мечом и мастерством, пожалуй, сравнялся с отцом. Копье в его руках почти всегда находило намеченную цель. Отцу бы порадоваться за успехи сына… Однако Квинтиан видел, что душа подростка не лежит к оружию и занимается он военными упражнениями только для того, чтобы доставить радость отцу.
Собственно, и сам Квинтиан не желал для сына места в первой шеренге легиона. Новобранцы обычно первыми начинали бой, и для некоторых служба заканчивалась, едва успев начаться. Но даже не множество опасностей, поджидавших человека, избравшего военное поприще, смущали Квинтиана — как и большинство римлян, он верил, что каждому предначертан судьбой свой путь и кому суждено дожить до старости — тот пройдет через сотни битв и походов. И еще Квинтиан твердо надеялся, что Лев сам найдет ту тропинку, которая выведет его на угодную Господу жизненную дорогу. Ведь если человек занимается делом, угодным Богу, то жизнь его становится приятной и интересной. Несмотря на успехи сына, отец видел, что руки его не предназначены для меча, и потому не слишком часто занимался с ним военными упражнениями. Вместо этого Квинтиан, уединившись в атрии, часто просил Небо дать небольшой намек: какому делу предпочтительнее посвятить жизнь подрастающего отрока.
Между тем у Льва получалось все, за что он брался. Если обрезал деревья в саду, то его работу хвалил потомственный садовник; глиняная посуда, созданная руками Льва, была не хуже изделий тех, кто работу с глиной сделал своим единственным средством существования. Однако, видя огромную любовь сына к наукам, римлянин, опять же, не мог представить, что жизнь Льва ограничится опиливанием лишних оливковых сучков и обрезкой винограда.
Однажды Квинтиан взял сына в Рим. Прежде чем войти в город, римлянин как добрый христианин посетил базилику Святого Петра, которая находилась перед городской стеной. Лев знал, что здесь покоятся останки апостола, который ходил по земле вместе с Иисусом Христом, и потому с необычайным воодушевлением следовал за отцом.
Отец и сын подошли к огромной мраморной чаше, заполненной водой. Как и прочие христиане, они омыли руки и продолжили путь по внутреннему двору базилики. Пространство перед храмом было ограждено рядами колонн. Им довелось двигаться мимо людей, которые прямо во внутреннем дворе коленопреклоненно шептали слова обращенными к небу устами. В раскрытые двери базилики можно было видеть, что в ее центральном нефе достаточно много свободного места, и Лев тихо спросил отца:
— Почему они здесь совершают молитву?
— Эти люди считают себя большими грешниками и не отваживаются войти в храм, где находятся мощи апостола Петра, — пояснил Квинтиан.
Величайшее благоговение охватило душу мальчика, и он не осмеливался переступить порог церкви, хотя никогда не был боязливым и великие грехи не лежали камнем на его душе.
— Идем, Лев. — Квинтиан пригласил застывшего сына.
— Я сейчас, отец. — Юноша сбросил сандалии за колонной и только потом, охваченный великим внутренним трепетом, вошел в базилику.
Некоторое время отец и сын коленопреклоненно молились в полупустом храме. Мало-помалу он наполнился римлянами, и началась служба. Тем временем солнце за спиной молящихся поднялось выше, его яркие лучи через множество окон с восточной стороны базилики проникли в храм и осветили алтарь. Золото, начищенная медь и бронза играли на солнечном свете, и казалось, что самая важная часть храма стала такой же живой, как находящиеся в его стенах люди.
В продолжение службы Лев все время смотрел на выбеленную стену слева от алтаря, чем немало удивил отца. Когда они вышли из храма, отец спросил:
— Скажи, сын, почему ты все время смотрел на пустую стену, а не на алтарь, где епископ воздавал хвалу Господу.
— Да разве ты не видел, что на стене был святой Петр и он все время двигался?! Разве это не чудо?!
— Ты уверен, что сам апостол Петр предстал пред тобою? — Римлянин подозрительно посмотрел на сына.
— Да! Я видел изображение апостола в книге: на стене он был точно с такой бородой, ключами и посохом. Только посох он кому-то протягивал, словно желал вручить. Да разве ты сам его не лицезрел?! — снова спросил изумленный Лев.
— Нет, стена была совершенно белой, и на ней не сидела даже пчела. Я уверен, что никто, кроме тебя, не видел апостола Петра.
— Так значит, Петр желал вручить свой посох мне?! — произнес Лев и замолчал от ужасной мысли, что его предположение — нечто иное, как величайшая гордыня.
Поодаль от сына с отцом, которые пылко и громко обсуждали необычное видение, стоял человек в черном плаще. Худощавый мужчина с мужественными чертами лица и удивительно добрыми глазами смущенно приблизился к провинциалам.
— Простите меня, почтенные гости, — произнес он, — я сделал то, что не должен был.
— За что мы должны прощать? — удивился Квинтиан. — Ты не мог в отношении нас совершить плохого поступка. Я не припомню, чтобы мы с тобой встречались до сего дня.
— Невольно я стал свидетелем вашей беседы, — признался незнакомец. — Мне бы уйти, едва услышав первые слова, но юноша рассказывал о необычном явлении, и я только напряг слух.
— Мой сын Лев никогда не говорит неправду, — произнес отец.
— Я верю юноше. Святые угодники и Господь наш, случается, являют миру чудеса. Происходит это нечасто, и увидеть их дано немногим.
— Значит, святой Петр действительно предстал перед моим взором! — воскликнул Лев. — Я начал думать, что мне почудилось… Благодарю, незнакомец, ты открыл мне глаза и укрепил веру в силу Господню.
— Меня зовут Целестин, — представился наконец человек в черном одеянии. — Когда юноша вновь окажется в Риме (а я верю, что вновь увижу Льва), он найдет меня в одной из келий при этом храме. Я позабочусь о его ночлеге и скромной пище.
Наступили времена Великого переселения народов, и Рим не мог остаться в стороне от гигантских потоков, бурливших у его тела, раскинувшегося в Европе, Азии и Африке. Вначале знакомство римлян с новыми варварскими народами не предвещало бед, они по привычке пытались извлечь пользу из столкновений пришельцев у границ империи. Племена вестготов были прижаты к Дунаю воинственными гуннами, которые двинулись на запад из Северного Причерноморья. Предводитель вестготов Фритигерн в 376 г. обратился к римскому императору Валенту с просьбой предоставить место для жительства во Фракии. Поскольку воинственный пыл римлян был не тот, что во времена Цезаря, и воинские контингенты варваров давно использовались императорами, то подобная просьба не явилась чем-то необычным. Тем более предводитель вестготов принял христианство и приобщал к религии свой народ. Разрешение Фритигерн, естественно, получил, и орда вестготов перебралась через Дунай на римский берег.
Сгубили дружбу с вестготами, налаженную еще Константином Великим, римская гордыня и жадность. Наместник Фракии решил увеличить свое состояние за счет новых поселенцев, а командир римских войск в этой провинции стал соперничать с ним в корыстолюбии. Огромная масса вестготов (вместе с семьями около 40 тысяч) с самого начала испытывала голод. Римские сановники выменяли у вестготов все, что было ценного, на продукты — самые плохие и дешевые. Дошло до того, что гости были вынуждены отдавать собственных детей в рабство за собак. В лагере вестготов начало расти возмущение, но римский командир — Лупицин — только стянул отовсюду к их стоянке войска (на случай возможного мятежа) и продолжил обогащаться за счет продажи рабов. Безумец оголил границу империи по Дунаю, и его неосмотрительностью не преминули воспользоваться новые толпы варваров. Впрочем, в изобретательности ему не откажешь, а в подлости Лупицину не было равных. Он пригласил на пир готских вождей, во время которого приказал перебить сначала охрану, а затем и самих старейшин. Однако Фритигерну удалось бежать, и разгорелась война — жестокая и кровавая, во время которой римляне потеряли на некоторое время Фракию и потерпели жестокое поражение под Адрианополем. В битве полегло две трети римского войска; император Валент, лично командовавший легионами, был ранен и с немногочисленными приближенными пытался укрыться в крестьянской хижине. Однако готы обнаружили императора в этом укрытии, обложили его вязанками камыша и сожгли хижину со всеми находившимися в ней людьми.
Фритигерн умер в 380 г. Однако римляне напрасно радовались смерти опасного врага, его преемник — Аларих — доставит гораздо больше неприятностей Вечному городу. Некоторое время вестготы считались союзниками римлян, но после очередной размолвки (в 395 г.) союз был расторгнут. Алариха соплеменники провозгласили королем.
Вестготы атаковали восточную римскую столицу — Константинополь, но мощные укрепления устояли перед готской яростью. Тогда Аларих перебрался в Грецию и подверг ее ужасному разграблению; Афины не были взяты только потому, что откупились громадной денежной суммой. Поздней осенью 401 г. бесчисленная орда вестготов вместе с семьями и союзниками перевалила через Альпы и достигла Северной Италии. С тех пор страх перед Аларихом будет жить с римлянами до самой смерти могущественного готского короля.
Несколько лет король вестготов требовал от римлян золота, хлеба, территорий для поселения… Римляне из последних сил старались обеспечить врагов всем необходимым, но пришло то время, когда аппетиты варваров превзошли возможности казны императора. Разгневанный Аларих приблизился к Равенне, но в это время на помощь императору Гонорию подошли верные ему отряды германцев. Взять хорошо защищенный город не представлялось возможным. И Аларих устремился на юг.
Двадцатилетний Лев смотрел, как по родной Тоскане мимо его дома течет бесконечная вереница вестготов — с войсками союзников, с жёнами и детьми — в кибитках, на простых телегах и пешком. Попутно эта змея всасывала в себя все, что было съестного, — на несколько миль, слева и справа, по ходу движения. Иногда вдоль дороги вспыхивали огни, поглощая дома, которые показались готам не слишком гостеприимными. Гости оставили свой след совсем близко от жилища Квинтиана: неожиданно соседский амбар объяло пламя. На тот момент хранилище зерна пустовало, видимо, эта пустота и привела в ярость голодных вестготов.
Лев вместе со всеми бросился тушить пожар. Занятие это оказалось бесполезным, так как стены иссушенной летним солнцем постройки были охвачены огнем полностью, прежде чем на них начали лить воду и бросать груды земли. Усилие римлян вызывали только насмешки варваров, шедших мимо. Люди оставили бесполезное занятие и взялись поливать стены стоявшего поблизости дома, на который летели искры.
Огонь пробил себе дорогу сквозь крышу амбара и мощным потоком рванулся к небу. Льву показалось, что пламя желает ему что-то сказать. Оно притягивало взгляд юноши и не отпускало. Рядом шли враги, соседи без конца поливали дом, засыпаемый искрами, а он не отрываясь, словно завороженный, смотрел на огонь. Бесформенные языки на некоторое время сложились в живую картину. Казалось, в сторону Льва шел огненный человек; густые волосы на его голове развевал ветер, продолговатое лицо внизу завершалось пышной бородой, в правой руке человек сжимал ключ. В следующий миг человек вытянул левую руку в ту сторону, куда уходили толпы вестготов, и превратился в обычное пламя, которое пошло на убыль.
Сердце Льва тревожно забилось, когда он подумал, что город, в котором нашел последнее пристанище апостол Петр, может не устоять перед этой бесчисленной ордой. Юноша отправился к отцу с просьбой:
— Отец, я должен идти в Рим.
— Зачем? Разве ты не видишь, туда идут толпы врагов? — с тревогой промолвил Квинтиан.
— Во время пожара снова возникло видение. Святой Петр желал видеть меня в своем храме. — Юноша рассказал о картине, изображенной пламенем. — Разве могу я не подчиниться ученику Христа?
— Ты встретил свое двадцатое лето, и я не вправе запретить опаснейшее путешествие. Коль Петру угодно видеть тебя в Риме, то я надеюсь, добрый апостол позаботится о моем любимом сыне.
И юноша отправился в путь. Он шел скорым шагом, не тратя много времени на сон. Лев старался обогнать вестготов, движущихся к той же, что и он, цели. Пешие колонны врагов остались позади, но конница их уже хозяйничала под стенами Рима. Когда Лев приблизился к базилике Апостола Петра, то стал свидетелем удивительной картины. Его прежний знакомец — монах Целестин — стоял в дверях храма с огромным деревянным крестом. Лев видел в храме кресты, украшенные золотом, серебром и дорогими каменьями, этот же не имел никаких украшений — видимо, Целестин специально выбрал его, чтобы не соблазнять алчных до трофеев варваров. Монах загораживал вход в храм, не позволяя готам войти в него. Некоторое время это ему удавалось, но толпа врагов перед ним постоянно увеличивалась, а с возраставшим количеством увеличивалась и смелость готов.
Юноша приблизился к Целестину, поклонился и поцеловал крест.
— В трудные времена довелось нам встретиться, Лев, но я рад тебя видеть. — Монах узнал тосканца сразу же, как только коснулся его взглядом.
— Апостол Петр позвал меня.
— Я знал, что твоя судьба будет связана с нашим небесным покровителем, — произнес монах и вдруг непроизвольно качнулся, словно засыпая стоя.
Спустя миг Целестин принял обычное положение и сильнее сжал в руках крест.
— Тебе нехорошо, Целестин? — спросил встревоженный Лев, понявший, что монах стоит у входа в храм много часов и, по всей видимости, смертельно устал. — Я могу тебя сменить.
— Нет, юноша, твое время не настало.
В это время из боковых дверей храма вышла пожилая монахиня с красивой вазой в руках. Один из варваров преградил ей путь и, не отводя глаз от дорогого сосуда, произнес:
— Эта чаша станет достойным украшением стола нашего короля, она великолепно подходит к росту, красоте и телосложению повелителя готов.
— Ваза принадлежит храму Апостола Петра, возьми ее, если смеешь, я не смею дать ее врагу, — твердым голосом ответила женщина. Немигающим взглядом смотрела на воина и терпеливо ждала, когда тот освободит ей путь.
Мужественный воин, напротив, растерялся и не знал, что далее предпринять: забрать ли вазу или оставить сосуд упрямой женщине. К толпе подъехал молодой, прекрасно сложенный, широкоплечий мужчина на великолепном белом скакуне. Готы, первыми заприметившие своего короля, предупреждали товарищей радостными возгласами: "Аларих! Аларих!", а вместе с тем невольно представили его римлянам. Варвары наперебой принялись оказывать своему повелителю знаки почтения. А тот заинтересовался спором между воином и монашкой. Гот пояснил, что хотел подарить эту чашу королю, но женщина отказывается ее дать, утверждая, что посудина принадлежит апостолу Петру.
Король задумался ровно на столько мгновений, сколько ему понадобилось, чтобы понять, что чаша является имуществом храма.
— Не смейте брать то, что принадлежит святилищу святого Петра! — обратился Аларих к своим воинам. — Мы сражаемся с римлянами, а не с апостолами!
Аларих спешился, приблизился к Целестину и спросил:
— Почему ты закрыл вход в церковь? Мои воины тоже веруют во Христа и почитают апостола Петра. Возможно, кто-то желает войти в храм для молитвы, многие жаждут поклониться мощам святого.
— Нельзя входить в дом Господа с оружием. Нет места мечу, где любовь и добро, — сурово промолвил Целестин.
— Если все дело в том, готы могут положить оружие на время.
— Лучше бы навсегда… Тогда бы в храме хватило места всем, — проронил Целестин.
Аларих подошел к монаху, из-за его плеча глянул внутрь базилики: все ее пространство было заполнено народом. Даже если б готы пожелали совершить искреннюю молитву, это было бы сделать весьма непросто.
— Не только жители Рима, но и люди со всех окрестных селений ищут в храмах спасения от вашей свирепости, — пояснил Целестин.
Аларих повернулся к готам и обратился с короткой речью:
— Не трогайте людей в храмах ни мечом, ни словом — они под защитой Бога! Ничего не отнимайте и не требуйте у служителей Христа! Верните то, что у них взяли. — И чтоб не слишком огорчать соплеменников запретами, король более сильным голосом произнес: — В этом городе достаточно добычи для всех. Вперед на Рим!
Поделиться книгой: