Рассыпается Фейерверк

Когда все кончается, остается лишь тянущийся по колкому сену мускусный пар, дыхание спящих да пофыркивание Томаса. Но чу… скрипит дверь.

На фоне луны показывается еще один силуэт с вилами в руках. Замирает на пороге, пока безжалостный свет красит открывшуюся картину контрастами, превращая в афишу фильма ужасов. Фигура, всегда столь крепко стоящая на земле, теряет опору и рушится, словно подбитая катапультой крепостная башня. Скрипит стиснутый могучей ладонью косяк, тонко звякают о пол вилы. Я выбегаю из загона, (успеваю закрыть забытую задвижку, а то потом ищи-свищи кобылу в поле) и вижу спину удаляющегося в сторону баржи Рауля. Даже вусмерть пьяный он шагает ровнее, чем теперь. Слежу, как он поднимается по сходням, замечаю движущуюся навстречу знакомую макушку, яркий кружок фонаря. И успокаиваюсь.

***

Едва сереет щель под дверью. Флавио смотрит на запутавшиеся в светлых волосах стебли сухого шалфея. Ему даже немного жаль этого мальчишку. Несмотря на явный опыт, делал все так робко, нежно, задыхался, словно его душили рвущиеся на свободу бесы. По сравнению с демонами самого Флавио эти – кучка пушистых котят. Флавио пальцем убирает упавшую на закрытые глаза светлую прядь, усмехается и встает на ноги, небрежно завязывая штаны. Потягивается сытым хищником, открывает дверь. Войдя в полутемный шатер, видит, что кто-то стоит посреди арены.

Жанна оборачивается и быстро идет навстречу, а подойдя, с силой толкает Флавио в грудь, ноздри дрессировщицы раздуваются от ярости.

– Что ты сделал, мразь?! Устроил выступление для одного зрителя?!

– Что ты говоришь? – распахивает ресницы Флавито. – О ком…

– Не строй из себя дурачка!

Красавчик картинно вздыхает.

– Ну хорошо, да, я хотел, чтобы он поревновал меня немного, но a lui non frega un cazzo… да вам всем на меня плевать! – гневно заканчивает он.

– Ты понятия не имеешь, что натворил, верно? – сквозь зубы цедит Жанна.

Ее глаза горят, словно два фонаря, Флавио невольно отступает. Жанна внезапно выхватывает из-за пояса бич, плетеная змея прилетает в грудь, а оттуда стреляет воем:

– За что-о-о?!

– Ты – животное. А я укрощаю животных.

Второй удар обвивает раскаленным обручем колени, Флавио падает на четвереньки.

– Ты думаешь лишь о себе.

Ее акцент становится заметен, французские слова – слишком правильными.

Укус бича раздирает ветхую рубашку на плече.

– Кому плевать на всех, так это как раз тебе.

Флавио пытается ползти, но продолжение руки Жанны настигает его повсюду, из круга арены не вырваться.

– Если ты не можешь справиться со своей похотью, то это сделаю я!

Флавио тяжело дышит, опирается локтями на ограждение манежа и вздрагивает от следующего удара. Мир для него – мутно-радужный, осязание как никогда четкое: песок под коленями, прикосновение ткани одежды, воздух, проходящий через носоглотку. Можно ослепнуть и все равно захлебываться в ощущениях… их так много!

– Ты и этого не заслуживаешь, – Жанна почти рычит. – Пустоголовый болван!

Да, да, внутри пусто, блаженно пусто: нет никаких темных желаний, липкого самоосознания – все вымыло прочь. Флавио не замечает, что плачет. Голоса нет, он резко выдыхает накопленное… кажется, за всю жизнь, горячие капли полируют оставшиеся в пустоте шероховатости до мягкого сияния. Но это прекращается, слишком быстро прекращается. Губы сами собой шепчут одно необходимое слово.

– Что ты сказал?!

Жанна удивлена, это слышно по голосу. Флавио облизывает горький пересохший рот.

– Я… сказал… еще…

Две полосы крест-накрест, куда глубже предыдущих, они оставляют спину полыхать, а горло – сжиматься; сердце колотится на пределе. Не удовольствие, не страдание, а нечто далеко за гранью этих пошлых слов.

Сзади тишина. Вокруг. Внутри. Спустя столетия безмолвия Флавио поднимается на ноги и бредет в сторону белого треугольника дневного света.

Кажется, дети напугались крови. Ярек поминает крутые повороты* и качает головой. Ему предстоит сегодня много работы с кройкой и шитьем.

***

Я немало повидал за свою долгую жизнь, но сейчас совершенно растерян. Вероятно, мне передается состояние моего хозяина. Карлос идет к шатру быстрым шагом, лицо – словно к белому куриному яйцу дети кривовато приклеили усы и бородку. Жанна встречает капитана твердым взглядом и сложенными на груди руками.

– Какое право ты имела…

– Ты знаешь, что он это заслужил, – перебивает она. – Полностью!

– Если я сочту нужным кого-то наказать, то сделаю это сам, – рычит Карлос, глаза недобро суживаются. – И вот сейчас…

Я прячу лицо в ладонях: слишком страшно. Смотрю сквозь пальцы.

– Вспомни наш договор! – звонко говорит Жанна, вскинув подбородок.

Карлос отшатывается, словно ему закатили оплеуху.

– Вот, значит, как?! Хорошо! – он рубит воздух рукой-мачете. – Забирай ее! Забирай “Травиесу”, можешь продать и вернуть себе деньги, сжечь! Давай, сожги ее, спали все, что нам дорого! Дорого мне! – Испуганно пищу, забыв, что меня могут заметить, прогнать, но никто не слышит. Жанна пришла на “Травиесу” короткое время спустя после покупки оной. Я удивлялся, откуда у Карлоса такая большая сумма, но, разумеется глубоко не вникал. Могло ли быть… нет, слишком страшно подумать! – Забирай ее, – продолжает капитан, – Но не смей, черт возьми, и пальцем трогать людей!

– Твои обломки, да, – Жанна горько улыбается. – Мы твои винтики и пружинки.

– Все они изменились, я дал им лучшую жизнь…

Жанна морщится.

– Ты не господь бог, ты не можешь изменить суть человека, никогда не мог. Снимайте хоть изредка ваш плащ со звездами, господин иллюзионист!

Она уходит, а я так хочу броситься к Карлосу, но медлю. Вдруг он прогонит? Сегодня ночью я уже получил пинок в бок, другого не хочется.

Все же бросаюсь.

Меня обнимают, баюкают у широкой груди с таким знакомым запахом, трогают колючими усами макушку. Пока мы есть друг у друга, все не так плохо, верно?

Натаниэль сталкивается с нами у шатра. Смотрит еще сонно, но уже испуганно, к рубашке прилипло сено, жесткие стебли пощечиной отпечатались на щеке.

– Возьми Панетту, – отрывисто велит капитан, – езжайте на рынок за продуктами. Спроси у Пианистки что нужно купить. Прямо сейчас!

Найденыш растерянно кивает, торопится к барже. На миг замирает, глядя на алые разводы на сходнях, которые с остервенением трет Мальчик, потом аккуратно перешагивает через ступеньку и скрывается за кормовой надстройкой.

***

Флавио идет по палубе. Шаг в минуту. Судорожные вдохи и выдохи, жар от стягивающих тело нитей. Там чешется и болит, словно сквозь кожу пробиваются мелкие противные перышки. Шагает с доски на доску, пересекая “Травиесу” по диагонали. Спускается на две ступени, туда, где храпит Вольфганг и почти неслышно стучит в дверь. Потом, тихо охнув, опускается на колени. И ждет. И ждет. И ждет.