Без ветра листья не шелестят

Планерка — рабочее собрание командиров производства. Тут говорят о том, что волнует руководителя в данный момент, предъявляют требования к невыполнившим своих обещаний, принимают решения. Захид, как говорится, слушал да на ус мотал. С кем-то мысленно соглашался, кого-то упрекал за бахвальство, словом, по-своему принимал участие в работе планерки. И уже позже, изучая у себя в кабинете картотеку капитана Халикова, записывал в блокнот заинтересовавшие его сведения о некоторых жителях «Чинара» и его отделений. Захид почувствовал, что незаметно для себя он стал причастен к заботам и тревогам почти двадцати тысяч человек, седобородых старцев и крошечных их внуков, многодетных матерей и еще безусых юнцов — всех, кто жил в совхозе.

В гостиницу Акрамов пришел поздно. Оттуда он позвонил дежурному районного отделения и сообщил — если не случится ничего непредвиденного, утром уедет по отделениям и вернется через несколько дней.

— В случае необходимости меня можно разыскать через секретаря сельсовета, — сказал он на прощание...

VI

В каждом узбекском кишлаке непременно есть балагуры и шутники, любители острого слова. По вечерам собираются они в чайхане, и плоха та чайхана, где не начинается в конце концов аския — состязание острословов. В этом смысле чукургузарцы — жители седьмого отделения совхоза «Чинар» — были в несколько затруднительном положении, ибо чайхана у них отсутствовала. Да в ней, пока в домах не появились телевизоры, особой необходимости и не было, мужчины собирались у кого-нибудь из приятелей во дворе и были этим вполне довольны. Но вот стали появляться в домах телевизоры, и жены под разными предлогами принялись отказываться от гостей-весельчаков — они мешали смотреть интересные передачи.

И повадились тогда по вечерам ходить мужчины в сельский магазин. Весело стало там, порой стены сотрясались от хохота, но продавец вскоре выставил их, потому что в такие вечера резко падала выручка.

И тут как раз райбыткомбинат открыл в кишлаке парикмахерскую. Оживились чукургузарцы. Поскольку в кишлаке не оказалось собственного брадобрея, прислали из района. Им был уста[21] Нияз, сорокапятилетний мужчина. Человеком он оказался добродушным, веселым, столько знал анекдотов и смешных историй, что уже спустя неделю парикмахерская стала самым многолюдным местом в кишлаке. Уста повесил в парикмахерской полукиловаттную лампочку, и, едва она вспыхивала, как туда валил народ. Кто-нибудь устраивался в кресле, а остальные рассаживались на скамейках вдоль стен. Уста намыливал голову или лицо клиента и заводил разговор — неважно о чем, ведь предметом аскии может быть пустяк из пустяков. В него втягивались и остальные, мало-помалу разгоралась аския. Расходились, как правило, за полночь, чисто выбритые, надушенные тройным одеколоном.

Но уста Нияз любил не только шутить. Часто он брал у кого-нибудь ослика и, прихватив снасти, на все воскресенье отправлялся вверх к родникам, где якобы водилась особенная форель.

Когда уста возвращался с рыбалки, никто не знал, но каждый понедельник вечером лампочка вновь призывно вспыхивала в его парикмахерской...

VII

Секретарь комитета комсомола Юсуф Джавлиев был коренастым парнем лет двадцати пяти. Одевался он, как настоящий спортсмен-мотоциклист, в коричневую куртку из искусственной кожи, сверкающую молниями, ярко-желтый шлем и модные ветровые очки. Появился Юсуф в гостинице рано утром, едва Захид успел встать.

— Товарищ Акрамов? — спросил он и, получив утвердительный ответ, представился: — Джавлиев, секретарь комитета комсомола.

— Очень приятно, — сказал Захид и, пожав парню руку, предложил: — Завтракать будете?

— Не откажусь, товарищ лейтенант.

На столе уже стоял ароматный шир-чай и завтрак, приготовленный хозяйкой гостиницы, которая выполняла одновременно обязанности повара. Позавтракав, вышли во двор, где у крыльца стоял мотоцикл Юсуфа. Захид отстегнул дерматиновый тент и устроился в люльке, а Джавлиев, важно нацепив очки, сел за руль. Он резким толчком ноги завел мотор, включил скорость, и машина рванулась вперед. Проехав с полкилометра по асфальту, Юсуф свернул влево и на полном ходу проскочил брод через речку. Отсюда неширокая каменистая дорога, петляя между адырами, карабкалась вверх, к видневшимся вдали снежным вершинам. Юсуф сбавил скорость, чувствовалась нагрузка на мотор — он гудел во всю мощь, и рев его, отраженный адырами, по ложбинам возвращался обратно стократным эхом.

— Захид Акрамович, — сказал Юсуф громко, — отдохнем малость, а?

— Давай.

По правде говоря, Захид уже устал. Два часа трястись в люльке по дороге, которую и сам шайтан обойдет стороной, дело нелегкое!

— Давно бы в порядок дорогу-то привели, — сказал он, когда Юсуф остановил мотоцикл на небольшой площадке.

— Силенок не хватает, — ответил комсорг, — облисполком обещал сделать дорогу на свои средства, но и у него, видать, деньжат нет пока.

— До места далеко еще? — спросил Захид, выбравшись из люльки.

— Это смотря куда, Захид Акрамович. Если на сенокос, так часа четыре еще, а если к Шермату-ака, то часа через полтора будем. — Юсуф слез с седла и вслед за Акрамовым стал размахивать руками и приседать, чтобы размяться. — Перекусим немного и дальше.

— Семья большая? — поинтересовался Юсуф у Акрама.

— Мать, отец, сестра да я.

— Личную я имею в виду.

— Пока один.

— Вот и я холост. Четверть века за плечами, а рубашки все еще мать стирает.

— Ульмас-ака вчера хвастался, — заметил Захид, — что в «Чинаре» полно красавиц, но я что-то, глядя на вас, начинаю сомневаться в этом.

— Он не соврал, — сказал Юсуф, — просто я сам... После десятилетки пошел в сельскохозяйственный техникум, потом призвали в армию. Вернулся, рекомендовали секретарем комитета комсомола. Пока входил в колею, время пролетело, но теперь вроде бы освоился, можно подумать и о личном. Осенью, если удачно все сложится, сыграю свадьбу.

— Кто невеста, если не секрет? — спросил Захид.

— Держу одну на примете. Сама она об этом пока не знает, но, видно, догадывается. Зовут ее Азада, она дочь чабана, гостем которого мы сегодня будем.

— Я ее видел вчера, — сказал Захид, — думаю, что выбор ваш хорош.

— Где же, интересно, вы могли ее видеть?!

— В совхозном саду. По-моему, Азада еще очень молода?

— Семнадцать с хвостиком, так что никто не придерется, даже вы, Захид Акрамович, — представитель власти.

— Скажите, а что из себя представляет Сахро?

— Ну, как вам сказать... — замялся Юсуф.

— Как представителю милиции, — рассмеялся Захид, — говорите правду и только правду.

— Кто поймет природу женщины, Захид Акрамович? Дает она, к примеру, ей главное достоинство — красоту, но не позаботится, чтобы женщина эта была и счастлива. Сколько я знаю красивых женщин, столько же почти знаю разбитых судеб. Вот и наша Сахро не оказалась исключением, не повезло ей. А я вижу, заинтересовала вас она, Захид Акрамович? — сказал Юсуф.

— Да нет, просто так спрашиваю, — ответил Захид и поспешил переменить тему: — Вы — командир дружинников в «Чинаре», Юсуфджан. С покойным Халиковым в контакте были?

— Конечно. Лично я с ним много спорил.

— О чем?

— Обо всем. Он в последние годы, мне кажется, каким-то странным стал. Совал нос не туда, куда следует, собирал материалы на чабанов. А зачем, скажите? Живешь себе спокойно, пользуешься уважением земляков, так зачем тебе ненужные хлопоты? Никто ничего не украл, никого не убил! В кишлаках спокойно, чего еще нужно? Не понимал я его, нет.

— А если конкретно, Юсуфджан, о чем все-таки спорили?

— О пустяках, Захид Акрамович. Вот вдолбил Саит-ака себе в голову, что некоторые чабаны слишком быстро стали богатыми, — и все. А чего удивляться! Хорошо работают, скот появился у каждого, а он пока немалых денег стоит.

— Сверхуставной скот? — спросил Захид.

— Немного, конечно, но есть.

— Значит, прав был Халиков, что возмущался.

— Почему? Ведь чабаны не украли его, скот этот, а получили от государства как премию. Государство дает, а участковый голову ломает над тем, как отобрать... Э, не будем, Захид Акрамович, о покойниках нельзя говорить плохо, не принято.

Отдохнув и перекусив холодной бараниной, они двинулись в путь. Дорога стала еще каменистее.

— Видите впереди перевал? — прокричал Юсуф. Захид кивнул. — Недалеко от него находится джайляу Бакиева, нашего знаменитого чабана.

— А чем он знаменит? — Захиду тоже пришлось кричать. — Со вчерашнего дня только и слышу о нем, а что он сделал конкретно, пока не знаю.

— Шермат-ата — сардар[22] чабанов Сурхандарьи. Он больше всех получает приплода в расчете на сто овцематок. Награжден орденом Ленина, да и фронтовых наград у него хватает. Как собрание какое или курултай — его в президиум. А вообще... крутой старик!

— Что значит — крутой?

— Властный очень. Семья у него большая, так он всех держит в руках. — Юсуф так громко говорил, что даже охрип.

— И вы туда хотите? — усмехнулся Захид.

— Ну нет, невесту уведу в свой дом...

Мотоцикл поднялся к перевалу. В лицо ударил холодный ветер. Юсуф не стал брать перевал, а поехал по склону. Дорога здесь была ровной, хоть и петляла, обходя глыбы скал, встречающиеся на пути. Через полчаса примерно мотоцикл оказался на гребне адыра, откуда открывался вид на джайляу Шермата-ата...

VIII

Еще не все доярки успели подоить коров, когда двор фермы стал наполняться грохотом моторов. Сначала появились бульдозеры, за ними прикатили три трактора с прицепами и экскаватор «Беларусь».

— Кажется, денек предстоит горячий, — сказала Сахро женщинам, сдававшим молоко учетчику, — быстренько по домам и тут же обратно! Одевайтесь в то, что погрязнее да подешевле, лопаты не забудьте прихватить.

Вскоре на ферму приехал Ярматов. Его «газик» остановился у конторки, где возле молоковоза толпились доярки. Парторг вылез из кабины и, подойдя к ним, громко поздоровался:

— Ассалом алейкум, девушки!

— Ваалейкум ассалом, — дружно ответили те.

— Не ждали? — спросил он, имея в виду технику.

— Честно говоря, нет, — ответила за всех Сахро.

— А мы взяли да и решили создать механизированный отряд, чтоб конвейерным способом... Пока не будет образцового порядка, Сахро, ни один трактор не уйдет отсюда. А чтобы никаких недоразумений не было, самого главного инженера назначили руководителем.

— Спасибо, Мурад-ака, — сказала Сахро. — Мы, когда услышали шум бульдозеров, растерялись даже — ведь не надеялись, что все так быстро образуется.

— Не верите, значит, парторгу?

— Да нет, просто думали, будет как всегда. Одна неделя уйдет на напоминания, вторая — на раскачку... Правда, Азада?

— Ну да, — подтвердила Азада. — Удивили вы нас, Мурад-ака! Спасибо!

— Во-первых, плохо вы думаете о своем начальстве, — шутливо заметил Ярматов, — а во-вторых, не меня нужно благодарить — ситуацию. Так случилось, что оказалось возможным выделить вам технику. И потом... за живое задел меня рассказ Сахро. Надо, чтобы двор фермы полностью очистили от навоза, мы потом заасфальтируем его.

Пока Сахро с учетчиком принимали молоко, пока отправляли его на завод, вернулись переодевшиеся женщины. У каждой в руках — лопата. Сахро распределила их по участкам и сама встала рядом с Азадой.

— Что хмуришься, подруженька, — спросила она, — чем-то расстроена?

Азада посмотрела на свою заведующую осуждающе.

— Жаль мне муаллима, Сахро-апа.

Сахро не удивило это признание, она еще вчера поняла, что огорчило девушку.

— Понимаю, Азада. Ты извини, что так несуразно получилось, сама не знаю, что это вчера на меня нашло — тяжесть какая-то легла на душу, и все тут.

— Ладно, забудем это.

— Ну вот и молодец. А знаешь, почему нам повезло с бульдозерами?

— Мурад-ака пообещал — и сдержал слово!

— Пообещал! Ситуация, как он выразился, помогла. Мне кажется, если бы ему и директору не влетело от первого секретаря райкома партии за кукурузу, они бы о нашей ферме и не подумали!

Азада с недоумением взглянула на заведующую — мол, при чем тут кукуруза.

Сахро поняла этот взгляд, объяснила:

— Весной, когда проходил курултай работников сельского хозяйства, Ульмас-ака выступал, ну и пообещал, что кукурузоводы совхоза получат по восемьдесят, что ли, центнеров зерна с гектара. А недавно к нам комиссия приезжала, проверяла состояние этой самой кукурузы. Ну, после проверки и произошел скандал! Дела-то, оказывается, из рук вон плохо идут. Предложили нашим руководителям принять срочные меры, а иначе — партбилет на стол! И правильно сделала комиссия. Забеспокоились директор с парторгом.

— Все-то вы знаете, Сахро-апа! — воскликнула Азада.

— Ничего, время придет — и ты узнаешь. Ну-ка, спросим у кого-нибудь из ребят, правильно ли я предполагаю. Идем. — Сахро взяла девушку под руку и повела в дальний конец двора, где тарахтел экскаватор, нагружавший прицепы. Трактористу, молодому пареньку, крикнула: — Эламан, куда велено навоз свозить?

— На кукурузу, куда еще! — подмигнул парень.

— Ну, видишь, — сказала Сахро, — вот тебе и ситуация, значит. А, да нам все равно, лишь бы навести тут порядок!

Сахро ловко, словно всю жизнь только этим и занималась, орудовала лопатой. Сняв с головы платок, она подпоясала им платье, чтобы не мешало. И сразу преобразилась — стала тоненькой, стройной. Доярки обратили внимание на эту перемену и одна за другой прекращали работу, наблюдая за своей заведующей восхищенными взглядами. Сахро почувствовала на себе эти взгляды и, гордая оттого, что даже женщины обращают на нее внимание, выпрямилась, смахнула рукавом пот с лица.

— Эгей, подруженьки! Что это вы как завороженные застыли, может, устали уже?

— Нет, Сахрохон, — ответила Саломат-апа, самая старшая в этой группе, — залюбовались тобой. Вроде бы попривыкли к тебе, не замечаем твоей красоты, а вот сейчас, без платка да подпоясанная, выглядишь, точно пери какая. Эх, жаль, не мужчина я.

— Что бы тогда?

— А наплевала бы на все пересуды и увела тебя от мужа!

Женщины рассмеялись, а Саломат-апа с горечью добавила:

— Меня вот только некому от моего ненаглядного увести. Чтоб ему пусто было, пьянице несчастному!

Джаббар-ака, ее муж, работает тут же на ферме пастухом. Зарабатывает хорошо, да только все спускает на водку. Вообще-то, когда он трезвый, тише человека во всем «Чинаре» не сыщешь, но как хватит лишнего... тут уж ему море по колено. И кто только с ним не беседовал по этому поводу, кто только не взывал к его совести — все впустую! Только вечер опускается на кишлак, неведомая сила тянет Джаббара-ака в магазин за бутылкой.

— Ничего, дорогая, призовем все же к порядку твоего ненаглядного, — пообещала Сахро, — приехал новый участковый, попросим его, чтобы помог.

Сахро сняла платок с пояса и, накинув его на плечи, вышла из коровника.

— Да, не я одна такая несчастная, вот и бедной Сахро не повезло, — вздохнула Саломат-апа. — Разве этот, прости меня аллах, старикашка ей нужен? Настоящего бы ей джигита, как Юсуфджан, например!